Текст книги "Банда гиньолей"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

– What you want? – спросил Жовиль наконец.

Я сделал ему знак, что все трое мы желаем уплыть… One!.. Two!.. Three!..

Он снова загоготал, а вместе с ним – и весь экипаж. Таких тумаков друг другу отвешивали, что впору быка свалить.

– Come on!

Как же они потешались надо мной! Я запинался, спотыкался: все завалено, теснота – сам черт ногу сломит… Да и к трапу никак не подступиться. Раз пятнадцать-двадцать меня едва не накрыло обвалившимися балками – они сыпались, кувыркаясь, отовсюду обрушивались огромные кучи, просто темнело в глазах… Стрелы, плоты, торчащие бушприты, необъятные сетки с товаром, повисшие в воздухе ящики, диковинные цацки, пестрое барахло, и даже рояли для тропических стран… все это добро скрежетало, валилось кувырком в трюмы, раскачивалось, летело вниз, грохалось обо что-то… Ба-бах… Шарахаясь от матюгов, я добрался наконец до Жовиля, подошел к нему вплотную, а он на меня – ноль внимания. Влез на бочку, возвышаясь над всеми, и рычал распоряжения в сторону мачт, кабестанов, орал на матросов, которые волокли сложенные в бухты канаты, качались на снастях, орудовали блоками, повисали в вышине на вантах, хватая, ловя хлопающий на ветру парус…

– Рыскает! Бери на гитовы! И-эх! Ойе! И-эх! Ойе! Взялись!

Парус надувается, щелкает, полощется – крепкий бриз!.. Десяток-полтора морячков хватают рею, с кряхтением тужатся. Бизань-мачта подается, поворачивается то к бакборту, то к штирборту… парус обреченно поникает, валится кучей на палубу, оседает… Огромная лепешка… Матросы, торопясь, кинулись к ней с ропотом… Страшный гвалт… Вся вахта бросилась туда, шлепнулась ничком и, повинуясь приказу «Kiop! Kiop!», принялась скатывать парусину как можно туже. Жовиль, стоя на своей бочке, мерно выкрикивал: «Kiop! Kiop!»… Тридцать или пятьдесят матросов изо всех сил скатывали жесткую ткань, разглаживали огромные складки на ней, разминали, скручивали…

– Oh ye, ye!

Навалились, закряхтели с воплем «Kiop!.. Kiop!»… Умять, еще туже скатать в рулон, чтобы образовалась на палубе гигантская, ослепительно белая фигура вроде колбасы. Ну вот, получилось! Плотно свернули!.. В восторге от своей глотки, Жовиль сцепил руки над головой: чемпион-победитель!

– Come on! – подозвал он меня. – Come on! What you want?

Чего я хочу? Вспомнил обо мне…

– Go to La Plata!

Никаких колебаний, объявил ясно и четко: хотим взойти на борт без промедления – Состен, Вирджиния, и я сам – не теряя ни минуты… Мне хотелось бы потолковать с ним совсем уже доверительно. Я приподнялся на цыпочки, он наклонился, пыхтя. Надо было бы пошептаться на ушко… Мы с трудом понимали друг друга из-за шума и из-за его английского – в нем и заключалась главная причина, это я мог сказать наверняка. Понять его было просто невозможно. На каждом слове Жовиль икал, сопел, отхаркивался, все начинал сначала – этому не видно было конца… Он вынул трубку изо рта.

Вот так, вблизи он казался еще безобразнее. В верхней челюсти не было вообще зубов, из-за чего он и не мог произнести ни единого членораздельного звука. На левой щеке – два рубца крест-накрест – пугающий знак… Один рукав болтался: вместо руки – деревяшка с железным крюком на конце. Я показал ему свою неподвижно висевшую руку – мол, оба мы калеки! Только у него это не с войны – рея упала и раздробила кость как раз над локтем. Это сблизило нас, стало проще объясняться… Жовиль втолковывал мне, какая мощь заключена у него в этом самом крюке, что он может поднять им любую тяжесть, что мне нужно бы приладить себе точно такой же, от этого будет больше толка, чем от моей дряблой висюльки, и вообще лучше отрезать ее, и мне станет гораздо удобнее. В виде доказательства шкипер нагнулся, подцепил ядро в 250 фунтов и поднял, точно перышко! Я был совершенно ошеломлен: вот так Геркулес!.. Мы говорили друг другу приятные слова… Я в полном восторге поздравлял его. Но все-таки мне хотелось, чтобы он хоть как-то отреагировал на мою просьбу. Может, он возьмет нас в виде исключения?

– Просперо, – шепнул я. – Просперо!..

Моя рекомендация… Показываю ему столовку на том берегу реки.

– Prospero, he says we can… Go with you!.. America!

Показываю рукой: далеко… далеко… совсем далеко! Как он развеселился, услышав из моих уст несколько совершенно обыкновенных слов!.. Состен заволновался, желая помочь мне, он начал выразительно двигать руками… «плыть!.. плыть!»… запищал фальцетом:

– Морское путешествие! Дальнее!

Изображал корабль средь волн, их плеск «плюх!.. плюх!..», бортовую, килевую качку – словом, образно показывал ему плавание по морю, чтобы до того дошло, что нам нужно: «Плавать!.. Плавать!..» Смекнул второй, в картузике. Они ужасно развеселились: «Плить! Плить!», надрывались от хохота… А что, спрашивается, смешного? Глупость какая-то… Они показывали мне на разверзнутый трюм, на зияющий провал в нижней палубе: «Плить! Плить!»… Мы показались им настолько уморительными, что они тузили друг друга кулаками в ребра… Из недр трюма вылетали клубы мучной пыли… целый ураган! Все чихали…

«Плить! Плить!..» Два тупых скота взлаивали, кудахтали, топали ногами, приплясывали под раскаты хохота… Особенно потешался Жовиль: от приступов смеха он подвывал, зияя ртом. Он находил нас до крайности смешными с нашим упорным желанием «плить».

Шкипер все тыкал рукой в сторону бездонного трюма – «there… there?»… Его так корчило от смеха, что он плясал на бочке, отбивал чечетку, испуская стоны, изнемогая… Ему было плохо, того и гляди, лопнет… он сзывал всех вокруг, чтобы полюбовались на нас, на этих редкостных, диковинных пташек… Один он уже не в силах был выдержать, он орал, скликая всех поголовно, сверху и снизу: спешите потрафить хозяину!.. Двинулись, поплелись ворча, потекли, хлынули потоком от канатов, из трюма – конопатчики, подручные, юнги, кули…

Сыпались, валили, бросая шкоты и инструмент, собирались вокруг горлодера… Умолк грохот, оглушительный шум плотницких инструментов, раздававшееся в нутре корабля громыхание, стих стук молотков и топоров – иначе просто невозможно было бы разговаривать…

Подбегали все новые и новые – черные, желтые, мохнатые – гроздьями висели, точно обезьяны… на реях, фок-мачтах… с причала спрыгивали гуртами… И-эх!.. И-эх!.. Вода булькала в глотках… Плыли, хватались за плоты, взбирались на палубу плотники, конопатчики… Цеплялись за борта, пробирались поближе в надежде на развлечение, скучивались вокруг жирного борова, слушали, что он молол на своем маловразумительном языке, наблюдали, как он, стоя на бочке, вышучивал, передразнивал нас, выставляя какими-то попрошайками, шутами гороховыми… Как они помирали со смеху, просто надрывали животики! Их так корчило, что они падали друг на друга. Просто сдохнуть можно!.. А сколько остроумия! К нам подбирался тощий Рыжик – его бросало из стороны в сторону, кидало то назад, то вперед, он буквально задыхался, держась за живот… Потерял равновесие, шарахнулся, свалился в лужу – чтоб этому вонючему придурку не выбраться из нее! – и угодил рожей прямо в бочку… Бабах!.. Образину себе расквасил, залился кровью, даже масло в луже покраснело… Вот потеха! Новый повод поржать!.. А жирный пьянчуга все не унимался… Снова пошло зубоскальство: «Эти бесстрашные мореплаватели в Америку намылились, презирая штормы и волны, за два шиллинга, вот хитрецы!» Взревели, запрыгали на задах, корчась от хохота. Как же они потешались над нами! Окликали меня, лаяли, мяукали… Не угодно ли спуститься в трюм с милой мордашкой?.. Делали всевозможные телодвижения… Шкипер ликовал на своей бочке – какой триумф!.. – размахивал руками, тянулся сверху, описывал широкие круги своей культей с крюком над нашими головами. Я решил было, что он имел в виду петлю на наших шеях: довольно уж мозолить им глаза!.. Но вот он замер в неподвижности, что-то напевая себе под нос: он ждал решения… Решение должен был принять экипаж. Слово было за моряками, сидевшими тесной толпой на корточках. Они ворчали, переваливались с боку на бок, то наклонялись, то откидывались назад – никак не могли решить… Я догадался, что стоял вопрос не о нашем повешении, а о том, брать нас с собой или нет… Поплевывали, бубнили – особой охоты не замечалось…

Тогда этот громила озлился, соскочил с бочки, вновь вскочил, начал поносить их самой непотребной бранью, потом схватил меня за руку и потащил прочь – решил потолковать с глазу на глаз…

Привел меня на самую корму, обогнул штурвал и затащил в совсем маленькую каюту. Своим дородным телом он заполнил все внутреннее пространство, всю конурку. Затворил дверь, придавил меня к переборке и прорычал прямо в лицо:

– Money? Money? How much?

Он желал знать в точности, какой суммой я располагаю. Я не собирался лгать.

– No money!

Но у меня был последний аргумент – мой поручитель.

– Prospero! Prospero! Money!

Ни слова лжи: он обещал.

Он замотал головой – не верил.

– Papers? Papers? You got papers?

Я пытался несколько смягчить его, дать почувствовать щекотливость моего положения: мы собираемся пожениться как можно скорее, как только сойдем на берег, таков нерушимый договор между нами… Мне хотелось расположить его к себе…

– Yop! Yop! – оборвал он меня. – No females! No females on board! Никаких баб на борту!

Безжалостная сволочь, резал меня без ножа, но я не собирался бросать Вирджинию, только не это! Он пользовался моим безвыходным положением…

– Гы! Гы! Гы! – загоготал он мне прямо в лицо. Гыканье шло у него от нёба… Какое-то мерзкое бульканье… Словно какая-то огромная рыба… Ему было плевать на все.

– Гы-гы! Гы-гы!

Приглашал меня посмеяться с ним, но я не испытывал желания.

– No passport? – хрипел, рычал он, покатываясь со смеху. – Passport! Гы-гы! Гы-гы!

Он пялился на меня, наклонившись совсем близко, едва не уткнувшись мне в лицо своей мясистой нюхалкой. Огорошил я его своим семейным путешествием.

– No? No? No money? Impossible!

– Почему же невозможно? – упирался я.

– Woman nо! Old gaga no! Ни женщины, ни старикашки!.. «Гы-гы! Гы-гы!» По-моему, очень жестокие условия…

А вот меня он готов был взять.

«You! Вы!..» Против меня он не возражал, готов был принять в судовую команду.

«With other guys! Hop! Crew! Crew! С другими парнями – опа! – на борт!..» Снизошел. Он отстукивал по столику бойкую дробь, насвистывал… очень, страшно довольный собой, и тут трахнулся башкой о потолочную балку, да так, что едва не расколол: низковат был потолок для него. Согнулся в две погибели, но отстукивать продолжал… «тук-тук-тук! тук-тук – тук!..» Доволен был, что взял меня в команду – обошел-таки!.. Уже видел меня мысленно скрюченного, немощного, выбирающего шкоты фоков на реях. Все же лучше, чем ничто. Пусть хоть так… Он соглашался взять меня, но только без Вирджинии и Состена… Тут он остался незыблем… Какой удар!.. Я вновь сунул ему под нос мою искалеченную, иссеченную шрамами руку, чтобы не оставить ему никаких иллюзий: жалкая развалина – культя похуже, чем у него, да без крюка – и к тому же полный идиот…

Ну и что? Что из того? Пустяки!.. Приходи без всяких, но один!.. Он принимал меня таким, каков я был… Давай в Америку, в Ла-Плату… Он заплатит, чтобы мне приладили крюк – обещано, заметано!.. Он сулил мне безбедную жизнь…

Стоя нос к носу со мной, он теребил мне шрам на руке и рычал: «The war! The war! Война! The war! Гы-гы-гы!..»

Он причинил мне боль нестерпимую, притиснув так, что деться мне было некуда. Я орал еще громче, чем он сам. Это забавляло его все больше, он тискал меня все свирепей. Я надрывался от крика. При виде моих корчей он приплясывал на месте как сумасшедший… Сейчас возьму, да укушу его за подщечник, чихать мне на его силу!.. А он как раз решил снова похвастаться ею: скинул меня со столика – плюх! – подцепил сзади за штаны – цоп! – и одним рывком – оп! – вздернул, как чурку… Потрясенный, я выразил ему свое восхищение – слов не нахожу!.. – поцеловал и полюбопытствовал:

– Ну, так что, теперь порядок?

Мне хотелось покончить с этим, мы уже бог знает сколько времени торчали в каютке. Собравшиеся на палубе, верно, задавали себе вопрос, чем мы могли там заниматься. По всей видимости, он раздумывал, отрыгивая прямо мне в лицо. Так он размышлял некоторое время, и вдруг его осенило:

– You are nо cook? Стряпать умеешь? All frenchmen are cooks! Все французы стряпают!

Блистательная мысль!

– Oh yes! Oh! Yes! – поспешил я подтвердить. Чем я, в конце концов, рисковал?

– Good! Ah! Good! Fine!

Он с такой силой трахнул меня по плечу, что без малого не вывихнул руку. Надо полагать, на судне кормили не яичным суфле – как-нибудь справлюсь. Это меня устраивало в высшей степени!

Я снова заладил: «Плить! Плить!..»

– Еще бы, дорогуша! Обожаю тебя! Йэх! Йэх! Certainly! Ура мне, ура! Что угодно, лишь бы убраться отсюда… Куда как лучше! Буду на «Хамсуне» тише воды, ниже травы… Такой шанс представляется раз в жизни!.. Как только сойду на берег, займусь Америкой вплотную. Уж я использую «new chances» и свои способности! Здесь уже нечего было делать, все дышало недоброжелательством. Не было никакого расчета оставаться. Надо было сматываться – и точка… Поднимать паруса в буквальном смысле слова. Все складывалось чудесно! Уж я не стану колебаться.

– Значит, к нам, без никаких! Goddam! Cherry, о Frenchy!

– I'll be here, skip! I'll be here! Буду здесь, шкипер! Буду здесь!

Решено! Железно! Обменялись рукопожатиями. Лихой морячок! Буду здесь в eight fifteen! Отплытие в четверть девятого! По рукам! O'clock, и как там еще! Ура! Новая жизнь!.. Но это еще не все: пусть катятся подальше мадемуазель со стариканом. К черту эта обуза!.. Танцуем ригодон!.. Пусть проваливает старикан, пусть проваливает девчонка! Пусть идут тешиться вдвоем! Новая жизнь. Лавочка закрывается. Держись, дело окончательно решенное.

Поднимусь на борт один. Я принят в команду, черт бы меня побрал! Никаких стеснений, никаких сомнений, никаких половинчатых решений. Из-за этих двоих у меня будут одни неприятности. К черту вещички! Мне ясно видится моя судьба. Счастливо оставаться!.. Не желаю мучиться более из-за своего доброго сердца. Да здравствует будущее, неистовая юность!.. Прощайте, этим вечером я уезжаю.

Я бросился было прочь, но он удержал меня… Я хотел сбегать купить себе рубашку, но он схватил меня за культю и показал на весь собравшийся здесь и сидевший на корточках народ – матросов, докеров – который, окружив бочку, ждал пояснений. А у трюмных люков появлялись все новые лица… Акробаты на вантах тоже ждали решения…

Задрав голову к вершинам мачт, чтобы всем-всем было слышно, он прокричал: «Froggy on his way, froggy on the list! Лягушатник плывет с нами!» От самых недр до кончиков мачт загремели такие оглушительные крики «ура!» и «виват!», что содрогнулось стоявшее в отдалении судно… в бухте поднялось волнение, и даже по реке побежала рябь.

Я казался таким нелепым, что люди хохотали во все горло, от вознесенных в небо макушек мачт до самой воды. Двое так корчились от смеха, что упали за борт. Свет не видывал ничего более уморительного, чем моя особа, включенная в судовой список. Все – черные, желтые, коричневые, зеленые – точно старались перехохотать друг друга, весь экипаж поголовно потешался надо мной, но это не слишком смущало меня: случается и пострашнее. Правда, некоторые улыбались мне, может быть, хотели обнять… «Эх, вы, дурачье!.. Смеетесь? Ну что ж, и я посмеюсь! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Смейтесь!.. Вы еще ничего не видели, олухи, болваны, наглецы! Жалкие каторжники бурь, вы будете лопать мою стряпню! Пальчики оближете! Погодите, найдутся крысы, которые будут лакомить вас соусом «Шалот», биточками «Гаспар»! Ждите-дожидайтесь, голуби мои!»… Вот что я думал, глядя на этот сброд: еще повстречаемся! «Бу-у!» – промычал я – отплатил этим скотам их же монетой… «Эй, шпана! Лягушатник клал на вас, на всех до единого!» Только не так, как они, – спокойно! Вечером свидимся, вот тогда поглядим… Насмешники сраные! Хотите потягаться? Без возражений! За кого принимали себя эти вонючие пентюхи?.. Я орал на шкипера и его бандюг! Видывали мы таких ухарей с наколками! Вот так-то… Они думают, с сопляком имеют дело… Этот сопляк приготовит им небольшой сюрприз!.. Я вам не из детского сада, и думать забудьте!.. Злость во мне кипела, аж в глазах потемнело. Хотел бы я видеть этих выпивох под заградительным огнем! Поди, наклали бы в портки. Еще разок передразнил их: «Бу-у!.. Бу-у!..» До скорого, лопушки! Ну, напугали вы меня… Да вам только воробьев пугать! Поглядим, что у вас выйдет, а я поплыву!.. Подать мне Америку и Ла-Плату в придачу! Все пакости останутся здесь, а это дорогого стоит…

– Я вас вышколю! – крикнул я им. – Я вас такой наперченной стряпней попотчую, что вы у меня ужом будете вертеться! Перчик первостатейный! – я похлопал себя по ширинке – будете до неба скакать… Рожу на бок своротит! Привет, фанфароны!..

Я собрался уходить. В горле у шкипера булькало от смеха. Он впервые видел меня в гневе, а это еще потешнее, чем все прочее.

Не любил я, когда меня дразнили…

– До вечера, кодла! Привет!

Теперь на очереди другое, самое трудное: избавиться от девчонки и старого чудака, найти убедительные слова, веские доводы… Моя неизменная верность, большие надежды – вот самые убедительные доводы. Сначала я матросом, а потом уже они… Потом… Позднее…

Они ждали меня у трапа, расхаживая туда и обратно… Ждали уже два часа… Им пришлось немало пережить из-за Матросов… Два пьяных нахала полезли к Вирджинии обниматься. Под градом глумливых шуточек им пришлось спешно удалиться оттуда… Со всех снастей им что-то горланили, материли на чем свет стоит, рядом с ними плюхнулась густая желто-зеленая харкотина, плевки табачной жвачки. Не выдержав, они бежали, забились в какой-то пакгауз, откуда вышли, только когда увидели меня. На Вирджинии лица не было… Милая, нежная моя! Красавица моя! Какие отвратительные чудовища!.. Она стала такой ранимой, уязвимой, чувствительной… Впрочем, в ее положении ничего удивительного. Я утешал ее, как мог.

– Dear, they don't know! Drunken dogs! Дорогая, они ничего не соображают! Напились до скотства!

Это была и правда, и ложь. Мужчинам не обязательно напиваться, чтобы все крушить – разрушение у них в крови… Просто чудо, что они еще существуют с тех пор, как преуспевают в уничтожении самих себя. У них одно на уме: обращение всего в ничто… Этим беспокойным существам только того и надобно. Сеять погибель есть их назначение… Всякий вздор повергает их в слепую ярость. Нельзя злить их – иначе конец всякой поэзии, гармонии.

Состена огорчала такая предвзятость в отношении нас, недоброжелательность экипажа, глумление над нами без всякого к тому повода!

– Предубеждение, предрассудок мореходов! – втолковывал я ему. – Да это еще пустяки, папаша, ерунда!.. Вот если бы они взъелись на тебя во время дальнего рейса, я бы тебе не позавидовал! А это так, детская забава.

Я объяснил ему положение наших дел.

– Возраст не тот!

– Вот как, не тот!

Черт, он просто сражен.

– Но послушай, ведь у них там есть хмыри раза в три, а то и в четыре старше меня!

Он был уверен в этом.

– Малышку они тоже не берут…

– А тебя?

– Со мной порядок… В общем, берут сверхштатно… поваром…

– Значит, сматываешь удочки, а нас бросаешь?

Именно так и выходило…

Лицо у него посерело, а он и так выглядел не блестяще.

– Он плывет! – указал Состен на меня, обращаясь к малышке.

Они глядели на меня, не в силах поверить… Перевели взгляд на корабль, на маляров, красивших корпус после конопатчиков.

– Он плывет…

Они совершенно убиты. Могли ли они подумать…

– Ты, конечно, прав… Прав… Красивый корабль… А что делать нам, мисс?

В самом деле…

Вирджиния глядела куда-то в сторону, куда-то за Темзу, на тот берег, совершенно безучастная. Она не промолвила ни слова, не сделала ни малейшего замечания. Обернулась ко мне… Милое личико, никакой досады, даже улыбалась приветливо… Точно сейчас вижу ее сквозь сиреневую дымку… Выглядела такой бледненькой, ветер трепал пряди ее волос. Он дул порывами, смешивая все. Дымка, сизая мгла, проблеск солнца… Оно заиграло и на кончике ее носа, задорного носика, кошачьего носика. Как сейчас вижу, во всех подробностях… Она стояла на причале, у самого корабля… Ее милая усмешка… Наверное, буду видеть ее и по ту сторону океана, на другом берегу… Настоящее колдовство… Она ни в чем не упрекала меня, готова была смеяться по любому поводу, но сейчас выглядела усталой, личико было бледненькое… Понятное дело, в ее положении…

Я взял на себя руководство:

– Ну, пошли!

Хотелось чего-нибудь горячего.

– Вот что вам обоим нужно. Вы же на ногах не стоите! Обжигающего грога для дам и господ: они уже позеленели!..

Взял я их под руки и повлек прочь… кипучая, все-таки, во мне энергия, я настоящий заводила! Надо было сгладить тягостное впечатление, объяснить им, что если я и уплывал один в американскую Ла-Плату, то потому лишь, что намеревался приготовить почву для будущей жизни, что скоро все наладится и я живо переправлю их к себе… Словом, все в лучшем виде… Все же, мол, разумнее поступить так, чем высадиться там троицей босяков, полудохлых эмигрантов с капиталом в три фунта!..

Они отмалчивались.

Держась под руки, мы пробирались между доками, тупиками… По их лицам видно было, что мое решение им пришлось не по душе. Они воспитанно молчали, но чувствовалось их огорчение… Я даже не пытался утешать. Ведь здравый рассудок подсказывал, что приплыви мы туда все вместе, долго мы бы не протянули, и это было бы чистым безумием… Они не возражали, поддакивали, но по их лицам я видел, что в действительности они думали иначе…

Конечно, на душе у меня было тяжело, но я все же пытался воззвать к их здравому смыслу…

Кончилось тем, что, наслушавшись моей болтовни, Вирджиния расплакалась. Бедная моя, кроткая голубка… Конечно, ей трудно было смириться с этой мучительной правдой, особенно в ее положении… остаться одной со своим родичем в большом уайлсденском особняке… Противогазы, всяческие треволнения, да вдобавок дядина придурь с порками, а тут еще и Состен со своей чародейской блажью, и, в довершение всего, – беременность… Естественно, радоваться нечему… Надо было все-таки найти какую-то уловку.

– Ну, перестань, это же не конец света!

Нашлась-таки уловка…

Ну, а если предположить, что дело примет неблагоприятный оборот… что со мной приключатся какие-нибудь неприятности… что я окажусь неудачником и кану в безвестность, что меня никогда больше не увидят?.. Не сошелся же свет клином на Америке?.. Переживал я из-за того, что они поджимали губы, видя, как я настроился исполнить свое намерение. Поневоле начал размышлять…

Плутали, поворачивали то туда то сюда, пытаясь выбраться из доков. Сам черт ногу сломит, невообразимая путаница… не дома, а высоченные, потрескавшиеся, рассевшиеся скалы из кирпича… Пробирались, петляя… Кругом полумрак, километры кривоколенных улочек, одни кирпичные стены и пакгаузы… От Уэста до Истхэма – непрерывная череда доков… Невольно задумаешься… Впечатляющий лабиринт… Я пытался вытянуть из них хотя бы несколько слов, но в ответ слышал только «Да… Да… Да…» Они не возражали, ни в чем меня не упрекали, ни единым намеком… В эти ущелистые, стиснутые между стен тупики дневной свет пробивался между хлопьями мглы, становясь то лиловым, то синим. Мягкий, чарующий свет. Можно сказать, он настраивал на печальный лад, побуждал с грустью внимать собственным речам… Вообще-то я тоже мог бы пожаловаться… у меня были все основания пребывать в печали, я имел к тому болезненно переживаемые причины. Только я помалкивал, держал себя в руках, хотя мог бы и посетовать… К тому же ныла нога, как у старого хрыча, так что ходить мне было очень нелегко. Голова и ухо тоже болели, но с этим я давно смирился. Я стал нарочито хромать, чтобы привлечь их внимание, но они ничего не замечали. Эгоисты… Сказал об этом вслух, надеясь что-нибудь услышать в ответ… Мы переходили из улицы в улицу, думая каждый все о том же. Я вновь заговорил и сказал еще более решительно, что в конечном счете я проявил твердость духа, решив плыть в одиночку. Они безмолвствовали…

А между тем я был совершенно прав: матрос испытывает жестокие потрясения, подвержен грозным опасностям, противостоит разъяренному морю… Вновь я чувствовал себя прямо-таки героем… И хотя сильно переживал, видя их убитые лица, но находил их поведение отвратительным, неблагодарным… Они даже представления не имели, какая опасность мне грозила… не сознавали, что я жертвовал собой ради них… Подумать только, я буду карабкаться, как клоун, по реям – это с моим-то невритом, моей разболтанной приволакивающейся ногой, моими головокружениями!.. Я сознательно шел навстречу страшным опасностям, движимый единственно мужественным стремлением – сделать людям добро. Но коли все это напрасно, не было никакого смысла жить… я дам унести себя смерчу, или просто бухнусь за борт, или меня смоет волной…

Вы еще пожалеете!..

Прямо так и сказал.

Но и это их не взволновало… так и переходим понуро с тротуара на тротуар… Вконец они мне опостылели!.. Упрямцы паршивые!..

Да сдохли бы эти надутые благовоспитанные рожи!.. Действовали они мне на нервы, видеть их больше не мог! Эгоисты чертовы! Раздражали они меня невыносимо… Сидели себе в тылу эти дуси, эти везунчики, и знать не знали, что такое настоящая опасность. Станут здесь поджидать меня, им и горя мало, а я тем временем буду прыгать по снастям, сражаться с ураганами, готовить стряпню под ударами штормов… Неженки, которых миновали удары судьбы!.. У них была одна забота: развлекать старика, забавлять его противогазами, придумывать отсрочки испытаний, тянуть время, прибегая то к ужимкам, то к уловкам. Словом, выжидать, пока получат от меня весточку, пока я обживусь в пампасах, вывезу их и отвращу все несчастья… План был смелый… За мной оставлялось лишь право вершить торжество отваги! Уж я нагеройствую, как мне самому не снилось. Будьте покойны, за мной не задержится!.. И нескольких недель не пройдет, как они отправятся за мною следом… Забронирую для них две каюты на пароходе компании «Плутус», прославленной своими комфортабельными лайнерами, обеспечивающей прямое сообщение с Ла-Платой… Широко известный сверхкомфорт – не то, что «Конг Хамсун»… эта мокрозадая мишень для торпед… живописная посудина с фалами и парусами покуда смирно стоит у стенки, но станет сущей каторгой, как только отчалит: затягивай швартовы, держи к ветру, бурлящая пена за кормой… Проклятья со всех сторон, на борту ад…

Надо полагать, шкипер давал себе волю, когда выходили в море… Достаточно было видеть его на бочке. Уже кипел от ярости… Будьте покойны, эта шантрапа побегает у него от кормы до носа, уж погуляют линьки по спинам! Волчком будут вертеться!

С другой стороны, надо рассудить – я человек смелый, могу о том сказать прямо, – что посудины вроде «Конга», такие нарядные, все в белом, что твои кафедральные соборы среди дуновений ветра, легкомысленные странники морских просторов, являют собой прекрасную цель для пиратов. Одного заряда пороха в пушке довольно, чтобы внушительный щеголь канул в пучину…

Я усердно втолковывал моим клевретам, насколько велика опасность, насколько уязвим парусник. До них не очень доходило… Я искал какую-нибудь пивную, бар, чайную, любой укромный уголок, надеясь объяснить понятнее. В те годы я был терпелив… Какого-нибудь горячего напитка – черного кофе, может быть, крепкого бульона и немного рома. Хотя бы присесть – нельзя же ходить до бесконечности, да и время шло, уже наступали сумерки, а после налетов цепеллинов строго соблюдались правила затемнения. Еще немного, и мы заблудимся между Миллуолл и Ромнейским доком. Позади остались бесконечные тупики и повороты, кругом кирпичные громады, крепости пакгаузов, и ни единой пивной!.. Окончательно заблудились, тыкались из двора в двор… но я не хотел стучаться в двери… англичанам всякое могло взбрести на ум, стоило им увидеть, что какие-то люди шляются в сумерках… особенно если это французы… да еще и с девочкой в короткой юбчонке… Наверняка местные обитатели уже чесали языками, тут ведь неподалеку находилась больница, черно-красное здание, где у нас была встреча с Клодовицем… Слухи об изнасилованиях, всяких шальных выходках быстро распространялись между пивными и тупиками – смесь правды и небылиц… Никогда не надо звонить у дверей с приближением ночи…

– Давай налево! – распорядился я. – Поворачивай налево! Как же я забыл о Просперо! Просперо же!..

Я так одурел от бесконечных хождений, что выскочил он у меня из головы! Надо же было так оплошать!

– Ну же, ребятки, пошевеливайтесь!

Двинулись назад! Напрочь забыл о Просперо! Счетец там за мной остался, да какой!.. Уж я скажу несколько ласковых слов этому кофевару Просперо!..

– Говорю вам, горячего… с пылу с жару!.. Настоящего мокко!.. – Подбадривал я моих спутников.

Хотелось мне поблагодарить его – два гроша за хлопоты: за любезность, за фирменную рекомендацию!.. Славненько погрузились, низкий ему поклон! Одна рожа Жовиля чего стоила!..

Мы начали улыбаться.

Мы уже не так мрачно смотрели на вещи. Я, в самом деле, озлился вдруг после того, как эта шваль обгадила нас с головы до ног… втоптала в грязь… осмеяла… Но Проспер был здесь, разумеется, ни при чем, не обманул, не надул, не солгал, врать не стану. Сведения его оказались точны, а доказательством служило то обстоятельство, что в четверть девятого я должен был подняться на борт… И ведь взяли на авось, поверив на слово, без гроша в кармане… Это чего-нибудь да стоило! Настоящая рекомендация, и результат!.. А может быть, если потолковать хорошенько, насесть, пронять до печенок, я добьюсь, чтобы на судно пустили и малышку, а там, глядишь, и старикана?.. Только надо для затравки пофордыбачить, разыграть тяжело оскорбленного, возмущенного до глубины души человека… Мол, изобидеть друзей, какой срам!..

Конечно, портовые власти здорово отравляли жизнь боцманам, вылавливали незаконных пассажиров, так что нужно было семь раз отмерить… А экипаж ютился в ужасающей тесноте, скученности, в кубриках, похожих на жестянки из-под сардин. Поэтому ничего удивительного не было в том, что на трех лишних хмырей смотрели косо… Руководство шутить не любило: вычеркивали из портового регистра, капитана ссаживали на берег, а судно конфисковывали. Попробуй отвертеться!..

Довольно было судовой команды из отпетых головорезов, а уж о крушениях вообще говорить было нечего: треснул корпус, открылась течь – вычеркнули строку в реестрах компании «Ллойд», и ставьте точку!..

Мне становилось жалко самого себя, моей бренной плоти среди волн. Я размышлял… «Вечная жертва подлых превратностей судьбы. Эх, судьбина моя!.. Какие хамы – эти мои друзья! Они полагали, что я осыпан розами! Чудовища!.. В жизни не видывал людей более глухих и слепых…» Вот так я брюзжал про себя, ощупью отыскивая дорогу вдоль Альбертс Бэнк, пристани, напротив которой находилась Просперова столовка… Эх, судьба-судьбина! Горести, жертвы! Мои, не чьи-нибудь, будь оно проклято!..