Текст книги "Банда гиньолей"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

Однако обстоятельства вынуждали нас зарабатывать на улице и таскать за собой инструмент на колесах!

Кончилось это, понятно, плохо… Я после расскажу…

Горы барахла вокруг Титуса являли фантастическое зрелище. Они так и норовили обвалиться… И чуть что – обваливались, рассыпались лавинами, расстилались долинами, посуда и китайские побрякушки проносились звонкими смерчами сквозь детские коляски и дамские велосипеды, все разлеталось с грохотом, расталкивая матрасы, подушки, одеяла, которыми запросто можно было бы укрыть все четырнадцать доков; курганы корзин для бутылок, чудовищные гекатомбы, пирамиды шляп, веера, каких хватило бы, чтоб на тысяче тропиков закрутить аквилоны и повернуть вспять северные ветры, такое заграждение из пуховиков, что, окажись вы под ним, постигла бы вас верная и неминуемая смерть, мягкое забвение, кома в перьях!.. В чудовищном омуте хлама Титус чувствовал себя как рыба в воде!., тут бился пульс его коммерции… В недрах кратера-свалки он черпал энергию и смысл существования, здесь, за шаром водяной лампы, был его оплот… Нужно было видеть его в деле, никто не мог сравниться с ним в искусстве обескураживать клиента, расстраивать все его ухищрения… по тому только, как он развязывал сверток, как перекладывал из руки в руку под абажуром… гипюр ли… чайный сервиз, хрупкую штуковину, дорогую сердцу безделушку, как он умалял ее взглядом, как дул на нее, становилось очевидно, что она ровным счетом ничего не стоит… что это жалкое барахло, чих комариный… и просто чудо, что сам Титус, такой утонченный и разборчивый, согласился взглянуть на ничтожнейшее дрянцо, грязный плевок, дешевку!.. Взвешивание доставляло ему истинное наслаждение… По тому, как он похлопывал по чашечке весов… становилось очевидно, что вещица не весит ничего… ничегошеньки!.. Тьфу, да и только!.. Кофейник позолоченного серебра… проверял на звук… и ясно делалось, что грош ему цена!.. Затем он спрашивал владельца… Сколько желает? придирчиво, скептически… Сдвигал тюрбан… Затылок почесывал… Ответов он не слышал… От слов всяких и фраз его спасала глухота… Он только тут… под конец осмотра… в минуту вынесения приговора… доставал из-под стола слуховую трубку… хлопал глазами… таращился… присвистывал… Ушам своим не верил!.. Ну и цену заломили!.. Святая наивность! нет, какая наглость!.. Снова прикладывал трубку к уху… Чтоб услышать еще раз!., ошеломляющую сумму!.. Помилуйте!.. Быть того не может! Что я слышу! Он слегка приподнимал веки перед тем, как произнести свое решение… Сколько он даст? Да десятую часть!., и то еще много! И то под вопросом!.. А пока что – вот монета! и все тут! Хотите берите… хотите нет!.. Развязка наступала быстро… Ни слова больше! ни вздоха!.. Настаивать бесполезно… Он откидывался в кресле… Кутался в халат… опускал тюрбан на самые глаза… Больше он ничего не видел!.. И самого его не было видно!..

У него темно было, днем – как ночью, только лампа-шар на столе отбрасывала слабые зеленоватые аквариумные отблески… Ставни открывались на одну минуту перед ужином на время уборки, когда Дельфина приходила, экономка его, «governess»! она требовала, чтоб называли ее так, и никак иначе.

– Зовите меня Дельфина или «governess»! но не «maid»! Дельфина или экономка! Но не служанка! Я вам не служанка!..

Как только вы появлялись в доме, она немедленно извещала вас о том, какое место она здесь занимает, чтоб не получилось с вашей стороны недопонимания, после «здрасьте» сразу сообщала, что она не «maid», a «governess»!.. Самым что ни на есть безапелляционным тоном!.. Так продолжалось уже двадцать лет!..

Уборкой она не надрывалась – собственно, это было бы и невозможно у Клабена, она лишь разгребала середину комнаты, наращивала горы, подравнивала долины, чтоб можно было протиснуться, выход отыскать…

Клабен разговорчивостью не отличался, я имею в виду, с клиентами, – таинственность на себя напускал, бормотал что-то себе под нос и больше на идише, понимать его следовало с полуслова… Поначалу он ошарашивал балахоном своим, как у паши, шароварами желто-сиреневыми, физиономией вислощекого Пьеро, тюрбаном трехэтажным… ставил в тупик… сбивал с толку, если кто робкого десятка… а болтать не любил… Дельфина же, напротив, вопила без умолку… монологи произносила нескончаемые!., по ничтожнейшим поводам!., то ее на улице обидели, то в магазине наглецы попались… ноги ей отдавили там-сям, везде – в трамвае, в автобусе… В общем, сама чувствительность!.. За покупками ездила аж в центр… и даже в Сохо… а заодно билеты покупала… театр ей подавай три раза в неделю, не меньше… Следила, то есть, за всеми новинками! Чай, не горничная!., а прямо-таки леди, «governess»!.. Иногда… впрочем, редко… она исчезала… отсутствовала неделю… возвращалась опухшая, отекшая, разукрашенная в драках с какими-то проходимцами… одежда в клочьях… деньги все пропиты!., и пенсия ее преподавательская, и заработок у Клабена, и еще сбережения, оставшиеся от тетушки… С учительской работы ее увольняли трижды… это я со временем все узнал… из-за жутких сцен, которые она устраивала ученикам по пустячным поводам… невероятной вспыльчивости характер!.. Позже, намного позднее… она поняла, в чем ее истинное пристрастие… призвание… драма ее жизни!., она с удовольствием рассказывала… всем желающим… и не желающим тоже… она им демонстрировала, сколько у нее образования! и сколько чувства!., эмоций! страсти! Незаурядная натура!

В дела Титуса она тоже вмешивалась по всякому поводу И без оного… чего только себе не позволяла!., в разгар торговли по залогу вставляла свое словечко… Клабена ее бесцеремонное вмешательство в бешенство приводило, однако рявкнуть на нее он боялся: она б обиделась и ушла насовсем… А он без нее обойтись не мог… и не то, чтоб она местностью отличалась – она у него без конца всякие мелочи таскала… но другая на ее месте таскала бы еще больше!.. У него тут одни искушения… и притом беспорядок несусветный!.. Он предпочитал держать Дельфину и глядеть за ней в оба… Ссорились они редко, если не считать споров из-за «governess»… дня без них не проходило. Он этого слова терпеть не мог…

– Что же я, по-вашему, Дельфина, в детство впал?..

– I am not your maid either! И я вам не служанка!

Такой вот разговор… День за днем… Занимайся она уборкой в любом другом месте, так непременно б ее горничной звали! Никуда не денешься!..

Позднее, в минуты откровений, она мне признавалась… начистоту выкладывала…

– You understand? Понимаете?.. Between you and I… Между нами говоря… I played! Yes. Я играла! Да!

По секрету сообщала… шепотом…

– Я в театре играла! понимаете?.. Ах! Theater! Yes!..

Она наслаждалась моим изумлением… А вы, часом, не были ли завсегдатаем? Дельфина! Это имя вам ничего не говорит?

Одевалась, между прочим, соответствующе: шляпа, митенки и все такое прочее, всегда при параде, кроме как когда из загулов возвращалась… после пьянки… в чудовищном состоянии…

Она часами в очереди выстаивала, чтобы место получить в «пит», на галерке английской, расфранченная, в перьях, платье шелковом со шлейфом…

У Клабена богатый выбор имелся: шкафы, шкафы и шкафы! этаж целый платьев со шлейфами – кто угодно избалуется… всех цветов, любой материи… она брала попользоваться, приносила обратно; тут было, чем произвести фурор И по всему Гринвичу, и даже на центральных улицах Лондона, и в фойе престижных театров!.. Что она и делала… Ни одной премьеры не пропускала! ни одного мало-мальски заметного театрального события… Ходила пешком туда и обратно… незамеченной не оставалась, туалеты демонстрировала досконально… в антрактах красовалась, первая в фойе выходила, последняя уходила. Из шкафов Клабена она извлекала модные наряды последних столетий, как летние, так и зимние… Понятно, ее разглядывали, дерзкие словечки на ее счет отпускали, бывало, казусы разные случались… но, в целом, проходило хорошо… с достоинством!.. Однажды только в «Олд Вик» она так в раж вошла, что спектакль сорвала…

Давали «Ромео и Джульетту». Она завопила с балкона… приветствуя мисс Глимор – Джульетту… Полиция ее вывела… Она не отступила… Отложила до антракта… Нисколечко ее это не усмирило!.. Пусть со всех двух тысяч мест увидят, что такое настоящий театр!., вдохновение!., жар души!., трепетный голос!.. Она сама сыграла наверху, на заполненном зрителями балконе!., знаменитую сцену из второго акта!..

Какой триумф! Нескончаемые аплодисменты! Разумеется, ее снова вывели! Это полиция!.. А публика была счастлива!.. Вопила от восторга! Стоя!.. Она повторила номер в другом месте… потом еще… из театра в театр… всегда неожиданно!., с балкона!., и весь зал поворачивался к ней… аплодировал! всегда после второго акта…

Она знакомилась с актерами, поднималась к ним в уборные… Личное общение с ними ее нередко разочаровывало… «Одно возбуждение, а души нет! but no soul..» Таков бывал ее приговор! Фотографий актеров не собирала, хоть бы и подписанных, отказывалась наотрез, даже от фотографии самого Бэрримора…

«Poor mortal soul!..» Бедная смертная душа!..

Так она его называла.

К артистам она испытывала жалость, пусть хоть знаменитые-раззнаменитые, считала их всех пигмееями, убогими человечками, затерявшимися средь великих шедевров… раздавленными текстом… Хорошо еще, в ярость не впадала!.. В театральном сезоне она ни одного спектакля не пропускала! На классику, как на работу… первая в очереди на галерку… иногда два-три раза в неделю… понятно, расход большой!.. Однако материально она ни от кого не зависела, что и подчеркивала при случае, ренту имела крошечную и пенсию, правда, вряд ли бы их хватило на удовлетворение всех ее «духовных» запросов и на светскую жизнь!.. Одеваться на них она бы не смогла… Работа «экономкой» у Титуса позволяла ей сводить концы с концами… иметь вечерние платья с выпивкой, не считая прочих прихотей, театров, музыкальных праздников, благотворительных вечеров… Она появлялась повсюду… А с началом войны мероприятий только прибавилось, тут и концерты для раненых, и выступления знаменитых виртуозов…

Она любезно соглашалась выполнять кое-какие поручения… оказывать Титусу разные услуги… Но именно услуги ему лично, она на этом настаивала… отнюдь не в качестве cлужанки!.. Помилуйте, какая же она служанка! Шляпы, вуалетки, перчаток она не снимала никогда, так и уборкой занималась, выряженная с головы до пят! с перьями, лорнетом, корсетом, высокими ботинками, ридикюлем…

– Пусть только прикоснется ко мне какой проходимец!.. – Она приходила в ярость от одной мысли о таких наглецах… выхватывала булавку от шляпы и замахивалась!., как кинжалом!..

Светские манеры не мешали ей все-таки немного подворовывать… самую малость!., сущие пустяки… она перепродавала их в базарные дни на Петтикоут-лейн и выручку пускала на мелкие расходы… на ерунду всякую, безделушки, Обрезки отрезков… Титус все ее подловить хотел… Понятно, он догадывался!.. Получалась вроде как игра… Он подозревал ее уже двадцать лет… При этом они прекрасно ладили… С той минуты, как она входила, он не спускал с нее глаз… до самого ее ухода! Чтоб ни одно ее движение, ни малейшее шевеление от него не ускользнуло, он с другого конца комнаты наблюдал за ней в бинокль, цейсовский, морской. Требовал, чтоб окна были открыты, пока она с мебелью возится, видеть хотел, что происходит, но только в эти минуты… Чтоб не ускользнула она с какой драгоценностью! с вещицей коллекционной. Он поднимался на самый верх лестницы, укутывался от сквозняков в три-четыре плаща… поверх парчи басурманской. Надвигал тюрбан пониже, сидел, скрючившись, на ступеньках с карабином на коленях и не спускал с Дельфины… глаз… бинокля, то есть… Так продолжалось часами…

– Дельфина! Дельфина! Hurry up!.. Поторопитесь! Дельфина!..

Она же нарочно поднимала смерчи, сирокко, ураганы пыли… окутывавшей их с головой. Он кашлял, харкал, задыхался, но не сдавался… Сидел себе на насесте и ругал ее на чем свет стоит…

Дабы высвободить немного места, она принималась утрамбовывать горы барахла, чем провоцировала новые обвалы… все рушилось!.. Ее накрывало лавиной, и начиналась свистопляска! она оказывалась погребенной под завалами… Приходилось вытаскивать ее из-под них… как я тогда клиентку… Кричать друг на друга они уже теперь не могли, задыхались от пыли… Страшнее всего, в смысле веса, была коллекция старинных доспехов, помещавшихся на стене слева, и еще зубоврачебные кресла, вставленные одни в другие… Если завалятся… тогда все! конец… Навопившись, наругавшись, задохнувшись, он решал положить безумию конец!..

– Стоп! Дельфина! Хватит! Я больше не могу!

Передышки просил!.. Тогда она открывала другое окно, в другом тупике, и в помещение врывался ветер… обрушивая все, что не рухнуло раньше!., теперь уже до следующей недели!.. Дельфина торжествовала на развале!..

Столько усилий понапрасну!

 
Милашке Дженни Горя мало:
Не было ни пенни – Королевой стала!
 

Пожалуйте куплетик! А уж довольна-то! Так Титусу и надо!.. Победа за ней!.. Клиентам уже надоедало ждать под дверью… они ворчали, хмурились…

Клабен кричал в сердцах:

– Да поторопитесь же, наконец, Дельфина! Вы же видите, я простужаюсь!..

Ей надо было еще поправить постель – немыслимую груду мехов… в самой глубине норы… Он никогда не покидал помещения, никогда не раздевался, ни шаровар не снимал, ни пелеринок, ни тюрбана, так во всем и зарывался под шубы собольи, выдровые, норковые… Сон его был тревожен: грабителей опасался… От сквозняков его защищала гигантская портьера-гобелен, как сейчас ее вижу, необъятную, она разделяла дом пополам, изображен на ней был «Блудный сын»…

Он кхекал, кашлял, хлюпал носом… будто вправду простужается!.. На Дельфину злился… Уборка между тем подходила к концу… оползни товара были кое-как остановлены… дрожащие склоны укреплены… Дельфина закрывала ставни, Титус зажигал шар водяной лампы… и еще курильницу, кадильницу византийскую, раскачивавшуюся под потолком… когда она начинала потрескивать и дымиться, он глубоко втягивал носом… после чего был готов приступить к торговле!.. Клиент усаживался напротив… завязывалась беседа… но тотчас прерывалась… «Оах! кхе! кха!..» – он разражался приступом кашля! «Астма! Астма разыгралась! сидеть вот так на холоде! в пыли!.. Мать честная!..» От астмы он чего только не перепробовал, всевозможные лекарства, все, что удавалось отыскать в рекламных объявлениях… и от эмфиземы тоже… все, что узнавала Дельфина из разговоров в округе с домохозяйками, страдающими этим недугом!., кроме того, средства, которые поставлял Клодовиц, мази, порошки, пузырьки всех размеров и цветов… Всякие новшества!.. Дельфина забегала в госпиталь и непременно возвращалась с каплями, с двумя-тремя ампулами новоизобретенного чудодейственного средства!.. Он все пробовал!.. Диковинные благовония и шарлатанские порошки… все перенюхал… самые одуряющие ароматы, самые гнусные зловония… абсолютно все, что потребляют от астмы… от удушья туманами… Когда прихватывало его! то-то в панику впадал!.. Видели б вы его глаза!., из орбит от ужаса вылезали!.. В критические минуты разогревал разных растений полные тарелки… Однажды сенегальской травы нагрел такой, что едкая вонь с ног сшибала, а на ночь какую-то толченую скорлупу нюхал… которую в трубке тоже курят… Чтоб задобрить его, чтоб он поменьше сквалыжничал насчет продления договора, клиенты чрезвычайную озабоченность его состоянием выказывали, о болезни его с ним заговаривали, расспрашивали о здоровье, сочувствовали, пастилки всякие приносили, таблетки эвкалиптовые, которые с сахаром жечь надо для ингаляций… Тоже вонища невообразимая! Он любым россказням следовал, что бы ни посоветовали, но улучшений не наблюдалось… Скорее, даже ухудшения… В носу у него хлюпало все сильней… особенно после той бомбы, когда ночью цеппелин прилетал; она разорвалось в Милл-Уолл, в полутора километрах от него, меньше даже!., все вокруг дрожало, дом его тряхнуло… он уже думал – конец!., его тогда приподняло из-под мехов, взметнуло в воздух и шмякнуло плашмя всем его весом! Ох! какая встряска! катапультация! Реакция наступила через день, у него сделался приступ, да такой сильный и острый, что, как прихватило его на нижних ступеньках собственной лестницы, так он и остался лежать-хрипеть!., язык на циновку свесил… воздух ртом ловит!., пролежал по меньшей мере двое суток, ни спуститься, ни подняться, ни вообще шевельнуться не мог, ни на помощь позвать… Лавка закрыта, ответить никому не в силах, клиенты ждали, ждали, да и подняли тревогу, соседей позвали, сторожей в парке, пожарных, чтоб те замок выломали, – думали, помер. Такой вот тип был.

У Каскада на него особенно не жаловались, находили, что он не самый большой жулик из себе подобных живоглотов, наживающихся на нищете, кровопийц, вампиров и прочих. Он, конечно, краденым не брезговал, но кто из его алчных собратьев не балуется перекупкой… и от Каскада ему тоже кое-что перепадало, но только по мелочи, безделицы всякие, барахлецо, которое девицы у клиентов лямзили, пустяки… в шутку вроде как… можно сказать, подарки… Каскад их не поощрял… воровок не любил… но поди им запрети… они за должное почитали все карманы обшарить!., там карандашик золотой!., там мундштук!., все что-нибудь приносили… а то даже и часы с цепочкой!.. Каскад этого в доме не терпел!., крик поднимал! Чтоб с глаз долой и немедленно! тотчас!.. Вот для чего нужен был Титус! ох, эквилибрист!.. никогда ни одного вопроса!., в переделку!., и – оп! с концами!.. А после тотчас забывал… И никаких накладок… ни единого обмана!.. А главное, не помнил ничего уже в ту же секунду!., ни предметов, ни девиц, кто принес!.. Все забывал с быстротой молнии! Он даже и с нами такой фокус проделывал!.. В лицо нас не помнил!.. То-то и было в нем привлекательного! память эта молниеносная!.. Через его лавку народу невесть сколько проходило… по пять человек, по десять! разные люди… и скромные, и вызывающие!., скандалисты буйные и жмоты-крохоборы… Беда, она не разбирает… но основу составляли, завсегдатаями у него были люди маленькие, народец разный из кварталов напротив… поденщики, рабочие, мелкие торговцы… Больше с того берега Темзы… Ист-Уолл… Уоппинг… Беклтон… отставников много, подавальщиц, морячек, ремесленников – кто только ни приходил… но немало было и людей с самолюбием, которым не хотелось, чтоб видели, как они тащат свой скарб в ломбард… Конкуренция у него была могучая! В Ист-сайде он не один такой существовал!.. На Майл-Энд ломбардов пруд пруди, в каждом доме по ростовщику, один на другом, дверь в дверь… никак нельзя, чтоб тебя тут в очереди видели. А вот у Клабена местечко укромное!., окон вокруг никаких, исключительно вид на парк… Кроме того, это ж целое путешествие, переправляться надо… И потом… если встретишь кого в аллее… неловкость почувствуешь… проще простого сделать вид… будто приехал погулять… и проходишь себе мимо с достоинством…

Клабен, как я уже сказал, с клиентами много не разговаривал… зато подолгу рассматривал товар, изучал подробнейше… бросал взгляд на пробу… потом поближе подносил и смотрел в толстую лупу… он на нее с такой силой… с такой страстью… налегал обвислой щекой, что валик жира накатывал на самое ухо… Он даже и про астму свою забывал… Хватал другую лупу… больше еще!., огромнейшую… чтобы лучше видеть… и так волновался, пока всматривался, что все кругом сотрясал: стол, лампу водяную, кресло… к тому же шепелявил, говорить членораздельно не мог, каша какая-то… Зубов у него мало осталось, да и то одни обломки, жевать нечем было… Дельфина ему все меленько рубила, особенно мясо, бифштексы по два шиллинга за шесть штук!.. Но клиентам своим он нравился, это факт, – может, из-за маскарада, казакина своего восточного и манер Али-Бабы, благовоний, гобеленов и так далее… Англичане любят, когда иностранец сохраняет самобытность… не играет в джентльмена, а остается, как есть, чудак чудаком… обезьяной, короче… Я ни разу не слышал, чтоб на Клабена кто-нибудь голос повысил, несмотря ни на что, на все поборы и лихоимства, а ведь какой скупердяй был, шакал из шакалов, отвратительный крохобор насчет процентов! Чтоб в долг, так никогда! ни дня не простит… ни пенни единого… жесточайший тиран в том, что касается сроков… должников как липку обдирал… даже тех доходяг, с кого и обдирать было нечего, добивал их и косточки обсасывал!.. И при этом сам же их и оскорблял! ноги об них вытирал за задержку, пусть крошечную! Слышать надо было его шепелявое шипение! Как он из голытьбы душу вытрясал! И нисколько это ему не вредило… напротив!.. Когда с ним тот приступ случился, что он чуть не помер, народу набежало, слетелись с разных концов города о здоровье его осведомиться, все со словами поддержки, с добрыми пожеланиями, цветами и фруктами… Иные из беднейших его клиентов, которых он раздел донага, все забрал – столы, часы, коврики, – все равно приходили его проведать… без обиды, без злобы, да еще новых клиентов приводили, знакомых своих, кто в нужде оказался… Он им даже «спасибо» не говорил… Приезжали издалека, тащились после работы в холод, стужу, дождь, град ради одного только удовольствия видеть, что сидит Кощей в своем логове, хрипит, сопит, ворчит, что не помер еще… Таким вот он магическим очарованием обладал. Говорил он с ними только о деньгах, никогда ни одного приветливого слова… Сказал – и точка… Кто наживается на нищете, пользуется уважением… перед ними заискивают, сюсюкаются с ними, что, дескать, они несчастненьких в гроб вгоняют!.. Бедняка прикончить не зазорно… Попользоваться чужим несчастьем на всю катушку, кровью харкать его заставить – вот в чем искусство, колдовство, высший класс! Остальное – болтовня!

Это что касается Титусова дома и самого хозяина… «Титус ван Клабен и партнер»… гласила цинковая табличка… «Три шара»… «Деньги в рост под залог и на слово»!., прямо на балконе желто-золотая вывеска… Никакого партнера я никогда не видел… сомневаюсь даже, что он существовал… А вот насчет «слова» – точно вранье!

Начинать работать Титус не спешил, открывал лавочку часам к четырем… а то и позже… Чтоб не нервничать, клиенты могли тем временем пройтись по парку… природой полюбоваться… прогуляться по лужайке до деревьев, до больших тополей поодаль… Понятно, в теплое время года.

Тут тебе игры, карусели, детки щебечут стайками!.. Если очень донимать станут, можно спрятаться за павильончиками, там спокойно… Клиенты, ожидая, все подкладки себе ощупывали… не потеряли ли чего… медальон, безделушку… А то и вещи посолиднее, утварь… мельница кофейная… чайник… упаковывали заново… в газету заворачивали…

Когда Титус наконец открывал, они все сразу сбегались…

– Don't hurry! One by one! Не торопитесь! По одному!.. Закройте дверь!.. Не толкаться!

* * *

Так вот, значит, пока тот наверху играл, старик немного успокоился… По крайней мере, хрипел не так сильно… Слышно, как Биг Бен одиннадцать часов прозвонил… Баум! Баум! Удары в облаках раскатываются…

Такая вот картинка…

Теперь я, в общем-то, уже ничем особенно не рискую… могу рассказать… как все было… С той поры много воды утекло!.. Еще как много!.. Все прошло!.. Как сон… Остались воспоминания… и воображение!., была потом война тридцать девятого… а потом все остальное, сами знаете… Теперь это уже совсем другой мир… А жаль… Очень жаль… Тех мест я наяву, наверное, больше никогда не увижу… Не пустят меня туда… а это, скажу вам, было бы моим последним желанием. Они меня скорее повесят… Жаль… Отчаянно жаль… Приходится воображать… Ничего, если я прибегну к искусству?.. Вы меня простите… не хочется все сводить к мелодраме… Особенно в моем случае… Представьте себя на моем месте… я бы не хотел, чтоб вам рассказывали всякие небылицы… потом… когда уже ни одного свидетеля… никого в живых не останется… а одни только сплетни… бабьи россказни… ошметки подлых кривотолков… То-то будут надо мной глумиться!.. Грязью мазать вдоль и поперек с наслаждением!.. Обесчестят полностью, если не приму заранее меры предосторожности, не расскажу сегодня, сейчас же, все как было, в подробностях! не откладывая!., все в точности, тщательно, скрупулезнейше!.. Итак, я продолжаю с того места, где остановился… с «Баум! Баум!» и Биг Бена, ну, с ударов, которые раскатываются в облаках… громыхают гулким эхом… все правда… я не пытаюсь вас растрогать… никаких художественных эффектов… Воет сиреной туман… это пароход поднимается по реке… Дышит тяжело, будто рядом совсем… Он и в самом деле близко проходил… Пыхтит, старается… винты молотят в сто оборотов… прямо у берега… вода тихонько бормочет… громадина… Чу! Чу! Чу!.. Прошел…

Боро наверху заснул за «Вальсом для милых дам». Голову на клавиши уронил, на локти… В такой неудобной позе и спит…

Внизу, в лавке, мы с Дельфиной дремлем. Того гляди тоже заснем… Тут старик опять задыхаться начинает… Требует, чтобы мы ему нюхательную соль искали!.. Устраивает нам хорошую жизнь… Дельфина, та уже без сил… сама уже задыхается… Еще б в этой берлоге не задохнуться… чудовищный воздух… и вдобавок непроглядный от курений всяких и прочей пакости антиастматической… Невмоготу уже!., больной! не больной!., а хватит капризничать!

– Hello, Mister Claben! Hello, please! Now you try a utile air!.. Эй, мистер Клабен! Пожалуйста! Давайте пустим немного воздуха!

Умоляет, значит, чтоб позволил… дверь чуточку приоткрыть… в самом деле, подохнуть можно, до того спертая атмосфера, но он против! ни в какую!..

– Что?.. Открыть?.. – бормочет, задыхаясь… И остается лежать с открытым ртом…

– Мистер Клабен! Мистер Клабен! – стонет Дельфина. Но он даже дотронуться до щеколды не позволяет. Гнусный упрямец!..

Иду за бутылкой, смачиваем ему губы…

Соль не нахожу… Крепкое зелье, он рот корчит… Мы с Дельфиной выпиваем по маленькой… Я вообще-то не пью, но в иные минуты оно полезно… Дельфина, она – полезно не полезно, всегда поддает… Передаю бутылку ей, наливает раз… другой… третий… четыре стакана подряд… и тогда ее вдруг осеняет…

– Иду! – говорит. – Не удерживайте меня!.. Don't hold me! Neither of you! Иду за доктором!..

Надумала! Поправляет шляпу, юбки…

– За доктором Клодовицем! непременно!.. A perfect man! Прекрасный человек!

Сообщила решительно… Мысль недурна… даже, я б сказал, превосходна… Но только вы же понимаете, где госпиталь-то!.. Это ж сколько идти! мать честная!.. Сначала до тоннеля… потом на другой берег под рекой… затем через весь Уоппинг пешком, в темноте, одной.

Рискованно… там закоулки опасные – жуть!., и никакого освещения… ну, почти… Ожидали налетов, может, снова цеппелины, поговаривали про самолеты с чудовищными бомбами в брюхе, потому что в Уоппинге много заводов… На улицах ох как небезопасно… Дело не только в цеппелинах!.. Люди разные шлялись, пользуясь темнотой… Но она упорствовала, спасти своего Клабена хотела!.. Сейчас!.. Немедленно!., во что бы то ни стало!.. Ему, и вправду, вроде как хуже стало… Он теперь не красный лежал, как давеча, а мертвенно-бледный, серый почти… При памяти… Постанывал тихонько в промежутке между хрипами… Мы, пока обсуждали, идти ей за Клодовицем или нет, прикончили бутылку, а заодно и вторую… Во второй был коньяк… Мы так расшумелись, что разбудили Боро… Слышим, ворчит… спускается. И сразу к коньяку!.. Старик тоже выпить требует!.. Мням! Мням! говорит… рот раскрывает… а сам шевельнуться совсем не может… глазами только показывает… Мы ему губы смачиваем, только он даже глотать не может… Видя, как он плох, Боро с ним сюсюкаться начинает, улыбки корчит… обнимает его… баюкает… Дельфина тоже вдруг с ласками бросается… Прилив всеобщей любви!.. Это у нее ревность взыграла… поцелуи чтоб только ей одной… В конце концов ложатся все вместе… гладят, тискают наперебой, в клубок сплетаются прямо на кровати несчастного больного… я уж и не знаю, что сказать, что сделать, глядя на такую возню, хотя, впрочем, я тоже неплохо устроился, очень даже, я себе постель соорудил из восточных ковров, ватинов, покрывал, между стеной и шкафом… Совсем недурственно!., мне много не надо… Похоже, будто я конюшню сторожил, но ведь не на навозе, чай! на парче да на плюше! «Вот и прекрасно! – думаю. – Пусть себе забавляются! пусть! Молодо – зелено!» Мне видно было, как они там любезничают… «Сперва как следует высплюсь! после поднимусь на кухню… хоть что-нибудь я там да отыщу… После всего, что было, сначала сон!.. Сначала храпака задать!.. Еда уже второе!»… Мать твою!.. Дельфина в эту самую минуту как завопит! К нам, значит, взывает!..

Что стыда у нас нет, что палачи мы форменные! Не пускаем ее за доктором! Безобразие вопиющее!.. Прямо из себя выходит!..

– Mister Claben! – визжит. – Mister Claben!.. You need a doctor!.. Вам доктор нужен!., доктор!

Старик хоть и лежит без чувств почти, а все начеку!.. С нами двумя оставаться боится!.. Не доверяет нам! Хватает ее за оборку гипюровую!..

– Be а lady!.. Будьте леди!.. – стонет… – Don't go out by night! Не выходите на улицу ночью!..

– But I am a lady, Sir!.. А я леди и есть!.. Леди я!..

Она не леди?!.. Что за вопрос! еще как леди! Самая что ни на есть!., первоклассная!.. Как можно сомневаться! Это оскорбление! Что она и демонстрирует!.. Вмиг митенки нацепила, прическу поправила, шляпу, цветочки, перо страусиное, булавку для вуалетки! и вот она уже наряжена!., готова полностью!.. Полна решимости!

Вперед, Дельфина! Вперед, красавица! Пока! Никто ее не остановит! Только рюмочку!., для храбрости!., для решительности!.. Ура бесстрашной даме!.. Даже Клабен поет, хрипит, вернее! лихой куплет! посошок на дорожку!., все хором!.. Слава храбрым! Она ничего не боится!., ни темноты! ни хулиганов! ни бродяг! ни цеппелинов! какие там цеппелины! Веди нам Клодовица! Дельфина! а! Дельфина! а!

«Потому что славный он парнишка!»

В путь!

И она отправилась! без четверти два ночи, все разодетая, расфранченная!

На улицах, как я уже говорил, тьма, лишь кое-где на перекрестках закамуфлированный рожок.

Ну, а мы себе спать ложимся!.. Окно открыли, чтоб запах немного выветрился, на старика рукой махнули, пусть задыхается, сколько душе угодно!.. Прошло какое-то время… Спать – это, конечно, сильно сказано… Сначала ухо разбудило… в нем гул, щелчки… заснул опять… и снова кошмар… так раза три-четыре подряд просыпался!

Не задалось!., вскинусь! Перевернусь!., уже голова кругом идет… Так проходит два часа… ну, или около того… Тут слышу шум в дверях… Это Дельфина… нас зовет… Явилась не запылилась!.. Чертова кукла!.. Только ее не хватало… Хотел снова уснуть… А она – не в себе совсем!.. Рассказываю все, как есть… Ну, чокнутая!., перепугана!., дрожит вся!., отдышаться не может!., взгляд блуждает!

– Ах! Господа!.. Ах! Господа!..