Текст книги "Love of My Life. На всю жизнь"

Автор книги: Луиза Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 29

– Лив? Это я.

– Марк?..

– Извини, что разбудил.

– Что случилось? Марк, что-то случилось?

– Да нет, просто я…

Я откинулась на подушку.

– Марк…

В трубке послышался щелчок зажигалки. Где-то далеко, за двенадцать миль от меня, Марк закуривал сигарету.

– Я не мог заснуть.

– Господи, Марк…

– Мне снова снился этот сон.

– О Луке?

– Мне снилось, что мы снова стали детьми.

– Это был хороший сон?

– Да, чудесный. Мы играли в футбол. Лука всеми командовал.

– Он любил командовать.

– Да, я иногда даже ненавидел этого заносчивого ублюдка.

Марк глубоко затянулся сигаретой.

– Во сне я сказал ему, что думал, будто он умер. А он стоял передо мной, смеялся и говорил, что я просто болван и что все хорошо, все в порядке. Это было таким облегчением. Я подумал, что его смерть мне приснилась, а потом…

– Ты проснулся?

– Да. Я пытался разбудить Натали, чтобы поговорить с ней об этом, но она…

Марк глубоко вздохнул и замолчал. Я представила себе сонную Натали, которая равнодушно поворачивается к плачущему Марку своей жирной спиной, и у меня защемило сердце. Каким же одиноким, должно быть, он себя чувствует. Мне было до слез жалко его, но я сказала:

– Не вини ее, Марк. Она не все понимает.

– Но мне необходимо поговорить о Луке.

– Это я во всем виновата, – сказала я, чувствуя неприятное пощипывание в глазах.

– Нет, Лив, не вини себя. Мы должны быть вместе. Если бы мы сейчас были вместе, все было бы совсем по-другому.

Он судорожно вздохнул. Я слышала в трубке его неровное дыхание.

– Мне сказали, что ты сегодня была в Портистоне.

– Мы делали фотографии для книги профессора.

– Почему вы не зашли в «Маринеллу»?

– Ты прекрасно знаешь почему.

– Я бы лишний раз увидел тебя. Ты же знаешь, как много это для меня значит.

Я представила себе окутанное сигаретным дымом лицо Марка, его темные печальные глаза и жесткую щетину на подбородке.

– В следующие выходные, – сказал он, – я должен ехать в Ирландию на холостяцкую вечеринку. Если ты не против, я бы хотел, чтобы мы поехали туда вместе.

– На весь уик-энд?

– Да.

– Марк, я даже не знаю, что сказать. А что, если…

– Ну пожалуйста, Лив. Пожалуйста, скажи, что ты согласна. Ради меня. Ради Луки.

– Ладно, я согласна.

Мы поговорили еще немного. Марк сказал, что ему стало значительно легче. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и прошептали нежные слова. Когда я положила трубку, уже начинало светать. Я достала из-под кровати бутылку джина, плеснула в стакан изрядную порцию и залпом выпила. Я понимала, что все утро на работе буду мучиться похмельем, но мне необходимо было подавить чувство вины и заснуть, предвкушая целый уик-энд, который я проведу не в одиночестве.

Глава 30

Это произошло в начале последнего учебного года. В тот день, когда моя подозрительная мать нашла мой дневник и прочитала подробное, изобилующее эпитетами и романтизированное описание моего «романа» с Уильямом Паркером, мы с Аннели и другими ученицами выпускного класса встречались с представительницей муниципального центра профориентации. Аннели планировала поступить на медицинский факультет университета. Она мечтала работать в Африке от «Врачей без границ» или в какой-нибудь другой благотворительной миссии. Мои оценки не позволяли рассчитывать на поступление в университет, но мне это было безразлично. Вдохновленная эффектными рассказами мистера Паркера о шоу-бизнесе, я уже выбрала для себя карьеру актрисы.

Уотерсфордская средняя школа для девочек справедливо гордилась академическими успехами своих учениц, и в то время в ней активно пропагандировалась идея равных прав женщин и мужчин в получении рабочих мест. Выпускницам школы внушалась мысль о необходимости освоения новых путей и достижения небывалых высот. Нам и только нам было предназначено доказать всему миру, что все, что могут делать мужчины, женщины способны делать еще лучше. Поэтому все были несколько разочарованы, когда я, которая никогда не проявляла ни малейшего интереса к постановкам школьного драмкружка, внезапно заявила, что собираюсь стать звездой сцены, кино и телевидения (в любом порядке).

Пока моя мать сидела на моей неприбранной кровати и читала, что именно делал язык мистера Паркера у меня во рту, я сидела в пыльном кабинете с высокими окнами и беседовала с мисс Кин. Она была настроена иронично, но, тем не менее, пыталась убедить меня, что мир шоу-бизнеса безжалостен и жесток и что в нем очень трудно пробиться человеку, у которого нет нужных связей.

– Пойми, Оливия, не существует таких курсов, закончив которые ты сразу получишь главную роль в престижной постановке, – говорила она. – Тебе придется начинать с самого низа и много работать, чтобы проложить себе путь наверх.

– Значит, буду работать, – ответила я.

– И учти, что пробиться наверх удается только самым талантливым, – добавила мисс Кин. Не требовалось большого ума, чтобы понять ее недвусмысленный намек на то, что я к таковым не отношусь.

– Не хочу разочаровывать тебя, Оливия, – продолжала мисс Кин, – но тебе будет очень трудно. Почему бы тебе для начала не поступить на курсы секретарш? На ВВС можно попасть и таким путем.

Мать тоже вечно твердила мне про курсы секретарш, но я игнорировала ее советы.

Когда в тот день мы с Аннели вышли из школы, ничто не предвещало беды. По дороге мы зашли в булочную, купили себе по глазированному пончику и банке кока-колы, которую собирались выпить в автобусе по дороге домой. Мы неторопливо направлялись к остановке, болтая ни о чем и рассматривая витрины. Беседа мисс Кин с Аннели носила гораздо более конструктивный характер, нежели со мной. Мисс Кин снабдила ее названиями и адресами основных благотворительных медицинских миссий. Существовала даже вероятность получения гранта от университета. Я радовалась тому, что моя подруга так счастлива, и гордилась ею.

Мы заняли места в нижней части автобуса. Как ученицам выпускного класса нам было разрешено ходить в школу в своей собственной одежде, и мы не хотели смешиваться с младшими школьниками, особенно с шумной, возбужденной оравой из Портистона, которая монополизировала верхний ярус и заднее сиденье. Мы презрительно наблюдали за тем, как эти дети верещат и толкаются, поедая чипсы и яблоки. Этот автобус был настоящей столовой на колесах. Мне было искренне жаль тех, кому приходилось его убирать.

Как всегда, мы вышли в Портистоне, вместе дошли до перекрестка у газетного киоска, обнялись на прощание и разошлись в разные стороны. Я отправилась домой.

Даже открыв дверь нашего дома, я еще ничего не почувствовала.

– Эгей! Я вернулась! – крикнула я, бросая портфель на пол.

Я разулась, сняла куртку и в носках отправилась на кухню. То, что я там увидела, заставило меня похолодеть. За столом, на котором стояла чашка чая, сидела моя мать. Вид у нее был осунувшийся и изможденный. Рядом с ней сидела бледная как смерть миссис Паркер с огромным животом. На ее щеках виднелись черные разводы размазавшейся туши, а рядом с ней в пепельнице дотлевала ментоловая сигарета. Мистер Хэнсли стоял у окна спиной ко мне, но его осанка и угол наклона безобразной маленькой головки свидетельствовали о том, что произошло нечто ужасное.

Сначала я подумала, что кто-то умер. Но даже если это было так, оставалось непонятным, что миссис Паркер делает на нашей кухне. Я отвела взгляд от лица матери и посмотрела на миссис Паркер. Она уставилась в чашку, которую держала в руках, и явно избегала смотреть в мою сторону. Но ведь я не сделала ничего плохого! Тогда в чем же дело? Я все еще пыталась сообразить, что происходит, когда заметила на столе свой дневник. Я пошатнулась, как от удара.

– Ты что, читала мой дневник? – набросилась я на мать. Я была взбешена и напугана одновременно. – Ты не имела права! Это сугубо личное!

Конечно, сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что сказала именно то, чего ни в коем случае не следовало говорить.

Мать медленно поднялась из-за стола. Ее трясло от ярости. Я никогда не видела ее в таком состоянии.

– Как ты могла, Оливия? Как ты могла вести себя подобным образом? Приставать к женатому мужчине! Я стыжусь того, что ты моя дочь.

– Неправда! – выкрикнула я, непроизвольно сжимая кулаки. – Я ни к кому не приставала!

Миссис Паркер всхлипнула и уронила голову на руки. Ее плечи судорожно вздрагивали. Всхлипывания перешли в тоненькие завывания. Мать протянула руку и погладила миссис Паркер по худенькой спине.

– У тебя что, совсем нет стыда? – спросил мистер Хэнсли. – Развратная маленькая шлюха!

– Неправда! – снова выкрикнула я. – Я не шлюха! Это неправда!

– Как ты можешь стоять тут и все отрицать? – неумолимо продолжал мистер Хэнсли. – Если ты собственной рукой описала свое непристойное поведение.

– Нет! – Я сжала руки и замотала головой. Я отчаянно искала выход из сложившейся ситуации. В эту секунду я думала не столько о себе, сколько о мистере Паркере и о том, что он скажет, когда узнает, что произошло. – Я все это выдумала, – сказала я. – Это все неправда, от первого до последнего слова! Я все выдумала!

– Я знала, что ты это скажешь, – перебила меня мать. – Но это отнюдь не выдумки. Ты слишком точно описала все подробности.

Миссис Паркер подняла голову и повернула ко мне заплаканное лицо.

– Я знала, что он с кем-то встречается. Я это чувствовала. Но я доверяла тебе, Оливия. Ты не видела от меня ничего, кроме добра.

– Но, миссис Паркер, я бы никогда не сделала ничего, что могло бы причинить вам боль! – воскликнула я. – Честно! Поверьте мне.

– Ты такая же, как твой отец, – сказала мать. – Ты мне омерзительна.

Я расплакалась. Я была в отчаянии.

– Я все выдумала! Мистер Паркер даже пальцем ко мне не прикасался. Ни разу.

Миссис Паркер открыла сумочку и достала носовой платок. Все еще всхлипывая, она начала утирать слезы, не глядя в мою сторону.

– Но вы должны поверить мне! Не говорите ничего мистеру Паркеру. Он не сделал ничего плохого.

– Дело в том, Оливия, – сказала миссис Паркер, которая уже взяла себя в руки, – что мой муж известен своей слабостью к глупым маленьким девочкам. Не ты первая, не ты последняя.

– О Господи! – воскликнула мать, отворачиваясь от меня.

Мне казалось, что земля уходит у меня из-под ног. Ужасный стыд, охвативший меня, когда я поняла, что эти две женщины и мистер Хэнсли читали самые интимные отрывки из моего дневника, был гораздо менее мучительным, чем мысль о том, что произойдет, когда мистер Паркер узнает, какими именно словами я его описывала.

– Последний раз это произошло во время моей предыдущей беременности, – грустно произнесла миссис Паркер. – Тогда это была какая-то юная потаскушка из его офиса. Самое ужасное, что на этот раз это произошло с тобой. Ведь я тебе доверяла, Оливия. Ты мне нравилась.

Мне очень хотелось извиниться. Я бы сделала что угодно, только бы как-то исправить положение. Но я все еще надеялась убедить эту женщину в том, что записи в дневнике лишь плод моей фантазии.

– Миссис Паркер, пожалуйста, – умоляющим голосом говорила я. – Я прошу вас поверить мне. В моих записях нет ни слова правды.

Миссис Паркер лишь печально покачала головой и высморкалась. Мать успокаивающе погладила ее по руке.

– До меня доходили слухи о тебе и том парне с парома, – сказала миссис Паркер. – Я слышала, что ты спишь с кем попало, но не хотела этому верить.

– Я не сплю с кем попало, – обиделась я. – Я вообще ни с кем не сплю.

– Да простит тебя Бог, – сказал мистер Хэнсли.

– Боюсь, что я никогда не смогу простить тебя, – вздохнула миссис Паркер.

– Отправляйся в свою комнату, Оливия, – ледяным тоном резюмировала мать. – Я не желаю даже дышать одним воздухом с тобой.

Таким образом, моя участь была решена.

Глава 31

План был таким. Я должна была сама добраться до аэропорта. Марка подвезет кто-то из членов семьи. В пятницу вечером мы встретимся в кафе аэропорта и сядем на самолет, вылетающий в Шеннон. Прилетев в Ирландию, мы найдем какую-то небольшую частную гостиницу и проведем вместе ночь пятницы и большую часть субботы. Потом Марк отправится на холостяцкую вечеринку. Ему непременно нужно там появиться, потому что Натали приглашена на свадьбу, а там обязательно будут обсуждать состоявшийся накануне мальчишник. При первой же возможности, когда все напьются, Марк улизнет с вечеринки и вернется ко мне. В нашем распоряжении будет все воскресенье, до вечернего рейса. В Англии Марка, скорее всего, будут встречать. Поэтому по прилете я должна буду задержаться у ленты выдачи багажа. Выждав некоторое время, я могу спокойно отправляться домой. Именно этот момент настолько пугал меня, что мне хотелось позвонить Марку и отказаться от поездки. Я представляла себе, как сама выхожу из аэропорта. Вокруг толпятся люди, с нетерпением ожидающие своих близких. Я прохожу мимо них и в одиночестве брожу по площади в поисках остановки автобуса, который идет до города. Картина, представившаяся моему воображению, выглядела примерно столь же привлекательной, как и перспектива врезаться на моем «Клио» в каменную стену на скорости сто километров в час.

Но по здравому размышлению я пришла к выводу, что выходные, проведенные с Марком, дадут мне достаточный положительный заряд для того, чтобы я могла справиться со всеми теми отрицательными эмоциями, которые могут сопутствовать моему возвращению. Как говорится в одном стихотворении, смерть – это та цена, которую мы платим за жизнь. Поэтому всю неделю я с нетерпением ожидала пятницы. Я даже не могла сосредоточиться на работе. Каракули профессора плясали у меня перед глазами, и время от времени я пропускала какую-нибудь сноску или поправку.

В четверг вечером профессор, который был далеко не таким эгоцентричным и бесчувственным, как думали окружающие, спросил у меня, что случилось.

– Ничего, – ответила я. – Все в порядке.

– Мне показалось, что в последнее время вы сама не своя, – улыбнулся он, глядя на меня поверх очков.

– Да нет… Понимаете, я уезжаю на эти выходные.

– Вас это огорчает?

– Нет, что вы. Просто… Мы собираемся в Ирландию, а я боюсь летать.

– Понятно, – сказал профессор.

Через две минуты я нечаянно сбросила со стола одну из папок. Листы бумаги разлетелись во все стороны и спланировали на пыльный ковер, напоминая плоских дохлых рыбин, лежащих на морском дне.

– О Господи, – расстроилась я.

– Ничего страшного, – сказал профессор. – Случаются вещи и похуже.

Я наклонилась и начала собирать разлетевшиеся странички. Мне было настолько неудобно перед профессором, что я даже покраснела.

– Не понимаю, как такое могло случиться, – бормотала я.

– Не переживайте, – успокоил меня профессор. – Это всего лишь бумага.

– Но теперь тут все перепуталось.

– Ну и что? – спокойно сказал профессор, выходя из-за стола, чтобы мне помочь. – Записи в этих папках никогда не лежали в каком-то определенном порядке. Поэтому не имеет никакого значения, как мы их сейчас сложим.

– Только не подумайте, что я всегда такая неуклюжая. Просто я нервничаю сильнее, чем предполагала.

– Такое обычно происходит в случае, когда человек собирается сделать что-то, в чем он не уверен.

Я посмотрела на профессора. Он сосредоточенно собирал бумаги, не глядя на меня.

– После того как Элейн, моя жена, ушла от меня, я стал задумываться над вещами, о которых раньше и не помышлял, – сказал он.

Я очень надеялась, что обойдется без исповеди. Конечно, мне было интересно узнать побольше о личной жизни профессора и его бывшей жене, но каким-то окольным путем. Мне не хотелось становиться чьей-либо наперсницей. Тем временем профессор продолжал:

– Ее уход стал для меня совершеннейшей неожиданностью. Она никогда не давала понять, что несчастна со мной. Я не знал, куда она ушла. Некоторое время я даже не знал, жива ли она.

– Какой кошмар.

– Я был в растерянности. Мне хотелось забиться куда-нибудь и спрятаться ото всех. Но это было бы неправильно. Человек должен находиться среди людей. Особенно когда ему плохо.

Я кивнула.

– Если вам захочется с кем-то поговорить… – начал профессор.

– Спасибо, но у меня действительно все в порядке, – перебила я его.

Профессор поправил очки, и в кабинете повисло неловкое молчание.

Потом он откашлялся и протянул мне несколько листков. Наши руки соприкоснулись, и я непроизвольно вздрогнула. Необходимо было как-то выйти из этого нелепого положения. Я решила сделать вид, что ничего не произошло, и, отвернувшись, начала собирать оставшиеся бумаги.

Профессор сунул руки в карманы и некоторое время стоял, позвякивая мелочью. Потом он вздохнул и сказал:

– Пойду попрошу Дженни поставить чайник.

Господи, подумала я, как же это невыносимо.

Но все обошлось. Профессор больше не заговаривал со мной на щекотливые темы и ни о чем не расспрашивал. К тому времени как он вернулся с чашкой теплого и абсолютно безвкусного чая, который невозможно было пить, мне почти удалось сосредоточиться на жизни Мариан Рутерфорд, тем более что на одной странице она была молодой женщиной, недавно приехавшей в Портистон и только начинающей знакомиться с этим приморским городком и его «потрясающе» дружелюбными обитателями, а на следующей – пожилой известной писательницей, работающей над своей последней книгой.

Глава 32

Весть о моем романе с женатым мистером Паркером распространилась по Портистону с фантастической скоростью. Правда, я не сразу сообразила, почему при моем появлении в магазине посетители сразу умолкали и начинали как-то особенно сосредоточенно изучать выставленные на полках товары.

В воскресенье, когда мы обедали на кухне, атмосфера была настолько тягостной, что я не могла проглотить ни крошки. Мне казалось, что я нахожусь в камере смертников в ожидании неминуемой казни. Мистер Хэнсли сказал, что в церкви молились о спасении моей души. Я была слишком подавлена, чтобы поинтересоваться, называлось ли при этом мое имя. Впрочем, даже если священник пожалел меня и избавил от публичного унижения, все прихожане все равно поняли, о ком шла речь. Мать заявила мне открытым текстом, что для всех было бы лучше, если бы я вообще не появилась на свет. Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. Я чувствовала себя заключенной в смирительную рубашку позора и не видела никакого выхода.

В довершение всего я получила письмо от Джорджи, в котором он сообщал, что ему очень жаль, но он больше не приедет в Портистон и не будет работать на пароме. Ему предложили место бас-гитариста в какой-то новой многообещающей рок-группе. Он писал, что любит меня, что всегда будет помнить обо мне и однажды обязательно напишет песню о нашей любви и назовет ее «Девочка с парома». Прочитав письмо, я спустилась на берег и долго сидела на пляже с бутылкой шерри, наблюдая за тем, как ярко освещенный паром движется по темным волнам, направляясь к острову Сил. Потом меня вырвало на скользкую, пахнущую водорослями гальку. Я не понимала, почему Джорджи не пригласил меня присоединиться к нему. Это бы решило все мои проблемы. (Как потом оказалось, к тому времени он уже встречался с девицей, которая была солисткой их группы. Впоследствии они поженились и жили долго и счастливо.) Учитывая сложившуюся ситуацию, сбежать с ним было бы единственным выходом.

Правда, бывали и приятные моменты. Я получила открытку от Линетт, на которой была всего одна фраза: «Нет ничего непоправимого, а кое-что и поправлять не стоит».

Аннели оказалась настоящей подругой. Она решительно отвергла попытки втянуть ее в процесс всеобщей травли. Я слышала, как она прошипела на ухо одной девице, которая презрительно скривилась при встрече со мной:

– Ты просто завидуешь, потому что ни один мужчина никогда даже не посмотрит в твою сторону.

Родители Аннели тоже старались поддержать меня. Как-то ее отец обнял меня и сказал:

– Выше нос, Лив. Через пару недель люди найдут себе другую тему для разговоров и забудут о тебе. Это лишь издержки жизни маленького скучного городишка.

По непонятной причине от таких добрых слов мне становилось еще хуже.

Через некоторое время, как и следовало ожидать, моя мать получила письмо из школы. Их с мистером Хэнсли просили зайти к директору. К счастью, я была избавлена от необходимости присутствовать при этом разговоре. Я ожидала своей участи в коридоре. Секретарша директора, проявив сострадание, принесла мне стакан воды и предложила подождать в приемной, вместо того чтобы сидеть в общем коридоре, под доской почета, на которой красовались имена самых лучших и успешных выпускниц школы. Написанное золотыми буквами имя Линетт встречалось на этой доске дважды – как старосты школы и как лауреата музыкального конкурса. На стене школы можно было увидеть и мое имя. Только это была стена туалета, а мое имя было написано несмываемым маркером.

Я поблагодарила секретаршу и отказалась, понимая, что в приемной буду чувствовать себя еще хуже, чем в коридоре. Секретарша смотрела на меня с таким сочувствием, что я начала осознавать, насколько плохи мои дела.

Хихикая и перешептываясь, ко мне приближались девочки лет одиннадцати-двенадцати. Глядя на их ободранные коленки, видневшееся из-под темно-синих форменных юбок, я попыталась улыбнуться. Всем своим видом я хотела показать, что меня вызвали к директору, чтобы похвалить, вручить какую-то грамоту или еще что-нибудь подобное.

Наконец меня позвали в кабинет. Он был огромным. Из многостворчатого окна открывался вид на розовую клумбу. Окно было открыто, и я сразу почувствовала запах навоза, которым садовник удобрял цветы. В косых солнечных лучах плясали пылинки.

Мать плакала. Ее веки и ноздри покраснели. Она промокала слезы скомканным платочком. Рядом с каменным лицом сидел мистер Хэнсли. Он выглядел еще гаже, чем обычно. Напротив них, за большим деревянным столом, сидела директор школы. Раньше мне не приходилось видеть ее так близко. Я не относилась к числу учениц, которых вызывают к директору. С одной стороны, я не была отличницей и ни в чем другом тоже не преуспела, с другой – мое поведение было не настолько плохим, чтобы удостоиться выговора из уст директора школы. Она показалась мне очень старой, хотя сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ей было лет пятьдесят с небольшим. Кожа на ее лице и шее была мягкой и дряблой, но серебристо-седые волосы, уложенные в прическу, выглядели монолитом, из которого не выбивался ни один волосок. Я уже не помню, что именно она говорила, но все сводилось к тому, что меня исключают из школы. Мистер Паркер, судя по всему, был близким другом председателя совета попечителей. Он внес щедрое пожертвование на строительство нового школьного корпуса. Мое неблаговидное поведение стало достоянием общественности, и школа просто обязана должным образом отреагировать. И так далее, и тому подобное. Мать сопела и шмыгала носом. Мистер Хэнсли сидел как чурбан. Директор спросила меня, раскаиваюсь ли я в содеянном. Я кивнула.

Мне оставалось проучиться всего два семестра до получения аттестата. После этого передо мной бы открылись хоть какие-то возможности. Правда, директор доброжелательно заметила, что я могла бы найти частных педагогов и попытаться сдать выпускные экзамены экстерном. Но все мы понимали, что это нереально. С моим образованием было покончено.

По дороге домой, когда я, съежившись, сидела на заднем сиденье «Моррис-Майнора» мистера Хэнсли, мать рассказала мне об отце. Она говорила, что его распутство однажды уже испортило ей жизнь, и вот теперь я пошла по его стопам.

– То есть ты хочешь сказать, что мой отец жив? – потрясенно спросила я.

– Я понятия не имею, где он и что с ним, – ответила мать. – И не имею ни малейшего желания это выяснять.

– Ты не имела права говорить нам, что он умер!

– Не смей разговаривать с матерью в таком тоне, – оборвал меня мистер Хэнсли.

Мать даже не обернулась ко мне. Глядя прямо перед собой, она сказала:

– Я с самого начала знала, что ты плохо кончишь. Ты была таким трудным, капризным ребенком.

Она еще что-то говорила, но я ее уже не слушала. Прислонившись щекой к стеклу, я смотрела в окно. У меня появилась цель. Я решила уехать и жить с отцом. Ничто не удерживало меня в Портистоне, и я не видела никаких причин здесь оставаться.

Я больше никогда не видела Паркеров. Кто-то сказал мне, что они переехали в Эдинбург.