Текст книги "Банда гиньолей"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

Вновь взываю к Вирджинии, молю, заклинаю… Вот и она! Подает мне знаки… Эта гризетка не скучает, не печалится вострушка! Срамное место ничем не прикрыто… Вижу ее отражение в зеркалах. Сидит себе на коленях у мужчин… А уж вертится, крутится! Оргия для нее не трагедия, а забавная гимнастика… Срамота!.. Я давлюсь, рычу… А она целует без разбора всех мужчин, сгрудившихся вокруг нее. Не знает стыда блудница!.. Один за другим лезут на нее. Сперва цыган, за ним негр, потом бородач, потом атлет… а вот – глядите-ка! – сухонькая старушка в чепце с лорнетом и слуховым рожком. В знак доброго согласия играют в лошадок друг у друга на коленях, подпрыгивают. Всем скопом лезут на нее отовсюду… Славная забава!.. Мне все видно, как на ладони. Моя питомица ублажает всех, не говоря худого слова. Старушонка особенно настойчива, желает искусать ей весь задок… Лорнет свой потеряла… Какая мука! Я вою. Там счастье мое, страсть моя, душа моя… Меня бьет озноб, от гнева путаюсь в словах… Вакханки вновь опрокидывают меня, переворачивают, чтобы ничего не видел, принимаются ожесточенно мять меня, теребить мой мужской член. От боли уже и выть не могу, уступаю их беспощадному напору… И все-таки услышал голос – бесхитростная душа, юность, купель вечной молодости… А прожорливые свиньи блаженствуют, старушонка вконец ополоумела… Кто-то поднимает ее… Поднимают ее с пола… Требуют, чтобы пела, иначе обещают ей знатную взбучку, выволочку в сорок пар рук!.. Она отнекивается, плачет, судорожно цепляется… Но наконец сдалась, сложила оружие и запела. Просто ангельский голос, мягкий, чистый, как хрусталь, нежный, бархатный – словом, такой… Но припев шпанистый:

– Touit-Touit, that's the way to be… Огневой припев собравшихся в притоне.

Все гнусности выпали моей голубке!.. Кончилась моя жизнь!.. И тут ужасный, режущий уши рев рога… Трубит, сотрясая все… Фальшивит нестерпимо, мерзавец. Сигнал… Загомонили… Пары, группки взволновались…

– Освободите площадку! – рычат негры, врезаясь в скопище. – Освободите!..

Из брандспойта ударила, заклокотала струя, водяным смерчем по задам… Сметает подчистую! Орда тает… Дробь большого барабана… Из-за кулис появляется грум. Он тащит толстенную кипу карт, огромных карт, много выше его самого… Тащит на спине полную колоду. Раскладывает карты на полу. Другой грум выкатывает рулетку… «Ставки сделаны!..» Вновь лихорадочное возбуждение… Туитники желают все играть немедленно! И пошла рукопашная… Никто и секунды ждать не желает! Набрасываются друг на друга с кулаками… Бьются смертным боем, лишь бы завладеть картами… Грумы уносят двух поверженных… Хлопают пробки от шампанского… Льется рекой… «Ставки сделаны!..» Сороконожка занимает свое место… Крупье заделался! Все в тех же серо-зеленых тонах… И с ходу за дело!.. Поднимает лопатку, меня подзывает – мол, подходи!.. Скрипит, покрывая гомон:

– Давай, Фердинанд! Целое состояние!

Сюда, мол, двигай!.. Ставки сделаны!.. а я шевельнуться не в состоянии… Безумицы вновь навалились всем скопом… Я распростерт, изнемогая под ласками… Последние силы оставляют меня… Эти раздушенные особы рвут меня на части, опьяненные моей жалкой беспомощностью… Жестоко терзают мое тело, шрамы… Особенно руку… Выкручивают, тянут… Ору, но на их милость не сдаюсь… Мне не по душе ни одна из этих блудниц. Ненавижу их всех!.. Страстно люблю одну мою Вирджинию! И чем дальше она от меня, тем милее мне!.. Там, далеко, ее оплетают руки, ее нюхают, облизывают, вылизывают… Она прерывисто дышит, ластится, извивается, изнемогает от истомы на ковре… Там, в самом дальнем конце зеркальных отражений… Эти светские господа снова возятся на ней, блаженно урчат… Убью их всех!.. Крутясь, изворачиваясь, я наконец чуть-чуть сдвинулся с места… Ползу… Ползу!.. Проберусь к Вирджинии… Пытаюсь… Вырву ее у этих свиней!.. Грум объявляет выигравший номер… Приостанавливаюсь… 12… 12… Пробираюсь по паркету, номера написаны на нем мелом… Ползу… Ползу… 6… 3… 9… Принимаются новые ставки… Шары мечет Сороконожка. Смотрю на эту гадину во все глаза… Скорчился под пианино… Согнувшись крючком, вдыхает собственные испарения… С каждым броском загорается ярким фосфорическим свечением… 9… 9… Жульничает, объегоривает народ… забирает драгоценности, и на утиный лад – кряк! кряк! – крякает… Радуется по-своему… Начал шуровать лопаткой. Сгребает все самое ценное – ничего не скажешь, хорош!.. Теперь взялся за души. Души тоже ставят на кон – самое ценное, чем располагают туитники… По всему полу разбросаны души… перекатываются… Немного похожи на сердца, только бледные-бледные, полупрозрачные… Сразу видно, что очень хрупкие… Вот когда я увидел во всем блеске эту гадину Сороконожку!.. Будь я проклят, если он не заслужил сполна метро! Вон как хлопочет… Нет теперь во мне и тени раскаяния… было, да все вышло! Испарилось!.. Я исцелен, и без малейших колебаний вновь спихнул бы его под поезд!.. Туда ему и дорога!.. Хихикаю его же смешком. Снова ползу… О-хо-хо… Вновь попадаю в скопище барахтающихся тел. Орда объятых похотью… Сейчас сам заору, завою. Ползу. Неожиданно раздается барабанная дробь, рокочет, рокочет… Бой барабана… бой… бой… Все ближе… Наверху, на лестнице… Тур-р-р… тур-р-р!.. Свистопляска вдруг замерла, точно оборвали… музыка смолкла… гуляки застыли, словно оторопев, в полной неподвижности. По лестнице неспешно сходит барабанщик, ступенька за ступенькой. Тур-р-р!.. Тур-р-р!.. Вошел с улицы. Теперь его видно. Высокий, тощий. Показался во весь рост. Тур-р-р!.. Тур-р-р!.. С важностью исполняет свою обязанность, выбивает дробь на каждой ступеньке, бьет сбор… Головы не поворачивает… Подходит все ближе, шагает совсем рядом… Гляжу на его фуражку – серебряными буквами по клеенке надпись – «Cimetry». Кладбищенский страж в форменной одежде сходит все ниже… На нем длинный сюртук, желтая портупея. Казенный чин, и не из последних. Бородат, густая бородища… Спустился с лестницы, мерными шагами прошествовал мимо, направляясь к пианино… Скорчившийся под ним Сороконожка сжался еще больше, свернул свой костяк й клубок, съеживается, съеживается, совсем скрючился. Так перетрусил, что смотреть противно. Так дрожит, что внутри у него мелко стучит, будто трясут коробку с деревяшками. Ему теперь не до акробатических выкрутасов в воздухе!.. Забился под табурет, паркет разрывает, отдирает плашки… Скребет, роет… В точности пес… Пронзительно скулит… а подле стоит сторож с барабаном. Подошел еще ближе, коснулся концом палочки… Сороконожка вздрогнул, страшно заскрежетал… И все, конец… Выскочил из-под пианино, радостно запрыгал вокруг хозяина, начал бросаться на его тяжелые башмаки. Вылизывает ему подошвы… Радость необыкновенная… Сторож степенно восходит по лестнице – так же степенно, как сходил. За все время ни единой черты не дрогнуло на его лице, ни единого слова не слетело с уст. Только бьет в барабан, восходя со ступени на ступень… Трум… трум!.. Сороконожка следует за ним на звук барабанного боя… Трум… трум!.. Ни на шаг не отстает… По пятам за ним, точно зачарованный… на четвереньках… обнюхивая его обувь!.. На каждой ступени он взвизгивает, скулит, точно от боли… Никто не смеет приблизиться к ним… Весь светский люд стоит в остолбенении, оторопело наблюдает сцену. Сороконожка с кладбищенским сторожем неспешно взошли по лестнице – тр-р-р!.. тр-р-р!.. тр-р-р!.. – и канули в ночь через дверь, которая сама собой отворилась перед ними… Буйство оставило вдруг господ из светского общества. Стоят весьма понуро, совсем сникли, просто растерялись! Вот такая штука… Здорово, что бородач спровадил отсюда эту костяную препакостную тварь, эту зловонную гадину!.. Клянусь, снова скинул бы его под поезд, если бы поймал на какой-нибудь очередной пакости!.. Нечего сказать, неплохо устроился!.. Сколько же крови испортил мне этот мерзавец! Огоньками своими, всей этой мурой, своими туманными свечениями… Ох, уж этот головоломный ведьмак!.. Надеюсь, что на сей раз сторож упрячет его раз и навсегда, в Дыру Вечности! По-настоящему… Смеха ради, отправит кормить червей… Протухший затейник!.. Вот будет веселенькая забава, когда он затеет игру в привидения по сумкам!.. Я бы отвадил его ухлестывать за юбками!.. Повеселее мне стало после бородатого сторожа. Порядок восстановлен, и я вновь чувствую себя непобедимым, сильным, бодрым… Словно заново родился! Просто стальной!.. Как же быстро меняется настроение! Чувствую себя так, точно меня накачали силой! Мгновенно!.. Посылаю куда подальше моих тискальщиц. Пошли к черту эти срамницы!.. Высвобождаюсь и бросаюсь вперед, единым прыжком перескакиваю лестницу. Хватаю с налета Вирджинию… Она мячиком скатывается на паркет. Бросаюсь на нее сверху. Уж я отведу душу на этой гадючке! Оттаскиваю ее на коврик. Она рыдает душераздирающе, умоляет… «Наказание!» – кричу я. – «Наказание!»… Ох, как туитники взвеселились!.. Уж очень огорчил их «Cimetry»… Волоку Вирджинию за волосы…

– Кill her! Kill her! – поощряют они меня. – Убей ее!.. Торопят… Это уже лишнее… «Вот тебе взбучка!» – думаю я. Раз!.. Раз!.. Отвешиваю ей добрых тумаков. Боже, какое неистовое ликование!.. В таком восторге их еще не видывал. Буря рукоплесканий… Они меня заводят.

– Браво, young deer! Браво, Олененок!.. – Так они прозвали меня… Чуть-чуть потоптал милочку… легонько попрыгал у нее на животе… Раза два-три… Ой-ей-ей! Какой взрыв безумия!.. Все заголяются, начинают корчиться… Бросаются на приступ. Шарят друг у друга по одежде… В воздух взлетают сорванные брюки… Жуткое зрелище! Кровь льет у них из зада, ушей, глаз. Бурлящее месиво неистового блуда!.. Кончилось тем, что негры окончательно перепутались, вскарабкались на главную люстру… Качаются над свалкой и распевают:

Touit-Touit! Madam! I say!

Touit-Touit! Madam! Weep and play!

И завершают пронзительным, всепроникающим воплем «Фикеди-и-и!!» Это еще подогревает пыл гуляк… Вдавливаются друг в друга с удвоенной силой, сплетаются с неописуемым жаром… Расплавленная страсть!.. Гигантский тигель совокупляющихся тел!.. Вопят от невыразимого блаженства… То замурлычут, то зальются смехом… Давятся от плотского обжорства… Им теперь не до меня – слишком заняты!.. В голове вертится: «Бежать… Улизнуть потихоньку!» Собираю остатки сил… Заставляю себя подняться во весь рост… Ну вот, стал на ноги! Фу-у-у!.. Догоняю Вирджинию, тащу за собой… Заставляю ее скакать на четвереньках… Лестница свободна… Превозмогаю слабость в коленях. Превозмогаю боль! Превозмогаю все!.. Отталкиваю грума… Преодолеваю дверь… Фу-у-у! Вот и вольный воздух!.. Улица во мраке. Льет, как из ведра. Стена дождя… Прочь отсюда, вперед!.. Прыгаем по лужам… Вот теперь, деточка, потолкуем с глазу на глаз! Выволочка не кончена! Обещания надо выполнять… Останавливаюсь в укрытии, в подворотне. Так-то намного лучше… Она промокла насквозь, одежда изорвана в клочья. Меня не слушает, ее рвет… Я помогаю ей, поддерживаю голову.

– Leave me alone! – сказала она, когда ее кончило рвать. – Оставьте меня в покое!..

Ну, нахальство!.. Это уж слишком!.. Это она мне говорит, вырвавшему ее из лап чудовищ! Мне, перевернувшему землю и небо, чтобы спасти ее от бесовской силы!.. Ах, ты стервоза! Ах, поганка!.. Бац ей плюху – так и отлетела. Растянулась на земле и хнычет… Подхватил ее, поднял лицом к лицу, поцеловал… Обожаю… Обнял крепко. Слишком сильно люблю

– Не плачь, золотце! – упрашиваю ее. – Я – чудовище! Страшное чудовище! Ужасней нет!.. Прости меня, милая!.. Forgive me, darling!..

Мямлю по-английски… прижимаю ее к себе… Она дрожит. Грею ее, растираю, целую… Но нет в ней мягкости, нет ласки. Она сердится на меня… Я же поколотил ее… Да, это правда, но правда и то, другое!.. Сам видел, собственными глазами… Все мерзости… Как она давала ласкать себя, блудодействовать с ней… Копаться в себе… Целой ораве! Ишь, святая невинность! Сука!.. Просто не могу прийти в себя… Нет, но такое!.. Снова переключение в мозгу… Сон наяву! Всех этих вижу, орду наездников… Бесовскую скачку… Кусаю ее в шею, кусаю… Она пытается разжать мои руки, кричит… Я впиваюсь пальцами ей в крестец, в ягодицы. Стоя, притиснув ее к стене… Ей не вырваться! Только бы не сбежала!.. А дождь хлещет… Из водосточного желоба льет прямо нам на головы… Ни души кругом… Она порывается уйти, но я не желаю. Притиснув ее к водосточное трубе, говорю ей прямо в серьги, обсасываю волосы… А дождь все идет… Хочу, чтобы она сказала… Пусть скажет все…

– Сороконожка, darling?.. Сороконожка?.. You love him? Сороконожка? Little оnе!..

Пусть скажет, что любит Сороконожку!.. Ах, ты, подлючка!.. Предательница!.. До всего дознаюсь! Не желаю, чтобы она водила меня за нос!..

– Распутница! Тварь! – выкладываю ей.

Какая мука от одной мысли! Всем дала! Безумие! Невыносимо! Пронзительно!.. Покусываю ее, кусаю, вновь прижимаю к стене.

– Бигуди тоже любишь? Говори!.. Признайся, любишь больше, чем меня?.. Ведь хочешь, чтобы она забрала тебя? Говори! Говори, ну!..

Прошу, умоляю, тискаю прямо под струей воды из желоба… Не отвечает… Мучительно!.. Дождь мочит… размачивает… ливмя льет как из ведра… потоп… В плену дождя… Дождь с ветром неистовствуют под сводом подворотни.

– Ну, хочешь, да? – настаиваю я. – Отдать тебя Сороконожке? Его тоже будешь целовать, да?.. Бигуди тоже, да?.. С удовольствием съела бы Бигуди, да?.. Обоих?.. А кого больше любишь? Ну, скажи, милочка! Скажи, дорогая деточка!..

Трясу ее, жму, кусаю еще сильнее…

И тут слышу тихо-тихо в ответ: «Фердинанд!.. Фердинанд!..» Так нежно, так ласково… Дуновение, дуновение ее ангельских уст в моих устах… Отдает мне свои губы… «Золотце мое!».. Сама целует меня… Беру ее губы… «Куколка моя! Жизнь моя!» Обожаю ее до невозможности… Приподнимаю, поднимаю ее, мою безмерно обожаемую. Такое мокрое прохладное личико… О, я целую, обсасываю его… «Богиня моя! Сердце мое!»… Во мраке ночи… «Золотинка моя! Маленькая моя фея!» Но как же недавнее безумство?.. Туитники?.. Бабье?.. Вновь жаром опаляет низ живота, огнем дождя и похоти. Широко раскрываю в потемках глаза. Увидеть ее глаза! Как она лжет! Ее рот… Ее лицо… Такое нежное, милое личико! Оно смеется под моими губами… Лижу, лижу, теряю голову… Ей теперь лучше… Становится собой: жестокой, злой, вызывающе игривой… Задремавшая, убаюканная в моих руках зловредность… Так она ведь сбежит, смоется! В самом деле улизнет во мраке, запросто!.. Девочка, шалунья, ангел… Ангелочек мой!..

Я к ней: «Вирджиния! Вирджиния!» Она пошевеливается, посмеивается… Ну да, смеется, насмехается!.. Ах, нахальная девчонка, злючка… Вырывается… Ей определенно лучше… Готова сбежать немедленно… Держу ее, целую… «Сучонка!»… Она лягается… Прикасаюсь к ее грудочке… И ее сосать… Платья на ней нет, изорвано в клочья… Она барахтается…

– Спокойно, не то размажу по стене! – остерегаю ее. – Размажу, только дернись!

Она лягает меня. Я зверею. Трах! Вокруг никого… Вначале она стонет, потом пищит по-кошачьи… Во мне такая страсть, что ее подбрасывает. Прыгай, козочка, прыгай!.. Уже ничего не соображаю… При каждом толчке упираюсь внутри нее, при каждом толчке – хриплый стон… Горячо в ее глубине, горячо!.. «Ангел мой!» Целую… Она не противится… Подкидываю, подкидываю ее, душу в объятиях… Она ловит губами мое ухо и вцепляется в него зубами. Я взвыл от боли. Вот сволочь!.. Придавил ее к стене… Снесу башку этой гадючке!.. Просовываю колено между ее бедер. «Не дергайся!» Распластываю ее… Она отбивается, лягается, визжит… Упираюсь, припираю… Зажал крепко… Уже не помню себя, не в себе от страсти… Плоть в упор моей… Обожженная, обжигающая плоть… Я кричу, кричу… Вся улица полна криком… Кругом крик… Только никто не кричит… Никто, кроме меня!.. Ничего… Ничего, кроме тьмы… Отголоски… Как хорошо!.. Как ужасно!.. Никто!.. Опять кусаю ее… Держу крепко… Обожаю… Обсасываю ее голое плечо, мокрое ее плечико… Я содрогаюсь, содрогаюсь… Уличный пес… Измокший пес… Вода из водосточной трубы хлещет, льется на нас, струится между нами… Я вскидываюсь, вскидываюсь всем телом, всем моим телом, прижатым к ней… все во мне исполнено боли… Выдираю из себя всю мою силу… Вся сила бьется во мне толчками…

– Миленькая! Миленькая! – приговариваю я. – Прости!.. Прости!..

Я бьюсь о нее, кусаю, сосу ее… Жар страсти, крови! Сокрушительный порыв! Еще сильнее! Ярость живой плоти… Я пробью ее насквозь, растолку заживо… Мне уже не остановиться. Бью таранными ударами до упора, сокрушаю ее… Мною движет сила неодолимая… Удар… Удар… Я говорю слова, злопамятные слова: «Вот так и с ним будешь! И с ним так же будешь!»… Чувствую на губах ее поцелуй, ее сосущие губы… Вот такая любовь!.. Тараню ее… Яростный штурм… Насмерть! Да, насмерть!.. Я должен знать!.. Все сильнее… Все чаще… До последней крайности… Вырвать все, без остатка…

– Вирджиния! Вирджиния!

Она слабеет, сникает, совсем обвисла, уже не целует… Подтаскиваю ее кверху, припираю к стене, вновь заключаю ее в объятия… Ничего не вижу… Не вижу ее лица… Трогаю ей нос… Дождь проливной… Глаза, рот… Опускаю ее на руках к подножию стены, усаживаю… Какой ужас! Какая беда! Что со мной? Что я натворил?.. Лью на нее воду, поливаю ее, пригоршнями из ручья…

Похлопываю ее по щекам… Ну, вот, слава тебе, какое счастье!.. Милосердие Божие!.. Ну, вот, чудесно!!. Она что-то лепечет… несколько слов…

Снова окликаю ее… На ней нечего нет, совсем голая… Платьице изорвано. Надеваю на нее свой пиджак, просовываю ей руки в рукава, легонько тяну ее за собой…

– Ну же, идем, Вирджиния!

Темно, хоть глаз выколи. Она спотыкается. Не вижу ее прелестного личика, а так хотелось бы…

– Пошли, Вирджиния!..

Мои мысли занимает теперь наш дом… полковник… Состен… Ох, покупки, снаряжение!.. Этот тюк, будь он неладен! Где же я бросил все свое барахло?.. А, в «Коридоре»! Рассудок начал возвращаться ко мне… «Коридор»… Мать родная! Ну да, точно… Теперь вспомнил, а толку что?.. Вопрос лишний… Во мраке пытаюсь сообразить, где это может быть… Ни малейшего представления. Какой-то очень мрачный квартал, бесконечные ряды одинаковых домишек. Вроде в конце какой-то улочки проезжал автобус…

– Не худо бы сейчас в автобус, – заметил я Вирджинии. Да, но кто же нас посадит?.. Ну, конечно! Совсем вон из головы!.. Таких-то оборванных!.. Ее особенно – девчонка совсем голая… только мой пиджак на ней… Нет, так не пойдет. Контролер немедленно вызовет полицию. Надо жать во все лопатки, успеть до рассвета в темноте найти дорогу к дому… и ни в коем случае не обращаться к полицейским… Я обретал ясность ума… Неприятности возвращают здравомыслие. Стоит попасть в передрягу, как немедленно находится спасительный выход… Глупостей вы больше не делаете… А вот вам, порадуйтесь, и план созрел! Шевелю извилиной!..

– Ну-ка, малышка, послушаем Биг Бен! Останавливаюсь, чтобы лучше слышать… Пять часов!

– Ну, так вперед и без разговоров, милочка! – бросаю ей.

Я не знал, где мы находимся, но решил идти на звук боя. Главное, выбраться к Вестминстеру, а там все сразу станет на место… Хватаю малышку за руку, и вперед – на поиски выхода! Нужно было выбираться из этого квартала, из этого лабиринта кривоколенных, налезающих друг на друга улочек… Куда ни ткнись – непроглядные тупики… Но вот, наконец, большая улица. Узнал! Экшн-роуд, за ней Лонг-авеню… О, дело пошло! Так-то лучше!..

«Quick! Quick!..» Нам туда и нужно… Уж как мы радуемся!.. Правда, топать нам еще и топать… Добрый час, как не больше… По счастью, дождь почти прекратился, но холодно. Прибавляю шагу, в голове одна мысль: добраться до дома… Малышка не жалуется, лишь спрашивает то и дело, где мы и далеко ли еще… Бедный ангелочек поспешает вприпрыжку. Шаг у меня широкий – словом, не прохлаждаемся. Теперь все прямо да прямо… Эджвар-роуд… Орчард Скрэббс… небольшой парк… а вот и Дуилк-Комменс… чуть дальше Уайлсден… высокие деревья… Теперь надо действовать с оглядкою: нельзя же вот так прямо и заявиться!.. Знакомая окрестность, а вон и наш дом! Виден фасад, ближайшие подступы… Ни души! Только тележка молочника стоит… Садовая калитка отворена. Проскальзываем в нее – шмыг! – и прямо к входным дверям… Еще не светает, и нас никто не видел.

– Эй! Эй, очнись же! – раздается голос Состена. – Старикан зол как черт!

Это он меня будит.

– Племянница сказала ему, что ты все потерял!

Я давеча как вошел, так и свалился замертво… Он тормошил меня, чтобы узнать, что и как, требовал объяснений…

– Кто же ему доложил? Кто?..

Я пока плохо соображал, не прочухался…

– Да племянница! Оглох, что ли? Можешь себе вообразить? Каково, а!..

– Он курит?

– А ты как думал?..

– Злой?

– Выпорол ее!..

– Вот те на! Чем же?

– Хлыстом!.. Веселенькое дело!

Славное пробуждение, расчудесные известия!..

– Похоже, он ревнует…

– К кому?

– Да к тебе, дурень! Не ко мне же!..

Состен, и тот заметил. Ну, дела!..

Я недолго раздумывал:

– Остается одно – уматывать!..

– Как бы не так! Он и это предусмотрел. Заявил, что если мы сбежим, он известит полицию, устроит облаву на нас… Что мы-де взяли на себя обязательства перед ним… что он нам платит, предоставил стол и кров… что договор скреплен нашими подписями… Вот что он заявил!.. Он предостерег меня, что так и поступит в случае чего… заявил, что конкурс не за горами, что мы не имеем права подвести его, что уже поздно искать нам замену, что мы должны опробовать его противогазы, что для того нас и наняли… В общем, дело нешуточное!..

– Мы… нам… нас!.. Говори о себе, я здесь ни при чем!.. Извини, насчет противогазов я тебе ничего не обещал. Сказал только, что готов ходить за покупками по вашему поручению – и точка!.. За всякой мелочевкой! И так уже довольно утомительное занятие для калеки вроде меня!.. Я ведь не инженер… Все золото не кому-нибудь, а вам достанется, г-н де Роденкур! Это вы у нас избалованный вниманием специалист!..

– Ты называешь это поручениями? Племянницу тебе тоже поручили?

– Вас это не касается!

– Дядя утверждает, что его касается!

– И что дальше?..

– Сами говорите с ним. Будете сами объясняться!..

– Что же, прямо сейчас иду к нему…

– Нет его, в город отправился…

– Куда же это?

– По мастерским, по лавкам… за всем тем, что ты потерял… выкинул коту под хвост!.. С племянницей ушел… Заявил, что все сам принесет, что никому больше не доверяет…

– Обсмеяться можно!..

– Любопытно знать, где ты все, так сказать, посеял?

Он явно заинтригован.

– Она рассказала, что ближе к вечеру, где-то поблизости от Уоппинга с тобой приключился приступ безумия… что ты пошел в какой-то клуб, потащил ее за собой… Тебе, мол, захотелось поразвлечь ее… Что поил ее шампанским, порвал свой мешок, а добро покидал неграм… всю эту хреновину: приспособления, перья, железячки… Ни с того ни с сего, точно полоумный!.. Что на тебя, мол, страшно было смотреть!

Я слушал в молчании.

– Это все, что она сказала? Не слишком много…

– Ох, и всыпал ей перцу дядя! Такого жару задал!.. Мне наверху все слышно было… Так отходил, что чертям страшно стало!.. Как она кричала: «Uncle! Uncle!» Порка по всем правилам, не для близира!.. Говорю тебе, слышно было, как хлестал… «Помогите! Помогите!..» Вот это была ария!.. Но ты-то ничего не слышал – дрых!.. А слышно было, верно, на улице.

Я не мог прийти в себя.

– Значит, крутенек дядя? Крутенек?..

Только это и мог вымолвить.

– А тебе не кажется, что она уже большая и сильная для своих лет? Ведь ей, верно, не меньше четырнадцати.

Он не был в этом уверен.

– Что же ты будешь делать? Это с тобой случилось вот так, вдруг? С перепою, что ли? Ведь ты вообще не пьешь!.. – продолжал он рассуждать.

– Катись к едрене матери! – отрубил я. – К едрене матери!..

Особых уточнений не требовалось.

– Так куда, говоришь, они поехали? Что-то я толком не расслышал.

– По мастерским, бестолочь! И снова рассказывать:

– Видел бы ты полковника!.. Кинулся в спальню… ну, в ее, в девчонкину… выволок ее из постели в чем мать родила… Поднял на ноги всю челядь, поголовно! Буфетчиков, поварню… Всех до единого… Дворецкого, служанок с первого этажа, горничных, прачек, и всех скопом в спальню! Всю прислугу!.. И выпорол ее на глазах у всех… До седьмого пота трудился!.. Похоже, он уже проделывал это, когда однажды, совсем маленькой, она ослушалась… Мне дворецкий рассказал, тот, что во фраке… который по-французски умеет говорить… Дядя исполняет все ее прихоти, если только она не начинает дурить… Тогда – порка! И презнатная!.. Уж он отводит душу, поверь мне!.. Но теперь племянница выросла, и он махнул на нее рукой… Видеть ее не желает!.. Собирается звать к себе племянника, а с племянницей решил распрощаться… Ему ведь что угодно может взбрести на ум! После каникул думает отдать ее в пансион… Дворецкий знает семейство… – шутка ли – уже двадцать лет, как в услужении!.. Так вот, он думает, что она вовсе не племянница ему, просто девчонка, взятая ими на воспитание… вернее, не ими, а его женой. Словом, всякие толки да пересуды…

– Какая, однако же, осведомленность, Состен! Разговорчив ваш дворецкий!..

– Он любит поболтать по-французски… Десять лет уже, как не представлялось случая… Говорила по-французски только супруга… Хозяйка, одним словом… Любопытны, кстати, обстоятельства ее смерти… Не слышал?

– Вы не теряете времени, Состен! Что же вам еще известно?..

– Ах, да!.. Девчонка должна стать наследницей…

– Балует он ее, балует!

– Только, знаешь ли, тут не совсем чисто: ведь он собирается усыновить племянника, совсем мальца, всего шести годов…

А тебя он не собирается, случаем, усыновлять, трепло? Глядишь, плетку тебе вручит! Вы теперь вроде как родные души – до мордобоя докатились!

Что-то я не очень понимал.

– Словом, идут, идут дела!

Надо же и съязвить.

– В общем, послушай меня, Состен. Я его терпеть не могу и рожу ему набью, вот увидишь, тем более, что ему нравятся побои!..

– Он тебя тоже не переносит… не заблуждайся на сей счет!..

– Почему он в таком разе держится за нас?

– Может быть, потому, что хочет нас угробить! Любопытно, любопытно!..

– Меня это не удивило бы – вполне в его духе!..

Он вновь переводит разговор на порку. Пропойца, он и есть пропойца!.. Какая, все-таки, скотина: высечь племянницу перед холуями!..

Завелся Состен – не остановить… «Хлыстом – вжик, вжик!» Видно, находился под сильным впечатлением… Что ж он и его, Состена-то, не позвал?..

– Что, нервишки щекочет, поганец?.. Но ему было плевать на мои чувства.

– Дерьмо ты, Китаец! Вам двоим просто на роду было написано снюхаться… В общем, обойдетесь без меня!..

Но нет у него ни на грош самолюбия… Можно было не стараться.

– Обо мне ничего не говорил? Кое-что все-таки нужно было разузнать.

– Ничего, клянусь! Ни словечка!..

Воплощение искренности.

– Не собирается рассчитать меня?

– Что ты! И в мыслях нет!..

– Кому как не тебе знать – вы с ним словно спелись!..

– Нет, Фердинанд!.. Клянусь, нет!.. Пришли сюда вместе, говорит, вместе и уйдете… Together!.. Да, together! «Мне нужны испытания, все до единого. Я нанял вас до конца!» – вот его слова.

Снова за свое. Чуял я, куда он клонит. Коварство!

– Нет, Состен, нет! Слышишь?.. С меня взятки гладки! Я здесь затем только, чтобы бегать на посылках!.. Зарубите себе на носу, господин Состен: на посылках!.. Ничего вдыхать не собираюсь, я уже говорил. Я страдаю одышкой, мне плохо делается!..

Чтобы не воображал бог знает что! Чтобы не брал себе в голову всякого вздора!

– Никаких противогазов! Никаких противогазов, господин Состен!..

– О себе только и думаешь! Так, конечно, удобнее… Ответ у него один: чуть что не по нем, как уже язвит и оскорбляет.

На другой день моя обожаемая точно выглядела бледненькой… Вид – как у побитой собачонки… За столом я избегал смотреть на нее, разве что мельком…

Но все равно это была она. Я чувствовал себя счастливым подле моей любимой. Но до чего ее довели! Жалкий взгляд, жалкое личико… Сердце разрывалось!..

Этот скот, полковник-дрессировщик, тоже сошел к столу… Они вернулись к полудню. Гнали, видно, как на пожар – успеть обежать все торговые кварталы!.. Уж я-то знал, какие концы пришлось делать… Даже если они взяли такси, надо было умудриться… Как ни прикидывай, обернулись они за рекордное время, и еще не все захватили с собой – кое-что ему должны были доставить на дом… Полковник выказывал признаки нетерпения, уже порывался вновь ехать в город на закупки. Вечно его зуд разбирал… Раздражал он меня: насвистывал, покачивался на стуле, то вынимал, то вновь вставлял монокль, щелчком – чик! – сбрасывал соринку, вздергивал брови… Я рта не раскрывал, все во мне кипело от бешенства, но обстановка была чересчур накалена – он выместил бы злость на моей голубушке!.. Так что я прикусил язык. Но не приведи его, Господи, сделать малейшее замечание – с ходу врежу по морде!.. Мне показалось даже, что он сам это понимал… Лакеи подносили кушанья. Из-за покалеченной руки я попросил обслуживать меня… Ужасно болело – в особенности после вчерашнего. Новое обострение, очередное. Нестерпимо мучительно было просто пошевелить ею… Искоса взглядывал на дядю… Какой мерзкий тип! Отвратительно скрытный нрав, совершенно непредсказуемый придурок!.. Мое отношение к нему вполне определенное: на дух его не переносил!.. Состен – тот вполне к нему приноровился, даже находил его забавным, считал, что в работе он находил любопытные решения. Словом, каждый держался своего мнения.

Я болезненно переживал порку несчастной девушки… она, наверное, тоже… Можно вообразить, как она нас всех ненавидела, меня в том числе! Из-за меня все случилось, на мне лежала вина… Никак не мог взять в толк, зачем потащил ее за собой?.. Со времени нашего возвращения никто не сделал ни единого намека, не обмолвился ни словом, за исключением Состена с его дворецким… Все видевшая, ставшая свидетельницей экзекуции прислуга держалась безукоризненно, прислуживала безупречно… Вела себя так, что и заподозрить ничего нельзя было… По счастью… Хотя, в здравом размышлении, они, вероятно, чувствовали себя весьма неловко… А впрочем, как знать? Может быть, они, напротив, находили в этом удовольствие? Может быть, все были того же пошиба, что и Состенчик? Порочны насквозь?.. Стоит вам нарушить правила благопристойности, как вам начинают грозить гибельные опасности… Вы лишаетесь уверенности, начинаете спотыкаться, и вот уже – плюх! плюх! – барахтаетесь… Я всегда и везде утверждал, что нельзя пренебрегать приличиями… Стоит дать себе потачку, перестать относиться к людям с должным уважением, и уже ни за что нельзя будет поручиться, уже не разбери-пойми… Тут уже недалеко и до крайностей… Правила добропорядочности и честности писаны не про поганых псов… Растоптаны, извращены… Беда! Мать в Пассаже, в мои младые дни, говаривала одно в виде лекарства от порока… Эти слова еще звучат в моих ушах… правда-матка: «Яйцо украдешь, потом коня сведешь, а там и мать родную убьешь!..» Ясно и четко!.. Тут дело в закоренении, думалось мне… в смятении духа моего, они растленны… В целом я все хорошо понимал, вот только в мелочах сбивался… плохо улавливал разницу между «за» и «против»… Мало терся между людей, недоставало опыта, не чувствовал обманчивости изысканных домов… А тут еще особенности дяди, его английские причуды… Получалось много, непомерно много… В такую лихую годину, когда война перевернула все вверх дном, весь жизненный уклад, когда исчезли нравы, обычаи людского общежития… Все говорили о том, в том числе Каскад. Стоит ступить на кривую дорожку, становится ох как трудно не погрязнуть в диких нелепостях… Приходится держаться изо всех сил, чтобы не заплутаться в лабиринтах и миражах!..