Текст книги "Love of My Life. На всю жизнь"
Автор книги: Луиза Дуглас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Глава 23
С наступлением осени Аннели и Марк начали встречаться, хотя мне казалось, что их отношения развиваются крайне медленно. Они держались за руки и целовались (не взасос), но дальше этого дело не шло. Марк не настаивал на интимной близости. Аннели говорила мне, что он ведет себя как настоящий джентльмен. И ей это нравилось. Несмотря на наше пристрастие к вызывающей одежде, в глубине души Аннели была очень консервативной. Она решила для себя раз и навсегда, что никогда не отдастся мужчине, если не будет уверена в том, что это именно тот мужчина, который ей нужен. В отношении Марка у нее такой уверенности не было.
Они ходили в кино, а по выходным слушали музыку в комнате Марка, которую он делил с Лукой, или смотрели телевизор вместе с родителями Аннели у нее дома. В школьном автобусе они далеко не всегда садились рядом. Гуляя по набережной, Марк никогда не обнимал Аннели. Я бы на ее месте обиделась, но казалось, что Аннели это вполне устраивает. Тем более что обычно она гуляла со мной.
Аннели была очень хорошей подругой.
Однажды я спросила ее, любит ли она Марка, и она воскликнула:
– О Лив, я не знаю!
– Но этого не может быть! – продолжала настаивать я. – Либо ты его любишь, либо нет. Ты должна это знать.
– Ладно, скажи, ты любишь Джорджи?
– У нас совсем другие отношения.
– А откуда ты знаешь, какие отношения у нас с Марком?
Мою наивность оправдывало только то, что мне было всего шестнадцать лет, и большую часть сведений о жизни и сексе я почерпнула из иллюстрированных журналов для подростков, которые в то время всячески поощряли в своих читателях романтические взгляды на мир.
– Если ты не знаешь, любишь ты его или нет, значит, ты его не любишь, – резюмировала я.
– Разве это имеет значение?
– Конечно, это имеет значение! Если ты собираешься прожить с ним всю жизнь…
Подобные разговоры мы вели довольно часто, но один запомнился мне особенно отчетливо. Он состоялся в начале следующего года. В школе были каникулы, и мы с Аннели решили съездить в уотерсфордский общественный бассейн, чтобы немного поплавать. Марк с Лукой тоже оказались там, но Натали с ними не было.
Я тогда не задумывалась над тем, почему Натали осталась дома. Я просто радовалась тому, что она не пришла. Возможно, у нее было много работы. Кажется, это была суббота. А может она не любила плавать. К тому же ей наверняка бы не понравился общественный бассейн с его общими раздевалками и шумными детьми. Я с трудом представляла себе Натали в купальном костюме. Наверняка это было малопривлекательное зрелище.
В отсутствие Натали Лука снова стал самим собой. Громкоголосый и жизнерадостный, он в первые же пять минут нарушил все правила поведения в бассейне. Выскочив из раздевалки, он пробежался вдоль бортика до глубокого конца и бомбой прыгнул в воду, обдав нас с Аннели фонтаном брызг. Мы завизжали, когда холодная, остро пахнущая хлоркой вода, намочила наши волосы и размыла косметику, а Лука уже вынырнул на поверхность рядом с нами, встряхивая головой, как собака. Капли веером разлетелись с его длинных черных волос. Марк снова выступал в привычной для него роли более спокойного и рассудительного близнеца. Скрестив руки на груди, он стоял в стороне и смеялся. Я тогда еще обратила внимание на его белые ступни с изящными лодыжками и длинными тонкими пальцами.
Мы резвились в бассейне, раздражая окружающих своей плещущей через край энергией. Мальчики проплывали под нами, поднимали на плечи и бросали в воду. Мы визжали и смеялись, плавали наперегонки и ныряли. У Луки было красивое тело атлета с широкими плечами и узкими бедрами. Длинные стройные ноги придавали ему сходство с породистым скакуном. Марк тоже был очень симпатичным, но ниже брата ростом и коренастее. Наши игры сопровождались довольно тесным физическим контактом и были не столь уж невинными. Да, прежде всего нам хотелось повеселиться, но я бы солгала, сказав, что мне не нравилось сидеть на плечах у Луки и чувствовать прикосновение его мокрых волос к своим ногам и бедрам. Мне нравилась физическая близость с Лукой. Я была очень рада, что Натали осталась дома. Она бы все равно не стала с нами играть.
Мы с Аннели вышли из бассейна первыми, потому что замерзли. Заняв смежные кабинки, сбросили свои мокрые купальники и с трудом натянули сухую одежду на еще влажные тела. Капельки холодной воды стекали с намокших волос мне на грудь. У меня было только одно полотенце, да и то настолько маленькое и старое, что от него не было никакого толка.
В ожидании близнецов мы сидели в кафе с видом на бассейн. Между нами на столе стояла упаковка чипсов, которые мы макали в общее блюдечко с кетчупом. На десерт мы купили в автомате по стаканчику горячего шоколада.
– Мне очень нравится Лука, – призналась я.
– Как обидно, что он занят, – подхватила Аннели.
– Может быть, Натали разорвет помолвку или уедет в Австралию, или умрет, или еще что-нибудь, – мечтательно сказала я.
– Я бы на твоем месте на это не рассчитывала, – ответила Аннели, помешивая кетчуп ломтиком картошки. – Мне кажется, что она его по-настоящему любит.
– Почему ты так думаешь?
– Я видела, как она на него смотрит, как старается все время быть поближе к нему. Она следит глазами за каждым его шагом.
– Звучит так, будто она преследует его.
– Ну почему? По-моему, это очень трогательно.
Я пожала плечами.
– Знаешь, Лив, если бы ты узнала Натали поближе, то поняла бы, что она не так уж плоха.
– Ладно, Бог с ней. Мне до нее нет никакого дела, – сказала я. – Лучше расскажи мне о вас с Марком.
Аннели вздохнула и положила чипсы обратно в коробку.
– Мне кажется, что я не люблю его, а он не любит меня.
– Ты уверена?
Аннели кивнула.
– Я не могу себе представить, как буду ходить с ним по магазинам или растить детей, или проводить вместе отпуск. Не могу представить, что проживу и состарюсь рядом с этим человеком.
Я закатила глаза.
– Господи, Аннели! О чем ты говоришь? Как будто тебе сорок лет. А как же страстная любовь, секс и тому подобное?
Аннели покачала головой.
– Этого я тоже не могу себе представить.
– То, что ты не можешь себе этого представить, еще не значит, что этого не может быть.
– Я знаю, что этого не может быть.
Я допила шоколад и облизала губы.
– И что ты собираешься делать?
– Я ничего не собираюсь делать. Мне не нужно ничего делать. Мы оба прекрасно понимаем, что между нами происходит.
Аннели всегда была значительно умнее меня. Если бы я была больше похожа на нее, следующие несколько месяцев моей жизни не превратились бы в ад.
Глава 24
– И что ты там нашла?
– Где?
– В столе твоего чудаковатого профессора.
– Он не чудаковатый, Марк. Он просто неразговорчивый.
– Это всегда плохой знак.
Мы сидели в кафе и ели кексы. На дворе бушевала гроза. Капли дождя барабанили по тротуару как пули. Время от времени яркий зигзаг молнии вспарывал свинцово-серое небо, и лампы в кафе начинали мигать. За молнией следовало оглушительное крещендо грома. От этих раскатов дребезжали оконные стекла. Гроза действовала мне на нервы.
– Я не нашла ничего особенного. Так, куча всякого хлама, ненужных мелочей и непонятных записей.
– Да ладно тебе, Лив. Не может быть, чтобы ты ничего не нашла. У каждого человека есть свои секреты.
Я покачала головой и облизала масло с пальцев. Мое любопытство сыграло со мной злую шутку. Теперь мне казалось, что я совершила предательство по отношению к профессору, обманула его доверие. Я очень стыдилась своего поступка и не хотела усугублять ситуацию, рассказывая о своих находках кому бы то ни было, даже Марку. Наверное, когда я узнаю профессора поближе, то смогу объяснить, почему в правом нижнем ящике его стола, под ежедневником, датированным 1989 годом, был спрятан пустой флакончик из-под духов, поношенный голубой кожаный детский башмачок и открытка с видом ночного Мадрида без какой-либо надписи.
– Там действительно были только рабочие записи, методички, списки студентов, ручки, канцелярские принадлежности, почтовая бумага и тому подобные мелочи.
– Никакого тайного дневника?
– Нет.
– Может быть, револьвер?
– Нет.
– Как насчет запасов марихуаны?
Я хихикнула.
– Нет.
– Бесстыдные письма от безумно влюбленных студенток?
– Прекрати, Марк.
– Женское белье?
– Заткнись.
– Я всего лишь проявляю интерес к твоей карьере.
– Чем такой интерес, лучше уж никакого.
– Не скажи. Я тут как-то слушал радио, и…
Я слушала его и думала о том, насколько они все-таки похожи с Лукой. Тот тоже всегда что-то слышал по радио или видел по телевизору, или где-то читал, или ему кто-то что-то рассказывал. Все интересные или необычные факты Лука складировал в тайниках своей памяти, чтобы извлечь их оттуда в подходящий момент. Меня это всегда умиляло.
При очередной вспышке молнии, осветившей кафе, лицо Марка показалось мне мертвенно-бледным. В висках у меня начинала пульсировать боль – верный признак приступа мигрени. Как будто почувствовав это, Марк наклонился ко мне и нежно провел кончиками пальцев по моему лицу. Я закрыла глаза и прильнула щекой к его руке.
Он что-то прошептал. Я не расслышала слов, но переспросить не успела. Накачанный хозяин кафе принес на наш стол две чашки с чаем.
– Как поживаешь, детка? – обратился он ко мне. За последние несколько недель я успела подружиться с этим мускулистым, покрытым татуировками человеком. Он понимал, что я переживаю тяжелые времена, хотя не знал никаких подробностей и был слишком тактичен, чтобы меня расспрашивать. Бросив на Марка косой взгляд, он многозначительно посмотрел на меня, будто спрашивая, не этот ли человек является источником моих проблем.
– Это Марк, мой деверь, – сказала я.
– Очень приятно, – ответил хозяин кафе, вытирая правую руку о фартук и протягивая ее Марку.
– Марк – управляющий рестораном «Маринелла» в Портистоне, – решила добавить я.
– В самом деле? Я знаю это место. На набережной? Уверен, это настоящая золотая жила.
– Дела действительно идут неплохо, – ответил Марк.
– Ладно, ребята, пейте свой чай. Я к вам еще подойду попозже.
Он отошел, и мы снова остались вдвоем. Мы сидели, взявшись за руки. На улице продолжал лить дождь. Струи стекали по оконному стеклу, которое настолько запотело, что было трудно различить лица прохожих. Опустив головы и засунув руки в карманы, они торопливо пробегали мимо в поисках укрытия. Я облизала сахар с губ, все еще припухших после наших утренних занятий любовью. Мне стало интересно, заметно ли это со стороны и понял ли хозяин кафе, что на самом деле происходит между мной и человеком, которого я представила как своего деверя.
Я заметила, что Марк бросил быстрый взгляд на часы, висевшие на стене за моей спиной. Скоро ему нужно будет уходить, чтобы успеть сделать те дела, которые он использовал в качестве прикрытия для встречи со мной сегодня утром. Я попыталась сделать вид, что ничего не заметила, но одиночество уже начало отвоевывать позиции, с которых временно отступило. Чай, в котором было слишком много молока, остыл, я нервно вздрагивала от каждого раската грома.
– Господи, как я устала, – прошептала я. Больше всего на свете мне хотелось сейчас оказаться в своей постели и погрузиться в благословенный сон. Я с удовольствием подумала о том, что у меня в квартире много выпивки. Для начала я выпью стаканчик вина, а потом джин с лимонадом, чтобы хорошо спалось. Интересно, неужели я всегда так проводила воскресенья? Конечно же, нет.
При жизни Луки воскресенья были чудесными. Это были самые лучшие дни. Ленивые дни, когда мы валялись в постели и пили кофе с тостами и шоколадом, затем неторопливо бродили по рынку, гуляли в парке, дремали перед телевизором, держась за руки. Иногда мы представляли себе, какой бы стала наша жизнь, если бы у нас были дети. Конечно, мы любили бы их, играли с ними и читали им умные книжки, но в целом, скорее всего, оказались бы не самыми лучшими родителями. Мы были слишком безалаберными, слишком эгоистичными. В глубине души я понимала, что наши воскресенья так прекрасны именно потому, что мы проводим их вдвоем, только он и я. Единственное, что омрачало их, – это понедельник, который неумолимо маячил на горизонте. Тем не менее вечером в воскресенье мы всегда пили вино, чтобы отметить конец выходных и наступление новой недели. Лука считал, что глупо страдать от похмелья по выходным, если для этого есть будни.
Лука работал в ресторане в Ковент-Гардене. Ему нравилась суета и шум, постоянный наплыв посетителей и болтовня с клиентами. Это было совсем не то, что работать в единственном ресторане маленького приморского городка, где знаешь всех жителей по именам и находишься в курсе всех событий местной общины. Лука получал удовольствие от анонимности большого города, от бесконечного разнообразия вкусов, языков и манер. Он хорошо ладил с хозяином и мечтал открыть свое собственное заведение. Не ресторан, а высококлассное кафе, где в обед подавали бы вкусные сэндвичи, супы и салаты, а вечером – легкие ужины. Он хотел, чтобы его постоянными клиентами были рабочие люди, а не местные пьяницы. Неподалеку от нашего дома, в Бау, продавали закусочную, и Лука собирался ее купить. Приближались Олимпийские игры, и он считал, что для его кафе это будет идеальное место. Он собирался назвать кафе «У Оливии».
– Лив?
– Прости, я задумалась. Что?
– Боюсь, что мне пора идти.
– Да, конечно. Я понимаю.
Я встала и взяла свое пальто со спинки стула. Помогая мне одеться, Марк поцеловал мои волосы.
– Мне так паршиво, – сказал он.
– Я знаю.
– Я обязательно что-нибудь придумаю, – пообещал он. – Мы должны куда-нибудь уехать на выходные, в какое-нибудь приятное место, подальше отсюда. Туда, где не надо будет постоянно оглядываться через плечо или смотреть на часы.
– Это было бы здорово.
Мы вышли из кафе под дождь. В дверях я обернулась и увидела, что хозяин внимательно наблюдает за нами, потирая подбородок. Интересно, что он подумал, когда мы с Марком, оказавшись на улице, немного постояли, держась за руки, а потом расплели пальцы и разошлись в разные стороны.
Глава 25
После апреля наступил май. Прекрасный, солнечный май, когда все деревья одновременно одеваются в свои пышные зеленые наряды, а сладкий, медовый запах цветущих живых изгородей пьянит сильнее вина. Розовые лепестки усеяли тротуары вокруг университета, и студенты начали сбрасывать с себя верхнюю одежду. Щеголяя оголенными животами, они весело щебетали – невинные и оптимистичные, как птенцы, впервые выглянувшие из гнезда под навесом крыши. Служащие теперь предпочитали съедать свои бутерброды в городских садах. Здесь на газонах загорали молодые люди. Они нежились на солнышке, болтали по мобильным и тискали друг друга, ничуть не стесняясь окружающих.
По вечерам, сидя в своей квартире, я мечтала оказаться в каком-нибудь саду. Я думала о том, что сейчас происходит на заднем дворе нашего лондонского дома. Прошлым летом он весь был заставлен цветочными ящиками и горшками. Лука выращивал картошку, сладкий перец, помидоры, базилик, кориандр и кабачки. Я отдавала предпочтение фрезиям, герани и розам. Эти огородно-садовые пристрастия отражали наши вкусы и характеры. Лука выращивал полезные растения, я – красивые. Лука собирал урожай и готовил из своих овощей вкусные блюда. Я постоянно забывала поливать цветы, и, если бы не Лука, мои розы никогда бы не расцвели.
– Посмотри, Лив, – говорил Лука, протягивая руку к молодому розовому кусту и нежно сжимая бутон пальцами. – Он весь покрыт тлей. Представляешь, как себя чувствует этот бедный цветок?
Его пальцы были зелеными и липкими от раздавленных насекомых. Глядя на них, я на несколько мгновений становилась розой, чувствуя боль и досаду. Я ощущала, как маленькие зубастые твари вгрызаются в мою плоть и с чавканьем пожирают ее. Мне казалось, что я умираю, и эта смерть была медленной и мучительной. Тогда мне становилось стыдно, и я начинала действовать. Я тщательно протирала каждый лепесток, каждый листик, избавляя их от паразитов. К июню мои розы были прекрасны.
Сейчас в нашем доме жили чужие люди. Вряд ли они станут заботиться о моих цветах. Они не станут поливать и подкармливать их, не будут обирать тлю с молодой листвы. Конечно, я могла позвонить Линетт и попросить ее забрать мои цветочные горшки к себе. Она бы обязательно выполнила мою просьбу. Но она бы не смогла окружить цветы той любовью и заботой, какой окружали их мы с Лукой. Чего ради?
У меня не было сада, но я знала место, где найду так необходимые мне цветы и свежий воздух. Я отправилась на кладбище. Земля была покрыта сочным ковром молодой травы. Я шла по тропинке, а в воздухе тучами вилась мошкара, и птицы щебетали в ветвях деревьев так звонко, будто это была самая первая весна со времен сотворения мира. Мне хотелось лечь рядом с могилой Луки и наслаждаться ласковыми лучами предвечернего солнца. Сквозь траву пробивались лютики и маленькие пурпурные цветы, похожие на анютины глазки. Этот зеленый ковер манил к себе, казался таким мягким и уютным. Но на кладбище было слишком много людей, живых людей, и я не хотела напугать их своим эксцентричным поведением. Поэтому я не стала ложиться, а просто постояла, глядя на могилу и представляя себе, как теплые лучи солнца проникают глубоко в землю, согревая и ее, и Луку, который в ней лежал. Я поменяла воду в банке из-под маринованного лука, выкинула сгнившие стебли нарциссов и заменила их желтыми тюльпанами. Я понимала, что цветы не простоят долго, но опавшие желтые лепестки будут хорошо смотреться на покрытой молодой зеленой травой могиле – яркие жизнеутверждающие цвета, наполняющие душу радостью и оптимизмом. Я улыбнулась. Мне нравилось, что могила Луки чем-то напоминает полотно импрессиониста.
После кладбища я отправилась в кафе, где заказала стаканчик вина и хлеб с оливками. В кафе было много женщин. Нарядные и накрашенные, в изящных туфлях на высоких каблуках, с тщательно уложенными с гелем волосами, они громко болтали и смеялись в предвкушении веселого вечера. Улыбающийся хозяин кафе принес мой заказ.
Иногда, по вечерам, я ездила в Портистон и бродила вдоль берега, наблюдая за тем, как солнце садится в море. Я вспоминала, как смотрела на закат в детстве. Тогда кто-то – кажется, это был Маурицио – обнял меня за плечи и сказал, что если я прислушаюсь, то обязательно услышу тихое шипение, когда раскаленное солнце коснется холодной воды. Солнце садилось в тучу за островом Сил, и эта туча казалась мне облаком пара, поднимающимся над вскипающей от соприкосновения с солнцем водой. Я садилась на гальку и бросала камешки в темнеющую на глазах воду. Каждый раз, приезжая в Портистон, я собиралась зайти в «Маринеллу» и каждый раз передумывала. Мне не хотелось видеть Натали, не хотелось испытывать на себе ее подозрительный взгляд. В Портистоне я чувствовала себя более одинокой, чем где бы то ни было, но не приезжать сюда я не могла.
Глава 26
Окончив университет, Линетт устроилась на работу в лондонскую компанию звукозаписи. Теперь она наведывалась в Портистон лишь изредка, и я видела, что она изменилась, очень сильно изменилась.
Ее долгожданные визиты становились все короче, и когда она уезжала, наш большой гулкий дом казался совсем пустым, заброшенным и печальным. Линетт постоянно упоминала в разговорах какого-то Шона, и мы с матерью понимали, что очень скоро она окончательно осядет в Лондоне и мы потеряем ее.
Когда Линетт была с нами, дом оживал и наполнялся цветом. Мне было с кем поговорить, и я не сбегала из дома при каждом удобном случае. Хотя когда в университете наступили каникулы и в Портистон приехал Джорджи, я почти все время проводила с ним.
В тот год мне исполнилось семнадцать, и мы были практически неразлучны. Когда паром приближался к берегу, Джорджи давал гудок, и я под каким-либо предлогом удирала из дома и бежала на пристань. К тому моменту прибывшие машины уже начинали съезжать на берег, а отбывающие выстраивались в очередь, ожидая погрузки. Мы знали, что в нашем распоряжении почти час, прежде чем паром отправится в обратный путь. Разгоряченные и возбужденные, мы занимались сексом, спрятавшись под пандусом. Галька здесь была усеяна нашими презервативами, напоминающими каких-то причудливых морских обитателей. Господи, мне действительно казалось, что я люблю Джорджи. Мне нравился исходивший от него запах машинного масла, нравилась щербинка между передними зубами, нравилось его худое жилистое тело и узкое лицо. По вечерам нам хотелось пойти в паб, но ни в одном из пабов Портистона мне бы никогда не налили спиртного, потому что их владельцы знали меня с детства и, будучи добрыми христианами, уважали взгляды моей матери на алкоголь. Поэтому Джорджи седлал свою «Ямаху» и мы ехали за город, чтобы выпить сидра в захудалом садике одного из сельских пабов. Меня все время тянуло к Джорджи, и я впервые узнала, что такое страстное влечение.
А потом каникулы закончились и Джорджи уехал, а я, замкнувшись в себе, постоянно пребывала в мрачном настроении. Мне не хватало секса, сигарет с травкой, вечерних поездок на мотоцикле и запачканной машинным маслом джинсовой куртки Джорджи, которую мне так нравилось надевать.
Моя мать больше не страдала от мигреней. Теперь ее жизнь была заполнена делами церковной общины и мистером Хэнсли. Она была членом различных комитетов и обществ, помогала организовывать благотворительные завтраки, сбор средств на новую крышу, а также корпела над шитьем чехлов, чтобы заменить износившиеся на подушечках для молитв. Минимум раз в неделю наш дом наводняли пожилые мужчины и женщины. Они пили жидкий кофе, ели пресное печенье и обсуждали очередное мероприятие церковной общины. Мистеру Хэнсли нравилось председательствовать на этих собраниях, хотя я не понимала, почему члены комитета его терпят. В этом человеке меня раздражало абсолютно все: его манера раскачиваться на пятках, его лоснящиеся на коленях брюки, которые были слишком короткими, и поэтому, когда он садился, из-под них выглядывали поросшие рыжими волосами костлявые лодыжки. Меня раздражали его большие торчащие уши и гусиная кожа на красной шее. У меня вызывала омерзение его тошнотворная манера прочищать горло от накопившейся слизи, которую он сплевывал в носовой платок, чтобы потом изучить его содержимое.
Я брезговала прикасаться к вещам, которых касалась рука мистера Хэнсли. Мне почему-то казалось, что он не моет руки после уборной. Я мысленно составила список вещей, которые он когда-либо держал в руках, и избегала контакта с зараженными предметами. Так как я не могла быть уверена в чистоте кухонной утвари, я ела только ту пищу, которую приготовила сама, и предпочитала делать это руками. В результате я сильно похудела, но мне шла худоба. Я тосковала по Джорджи. Мне хотелось поскорее заглянуть в его глаза и увидеть там свое отражение.
В отличие от меня моя мать была счастлива, как никогда, несмотря на то что ужасно скучала по Линетт. Каждый раз после ее отъезда мать тратила два дня на генеральную уборку ее комнаты, стирала шторы и постельное белье. Она хотела, чтобы комната всегда была готова к приезду любимой дочери.
Не могу сказать, чтобы я чувствовала себя сильно нелюбимой, но я знала, что когда настанет мой час, мать только обрадуется моему отъезду. А пока мы кое-как уживались вместе. Между нами было нечто вроде неписаного соглашения: я веду себя относительно благоразумно, одеваюсь более-менее прилично и не даю соседям повода для сплетен, а мать терпит мое присутствие и не третирует меня.
После отъезда Линетт привычный уклад нашей жизни был нарушен. К моей превеликой радости, мать перестала готовить. Теперь я могла сама делать себе бутерброды, натирать сыр и разогревать банки с томатным супом. Прежде чем сесть за стол, я тщательно перемывала все приборы, чтобы уничтожить любые следы, которые мог оставить на них мистер Хэнсли.
Мать жила своей жизнью, я – своей.
Если не считать дней заседания церковного комитета, в нашем большом доме всегда было очень тихо. Правда, мать иногда слушала «Радио-2» (ей нравились передачи Терри Вогана), но она испытывала одинаковое отвращение и к подросткам, и к «современной» музыке. Поэтому я никогда не приглашала к себе друзей и старалась ходить на цыпочках, когда мать была дома.
Другое дело, когда она куда-нибудь уходила. Тогда я включала радио на полную мощность и пускалась в пляс в гостиной. Я придумывала собственные танцевальные па, кружась и подпрыгивая на свободном от мебели пятачке.
Потом я взбегала по лестнице наверх и начинала примерять все вещи, находящиеся в гардеробе. Я экспериментировала с прическами – зачесывала волосы наверх, закалывала сзади, заплетала в косички, выпрямляла, завивала и завязывала узлом на затылке. Потом я делала макияж и начинала гримасничать, наблюдая в зеркале за сменой выражений своего лица. Сексапильное выражение лица, надутое выражение лица, сердитое, скучающее, трагическое, безумное, выражение «иди сюда» и выражение «пошел вон». Наконец, одевшись рок-звездой, я снова сбегала вниз, настраивала радио на волну ретро-панка и начинала готовить себе что-нибудь вкусненькое. Когда матери и мистера Хэнсли не было дома, у меня всегда просыпался зверский аппетит, а при них мне кусок в горло не лез.
Иногда я валялась на ковре в гостиной, болтала ногами и часами разговаривала по телефону с Аннели. Я рассказывала ей про все те замечательные вещи, которые мы вытворяли с Джорджи, и она слушала меня затаив дыхание, шокированная и заинтригованная одновременно. К тому времени ее отношения с Марком, по взаимному согласию, переросли в крепкую дружбу. Но она по-прежнему часто бывала в «Маринелле» почти что на правах члена семьи и сообщала мне обо всем, что происходит у Феликоне: о том, как продвигается подготовка к свадьбе Карло и Шейлы, как Натали и Анжела постоянно шепчутся по углам, словно две заговорщицы, строят козни и плетут интриги. Я обожала эти телефонные разговоры.
У меня появилось новое увлечение. Я завела дневник. Это был даже не дневник, а простая синяя тетрадь в линейку. Я скрупулезно заносила туда все свои впечатления. Иногда запись состояла всего из нескольких слов. Но бывали дни, когда у меня уходило несколько часов на то, чтобы составить иллюстрированный отчет обо всех событиях, мыслях, чувствах и впечатлениях. Я даже цитировала песни и стихи. Если бы я имела хоть малейшее представление о том, к каким неприятностям это приведет, я бы не стала так стараться.
