Текст книги "Love of My Life. На всю жизнь"
Автор книги: Луиза Дуглас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Луиза Дуглас
Love of My Life. На всю жизнь
Пролог
Я уже никогда не вернусь в Уотерсфорд.
Ничто не заставит меня снова приехать туда. Даже то, что там похоронен Лука.
Семья моего покойного мужа все-таки победила. Много лет Анжела и Натали хотели разлучить нас, и мечта их наконец-то осуществилась. Не думаю, что когда-либо я смогу простить их за это.
Хотя тому, что сделала я, тоже вряд ли можно найти оправдание. Никто из нас уже не сможет повернуть время вспять или что-либо исправить. Каждому придется научиться нести свой груз в одиночку и договариваться с собственной совестью.
После того ненастного летнего вечера, когда семейство Феликоне показало свое истинное лицо, я поняла, что больше никогда и никого из них не хочу видеть. Я вышла из ресторана, Села в свою припаркованную перед входом машину и темными ночными дорогами помчалась в Лондон, где жила моя сестра. Линетт любит меня, поэтому, вместо того чтобы расспрашивать о том, что привело меня в ее дом в три часа ночи, с размазанной по всему лицу тушью, без вещей и даже без зубной щетки, она просто приготовила чашку горячего какао, достала чистую пижаму, постелила мне в свободной комнате и, подоткнув одеяло, как будто я была маленькой девочкой, пожелала спокойной ночи.
Если бы я родилась лет пятьсот тому, то была бы обречена провести остаток своих дней в монастыре. В наше время в монастырь уходить как-то не принято, но это не мешает моей сестре Линетт верить в искупление грехов и силу исповеди. Поэтому сейчас, когда я почувствовала себя лучше, она принесла в мою спальню лэптоп своего мужа Шона и посоветовала записать все, что произошло. Линетт считает, что таким образом можно окончательно порвать со своим прошлым.
В отличие от нее, я совсем не уверена в действенности подобного метода, но попробовать можно, тем более что делать мне все равно нечего.
И вот я сижу на постели, скрестив ноги по-турецки, и смотрю на фотографию моего мужа, сделанную прошлым летом в Сорренто. Луку сфотографировали перед входом в ресторан. Он щурится от яркого солнца. В зубах зажата сигарета, в руках – бутылка «Перони». Я ужасно тоскую по нему, и с каждым вздохом, с каждым ударом сердца все больше и больше. Лука должен был составить счастье моей жизни до самого ее конца, но, как оказалось, всего лишь положил начало очень грустной истории.
Вот как развивались события после смерти моего мужа.
Глава 1
Все началось в день похорон Луки. Это был один из тех ясных холодных дней второй половины января, когда яркий солнечный свет способен сделать привлекательным даже унылый зимний пейзаж. В такие дни душа обычно устремляется ввысь и хочется взлететь следом за ней, чтобы птицей парить высоко над городом.
Однако связанный с похоронами церемониал, словно пушечные ядра, привязанные к ногам, надежно удерживал его участников на уотерсфордской земле. Родственники и друзья семьи слонялись по гостиной дома родителей Луки, тщетно пытаясь занять себя чем-нибудь полезным. Под руководством моей свекрови Анжелы другие ее невестки суетились между гостями, которые вынуждены были с благодарностью принимать у них чашки с кофе и крохотные, на один укус, покрытые сахарной глазурью печеньица.
По отношению ко мне все вели себя очень мило и тактично, если не считать Натали, которая откровенно избегала меня, хотя я постоянно ощущала на себе ее пристальный взгляд, даже находясь на противоположном конце комнаты. Неужели она по-прежнему ненавидит меня? Может быть, Натали даже радовалась тому, как все обернулось. Ведь в результате больше всех страдала именно я. Вполне возможно, что она считала меня виновницей смерти Луки, а мое вдовство – заслуженным воздаянием за грехи.
Сдержанная любезность, с которой относились ко мне остальные родственники, вынуждала меня чувствовать себя на похоронах собственного мужа кем-то вроде почетной гостьи. Никто из них даже не пытался делать вид, что я являюсь полноправным членом их семейства. Я всегда была для родни Луки чужой, но сейчас у них хватало такта и великодушия, чтобы выказывать в отношении меня ту толику уважения и сочувствия, которую требовали приличия. Я понимала, что мои ответы на их вежливые расспросы о том, как я доехала и в какой гостинице остановилась, могут показаться слишком односложными, но даже они давались мне нелегко. Впервые за более чем пятнадцать лет я оказалась одна среди многочисленных членов семейства Феликоне. Раньше на больших общесемейных мероприятиях рядом со мной всегда был Лука – мой адвокат, консультант по связям с общественностью и опекун в одном лице.
Честно говоря, мне было сейчас довольно страшно. Причем боялась я не столько предстоящих похорон, сколько неопределенности своего будущего. Этот страх сковывал мои движения и искажал восприятие окружающего мира. В какой-то момент у меня вдруг обострялся слух и любой голос отзывался в мозгу оглушительным эхом; или, напротив, он пропадал, и тогда все звуки и шумы доходили до меня словно сквозь плотный слой ваты. Во рту у меня пересохло. Я ощущала неприятное покалывание в кончиках пальцев и должна была периодически напоминать себе о необходимости дышать.
Стефано и близнец Луки, Марк, – двое из четверых здравствующих братьев – были единственными, кто проявил по отношению ко мне какие-то родственные чувства. Их объятия, поцелуи в щеку и утешения я воспринимала хотя и смутно, тем не менее они ощущались мной как слабые порывы теплого ветерка. Два других брата были полностью в своем репертуаре. Как всегда, чем-то недовольный Карло держался подчеркнуто отчужденно, а самый младший, Фабио, и вовсе засел наверху и играл в компьютерные игры. Я попыталась завести с ним разговор, но он то ли был слишком поглощен игрой, то ли предпочел сделать вид, что не заметил меня. Тем временем внизу старшие братья вышли покурить. Сквозь приглушенный, как в церкви, гул голосов в гостиной я услышала доносящийся из сада нервный смех, который сразу напомнил мне Луку. Должно быть, смеялся Марк. Собрав несколько пустых чашек и блюдец, я понесла их на кухню, где Анжела складывала нетронутую еду в пластмассовые коробки. Ей помогала пожилая хрупкая женщина в старомодном спецхалате на пуговицах, из-под которого виднелась выцветшая коричневая юбка. Узкое личико женщины обрамляли невероятно тугие завитки черных, с сильной проседью волос. На ее руках были желтые резиновые перчатки.
– Тебе не стоит беспокоиться, Оливия, – сказала Анжела, даже не взглянув на меня. – Позднее миссис Макгир все уберет. Она знает, где что лежит в этом доме.
Я робко улыбнулась, протягивая пожилой даме грязную посуду. Вид у госпожи Макгир был весьма суровый, но она, по крайней мере, хотя бы взглянула на меня и даже чуть заметно кивнула в знак благодарности. Судя по взгляду, женщина пыталась понять, кто я, собственно, такая. Разумеется, Анжеле и в голову не пришло представить нас друг другу.
– Может, я все-таки могу чем-то помочь? – поинтересовалась я.
– Нет, спасибо. Мы прекрасно справимся сами, – ответила моя свекровь.
Я побрела обратно в гостиную. У окна, поглаживая пальцами свежевыбритый подбородок, стоял отец Луки, Маурицио. Он задумчиво смотрел на улицу, где прохожие, для которых это был самый обычный день, куда-то спешили по своим важным и не очень делам. Я подошла и стала рядом с ним, спиной к гостям. Во-первых, нам с Маурицио всегда было комфортно вдвоем, а во-вторых, таким образом я была избавлена от общения с остальными.
Племянников и племянниц Луки под благовидным предлогом выдворили из комнаты. Им было поручено стоять на крыльце и караулить появление похоронного кортежа. Наконец один из детей ворвался в дом и подбежал к Маурицио.
– Nonno [1]1
Nonno – дедушка (итал.). (Здесь и далее примеч. пер.)
[Закрыть], они едут, – возбужденно сообщил он, дергая деда за руку.
На миг все присутствующие затаили дыхание, после чего лихорадочно засуетились.
Люди отставляли в сторону недопитые бокалы с шерри, кофейные чашки и тарелки с бутербродами, вытирая руки накрахмаленными льняными салфетками Анжелы. Маурицио отправился наверх за Фабио. С изысканной учтивостью гости помогали друг другу надеть пальто и по натертому до блеска паркету прихожей направлялись к выходу, ненадолго задерживаясь перед зеркалом в вычурной золоченой раме, чтобы поправить выбившуюся прядь волос или смахнуть с плеч невидимые пылинки. Госпожа Макгир переместилась из кухни в гостиную, собираясь приняться за уборку.
Я же направилась в противоположную от входной двери сторону, закрылась в уборной, села на крышку унитаза и сжала голову руками, пытаясь хоть немного успокоиться. Сердце бешено колотилось в груди, руки дрожали. Мне казалось, что еще немного – и я упаду в обморок. В туалете было темно, прохладно и пахло освежителем воздуха с ароматом сирени. Схватив полотенце для рук, я прижала его к лицу. Оно было влажным.
В дверь постучали.
– Лив, с тобой все в порядке? – это был Марк. – Можно я зайду?
– Заходи.
Дверь открылась. Страх, написанный на лице Марка, был отражением моего собственного.
Его пальцы коснулись моей щеки.
– Господи, Лив…
– Я не поеду на кладбище, – прошептала я, съежившись на сиденье и обхватив себя руками. – Я этого просто не выдержу.
– Придется.
– Я не могу. Мне действительно страшно.
– Я знаю. Мне тоже.
Я посмотрела на Марка. Он выглядел бледным и осунувшимся.
– Хочешь выпить? – спросил он.
Я кивнула.
Марк достал из кармана маленькую плоскую фляжку и, отвинтив крышку, протянул ее мне.
– Пей сколько хочешь. Потом прополощешь рот. В шкафчике под раковиной есть зубной эликсир.
Я последовала его совету. Во фляжке оказалось виски. Я с удовольствием сделала несколько глотков. Марк тоже выпил. После этого мы оба прополоскали рот и дружно сплюнули в умывальник, словно двое детей, готовящихся ко сну.
– Ты специально держишь здесь зубной эликсир? – поинтересовалась я.
– Так, приготовил на всякий случай. Ты ведь никому не расскажешь?
Я улыбнулась.
Кроме зубного эликсира, среди стопок чистых полотенец Анжелы, рулонов туалетной бумаги и запасных баллонов с освежителем воздуха была спрятана также бутылка виски. Марк достал ее и снова наполнил фляжку.
– Вместе мы сможем это пережить, – сказал он, помогая мне встать. – И сегодня, и потом. Я буду помогать тебе, а ты – мне. Договорились?
Я вытерла рот и кивнула.
Глава 2
Когда я вышла из дома, щурясь от яркого утреннего света, то поняла, что не в состоянии даже посмотреть в сторону катафалка. Вместо этого я сосредоточилась на своих ногах, обутых в черные ботинки на высоких каблуках, на том, как они неуверенно переступают сначала по каменным ступенькам, а затем по тротуару, приближаясь к первому лимузину, в котором сидели самые близкие родственники Луки. Я села на заднее сиденье рядом с Анжелой, которая слегка подвинулась, освобождая место, и отвернулась от меня. Несмотря на то что она полностью сохраняла самообладание, я ощущала исходящие от нее ледяные волны бездонного черного горя. Перчатки не согревали руки, и я крепко сжала их между коленями.
Я не могла заставить себя посмотреть на гроб.
Поездка до кладбища казалась бесконечной, и всю дорогу я просидела, уставившись на собственные колени. Следующее, что я помню, – это промозглая, несмотря на электрические обогреватели, церковь и жуткие сдавленные мужские рыдания. Музыка эхом отражалась от высокого, украшенного витражами купола, сильно пахло пастилками от кашля, затхлостью и увядшими цветами. Хотя я по-прежнему не могла заставить себя взглянуть на гроб, я знала, что он там, где ему надлежит быть, – на катафалке посередине прохода, заваленный белыми лилиями, гвоздиками и розами. Я также знала, хотя и не могла в это поверить, что там, внутри, совсем один, отделенный от всех нас, лежит Лука. Наверное, ему там совсем темно, а может быть, сквозь щель между крышкой и гробом все-таки просачивается немного света. Я надеялась, что Луке там удобно, и его голова, как и положено, покоится на шелковой подушке.
Молитвы, надгробные речи и традиционные слова прощания, произносимые приглушенными голосами, сменяли друг друга, но я не хотела ничего этого слышать и предпочла погрузиться в собственные воспоминания о нашем отпуске прошлым летом. Я снова видела перед собой Луку. Вот он заснул на топчане возле бассейна. Его лицо повернуто ко мне. И я откладываю в сторону книгу, потому что мне доставляет удовольствие просто смотреть на него.
Панихида была традиционно торжественной. Я плохо воспринимала окружающее и потому не помню ни молитв, ни церковных гимнов, но уверена, что они прозвучали красиво. Безупречно причесанная Анжела в шляпке с вуалью и костюме от Шанель наверняка позаботилась об этом. Я сидела рядом с самым старшим братом Луки, Стефано, и на протяжении всей службы ощущала его теплое бедро. Стефано держал свой сборник церковных гимнов так, чтобы я тоже могла его видеть, хотя я была не в состоянии что-либо в нем прочитать, не говоря уже о том, чтобы подпевать.
Когда служба закончилась, Стефано встал и протиснулся мимо меня, чтобы присоединиться к остальным братьям. Вместе они подняли гроб и понесли его вверх по склону к приготовленной могиле. Никто не поддерживал меня, когда я, потупившись, шла следом за ними. Ощущение собственного влажного дыхания на лице было очень неприятным, но я все равно не поднимала головы.
Я не помню ни слова из того, что говорил священник у открытой могилы, но когда пришло время опускать гроб, он ласково обратился ко мне, подсказывая, что пора бросить в эту зияющую дыру розу, которую я держала в руке. И лишь после этого на меня вдруг волной накатило горе. Кажется, я не проронила ни звука. Я просто беспомощно стояла там в своих ботинках на высоких каблуках, новом пальто и с серебряными сережками в ушах, но внутри меня происходило нечто ужасное. Казалось, что чья-то жестокая рука с корнем вырывает все мои взлелеянные мечты и желания, оставляя глубокие, зияющие раны. Должно быть, эти душевные муки все-таки отразились на моем лице, потому что жена Стефано, Бриджет, которая стояла неподалеку с их младшей дочерью Эмилией на руках, что-то заметила и подтолкнула мужа локтем. Стефано подошел ко мне и нежно обнял, придерживая мою голову так, будто она была сделана из какого-то очень хрупкого и драгоценного материала. Закрыв глаза, я прильнула к нему, ощущая, как содрогается от рыданий его тело под плотной тканью пальто.
Когда все закончилось, люди стали постепенно расходиться. Невестки, племянники и племянницы, давние друзья семьи и сотрудники вереницей потянулись вниз по склону к машинам, которые стояли на парковке за церковью. У свежей могилы остались только самые близкие – четверо братьев, родители и я. Мы молча стояли, отбрасывая длинные тени под рано опустившимся к горизонту зимним солнцем. Карло первым развернулся и пошел прочь. За ним последовал Стефано, уводя за собой Фабио, а Марк прошептал мне на ухо:
– Они имеют право остаться с ним наедине.
Я согласно кивнула и позволила ему увести себя прочь, оставив Анжелу и Маурицио одних. Они стояли, не касаясь друг друга, и напоминали две кладбищенские скульптуры. Скорбящие родители у могилы своего блудного сына.
Примерно на полдороге вниз с холма Марк внезапно зарыдал – громко и безутешно, как ребенок. Для меня это стало последней каплей. А так как нам обоим совсем не хотелось, чтобы кто-то видел наши слезы, сопли и мою расплывшуюся тушь, мы инстинктивно свернули с главной дороги и оказались на небольшой боковой тропинке, которая вилась между деревьями, окружающими церковь. Именно на этой тропинке мы долго стояли, крепко взявшись за руки, и рыдали, ни от кого не таясь. А потом, когда наступил катарсис, принесший долгожданное облегчение, мы, не произнеся ни слова, поцеловались. Это был сладкий поцелуй, похожий на глоток воды для сгорающего от жажды в пустыне или воздуха для задыхающегося под водой. Это был поцелуй единственного человека на земле, который любил Луку так же, как любила его я.
Я чувствовала во рту соленый от моих слез язык Марка, то, как соприкасаются наши зубы, как его руки нежно гладят мои влажные щеки, и все это было настоящим подарком небес. Марк целовал меня нежно, но страстно, как будто вместе с моим дыханием он хотел впитать в себя частичку Луки. И чувствуя приятную тяжесть его тела, материальность его бедер, которые касались моих, я понимала, насколько мне повезло. У меня, по крайней мере, остался Марк, который всегда будет напоминать мне о Луке, а самому Марку некому напомнить о нем, кроме меня.
Глава 3
Мой муж Лука погиб в автокатастрофе седьмого января прошлого года на автостраде M1.
Та зима была необыкновенно холодной, и хотя коронер в своем отчете утверждал, что авария никак не была связана с погодными условиями, думаю, что сумеречный предвечерний свет все же сыграл тут свою роль. По крайней мере, разговаривая со мной по телефону за считанные секунды до аварии, Лука сказал, что «дорога – это какой-то мерзкий, слякотный кошмар».
Я избегаю думать о подробностях того, что произошло. Но иногда воображение все же уносит меня на тот злосчастный участок дороги, и на меня наваливается ужас реальности терпящего аварию грузовика – со звоном осколков стекла, скрежетом металла и хрустом переломанных костей. Если мне не удается вовремя спохватиться и взять себя в руки, я начинаю размышлять о том, что на самом деле видел и слышал перед смертью Лука, что он чувствовал, успел ли испугаться. В соответствии с моей версией событий Лука умер мгновенно и не успел не только ничего почувствовать, но даже понять, что произошло.
– Слава Богу, что он не страдал, – говорили те, кто пытался меня утешить. Они считали мою версию правдивой, но сама я отнюдь не была уверена в этом.
У Луки всегда было предчувствие, что однажды он погибнет в автокатастрофе. Каждый раз, когда мы с ним застревали в пробке, независимо от того, сколько времени нам приходилось в ней томиться, он всегда останавливал меня, если я начинала жаловаться.
– Скажи спасибо, что мы с тобой не на месте того бедняги, из-за которого она возникла, – говорил он, и я думала о том человеке, мужчине или женщине, который сегодня утром, как обычно, спокойно ушел из дому, не подозревая, что ждет его впереди. А сейчас он или она, в лучшем случае, лежит в машине «скорой помощи», которая мчится по встречной полосе, включив мигалку и завывая сиреной. И тогда я вздыхала, приглаживала волосы и говорила:
– Да, конечно. Слава Богу, мы с тобой на своем месте.
Лука не верил в Бога, но он, несомненно, способен был сохранять самообладание и чувство собственного достоинства в любой ситуации.
– Так почему бы не потратить эти десять минут на то, чтобы просмотреть результаты последних футбольных матчей? – обычно говорил он.
И пусть при этом мы опоздаем на свадьбу, пусть пропустим назначенную встречу – какое, черт побери, это имеет значение!
Глава 4
У Луки были широкие плечи, узкие бедра и длинные, стройные ноги футболиста. Его темно-карие глаза обрамляли черные пушистые ресницы. Будь глаза чуть побольше, он, пожалуй, выглядел бы слегка женственно. Из-за того что Лука был классическим брюнетом, он всегда казался небритым. Его смоляные тонкие волосы слегка вились и, отрастая, образовывали локоны. Когда Лука был помоложе, он носил длинные волосы, а в последнее время начал стричься довольно коротко, хотя все равно его стрижка была несколько длиннее, чем того требовала мода. В Лондоне это не имело никакого значения. В этом городе ты можешь позволить себе выглядеть так, как тебе заблагорассудится.
Лука всегда был довольно неряшлив, да он и не стремился к опрятности. По-моему, он вообще никогда не заправлял рубаху. Иногда его носки были разного цвета, а еще чаще он вообще их не надевал, несмотря на то что из-за этого кроссовки приобретали специфический запах. В отличие от большинства окружающих я ничего не имела против.
Лука был упрям. Причем это свое качество он считал добродетелью, так как всегда был непоколебимо уверен в собственной правоте. Для него не существовало полутонов. Все было либо черным, либо белым. Он или любил, или не любил, или принимал, или не принимал. Середины не существовало.
Лука был настоящим шеф-поваром. Он любил свою работу, любил своих коллег, и в том, что касалось дела, был чрезвычайно взыскательным. Он стремился к совершенству как в приготовлении, так и в подаче блюд. В его ресторане не могло быть пережаренной рыбы или недоваренных макарон. Он много смеялся, громко разговаривал. Он вообще производил много шума, был очень эмоциональным и в этом отношении походил на своего отца.
Когда Лука смотрел по телевизору футбольные матчи, он сидел, опершись локтями на колени. Он беспрестанно подбадривал игроков и выкрикивал указания. Если они следовали его рекомендациям и забивали гол, он ликовал и кричал: «Молодцы! Так держать!»
Если же ничего подобного не происходило, Лука откидывался на спинку стула, в отчаянии бил себя ладонью по лбу, и на несколько мгновений для него наступал настоящий конец света.
Любовь Луки к футболу выходила за рамки разумного. Он болел за «Наполи» и утверждал, что Диего Армандо Марадона – лучший футболист всех времен и народов. Правда, Стефано говорил, что сейчас даже как-то неловко признаваться в том, что болеешь за «Наполи» – уж очень паршиво они играют. Тем не менее иногда мы вместе с семьей Стефано все же отправлялись в Италию, чтобы братья могли воочию понаблюдать за очередным разгромом «Наполи», в то время как мы с Бриджет и детьми плавали в бассейне на арендованной вилле у подножия Везувия. В те чарующие итальянские вечера мы любовались закатами, пили вино и макали хлеб в оливковое масло, предвкушая очередной потрясающий ужин, который приготовит для нас Лука.
– Лив, ты попробуй, попробуй! – настаивал он, раздвигая пластиковые полоски занавески от мух и появляясь на пороге кухни с еще одной тарелкой чего-то нового и невероятно ароматного. Он обязательно запихивал какой-нибудь лакомый кусочек мне в рот, независимо от того, хотела я этого или нет. Дети визжали от восторга.
– Да оставь ты девочку в покое! – неизменно говорил Стефано, не выпуская изо рта сигарету и открывая очередную бутылку, зажав ее коленями.
Лука играл в футбол всегда и везде. Если у него не было мяча, он использовал вместо него смятую пачку сигарет, каштан, пустую жестянку из-под кока-колы и вообще все, что попадалось под ноги.
Я никогда не встречала человека, который бы курил столько, сколько Лука. За исключением разве что Марка.
Лука прекрасно играл на бас-гитаре. Когда-то он даже выступал с группой из Саусенда под названием «Кевины».
В том, что касалось внешнего вида, Луке были чужды какие бы то ни было комплексы. Он носил сережки в обоих ушах, и они были единственной неестественной деталью его облика.
Лежа в ванной, Лука любил прикрыть лицо махровым полотенцем, свесить руку и ногу за борт и слушать «Ред Хот Чили Пепперс».
Меня заводила одна лишь мысль о Луке. На работе, в метро, в супермаркете, как только мне становилось скучно, я начинала представлять себе, как мы занимаемся любовью. Я обожала его. Я бы никогда в жизни не смогла изменить ему. Да и зачем мне было обращать внимание на других мужчин, если ни один из них заведомо даже в подметки не годился моему мужу?
А еще Лука вытатуировал мое имя на левом плече, поближе к сердцу.
