Текст книги "Банда гиньолей"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Мэтью нужно было звонить в Уайт-холл, а номер Уайт-холла 01001.

Соединили сразу же.

– Алло! Алло! Скотланд Ярд? Уайт-холл? Ноль один ноль ноль один!

Есть!

– Алло, мисс? Прошу вас, срочно! Срочно! Старшего инспектора Мэтью! Крайне срочно, Дональд Мэтью!

Снова возня. Искать его, видите ли, нужно по всем отделам… Его нет… Нет, есть… Нет его… Голова лопается от их switch, от этих twit trace.. Не телефонная станция, а мясорубка какая-то! Ах, паскуды! Так звоните ему домой, раз его нет на месте, раз спит у себя!

– Call him up! Special! Special! Немедленно разбудите его! Со всей поспешностью!

Да, властность производит впечатление. Я сам превращался в Гоа. Мигнуть не успел, как заговорил голосом обладателя чародейной силы.

– Special! Special!

Видно, они разыскивали там его адрес.

– Special! Special! For a crime, по поводу преступления!

Я говорил чрезвычайно настоятельно, чтобы не было никаких проволочек.

А, вот и его домашний телефон. Дзинь, дзинь! Вот и он, не запылился.

– Алло! Алло!

Слушаем оба, каждый на своем конце провода. Это точно Мэтью, голос его.

– Теперь давай ты! – говорю Состену. – Твой черед!

Демон-то он, в конце концов.

– Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! – орет он в трубку, но уж очень торопливо, чересчур торопливо и быстро вешает трубку. Отвиливает!

– И все? – спрашиваю.

– А что еще? На нем теперь проклятье, – спокойненько так отвечает он.

Что-то я не заметил. Не похоже. Совсем не похоже.

– Ты боишься Мэтью, Состен?

Я бросил ему это обвинение прямо в лицо. Теперь ему ничто не сойдет с рук, разбудил-таки он меня!

– Боюсь? Боюсь, значит? Ах, паршивец! Знай же, сопляк, что Гоа ничего не боится! Запомни, ничего!

Разозлился.

– Давай быстро другого!

Затеребил – подавай ему новую жертву. Роюсь в памяти, но ничего не нахожу…

– А, приятели из Лестера! Может быть, тебя устроит эта шушера? Мог бы дать им небольшую взбучку! Ничего, переживут… Малость припугнуть этих обормотов!

– Нет, только не этих!

Не приведи, Господи! Испугался, как бы не вылез на свет Божий Каскад.

– Этого ты тоже боишься?

Впрочем, я не видел в этом ничего странного.

– Но это все народ легковесный! Жидковаты, чтобы тратить на них флюиды! Нужны люди состоятельные, с положением, а не шпана уличная!

– Так предложи сам кого-нибудь, господин Привереда!

– О, лорд-мэр!

Вот какие озарения случаются с ним! Блистательно!

– Ты когда-нибудь видел его в парике, в золотой карете? Вот уж, действительно, важная особа! Ну, так я его в клочья порву, раз уж этим занялся Гоа! Хочу, чтобы карета рухнула вместе с ним в первый же день, когда он поедет в ней! Вот такое у меня желание, и чтобы оно исполнилось! Загадаем, вместе! И-и-и-раз!

Я сплевываю вместе с ним.

– А теперь звони ему!

– В такое время? Совсем сдурел?

– Звони, говорю! Назовешься Альфонсо, королем Испании Альфонсо!

Пожалуй, это не так уж глупо.

Набираю найденный в справочнике номер – Сити 7124. Там ищут.

– Hello! Hello! The Lord Major please! Here the King of Spain, Alfonso!

Забавно прозвучало.

На другом конце провода замешательство, снова затрещало, защелкало.

– Hello! Hello! King of Spain here! Esta your Major, yes? Yes? Yes?

– Yes, yes! – отвечают мне.

– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Гоа срал на тебя! Чтобы вам поскорее околеть!

И трубку – бряк!

– Слышал? Анафема всеобъемлющая, анафема лавиноподобная! Наиглавнейшее Великое Право! Страшнее на свете нет! Как я его послал, а? Каково? С него хватит, могу поручиться!

Ах, как он гордился собой!

До чего порочная душонка у этого Состена де Роденкура Рыжего Волоса! Вот уж никогда не подумал бы! С каким упоением насылает порчу! Распирает его от чувства всесилия. Отплясывает, обалдуй, бенаресскую фарандолу вокруг кроватей.

– Его нужно согреть! – восклицает он, подпрыгнув. Опять со своим Гоа! – Холод ему противопоказан… он леденеет, размагничивается… лишается, как пить дать, трех четвертей своего могущества… Живо, бери вилку!

Снова заставляет работать, снова хватай столовые приборы и… тук, тук, тук! Рассыпчатая, частая-частая дробь… Сарабанда… Пируэт… Скольжение… Пируэт… По всей окружности ковра. У, тиран! Следует рисунку, выполненному ало-голубой с позолотой акварелью с 81-ой страницы. Только он без реквизита – ни щита, ни панциря, ни перекошенной личины. Как есть нагишом и с моим аккомпанементом: тик, тик, тик, так, так, так. Старается во всю мочь. Быстрее, быстрее… Налетает на шкаф, спотыкается. Переусердствовал. Растягивается на полу во весь рост, ба-бах! Попыхтел, немного оправился… и снова за свое. Гарцует на дыбках, вроде циркового пони. Блеск! Как взыграл! Ну, мастак! Ей-богу, класс, высокий класс!

– Нажми, нажми! – подгоняет он меня. Подбадривает, подхлестывает, и сам завелся до предела – вертится вихрем, да так быстро, что ног не видно, просто летает над полом.

– Нажимай, пользуйся случаем! Он наш! Я зацепил его лучше, чем в Бенаресе!

Все это он выкрикивает, продолжая скакать… потом замедляет движение… наконец совсем останавливается и растягивается на ковре…

– Пощупай меня, пощупай!.. Представляет мне живот с пупком.

– Чувствуешь? Вот здесь желвак!

Под пупком, в самой его утробе сидел Гоа. Какое-то затвердение. Он требовал, чтобы я нажимал сильнее… чтобы вдавилась вся моя рука… левая, здоровая, крепкая рука, чтобы прощупал как следует.

При его худобе живот прощупывался до спины, до самого хребта.

– А теперь слушай, лодырь! Делаем ход конем! Решающая судорога Гоа! Считай, что мы попали в милость… Бери книгу, ищи страницу.

Надо еще и «Вегу» открывать! А он валяется полуживой на полу.

– Так какую страницу?

– Страницу Короля!

Я никак не мог сообразить.

– Сосредоточься, черт бы тебя побрал! Сосредоточься!

– Чего ради?

– Звони в Букингемский дворец!

– Нас не соединят.

Вздыхает… я разочаровываю его. Он по-прежнему лежит навзничь с судорогой в утробе.

– Из-за тебя все мои усилия идут насмарку! Хамит он мне, а уж как я старался!..

А все потому, что я не видел чуда. В чем же моя вина? Пусть на себя пеняет.

Разумеется, он был задет за живое и все пытался убедить меня в силе своих чар.

– Хочешь, изменю облик всего сущего? Час от часу не легче!

Он собирался в трансе превзойти самого себя, чтобы я обмирал от восхищения, но ему все мало.

– Тебе недостаточно чар проклятья… тебе подавай стихийные бедствия. Сударю угодно сотворить потоп!

Положительно смешил меня господин Пустобрех. Мало того, что меня замучил до того, что я ног под собой не чуял, что сам валялся на полу со своим здоровенным желваком – ему подавай теперь природные потрясения!

– Может быть, хватит нести околесицу? – спрашиваю. Кончилось мое терпение, сыт по горло!

– Задница рыжеволосая! Тоже мне Гоа! Надо же и позубоскалить.

– Не зарывайся, не зарывайся, мальчишка! Грозится. Значит, жди чего-то новенького!..

Он бросает взгляд на дверь, желая убедиться в том, что никто не подслушивает, подает знак, чтобы я наклонился, мол, хочет что-то мне на ушко сказать, притягивает к себе мою голову и шепчет:

– Я заставлю богов сражаться друг с другом, учиню побоище между ними!

Отпустил мою голову, я выпрямился. Ничего не понял. Снова какие-то ужасы. Уставился на него, жду.

– Так что случится?

Он снова манит меня нагнуться, чтобы попонятнее растолковать. Меня смех разбирает, а он злится. Я прыснул прямо ему в лицо, а он мне в рожу плюнул… бесит его моя бестолковость.

Чем он недоволен? Я все сделал: позвонил лорду-мэру, консулу! Теперь он замыслил звонить самому Господу Богу! Осточертел он мне со своим Гоа! Вконец затиранил! Уж очень я бестолков. Все верно. Приходится терпеть.

– Клал я на твоего Гоа с прибором, да и на тебя заодно! Во как я его срезал. Пусть отвяжется… спать хочу! Пусть даст мне спать! Сыт по горло!

– Да ты что? Не дури! – уперся он. – Не часто случается заполучить Гоа! Это же чудо, обалдуй хренов! Ты любое дело запорешь, все коту под хвост из-за тебя!..

Снова попреки… Тут он встает с ковра, отходит в самый конец спальни и бросает мне оттуда:

– Явить тебе семь знаков? Сейчас увидишь! Его трясет от ярости.

Ну, жди нового представления!..

Он начинает размахивать руками, чертить в воздухе знаки, изображает зигзаг. Повторяет все снова, но повернувшись спиной и в противоположном направлении. Опять зигзаги.

– Не двигайся! – кричит мне. – Это сары третьей степени! Это ниспровержение вероисповеданий!

Орет как оглашенный. Нечего надрываться, со слухом у меня полный порядок!

– Хорошо, хорошо! – кричу ему в ответ. – Понял тебя!

– Смотри на меня! – требует он. – Посмотри хорошенько! Не шевелись! Посмотри внимательно! У меня вокруг головы что-нибудь есть?

Тем временем он продолжал извиваться у самого окна.

– Смотри внимательно!

Я таращил глаза как можно шире… Ничего вокруг головы у него не было!

– Сосредоточься! Сосредоточься, проклятье! Сейчас увидишь ореол!

– Ладно, хватит! Поищи дурачков в другом месте!

– Ничего? Ничего нет? Издеваешься? Ну, наглец!

Я ему сейчас отвешу!.. Чувствую, что закипаю!

– Все, точка! Спать! Ставлю ему ультиматум.

– Как, как?

Они не желаю, им угодно сосредоточиваться до упора! Им угодно, чтобы я узрел их ореол! Я начинаю беситься.

– Так ты, значит, не собираешься лечь спать?

А он мне в ответ:

– Я гублю свое здоровье ради хама, наглеца! Жизнь себе калечу! Я витаю, неужто не понял, глупец? Витаю на флюидах! Видишь, витаю? Смотри!

Но я уже не смотрю на него. Да пусть в мочало измочалится! Пусть неистовствует, покуда кости себе не переломает! Он скачет по спальне кругами, а сам орет, что это пляска флюидов… но я его больше не слушаю. Пусть его порхает по воздуху, псих дурной. Дерьмо!.. Плевать я на него хотел!.. Больше не вижу и не слышу. Чихал я на него! Я дрыхну!..

Итак, мы в мастерской. Передо мною пресловутое оборудование и несметное множество противогазов: маленьких, больших, самых немыслимых размеров и вида, нелепых, бракованных, удачных, замаскированных, с клапанами, трубками, шнурами… всех изобретений полковника, всех мыслимых форм и размеров… настоящий разгул всевозможного скобяного товара. Шлемы и маски всех времен, приспособленные к газовой войне… картонные, медные, никелевые… созданные в предвидении любой опасности. Оружие и игрушки! Все виды головных уборов для походов в аду, в глубине бездны. Три громадных скафандра, способных выдержать давление океанских вод. Целый шкаф весьма игривых круглых шапочек в стиле Генриха III с плюмажем и густыми тюлевыми вуалетками… в качестве противогазового фильтра. Полковник ничего не выпускал из виду, но какой бардак! Видно, мне суждено знаться с двуногими свиньями. На верстаках были навалены в пять, шесть слоев инструменты самого разного назначения и размера. В этих залежах лихорадочно рылся Состен в поисках какой-нибудь маленькой отвертки, разваливая кучи железа. Вся эта дребедень с грохотом сыпалась на пол, скатываясь к самой лестнице… лавина железяк. А как он драл при этом глотку!

– Мистер Состен, you are a skunk! You louse everything! Вы дрянь! Все теряете!

Они злобно переругивались, осыпали друг друга площадной бранью из-за царившего вокруг беспорядка. Мне приходилось наводить порядок: развешивать на гвоздики, сволакивать инструменты на чердак, сгребать с верстаков, выгребать из печи, очищать подоконники. Веселая была у меня работенка!.. Я наводил порядок, я желал приносить пользу!

– You know young man we are lost! Пропали мы! Вы, сударь, свинья!

На широких дверях мастерской было намалевано вкривь и вкось красной краской «Sniff and die! Понюхай и помри!» Похохатывая, страшно довольный собой, полковник О'Коллогем указывал мне на лозунг, который страшно ему нравился… прямо-таки заливался смехом сам с собой: «Хо, хо, хо! Sniff and die.» Так выходила наружу его шакалья душонка… так он пугал нас на свой лад… Затем он возвращался к работе… встряхивал одну бутыль, другую… отливал какой-то жидкости… потягивал носом, хихикал. Состен бродил туда-сюда, шаркал напильником, прилаживал закрепки к большой ярко-красной маске из медного листа с никелевой окантовкой и громадными слюдяными очками, дополнявшейся чем-то вроде бидона, который крепился на темени торчком с помощью расчалок и тросиков, пропускавшихся под мышками и охватывавших талию наподобие пояса. Очень изящное сооружение! К этому добавлялась добрая дюжина трубок, усаженных тонюсенькими патрубками, наподобие змеевиков, тянувшихся эдаким султаном на два-три метра сзади. Глаз не оторвать! В целом… смахивало на расфранченную Эйфелеву башню индивидуального пользования… которую следовало водружать себе на голову… Видимо, это было подлинное чудо технического мастерства! Стопроцентная защита от газов. Выдающееся, бесспорное достижение огромного значения. «Абсолютная фильтрация»!..

Состен, почитавший себя человеком образованным, предпочел среди всех именно эту модель. Он, правда, находил ее неудобной, даже громоздкой – к тому же она не имела подкладки, – но рациональной и основательной благодаря наголовному сооружению, так называемому «противогазовому комбинезончику», который пристегивался к поясу двенадцатью оттяжками. Тем не менее, полной уверенности не было… где-то могла нарушиться герметичность, нельзя было сбрасывать со счетов случайность. Эта случайность смущала, даже страшно угнетала Состена. Он часы напролет молчал как рыба: времени-то до испытаний оставалось все меньше. К ним готовились на фирме «Виккерс Стронг». «Пустить газы!» Все должно было происходить в особых бункерах. Уже стали известны подробности.

Что же до полковника – он выбрал модель под названием «законопаченное рыло», с пропиткой тремя полностью обезвреживающими составами, формулу которых он намеревался сделать достоянием гласности лишь после испытаний и только в личной беседе с королем… Эта пропитка, известная лишь немногим специалистам, превращала самые ядовитые, самые смертоносные газы в озоноподобные, безвредные и даже бодрящие воспарения уже после пятнадцати-двадцати вдыханий. К тому же эта модель могла автоматически настраиваться сообразно плотности газового облака и особенностям мышечных усилий… такая-то дозировка для велосипедиста, такая-то для пловца, такая-то для пешехода… миллипневматическая настройка, верх совершенства… мечта всех инженеров со времени Конгресса пневматиков, состоявшегося в Амстердаме в 1909 году.

Вот уж разинут рот джентльмены из компании «Виккерс»! Полковник готовился ознакомить их не с одним, а двадцатью решениями проблемы миллидозировки, о чем свидетельствовал его отчет. Представляете себе?

Но надо глядеть в оба, не ослаблять бдительности!.. Он намерен открыть свои карты лишь в последней, крайней крайности. Второй его противогаз для конкурса больше походил на карнавальное домино: многогранные очки, выпяченное рыло и пакледержатель – коробка с дырочками. Все в целом крепилось на сетчатом капюшоне, охватывающем голову, прилегающем к лицу и увенчанном тремя перьями – страусовым султаном… наподобие украшающего принца Уэльского. Неизменная забота об элегантности! Стилизованная наука! Этот легкий вариант противогаза был готов, полностью завершен, продуман до мелочей. Только тяжеловесный Состенов агрегат из меди доставлял немало хлопот. Дабы сообщить ему лучшую герметичность, его пришлось перековывать, не менее двух часов калить на огне, а затем околачивать заслонки, чтобы их не заклинило. Какой грохот стоял! А во всем виноват Состен, вечно он! Похоже, он неправильно дышал: ему тысячи раз говорили, чтобы дышал в три приема, а не как бык, единым разом!.. При каждом вдохе с него все сваливалось, и все приходилось налаживать сызнова. Это была одна из причин их перебранок. Оба жили на нервах.

– Скажите на милость, конец света! – взывал он ко мне… и, чтобы облегчить душу, испускал истошный, дикий вопль «а-а-а-а!»… Слишком много позволяет себе полковник! Ничего не соображает полковник!..

– Вы что-то сказали, господин Роденкур? What is it?

– Nothing, nothing!

И тотчас же новая вспышка раздражения из-за «nothing»… и новая перебранка…

– Я научу вас, господин Состен! Повторяйте за мной: «thing, thing, thing».

– Не стоит труда, господин генерал! Я попусту ломаю себе язык… порчу свое здоровье. Возможно, мне удалось бы освоиться с Лондонской Башней… Островерхой башней… Башней Держи-Ухо-Востро… но с вашей фигней – никогда! Тут нужен по-особому устроенный язык. Еще в 1893 году в Чандернагоре я проиграл 235 фунтов, когда держал пари, что научусь. А уж как я старался! Дело происходило в столовке Индийской медицинской службы. Я пытался в течение пяти часов! Нас принимали с супругой. Какой праздник – тысяча и одна ночь! Да, эти люди умеют принять, вот это стиль, полковник! Индийская медицинская служба!.. А свою фигню, полковник, можете засунуть себе в зад!

И так они перебранивались целый день без остановки, сами толком не слыша изрыгаемых ими оскорблений из-за жуткого тарарама, грохота молотков по металлическому листу, звона катящихся, падающих бутылей, громыхания обрабатываемого железа…

К пяти часам к ним поднималась Вирджиния с чаем и бутербродами. Дядя звал ее из оконца… а до того времени ей приходилось ждать в саду.

Ей не позволялось более покидать дом… кончилось время нашей беготни по городу. За ней оставили лишь право на сад, собаку и пташек. Она превратилась, по существу, в затворницу. Вот последствия похода в «Туит-Туит». Не до смеха. Ох, какой камень лежал у меня на сердце, как жестоко я раскаивался! Я боялся, что она заговорит со мной… да просто поздоровается. Мне бы оказаться за тридевять земель отсюда! Я боялся всего…

Бедная моя милочка была такая печальная, такая бледненькая… Как мне хотелось поцеловать ее, но я не мог. Я чувствовал себя кругом виноватым, виноватым непростительно… Как мне утешить ее? Это не было в моей власти, у меня не было ни сил, ни денег… я был болен и подвержен припадкам дури… Я окончательно повредился в уме! Помрачение! Горячка лишила меня рассудка! Любимая, доверчивая моя малышка… Сколько зла я сотворил ей! Увлек ее в свистопляску свихнувшихся чувств. Бредовый морок!.. Хорош же я был – уже не отличал истинное от мнимого! А между тем я старался не утрачивать бдительности, и что-то предостерегало меня внутри! Это был уже не первый мой срыв, но такого со мной еще никогда не случалось. После госпиталя в Хабзруке у меня бывали припадки такого рода, шарики за ролики заскакивали, но в тот раз я совсем свихнулся… буйное помешательство… мозги сошли с рельсов… Страшный обвал!.. Безумное похождение! Боже, какая печальная, какая несчастная девчушка, любимая моя девочка! Я терзался, душа моя болела!.. Но если бы тогда я сказал ей: «Мадемуазель, спокойно!», меня немедленно записали бы в отъявленные хамы, в бессердечные малодушные соблазнители! Объявили бы, что я издеваюсь над ней!

Вот такие дела.

Она, бедная, обожаемая моя девочка, была так печальна, а ведь совсем еще недавно казалось шаловливой резвушкой! Хороший номер я отчебучил!.. Как испортил ей жизнь, убил в ней беззаботность!.. За столом едва двумя-тремя словами перебрасывались… Грустный-прегрустный ребенок… Вот чего я добился! И все на глазах слуг, этих тошнотворных сволочей, криводушных, вкрадчивых, с их вечным «yes!», хитрющих мерзавцев… И они наблюдали порку! Какую же муку она, верно, терпела, видя вокруг себя эти хари, уставленные на нее гляделки этих свиней! Почему она не убежала? Это явилось бы поступком и назидательным уроком для халдеев! Можно было представить себе, вот где она могла бы выказать твердость духа… замечательная была бы девчонка! Тогда бы я восхищался ею! Ох, как это было бы здорово!.. Тогда все уладилось бы. Конечно, я крепко любил ее, моего нежного, обожаемого идола, может быть, даже еще крепче, еще нежнее, чем до того злосчастного вечера, но я не смел более приближаться к ней, уделять ей внимание, хотя бы немного. Я боялся ее. Во время трапез, особенно за ужином, я глядел вверх, по сторонам, под стол, в окно… куда угодно, лишь бы не смотреть на ее дорогое личико… Я пускался на всевозможные притворства, следил за разговором с таким усиленным вниманием, таким безумным увлечением, что рот забывал закрыть, помирал от любопытства, восторгался самыми отъявленными глупостями Состена, восторженно внимал всем его разглагольствованиям об Индии, даже хлопал ему. Полковник бросал на меня от времени до времени недобрый взгляд, но за дверь не выставлял… и это было главное!.. Тотчас после десерта я приносил извинения за крошки и, сославшись на крайнюю усталость, убирался в спальню. Никаких объяснений! Я опасался, как бы меня не вовлекли в разговор, в доверительные беседы по окончании ужина… Не приведи Господи, малышке вздумается что-то сказать мне! Ну, уж нет! Тому не бывать! Исключить полностью!.. Положительно, она приносила мне несчастье! Снова ее дядюшка разозлится… Подозрительный субъект… Ей это и в голову не приходило, слишком доверчива, слишком простодушна была… Мне предстояло остерегаться за двоих… за нас двоих. Никаких неосмотрительных поступков! Я держался настороже и днем и ночью. Я нырял в постель – спать, притворяться спящим… Мучительный был сон – без преувеличений! – из-за свиста в ушах, из-за кошмаров… Шумы… крушения… какие-то люки… я спотыкался, проваливался в них… встрепенувшись, пробуждался… Все объято пламенем, как в доме ван Клабена… Вокруг меня что-то смыкалось, куда-то волокло… Такой у меня был кошмар… Я цеплялся, орал не своим голосом… Пожалуйте на гильотину!.. Снова засыпал, и снова какая-то жуть… На сей раз лягушки, огненные лягушки, и пожирающий их дракон… Эдакой драконище, весь в слизи, зеленый, с ревом извергающий пламя… Похожий на того, что выткан на Состеновом платье… только настоящий, огромный, впавший в буйство! Он глотал огненных лягушек на лету… И вдруг – бросок в мою сторону, он кидался на меня и разом – хрук! – вонзал в меня свои клыки, прямо в искалеченную руку! Я взвывал… Состен ярился:

– Ты спать будешь, придурок?

Как бы мне хотелось! Как только он меня не обзывал! По десять раз подряд мне виделся все тот же кошмар, пока наконец ужас не оставлял меня и я не засыпал, да и то ненадолго, на час или два, не больше… Со мной, действительно, было нелегко, не спорю. Хорош напарник со всеми его вскакиваниями, кошмарами, дикими воплями… Конечно, Состен был не в восторге!.. А малышка добивала меня, сокрушала мне сердце своей жалкой рожицей… В простоте своей, но и в силу эгоизма она не понимала, что происходит. Ребенок – он и есть ребенок. Мои заботы были непонятны ей, из-за нее все усложнялось. Лучше всего ей было бы уйти, уйти по своей воле, бежать отсюда… Тогда все уладилось бы, я уверен. Я размышлял об этом, лежа без сна. Когда у вас бессонница, вы становитесь жестоки, даже мстительны. Так можно дойти до безжалостности. Человек, страдающий без сна, превращается в чудовище, все его желания сводятся к одному: горячее лоно, младенческое блаженство, мир, сомкнувшийся в утробе для тебя одного… Забиться как можно глубже… и нежиться.

Они нашли все-таки способ отсрочить испытания, о чем было объявлено. Я держался того мнения, что они никогда не решатся. Если все прочие участники конкурса изобретателей противогазов столь же непостоянны, как мы, легко вообразить, чем все это завершится! О чем, вероятно, догадывались на Даунинг-стрит. Именно поэтому, надо полагать, они без конца откладывали, надеясь, что это в конце концов надоест, отобьет охоту. Только полковник был не из таких, у меня не возникало и тени сомнения. А в дураках ходил я – так, придурковатый бездельник… Кончились мои походы – нечего мне было больше делать в городе. Оставалось одно: читать газеты, чем я и занимался. Читал все подряд, искал хоть какой-то отголосок, хотя бы малейшее упоминание, хотя бы что-нибудь о нашей «Greenwich Tragedy».. Но нет, ни единого намека, ни единого словечка… как если ничего не случилось. Надо полагать, в этом потихоньку копались ищейки, такое у меня было чувство… Нет, уверенности никакой! Какая-то подспудная возня, не более того.

Тем временем я бил баклуши, а Состен смотрел, как я их бью, и бесился. Ему непременно нужно было, чтобы я занимался делом. Пунктик у него был такой: я должен был лезть на чердак, прищемлять себе пальцы, возиться с механикой, колотить молотком, обтачивать напильником, волочить проволоку, приобщаться понемногу к химии и нюхать содержимое их бутылей. Все тот же… горбатого могила исправит! Я кипятился:

– Да ты вспомни! Совсем память отшибло? Не ты ли говорил мне, что на этом поставили крест? Что война окончена… ну, почти? Что все совершенно изменится? Что произойдут коренные перемены в судьбе, и счет идет буквально на часы? Что все в руках Гоа? Ты ведь не станешь отрицать, ведь я не из пальца это высосал? Или снова лечение мозгов, признавайся?

Вот какую ловушку я ему устроил. Крепко я прижал этого педика.

Я продолжал между тем вытягивать из него жилы:

– Трепло! Пустобрех! Жучило! Ты ведь клялся самым святым, что тебе, вроде, хрен знает какое послание было и всякая такая дребедень. Ничего уже не помнишь? Ты же клялся своей Пепе, божился, что все послал к черту, войну и прочее, телефон, мои палочки! Ты, мол, плевал на самого Господа Бога! Это твои собственные слова! Мол, пришел конец несчастьям, ждать осталось всего несколько дней. В таком случае какой смысл нюхать твою хреновину? Ты сам говорил мне, что противогазы изжили себя. Я уже дышал дымом ваших сигарет! Вечно меня чем-нибудь обкуривают! Ну, чем не печка? Ты этого хотел, Шуберский?

Думаю, этот ворожей хренов упорно наводил на меня порчу, насылал удушье. Мне предназначалась роль сосиски, ливерной колбасы для копчения… Я становился резок, а он исподтишка наблюдал, как я брыкаюсь… Не по душе ему было, что я прозрел, проник в их тайные замыслы.

– Я тебе не выхлопная труба! – твердил я ему. – Не выхлопная труба!

Он что-то бурчал себе под нос, боялся открыто отрицать из опасения, что я расквашу ему рожу. Я доводил его до белого каления:

– Что же ты молчишь? Говори! Какого черта ты мне голову дуришь?.. По твоей милости я ночей не сплю, гоняюсь за твоими призраками, а теперь ты хочешь, чтобы я покончил с собой?.. Ну, признавайся! Ты – вурдалак! Только меня голыми руками не возьмешь, и не мечтай!..

Он терпел, терпел и наконец его прорвало. Дав волю гневу, он пустился в объяснения, спотыкаясь о слова:

– По… послушай, Фердинанд, послушай! Я жизнь тебе спасал и продолжаю спасать, неужели не понятно!.. Но у полковника одно на уме: как бы упечь тебя за решетку. Думаешь, он ничего не видит?.. Просто он ничего не говорит, а это разные вещи. На мне зло вымещает: он, мол, ни на что не годен, только и думает, как бы злоупотребить доверием, ленивец, лежебока, вор!.. Я ему в ответ, мол, так и так, ты нуждаешься в жалости… Как могу, успокаиваю его… Ты, мол, страдаешь из-за своих ран… несчастный, свихнувшийся псих… калека с дурной головой… Так нет, это его не волнует! Просто мечтает сдать тебя полиции!.. Мне приходится проповедовать, жертвовать собой! Я боюсь за тебя!.. Поистине, ты неблагодарен!..

Этому дерьмовому полковнику О'Коллогему понадобилось время, чтобы сообразить, какого я держался о нем мнения… Погань – вот все, что я мог сказать о нем!.. Мерзкая тварь, как и Состен!.. Они стоили друг друга… Откровение!.. Сволочное отродье, сучье племя!.. Доверительность!.. Почему полковник, этот сраный О'Коллогем не поговорил со мной начистоту, почему в упор не желал видеть, нападал из-за угла?.. Гадина!.. А все из-за выпоротой племянницы. Боялся, как бы я не проговорился, вот в чем загвоздка, как бы не рассказал кое о чем… Хороша парочка!.. Вот чем они занимались в чулане с железками: вместо того, чтобы добросовестно работать, они перемывали мне косточки… записывали меня в негодяи… Нетрудно вообразить!.. И я еще должен был приносить пользу, к вящей их радости окончательно разбить себе пальцы между молотами и наковальнями!.. Тут чувствовалось некое извращение, да и посмеяться было над чем, но в то же время таилась опасность, опасность немалая! Еще бы! Надо было что-то придумать… Драпать отсюда, сматываться… Ни минуты более не омрачать обряд семейного бытия моим гнусным присутствием. Убираться, и – уж извините! – без лишнего шума. Избавить от моей праздной и хулиганствующей личности… Ах, сволота!.. Довольно бездельничать! По собственному выражению полковника «nо loafing!» – не отлынивать!.. То же относилось и к племяннице. Никаких послаблений!.. Чудная парочка! Пусть и она лезет на чердак и займется по-настоящему домашними делами. Каждый должен вносить свою лепту!.. Главный лозунг дня: удвоить… утроить усилия… Повеление лорда Керзона – удесятеренная польза! Великий эдикт премьер-министра Ллойда Джорджа, начертанный на стенах всех домов, на огромных щитах: не щадить сил ради победы, «удесятерить усилия!..» По всей видимости, господин Джордж и лорд Керзон не могли рассчитывать ни на мои руки, ни на мою голову… Оставалось одно: сматываться, убираться из этого треклятого дома, иначе они сживут меня со свету… Только и вне этих стен уверенности быть не могло: ищейки сядут на хвост!.. Смыться, конечно, неплохо, но чего это будет стоить? Здоровье не давало мне возможности зарабатывать на жизнь. Работать в доках?.. Лучше набраться терпения, притвориться, будто раскаиваюсь и все такое… будто я тяну время, как с Военным министерством… будто валяю дурака на манер «я не понимаю»… Понятное дело, дядя предпочел бы, чтобы я ушел, убрался по-хорошему и держал язык за зубами. Верно, опасался скандалов… боялся, что я расскажу о порке… Нет, пусть лучше убирается этот жалкий человечишко. Пусть собирает свои манатки – и чтобы духа его здесь не было!.. А если я увезу его милочку?.. Вот тут он поперхнется! Но на воле пришлось бы добывать себе на пропитание, а на двоих это было бы значительно труднее… Любить, желать – это еще не все. Наиразумнейшее, наилучшее, наиболее приемлемое решение – держаться за кормушку. Черт с ними!.. Не сдаваться, не поджимать хвост, будь оно неладно!.. Будем садиться к обеденному столу вот так, лицом к лицу… Коварство!.. А потом мчаться, высунув язык, к железкам… чтобы они балдели от моей работы!.. Копаться, химичить с железками, пускать густую пыль в глаза… Будем, черт возьми, усердствовать! Побольше шума!.. Ни Ллойд Джордж, ни король, ни Керзон ручек не замарают… Вот это работа, работа за троих!.. Уж они-то могут спокойно отдыхать!..

Я внушал себе: не будем суетиться, выиграем время, сбережем здоровье… Вот кончится зима, холодрыга, и самое трудное останется позади… Конечно, Состеновой брехне не стоило доверять, но, может быть, все-таки эта хренова война кончится раньше, чем предполагают? Почему бы и нет?.. Когда надеешься, все видится в розовом свете… Навострю лыжи весной и махну в Австралию… Я взял на заметку Австралию… Весь Хаймаркет был обклеен огромными афишами. Требовались молодые, решительные, предприимчивые люди. Так и сделаю!.. Начну там новую жизнь… Мне это представлялось в точности, как парню на рекламном щите. Великолепный ковбой, встав на стременах, горделиво показывал на Австралию… на равнину, поросшую такой роскошной, такой сверкающей под солнцем, расцвеченной тюльпанами и розами зеленью, что хоть ешь ее… На плакате было начертано: «Come and live with us!» Приезжайте и живите счастливо!.. Соблазнительный призыв, на который я намеревался откликнуться, но исключительно один!.. «After the War come with us!» А как же иначе! В ту же секунду! Почему бы и нет?.. Эта мысль все больше занимала меня, буравила мозг. Другой возможности для себя в будущем я просто не видел. В одно прекрасное утро я тихонько соберу пожитки… Моя заветная мечта! Одной ею я жил… Надежда поможет устоять перед злосчастиями. Крепись, не поддавайся злой доле, встречай беды лицом к лицу, не вешай носа!.. Я поднимался на антресоли и вколачивал гвозди – чтобы был порядок… Довольно расхлябанности!.. Я служил порядку, и малышка тоже. Она подавала мне молоток, а я бил себя по пальцам… Как можно больше порядка по системе Дельфины у Клабена… Посреди помещения – ровное место, окруженное холмами. Инструменты перетаскивались на стропила, всякая дрянь кучей отгребалась в сторону… Старикан подозрительно косился на меня. Он заметил резкую перемену во мне, видел, с каким настроением и жаром я трудился. Неузнаваем!.. Взялся за работу!.. Это казалось ему странным. Он пытался застигнуть нас с малышкой врасплох… подкрадывался к чулану… где хранились хрустальные детали, склянки, пипетки… Малышка полоскала, а я протирал тряпкой. Он возникал неожиданно в дверях – и не обнаруживал ничего подозрительного. Пусть его ходит на здоровье!.. Ни единого движения, ни малейшего слова. Начеку!.. Держи карман шире, скотина!.. Вот была бы радость для этой злопамятной, ревнивой сволочи!.. Застукать меня за щупаньем на месте преступления! Какое было бы ликование, какое торжество!.. Без промедления выдать меня легавым… Ничего не попишешь: шпана, разбойник, прихлебатель, растлитель девочек… Уж я, наверное, отведал бы полицейских плетей! Уж я, как пить дать, загремел бы в Police Court! Ну, как же, собственная племянница полковника!.. Ах, если бы я, хулиган эдакий, попался вовремя! А как же, нравственность!.. Уже мне пришлось бы расплачиваться по всем статьям, уж они спустили бы с меня шкуру! В два счета, да что в два – глазом моргнуть бы не успел!.. Полное крушение!.. А потому – бдительность неусыпная… Вот так и живу, ощетинившись, понять меня можно… Пусть, пусть подглядывает, подкрадывается и прочее. Вот так я и держусь… Малышке – ни слова, ни полслова. Не знакомы… Даже когда мы оказывались вдвоем в дальнем конце мастерской, я притворялся, будто не замечаю ее. Остерегайся, бестолочь!.. Мне слышны ее вздохи. Но нет, никаких шалостей, никаких вольностей! Закован в броню, неуязвим, тверд!.. Я возился у верстака, а помышлял единственно о моей Австралии… Когда девчонка заговаривала со мной, я что-то невнятно мычал, просто мычал… Мол, совсем ничего не понимаю!.. Но голова у меня работала на полную мощность. О, какие бури разыгрывались в ней, потрясенной, истерзанной, разламывающейся от боли… В висках моих стучали молоты… Я готов был выть от укоров совести, сожалений, слов – всего, что ворочалось в моем мозгу… Я не последовал ни одному из добрых правил пансиона Каскада на Лестере. Воскресали в памяти наставления котов, все их полезные советы – безошибочная мудрость: «Не орудуй в семейных домах – ничего, кроме неприятностей, тебя там не ждет… Ищи удачи в пивных, в барах с девочками… Не выходи из дома косой… Не добавляй к беде новой беды… Непомерные желания – погибель человека…» Это имело ко мне прямое отношение. Слишком многого хотел, за что и поплатился!.. Теперь расхлебываю. Куда черт понес меня искать приключений?.. Девочка из светского общества! Хватило ума!.. Поделом мне… Как мне вспоминались теперь их наставления! Как я мог сделать такую глупость?.. Правы были коты, когда говорили, что из-за пристрастия к женскому полу я лишь скатывался еще ниже… еще глубже увязал… Мне уже не выбраться… К тому же по этой части, в смысле постельных подвигов, я особой страстностью не отличался. Кой черт взбрело мне на ум увести племянницу от психованного дяди-бичевальщика?.. Какую же глупость я сморозил!.. Сваливать отсюда в одиночку – вот такие виды на будущее… Не дать облапошить себя!.. Она чувствовала себя ужасно расстроенной. Все, точка. Это была ошибка… Больше я не заговорю с ней! Пусть вздыхает про себя… И со мной случались несчастья, да в тысячу раз худшие, не какие-нибудь ерундовые огорчения!.. Довольно пагубных умилений… Спустят с меня шкуру кнутом в полиции! К чертям свинячьим! С приветом, на помойку!.. Страшная промашка… Гляди в оба, бедолага!.. Из-за всяких злосчастий сна лишился. Мне не хватало только причитать над девчонкой! Опостылело все, окончательно вогнало в тоску!.. Она полоскала склянки и всхлипывала, а я готов был отхлестать ее по щекам. Она стала невыносима мне!.. Она возила слезы носом. Дуйся, дуйся, скверная девчонка!.. В печенках у меня сидела моя жизнь… Я начинал походить на Состена. Растреклятая моя судьба! Судьба с чужого плеча!.. Мне нужна была другая, будь оно неладно!.. Пусть катится куда подальше моя паршивая, никчемная судьба! Мне нужна жизнь беспечальная! Жить в свое удовольствие, в уюте, тепле, в укромном уголке – вот о чем я меч-Тал… Знаясь с чародеями, я начал понемногу смыслить в их делах, даже почувствовал в себе нечто мистическое, становился похож на них… Говорят, все зависит от звезды, а звезда англичан – это что-нибудь да значит! Мне бы такую!.. Я повидал немало англичан. Не знаю уж, чем они ублажали свою Звезду, что она так благоволила им… Уж не услаждали ли они ее, подобно Состену, пляской живота? Во всяком случае, они не зря старались… То и дело попадались на глаза праздношатающиеся english boys, многие как раз в моем возрасте… Ох, как замечательно они окопались, эти english boys! Крикет, rowing, футбол, всякие бирюльки… Разряжены в одежды принцев и кокоток. Главное – цвет лица и бридж с флиртом… Точила эта мысль меня… Я им завидовал… Может быть, я родился маньяком в неблагоприятную фазу луны?.. Я видел одних тыловых крыс… Конечно, попадались и солдаты, но мне было на всех наплевать, чтоб они все передохли! Полагаю, все они родились под счастливой звездой, в том числе и солдаты. Судьба баловней!.. А на какие крайности приходилось идти мне, к каким гнусным ухищрениям приходилось прибегать!.. Это был мой крест, от судьбы никуда не денешься!.. Тут Состен как в воду глядел. Надо бы мне взять другой знак Зодиака! Тельца, что ли? Да любой другой, только поскорее!.. Не худо бы призвать на помощь эзотерическую науку. Я испытал вдруг неодолимое влечение к ней… От вечных мытарств затравленной крысы я стал вдруг замечать то, чего прежде не видел… Полоща склянки, я размышлял только о моей судьбе… Склонившись над лоханью, я окунал в воду трубки, пипетки. Летели брызги… неуклюже у меня получалось, все кругом облил. Ловкостью я не отличался, но добросовестности мне было не занимать… От работы ни на миг не отвлекался, весь – внимание, усердие. Никаких шалостей!.. Малышка беспокойно вертелась вокруг меня, то отходила, то подходила. Видимо, хотела заговорить… Плевать! Я мычал себе под нос как последний невежа, ворчливый мужлан, возясь в грязной воде. Никакого баловства, ни-ни!.. Пошамать, завалиться на боковую – и никаких забот!.. Я обмозговывал свой план… творил про себя нечто вроде молитвы, уповая на перемену моей судьбы… Эта мысль стучала у меня в голове… По ночам, ворочаясь под одеялом, я напряженно размышлял о том же. Я по-прежнему засыпал с великим трудом из-за гула в ушах, из-за выбивающихся струй пара. Как же я мучился!.. В отличие от Состена, я не плясал животом браминскую пляску Граций – дурацкое, на мой взгляд, занятие! – а горячо молился о перемене судьбы… А вдруг такое возможно?.. Может быть, повеет вдруг свежим ветром, прежде чем я загнусь, окочурюсь от невыносимых страданий?.. Поторопились бы мои звезды! Особых чудес не потребуется, а как меня выручили бы, oro-го!.. Не так уж много мне нужно было – я не собирался ниспровергать Христа… не желал смерти Папы Римского… Просто мне нужна была какая-нибудь уловка, какая-нибудь лазейка, чтобы страшилище не пожрало меня со всеми потрохами, чтобы меня оставили в покое… Собрать манатки – и в Австралию! Сбить ищеек со следа! Скромные желания… Вполне могло выгореть, но только если действовать очень быстро… Никаких вещей, это само собой! Куколку к черту!.. Спешить, гнать во весь опор!.. Никакой тележки с барахлом следом! Лететь без промедления!.. Оторваться от ублюдков, от Клабена с его шайкой, от размахивающего руками Состена… ясное дело, от Мэтью… Я уже воображал себя вырвавшимся из пут. Безоблачное будущее, милый мой!.. Ну, что-то много я навоображал! Я уходил в спальню раньше всех, мучил себя во сне, бредил под гул в ушах… Признаться, это было не так просто… надо было приготовить почву… Я вставал из-за стола до десерта, приносил извинения… Все та же головная боль… Да что извинения: невмоготу мне становилось, всякое терпение кончалось… Лишь бы мне не мешали! Мне нужно было обдумывать, обдумывать… Броситься в постель и размышлять, уткнувшись в подушку, в полном одиночестве. Состен допоздна засиживался внизу, в обществе полковника. Состен, водный, так сказать, человек, рыцарь Волн, забыл свои обеты. Уже ночью они поднимались по лестнице… отрыгивая… похохатывая… пьяные в стельку – черри, виски, джин и шампанское… Наверху слышно было хлопанье пробок. Они беседовали в самом радужном настроении духа… Состен учил английский, учился орать во всю глотку «Victory! Victory!.. Я не мешал им… Они барахтались, пускали пузыри в своем пойле… словом, с приятностью проводили время… На меня они не обращали ни малейшего внимания, малышка находилась, вероятно, в своей спальне, а я дрожал за свое будущее. От жгучего, лютого страха, от моей нервной трясучки кровать ходила ходуном. Как бы мне улизнуть от этих упырей!.. Я переворачивал подушку с боку на бок, в голове словно шипели струи пара, в мозгу звенело, вспыхивало, гудело, свистело – Боже, какая мука!.. Голова раскалывалась! Господи, какая трескотня!.. Каких усилий мне стоило уснуть!..