Текст книги "Банда гиньолей"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

– Быстро отсюда, говнюшка! Поворот кругом!

Сматываемся. По-моему, это был кто-то из местных… из Ярда. После небольшой пробежки делаем роздых. Уморился таскать этот куль. Готов побожиться, это был легавый… расхаживал перед галереей. Объясняю пигалице, чего испугался. Ох, как она обрадовалась: такое развлечение! Просит, чтобы показал еще таких. Ей хотелось бы, чтобы они торчали на каждом углу сквера, у каждой двери. За мной охотятся сыщики! Вот теперь со мной интересно… Бандитов ей тоже подавай, и не каких-нибудь, а знаменитых, и чтобы я ей показывал их в толпе. Уж я-то… с моими страхами и тайнами… верно… знаю их целую уйму! Меня она ни в грош не ставит. Ну-ка, давай, Фердинандик! Просто верхом садится. Урок мне наперед, как распускать язык с девчонкой. А эта соплячка уже рассуждает: была бы у французов такая игра – выслеживать друг друга на каждом углу – было бы, как в «Нике Картере» или в «Тайнах Нью-Йорка»!.. Нет даже намека на страх. Это я – трухач, заячий хвост. Она скоро шагала впереди, перепрыгивала с ноги на ногу, подлаживаясь к моему шагу, пристраивалась то справа, то слева, взвивалась короткая плиссированная юбчонка. Какие крепкие, мускулистые ляжки! Чертовка! Не так уж нам скучно было со всеми моими страхами. Только я в самом деле притомился – вьючная скотинка, нагруженная огромным тюком заводских железяк. Вдобавок она вынуждала меня говорить, приходилось приукрашивать, присочинять… Совсем затыркала говнюшка – то одно, то другое, без конца и края: отчего это меня так выслеживают? А сколько преступлений я совершил? Я врал напропалую, чтобы подогреть ее интерес… а иначе она сбежала бы, бросила меня здесь одного, только я ее и видел… ясно, как божий день. Бессердечная. Я с моими страхами был для нее вроде кино…

Можно было бы посидеть в церкви святого Мартина, здесь неподалеку, или в Национальной галерее, а то дойти до Лестера, до сквера, где промышляет Бигуди… Погода стояла замечательная. Только опасно! Это значило просто лезть на рожон! Ведь в двух шагах от борделя! Только страсть как хотелось глянуть на их физии, на их сутенерскую возню, на шастающих туда и обратно котов, на хитрые их подходцы с оглядкой. Может быть, за ними слежка? Может, тут фараонов столько, что плюнуть негде? А-а-а, была не была! Любопытство разбирает – терпежу нет! Вперед! Затаиваюсь в двух шагах от тротуара, под деревом у самой статуи. «Тс-с-с!» – шиплю девчонке, чтобы не высовывалась. Бронзовый Шекспир как на ладони, и вся их кухня на виду, вся панель, как есть. Промысел дамочек в полном разгаре. Узнавал одну за другой по тому, как подкатывается к клиенту, как подцепляет его… Душка, Гертруда, Лисичка, подопечная Жандремара Мирель в платье любимого сливового цвета. Работа кипит! Все знакомые лица… Какая хватка, какое проворство! Подхватывали солдатиков с лета, с наскока. Изголодавшиеся гимнастерки валили сомкнутым строем! Пять часов, их час! Увольнительная! Пехтура накатывалась волна за волной из всех окрестных улиц… Жажда блаженства – и деловая горячка!..

Вон Гортензия вышла на охоту… Вон Мариза, Резеда, неустрашимая Нинетта… Еще двое, трое… Ловительницы переменчивой удачи… Среди бабочек… полное спокойствие. Стрекочут, щебечут, игривости хоть отбавляй. Легавыми и не пахло! На углу бара гостиницы «Эмпайр», излюбленной пристани шпиков, чисто. Один участковый по прозвищу Бобби Петух торчал перед «Лайонз», безобидный малый, свой парень. Словом, бойкий, чистенький, приятный с виду промысел. Каскад, верно, радешенек. Почти все девки ходили в его упряжке. Сколько их работает теперь на него? Двадцать пять? Я прикинул в уме. Да, призадумаешься… А девчонка-то сметливая, только не мог я ей растолковывать, что да почему – возраст не тот. Мыслимое ли дело? Ребенок ведь, хоть и шустрый, с живым умом, не по годам развитой, согласен, но ведь без этого опыта… Я молчал, а ее, понятно, еще больше разбирало любопытство. Ей хотелось знать, что происходит между женщинами и прохаживающимися мужчинами, праздношатающимися солдатами… Иногда они даже ссорились. Отчего это меня настолько интересует, что я стою, разинув рот? А откуда мне известны эти дамы, их имена? Это мол, говорю, француженки встречаются со своими английскими крестниками… Так принято во время войны… Правда, для крестниц они были ярковато одеты, слишком заметны на фоне хаки… Все эти цветастые оборочки так и притягивали взгляд. Десять-двадцать муслиновых мотыльков порхали между тротуарами – праздничные краски доходного ремесла. А какой блеск в час наплыва, в пять часов пополудни, когда только успевай поворачиваться! Какой парад! А народищу! А смеху!.. Верзила Годар у дверей «Паб Куин» в сером котелке, зеленых гетрах и с роскошной гвоздикой в петлице тоже созерцал столпотворение. Большой аппетит был у верзилы Годара… Насколько мне известно, на него работало не менее двенадцати курочек между Тоттенхэмом и Сесилом… А уж подозрителен был! По части скаредности Каскад ему в подметки не годился. Удавиться был готов за пенни! Сам же говорил, что собирается записаться в добровольцы, что прямо сейчас отправляется на фронт… так какого же беса торчал здесь и шпионил за своими сучонками? Не успел уложить вещички? Меня так и подмывало перейти на тротуар и задать ему вопрос – забавно будет поглядеть на его рожу… Нет, рисковано. Поразмыслив, я решил не высовываться. Это у него в крови, увещевал я себя, такое не вытравишь. Так и будет маячить здесь и подсматривать за своими шлюхами, пока не раздастся свисток отходящего поезда. Многие коты так устроены. Я опасался, что он заметит меня и подойдет с расспросами… Неподходящее время… Продолжаю стоять в своем укрытии. Особенно опасаюсь, как бы не обнаружили малышку. И вдруг поднялась невообразимая кутерьма, жуткий начался переполох. Женщины кинулись врассыпную, побросав своих солдатиков… Дым столбом! Вижу на углу шпика, из-за которого и началась суматоха. Вдалеке маячит его каска. Должно быть, вредный. Тревогу поднял кривой Педро-аккордеонщик, стоящий на стреме у «Браганс». Развернул меха во всю ширь и грянул – это условный знак, когда он принимается наяривать во всю мощь «Типперери». Девки задали такого стрекача, что только пятки сверкали… врассыпную под музыку, кто куда… просто летели… не касаясь земли. А суматоха оттого, что при облаве вполне могут пригнать зарешеченный полицейский фургон… Перемахивание с тротуара на тротуар, смена ноги… Какие нырки, какие развороты у наших пташек! Ни дать ни взять – размахнувшаяся на всю улицу кадриль копейщиков! И-эх, лихо отплясывают работницы панели! А вот еще один фараон заявился. Бычий взгляд. Невозмутимо шествует среди всеобщего переполоха. Хоть бы что, и бровью не поведет. Фараон – и есть фараон. Исполнение служебного долга. Почтение к блюстителю порядка. Вирджиния требует объяснений. Никак не возьмет в толк, что так меня поразило, почему разбегаются женщины, что они кричат друг другу. И главное: как их зовут? Эту? Ту?.. Пытаюсь вспомнить… Что-то многовато их, тьма тьмущая!.. Флора, Раймонда, Жинетта, Бобишон, Муха Грез, Стеклянная Попка… Я их в самом деле более или менее знаю. Все они появлялись в пансионе. Но по-настоящему я обалдел, когда увидел Арнольда. Наш Ветерок прогуливался собственной персоной с проверочкой по тротуару напротив. Даже с легавым покалякал. А я-то думал, он уже несколько недель как уехал… Судя по слухам, он уже должен был быть вместе со всеми в Дюкерке. На сей раз Ветерок щеголял в канотье – новая перемена в облике: в те времена сутенеры почти поголовно носили серый котелок.

– Ну, хватит! – отрываю я ее от захватывающего зрелища. – Теперь, девочка, надо поживее перебирать ногами!.. – Это я своей девчонке говорю, шутник… – Поглазели, и будет! No loafing! Незачем тянуть! Дело за нами, детка! Займемся покупками, иначе вы отправитесь к дяде! Эй, гляди-ка, стриж!

Тычу рукой.

Не желает она уходить! Желает остаться и глядеть! От горшка два вершка! Желает глядеть, как обрабатывают, как соблазняют клиента! Желает, чтобы я ей еще кое-что порассказал… Всякие тайны, все такое… Где живут эти женщины… А Бигу с ними нет?.. В общем, тысячи запретных вопросов…

– Пошли, пошли погуляем! Расскажу, как отойдем подальше!

Ну, девчонка! Любопытна, как кошка. Никакого терпения не хватит. Хорошо, еще минутку! А погода стояла редкостная для этих краев. Надо же хоть чем-то попользоваться…

Лестер-сквер – приятное место. Не рай земной, а все же немного зелени… так сказать, прямо посреди уличного движения, на самом перекрестке, где все завязывается немыслимым узлом, где стоит оглушительный грохот, где клубом перепутываются автобусы… Людские толпы, конные повозки, велосипедисты – кипящий водоворот Пикадилли. Радуешься клочку травы и пташкам. Моя прелестная Вирджиния стала доброй феей воробышков, почти сразу обворожила их: они слетались стайками, порхали над куском хлеба, садились ей на руку, клевали угощение. Школьники из расположенного по соседству пансионата святой Августины тоже с писком и визгом собирались здесь на переменах, но эти озоровали: бросались камнями, дергали за косички девочек… пансионатских девчонок, почти таких же малолеток, как Вирджиния. Может быть, не таких разбитных – во всяком случае, не в столь коротких платьицах. Все скамейки поблизости оказались заняты. Целый оазис! Перемена для всех возрастов: полдничающие машинистки… мамаши, колышащие коляски с младенцами… и исподтишка подглядывающие старички, притворно уткнувшиеся в газету… Несколько солдатиков и машинисток, задремавших рядом с беседкой… Вирджиния все теребила меня – уж очень я разволновал ее моими тайнами. Если я отмалчивался, она начинала дуться. Все время ерзала по скамье, перебирая светлыми красивыми ляжками, на которых так обрисовывались мышцы! Само собой, на нее смотрели – она притягивала взгляд… Страшно злилась, потому как я не поддавался. Делать нечего, что-то приходилось рассказывать, что-то сочинять. Для нее это все было, как роман. Маленький требовательный деспот! Воображение у нее разыгралось не на шутку… Вконец замучила меня! – Все, не могу больше, Вирджиния! – прервал я ее. Я запросил пощады. Во-первых, она мне не очень-то верила, напрасно я старался… Премило подтрунивала надо мной… Лучше было бы завести разговор о другом, об осложнениях более серьезных, но только не воображаемых. Тем более, что и тут было о чем потолковать. Я решил прощупать немного почву: не говорил ли дядюшка, случаем, что-нибудь насчет противогазов? Состен – славный мужик, только вбил себе в голову всякие глупости… Ради меня он не станет делать упор на газы… Может быть, из этой затеи вообще ничего не выйдет… Уж очень велик риск… Ей… ни слова о «Стансах», ни о плясках в Гоа, ни о нашем четвертом измерении… Еще перепугается… бедная крошка… Или сбежит… Или расхохочется!.. Не стоило… Не стал распространяться насчет дяди. Насчет того, что показался мне тогда чокнутым… Эти его подленькие подвохи, розыгрыши с кранами… Вконец я выбился из сил – и шагай, и разговаривай. Присели на одном уголке по Ламбер-стрит. Я держал свои мысли при себе. Сидел на скамейке и бормотал себе под нос, сам с собой говорил. Правду сказать, голова у меня была какая-то дурная. Со мной это случалось все чаще. И вдруг мне прямо в ухо: «Эй! Эй» Я вздрогнул… обернулся – Бигуди, баба Селезня!

– Что же это ты, голова, уже на молокососов глаз кладешь?

– Я?

Ничего не понимаю.

– Что-то я не понял!

Она указывает на малышку, приподнимает подол ее платья. Платьице в самом деле было коротковато, так что ноги оголялись до самых ляжек. Подросла девчонка. Фигурка, ноги крепкие, загорелые – словом, все при ней. Трудно было не обратить внимания, вот Бигуди и обратила. Я затыкаю ей рот вопросом:

– А как Селезень? Она удивилась.

– На войне! А ты не знал? Уже неделя, как уехал, так-то, милок! Никогда бы не поверил, а? Признайся! Ведь лежебока, каких поискать! Вылезал из постели к пяти вечера, да и только чтобы идти бросать кости… Ведь отмазка у него была – комар носа не подточит! Живи себе, не тужи… Вот такая у него ялда, представляешь? Варикозное вздутие члена… Три раза признавали непригодным к службе! – Расставив ладони, она дала мне представление о размерах Селезневой мотни. Что твой кочан цветной капусты.

– Майор трижды отказывал ему, все уговаривал: «Оставайтесь дома, дружище, оставайтесь! Придет и ваш черед. Война еще не кончилась!» Куда там! Загорелось… ему невтерпеж! Хуже ножа острого ему было, что все дружки отправлялись на материк: Октавчик, Толстоног, Франсуа, Башка… Не мог он этого пережить, места себе не находил, готов был грызть свою ялду. Просто сдурел, веришь? Теребил ее и днем и ночью, а ее, понятное дело, разнесло еще больше, так что уже в штанах не умещалась. Чуть не с дыню раздуло… В общем, терпела я, терпела и не выдержала. Катись! говорю. Катись, поганая морда! Раз тебе так приспичило, черт с тобой! Да он не у меня одной уже в печенках сидел – он и консульским-то осточертел. «Уезжайте! – сказали они ему. – Уезжайте, и чтобы духу вашего здесь больше не было! Вот вам билет до Булони. Попутного ветра! Будьте здоровы, дурак!» Ты ведь знаешь… нрава я не злого… У меня и отец хворый был, и вообще… знаю, что такое ходить за больным. Кровь проливать мне не по душе, но, клянусь, я отрезала бы ему мотню, лишь бы он оставил меня в покое! И хоть бы одно ласковое слово услышала от него! Ни единого доброго словечка на вокзале! Даже не заикнулся, проклятый! Так и укатил!.. Только все похрюкивал, как боров, «хру» да «хру»… Скотина тупоголовая!.. Мяснику отдать под нож эдакого тупого скота – лучшего он не заслуживал! Даже не попрощался с нами! «Опаздываю, Гуди! Опаздываю!» – ничего больше от него так и не услышали, а ведь уже на перроне в Чаринг-Кросс стояли… Ладно, пунктик у него, можно понять – Франция, Родина и т. д. и т. п. Гоменол!.. Но на жизнь-то мы зарабатывали себе здесь, в Англии! И хлеб не дармовой, будь уверен – не успеваю просохнуть! Мог бы и остаться. На жизнь я этой поганке зарабатывала сполна… и уж давненько, любой подтвердит. Без заработка не останусь, будь уверен. Что, не знаю я бритишей? Ты погляди вокруг: сплошь сачки, какие косят от призыва. Много их, что ли, какие не отмазываются? Из сотни вряд ли один едет на фронт! И у каждого – отмазка! Чего они ждут? Ждут, и все тут. А он что, не мог подождать? Остался бы, да маялся по-прежнему своей дурью – никто его не торопил. Клиенты, кстати, не торопятся! Я каждый день имею с ними дело. А он что, не знает клиентуру? Не знает, что это за публика? Потяжелей бретонцев будут, кости от них трещат. Вот уж кто косит, так это инглиши! Ты погляди, как они валят сюда по субботам полными автобусами! Симулянты! Косильщики! Автобусы битком набиты бугаями!.. Одно на уме: залезть под юбку! Поверишь, кидаются на баб, как сумасшедшие! Они что, воевать не годятся?.. Обидно мне… Ждут они! Конечно, куда спешить? А мудя-то у них какие положено! Я его каждый раз носом тыкала… Носом!.. Отовсюду валят сюда под Марбл Арч… А уж сколько их! «Гляди, косильщиков – несчетно! Вот когда они уедут, уедешь и ты, лопушок!» Все старалась его образумить… Куда там! Совсем рехнулся! «Иду воевать – и точка!» Укатил, безмозглая башка, прости, Господи! Даже не простился, представляешь?

Она пригорюнилась – никак не могла успокоиться после такого хамского отъезда.

Броская была женщина Бигуди. Все краски палитры, да еще перья, сине-бело-желтая эгретка. Рябило в глазах! Во вкусе О'Коллогема. Сумочка сплошь из золота. Какаду! Она тоже считала, что главное – это подать себя. Расфрантилась, как истеричка. Ее было видно от Марбл Арч, она бросалась в глаза до самого Сохо, на удалении в несколько миль. Не одна она заманивала клиентов – немало товарок работало по ее маршруту. Сплошная трескотня… И старье, и молоденькие… По пять, по шесть в каждой подворотне… Перебранки, перемывание косточек – едва не круглосуточно. Злые языки, болтливые… И я сам отдал им себя на растерзание! Где была моя голова? Пойдут теперь зубоскалить, склонять на все лады меня с малолеткой, чесать языки почем зря… Дубина стоеросовая! Я так разозлился, что готов был колотиться башкой о деревья. Если станешь просить ее помалкивать, будет в сто крат хуже. Только заикнись, чтобы никому ни слова, тотчас же поскачет трезвонить!

– В Лестер не зайдешь? – спрашивает эдак невинно.

– Да ты что? Сама знаешь, мне нельзя!

Проняла меня до потрохов старая хитрюга! Промолчала, перевела на другое. Повернулась к малышке, сделала умильные глазки, расплылась в улыбке и пропела медовым голоском:

– Как дела, мисс?

Я внимательнее посмотрел на Бигу. Лицо – сплошные морщины, замазанные кремом, совсем старуха, но глаза – просто горящие угли! Они пробуждают во мне что-то животное – так бывает, когда молод. А малышке хоть бы что. Обе заливаются смехом. Старуха изображает котенка… «миу!.. миу!» В английском она не сильна, на уровне ребенка. И тут ее осенило, загорелась вдруг:

– Слушай, а может, мне взять девочку?

Озарение свыше! Она тут же села вплотную к Вирджинии, прислоняется, дотрагивается, черные ее глаза так и сверкают среди засохшего крема. Втроем мы занимаем всю скамью. Я уже говорил, где происходило дело: у памятника Шекспиру, в сквере по правую руку.

– How do уou do, Miss Darling?

Тщится говорить по-английски, хохочет сама над собою. Ну и смех у нее! Неловко делается. Просто слушать невозможно. Ревет, точно дурная корова. Жуткое впечатление! Наверное, в самом Лестере слыхать. Какое чудовище! Повезло мне, нечего сказать… Она делает новую попытку: «How… How…» Ну, никак у нее не выговаривается «how». Пытается произвести с придыханием «ха» и давится. Новая попытка. Как и Состен, она не в ладах с английским.

– How… How… How…

Вирджиния показывает, как надо, и обе покатываются со смеху. Совсем сдурели!

– Фу ты, ну ты! speak english! Скажите на милость, как выговаривает! Ах, ты, милочка! Мисс учительница!

В пропитом голосе – неподдельное восхищение. Начинаются вольности – она берет Вирджинию за руку.

– Ах, какая красотка! Какая красотка! Расчувствовалась. Проводит ладонью по платью, щупает, оценивает.

– Какова! Нет, какова!

Ну и бесстыдство! Вот так, на скамейке, средь бела дня!.. Она сопит, заикается от волнения. Я готов сквозь землю провалиться.

– Прелесть, что за лапочка твоя мисс!

Не сидится ей на месте, вертится, что твое шило.

– Ну, так что, чудик? Уступаешь?

Это уже не шутки – предлагается сделка, и ответ надо дать не сходя с места.

– Не будет же она хуже этой сволочи Селезня! Хуже ведь не бывает!

Уже строит планы.

– Я твою цыпочку под замок посажу! Посидит взаперти, пока обвыкнется… Верно, золотце мое?

Снова смачное чмоканье.

– Так-то! Отправлю тебя на войну, сдобные ляжечки! Вдруг она нагибается и прикусывает Вирджинии ногу.

Девчушка вскрикивает, не очень громко. Ничего не могу поделать, старая просто взбесилась, едва не катается по земле!

– Так уступишь, Ферди? Говори, сколько за нее хочешь? Сидящие неподалеку слышат, но, по счастью, не понимают.

– Красивые у инглишей ляжки, верно, моя курочка? Она щупает ее, щиплет. Девчонка хихикает. Вот снова что-то взбрело старухе в голову, все ее алчное лицо собирается складками.

– Бьюсь об заклад, папа играет в футбол. Этого у них не отнять – у них красивые ноги. Полюбуйся!.. Э, да что с тобой толковать, никогда тебе не понять женщин! Ты в точности, как Толстомяс! Пентюх и есть пентюх!

Оскорбляет, считает меня таким же простаком и тугодумом, как Жак. Тупой я, видите ли! Надо бы познакомить ее с Состеном – тот тоже знает толк в формах. Настоящая свинья! Она задирает на девчонке платье, щупает, щупает ее прекрасные золотистые ляжки. Малышка не противится, принимая все это за игру. Ну до чего бесстыжая баба Бигуди! Проделывать эдакое прямо на скамейке, у всех на глазах… Совсем сдурела! Что-то вроде жмурок затеяла. Райские перышки трясутся, шляпка сбилась, сама побагровела от возбуждения, вся пудра осыпалась…

– А мышцы, гляди! Какие мышцы! И до чего хорошенькая!.. Нет, Фердинанд, я ее у тебя забираю!

Даже не спрашивает, согласен ли я. Я для смеха ей в ответ:

– Оставь, Бигуди! Ты же ее на куски порвешь, а кусочки ведь подъедать не станешь?

– Порвешь… порвешь! Пошел ты, говнюк!

Не нравится, окрысилась. Поправила шляпку, смерила меня взглядом. Я думал, малышка придет мне на подмогу, отобьется, защитится… Так нет же! Знай себе хихикала, а эта тем временем шарила у нее под юбкой – смотреть противно! Если бы я круто обошелся с Бигуди, выставил ее из сквера, она закатила бы мне скандал. И эта гадина прекрасно все понимала. Слишком большой риск для меня, вот она и дала себе волю, воспользовалась обстоятельствами… На верху блаженства, как дважды два… И когда бы простое ребячество… У меня просто челюсть отвисла! Старуха лапала и пускала себе в трусики. Девчонка и старая грымза! Перед всем честным народом! В жизни не поверил бы! Моя куколка, моя фея! И обе получали удовольствие!! Я был молод, и меня ждали открытия… Я и не догадывался об истинной природе… Они щекотали друг друга. Расшалившиеся девчонки. Хорош же был я! Кругом люди, все скамейки заняты, а им наплевать – подумаешь, пустяки какие! Не на шутку разыгравшиеся подружки…

– Так уступишь ее мне, фендрик?

Уперлась на своем – продай да продай! Одно на уме!

– Годков-то сколько ей?

Решил припугнуть ее:

– Двенадцать с половиной всего-то!

А та пуще прежнего радуется, хлопает руками по собственным ляжкам:

– Откуда ты их берешь?

Того и гляди, меня самого начнет обвинять. На нас смотрели. Я просто же знал, куда деваться. К тому же она порядочно набралась, от нее разило спиртным, все перья провоняли. Я опасался, как бы она не разозлилась и еще чего-нибудь не учудила. Пожалуй, пора кончать… Я и сам толком не знал… Делал знаки Вирджинии, мол, уходим. Не понимала, прикидывалась вроде удивленной: с чего бы это? Кокетливая резвушка… с этой старой свиньей! Они обе издевались надо мной! Старуха, та даже поддразнивала:

– Фердинанд! Легавые! Вон они! Чтобы мне сдохнуть! Фараоны смотрят сюда!

И верно! Целая орава! Бобби таращились на нас через решетку ограды! Я не заметил их, а они нас видели. Уголовное преступление, проклятье! А она измывалась над фараонами, при моем-то положении! Малышка тоже веселилась. Обе показывали им язык. Вот так влип! Вызывающее поведение!.. Нет, но малышка! В голове не укладывалось: глазом не успел моргнуть, как уже развратное поведение!.. Я пытался что-нибудь придумать, лишь бы оторвать их друг от друга… Мол, договоримся о встрече… Бормочу, лепечу, заикаюсь, даже тискаю нашу прелестницу. Обещаю, что свидимся сегодня же вечером не позднее одиннадцати у «Эмпайра», на прогулочной площадке внизу. Естественно, клятвенное обещание!.. Пусть дышит мне прямо в лицо угаром… Ну да, настоящее свидание!.. Договорились, по рукам! Сходим куда-нибудь поразвлечься… Я обещал все, о чем она ни просила, лишь бы отлипла… Сволочь! Все боялся, что она сорвется на крик. Сдавалось мне, что она не только спиртного, но и наркоты приняла.

– Чистая ты, чистая! – причитала она. Никак не отпускала Вирджинию, прижимала к груди и осыпала поцелуями. Наконец оторвалась. Стали прощаться, она пожала мне руку… Вдруг стала бледнеть, бледнеть… Побледнела до синевы… Арлекин… Широко открыв глаза, встала и пошла… как заведенная… Прямая, точно аршин проглотила… Совершенно как автомат… Идет прочь, пересекает сквер, удаляется… Попутного ветра, диковинная птица!

Плывут ее перья, ее сине-желтое боа. Минует легашей. Шагает по-солдатски: ать-два, ать-два! Козыряет им. Те и бровью не ведут. Исчезает. Мы остались на скамейке вдвоем. «Подожди, детка! – думаю. – Ничего, подождешь! Ты у меня забудешь свое похабство, милочка! Я тебя проучу! Чертова кукла ушла – готовься! Уж я нажарю тебе мягкое место!» Но тут я спохватываюсь: я же ничего при ней не сказал, а теперь возьму, да все и выложу?.. Уж как я стыдил ее! Целую лекцию прочитал, растолковал кое-что, поставил точки над «i». Мол, эта женщина – последняя дрянь, психованная мерзавка, старая отвратительная наркоманка, сволочь, грязная свинья! Не приведи Господи юной девице водиться с женщинами такого пошиба! Я хочу так больно уязвить ее, чтобы она закричала, чтобы заплакала. Но она не плачет. Слушает, задирая носик, охлопывает на себе платье… Задавака!.. Дуется на меня. Какая самоуверенность! Невозможно смутить ее. Она считает, что я надоедлив, груб. Не желает глядеть на меня, подумать только! Но это у нее в крови. Прекращаю обсуждение, мне недосуг, потеряно по меньшей мере два часа.

– Давай двигай, детеныш, не то мы окончательно застрянем здесь! Давайте, барышня, за покупками!

И-йех! Взваливаю на плечо сумищу, все, что накупили… Эге, увесисто! В путь-дорогу, надобно поспешать. Остался неприятный осадок. Вот тебе и головастик! Отмахнулась от меня и надула губы. Я шагал, она трусила сбоку, а в голове все одно вертелось. Полное спокойствие, как ни в чем не бывало. Меня бесили ее самоуверенность, ее поведение давеча. Ведь совсем еще девчонка! И я был влюблен в нее, без памяти влюблен. Обожаемая моя Вирджиния! Непорочная, драгоценная, мечта моя… И вот на тебе, с этой шлюхой!.. Девочка моя, сердце мое! Я поцеловать-то ее не смел… А тут эта мразь, последняя потаскуха!.. Я подкидывал на плече свой вьюк, колотил по витринным стеклам. Просто не в себе был, ей-богу… Перед глазами вспыхивали искры… и так шатало, что впору было опираться о витрины. Меня трясло от бешенства. Грязная, наглая шлюха! Голова шла кругом, всюду мерещилась поганая рожа Бигуди, ее размалеванная рожа и ее глазки, гаденькие ее лупетки. И мне чудилась всякая похабщина, воображение рисовало в витринных стеклах на всем пути жуткие картины. Вдруг представлялись они мне вдвоем, девчонка со старухой… Мочи нет! Точно огнем обжигало член, мучило желание!

Тогда я хватал малышку за руку и требовательно спрашивал:

– Она показалась вам мерзкой, отталкивающей? Disgusting? Дурно пахнущей?

Я должен был знать. На каждом углу я хватал ее за руку, чтобы не сбежала. Добивался ответа. И нужных мне подробностей! Я дошел до такого состояния, что во рту совершенно пересохло. Такой жар, такая порочность, такая ревность – в общем, все вместе – просто убивали меня. Многовато при моем состоянии. Голова разламывается. Слишком, слишком жестоко! Эти чудовища! Я глядел на малышку сбоку от меня – никак не мог свыкнуться. Она тоже глядела на меня. Трусила, насмешливо усмехаясь, не испытывая ни малейшей неловкости. Ни в грош меня не ставила, это уж точно. А глазами так и стригла, своими красивыми голубыми насмешливыми глазами. Невинность изображала… Не понимала, видите ли, чего мне нужно от нее… А что она? Просто шаловливая девчушка… Шла и вовсю крутила задком… Платьице в мелкую складочку… Просто выводила меня из себя! Подпрыгивала у меня под боком, нимало не печалясь о происшедшем, а я что-то экал да мекал и задыхался от горя! Я был так потрясен, так сокрушен бедою, что в глазах у меня все мешалось: тротуары, фонарные столбы, прохожие. И все из-за этой старой лесбиянки! Я плелся словно… ощупью… со своим кулем, с кучей накупленной всячины… Едва тащился, в глазах мутилось… Чудилось совершенное непотребство… Прямо передо мной Бигуди с малышкой!.. Убийственно!.. Такая жгучая ревность, такая лютая мука!.. Они рвали друг друга на куски, а я лизал снизу, кусал им ляжки… Из-за этих видений ноги мои отказывались идти, пришлось сесть на край тротуара… Мне воображалось, будто они раздирали друг друга. Настоящая мясная лавка! Совершенно обезумев, они пожирали и меня… Вот что мне мерещилось… Встал, пошел, качаясь. Хорош же у меня был видик! Но я что-то еще соображал, еще оставалось немного рассудка. Я брел едва живой – ревность палящая, сжигающая вас адским огнем, вонзающая раскаленный нож вам в мозг и поворачивающая его там. Это была такая пытка, что я ревел, как осел. Вот наказание!

Малышке казалось, что я скоморошничаю, чтобы ее развеселить… я же просил у нее прощения:

– Умоляю вас, не покидайте меня, моя маленькая Вирджиния! Никогда больше не стану вас бранить! Скажите, что хоть капельку любите меня… Что вас привлекает не только Бигуди, что я тоже хотя бы немного значу для вас!

Я цеплялся, цеплялся, изображал эдакого душечку – грубостью ничего нельзя было добиться. Я жаждал получить свою долю… Видения преследовали меня неотступно! Как я ревновал! Меня просто трясло! Блеющим голосом я умолял ее, чтобы не убегала, чтобы простила. Никогда больше не сделаю ни одного замечания… Ни словечка, ни вздоха… Перестану докучать ей… Буду смирно таскать свой куль, заметано! Но тут вдруг, будь оно неладно, снова на меня накатывало, я снова приставал к ней с вопросами. Я волочил свою ногу-клюку среди безумных видений. Как взгляну на ее мордашку – и – раз! – все вскипало во мне!.. Мне нужно было знать больше, новые подробности, я исступленно домогался откровений – слишком страстно для моей бренной плоти и, уж точно, для моей головушки. Я доводил себя до безумства своими непристойными, дикими вопросами, а она молчала. Слышала, что я что-то бормочу, но молчала… и с шаловливой резвостью продолжала подпрыгивать бок о бок со мной. Решила, верно, что я повредился в уме. Я боялся вывести из терпения мою прелестную Вирджинию, мою мадонну, мою фею. Пыхтя, я тащился… как черепаха… со своим вьюком. Она ободряла меня улыбками, этого выдохшегося озорника… Мне бы лечь прямо на тротуаре, да некогда… Ох, уж эти англичаночки! Такие бойкие, ребячливые, светловолосые… Небо в глазах… Растленность ангелов… В них – сатана… Точно, сатана… Сатана с таким вот личиком… Я обожал его до умопомрачения!

Добрались, наконец, до Букингем-роуд. Когда проходили мимо одного подъезда, я затащил ее туда, чтобы поцеловать… Темный был закуток… Хочу малость пощупать ее – она сопротивляется, бьется, как пойманная рыба… Целую ее, щекочу… Зажал ее в углу, она закричала. Какая отрада! Какое блаженство! Я так боялся, что она ускользнет от меня!.. Я делал ей немного больно, щипал, чтобы все выложила… как есть… Хотел наказать за Бигуди, за все… Хотел, чтобы созналась… Порочна была для своих детских лет… С ней строгость нужна! До чего я любил ее! Сучонка!.. Еще сильнее, еще крепче… Настоящая пытка… Жгучий яд, опалявший все внутренности после встречи с Бигуди… В штанах все горело огнем, ходило ходуном от толчков извне, причинявших мне боль… Ляжки сводило так, что хоть криком кричи, так, что я взлаивал под дверьми… Я мусолил ей лицо, а левой, здоровой рукой тискал ей тельце, живот, тугой, твердый задок… Зверушка! Маленький, резиновый, трепещущий задик! Прижимал его к себе, тискал, мял… Так бы и выдавил из него все соки… все соки твоего лукавства; маленькая дрянь! Всю кровь, все мясо… А-а-а, подступает… подступает… Спустил! Пошатнулся, вскрикнул, ухватился за нее, держу… Хам-м-м! Изо всей силы укусил ее в шею… Бац! Она отвесила мне пощечину, да какую! Вот змея! Какая сила! Даже в ушах зазвенело! Хороша киска! Тут уж я залепил ей плюху… хрясь!.. Получай! Крепко обхватив ее обеими руками, я притиснул ее к стене, целую взасос, облизываю… Вдруг она обмякла – чувствую, сомлела, голова повисла… Подхватил ее, не даю упасть, трясу, что-то говорю… Она что-то бормочет невнятно… Растираю ее, целую… Приходит в себя, тяжело дышит. Как я уже говорил, это случилось на Букингем-роуд. Обморок. Сразу же за Викхэм-стрит и зеленым рынком… Там-то ничего такого не было… Не буду пока давить на нее… «Пошли, малыш!» Я трогаюсь с места – незачем здесь торчать, не то народ начнет собираться. Говорю строго: «Идем, девочка!» На сей раз идет сзади – не забегает то справа, то слева, не подпрыгивает. Все-таки хорошую я ей дал встряску. Затаила обиду, держала зуб на меня, на перекрестках бросала на меня недобрые взгляды. Я думал – сбежит. Ну, довольно прогуливаться. Черт с ним, я прибавил ходу. А плечо прямо трещит от чугунной тяжести, от целой груды разномастного добра… Неподъемный тюк! Ох, и запарился я, отмеривая километры, даже на соплячку перестал смотреть. Будь что будет! Вдруг она приблизилась ко мне и поцеловала. Сама сделала первый шаг. Помочь мне хочет, прямо сейчас! Очень мило с ее стороны. Забыта размолвка, снова хорошее настроение. Несем мешок вдвоем, каждый со своего бока. Вдруг куль дернуло, она разжала руку – все рухнуло мне на ноги. Я взвыл. Добро рассыпалось по всей улице. Быстро собирать! Все гайки скатились в водосток. Вот уж развеселилась Вирджиния, глядя, как я гоняюсь за нашим барахлом, как пешеходы топчут его по всему тротуару… Вот тебе в отместку! Вот и поквитались! Вот удача! Я молча подбираю добро. Ладно, посмотрим! Посмотрим, чертовка! Вот увидишь!.. И нечего мне помогать. Пусть лучше злится… То и дело останавливаемся, чтобы перевести дух, чуть не на каждом углу. Ход, понятно, сбавили. Наконец, дотопали до Уодоу-стрит. Давно уже, в первые недели жизни в Лондоне, я приметил между Уодоу-стрит и Гилфорд-стрит скопище разномастных лавочек – настоящий музей привезенных из дальних стран сувениров, разных диковинок, карт мира, литографий, древностей из разных стран, гравюр с изображением парусников, компасов, чучел рыб, альбатросов – собрание разнообразных вещиц из мира приключений, какого мне никогда прежде не доводилось видеть… Между Уодоу-стрит и Гилфорд-стрит… Да и обстановка там приятная, дождь не страшен – крытые, застекленные галереи, переходящие одна в другую. Можно было переждать, пока кончит хлестать с небес, и не мочить зря обувь. Пассаж вроде нашего, парижского, только гораздо занятнее и фасонистей: нет толпящегося простонародья, не похоже на сточную канаву для людских потоков, как наши торговые ряды. Сплошь магазины колониальных товаров, заморские диковины, чужеземные вещицы. Я частенько наведывался сюда и неизменно возвращался то по одному, то по другому поводу. Не счесть, сколько раз я останавливался, почти у каждой витрины. Здесь было о чем поразмыслить, складывалось хотя бы приблизительное представление о разных странах. Правда, это утомляло и наводило на мрачные мысли: сколько же мест на белом свете! Не один Тибет! В конечном счете вас окутывает каким-то дурманом, вы бродите, точно во хмелю – смотреть всего – не пересмотреть! Все эти заморские дива ударяют в голову, как вино. В них открывается перед вами слишком много возможностей, и чувствуете вы себя самым несчастным существом на свете. Жалкая, убогая козявка! На своих немощных, хилых ножонках, куда же вы доберетесь? Никуда и никогда! Худосочная, плюгавая букашка! К тому же и жадная… Да я уволок бы целую лавку, весь магазин с витриной в дополнение к моей груде скобяного товара, лишь бы этот поганец Состен растолковал мне, научил по-настоящему, вместо того, чтобы потчевать вечно своими индусскими глупостями. Ему представлялся случай блеснуть своими познаниями, а уж чего только не знал этот трусливый брюзга. Что толку, что он такой психованный, что столько путешествовал? Да и здесь без вранья не обошлось. Показать бы ему бабочек, коробочки, карты звездного неба – осрамился бы, уверен, ни бельмеса не смыслил в астрономии. Де Перейр намного больше знал. Аттестат об окончании школы не давал мне надежд на будущее. Мне хотелось бы брать наглядные уроки. Только и здесь тоже он заговаривал бы мне зубы. Ну, да ладно, лишь бы разобраться. Переходя от витрины к витрине, я давал уроки Вирджинии. По меньшей мере два десятка необычных магазинчиков в ряд – ботанические достопримечательности всех стран мира: огромный четырехглазый нетопырь с шестнадцатью лапами, плотоядное растение, астролябия, некий с чешуйчатыми зубцами на голове игуанодон, последний существующий в мире – такой же красавчик, как Бигудюля… Малышка очень смеялась, когда я сказал ей об этом. А уж как радовался я! Что ни говори, а я тоже умею произвести впечатление… Карты исследования Африки, карты Арктики с медведями, тюлени, мохнатые мамонты, сплошные льды – рассказывал ей обо всем. Каких только басней не навыдумывал! Только чересчур приходилось напрягать мозги, сам уже толком не соображал, что плету. Старался сверх всякой меры и вконец выбился из сил, а малышка смотрела на меня, как на скомороха требовала все новых побасенок… Я глядел, и сам не соображал, на что гляжу… В глазах плясали дикари с островов, игуанодоны… Колесом вертелось в голове, мутило, сердце колотилось… Опять головокружение… По два, по три раза на дню случалось… Прислоняюсь к витрине, сползаю на свой тюк, на кучу железок… Кружится, кружится… Держусь за голову обеими руками… Снова картины прошлого: раскрашенные дикари в масках пляшут, кружатся в хороводе, а посередине валяется в тачке бедняга де Перейр… Не пойму, отчего оживают образы прошлого, когда со мной приключается дурнота… Порхающие печали, мотыльки слабо звучащей музыки… Что-то слышу… Стук сердца… И вдруг меня обжигает ярость! Новый приступ ревности! Надо бы подняться, да нет сил… Присмотреть за малышкой, чтобы не сбежала… Ужас, до чего я слаб! Привалился мешком к витрине… Вспоминать… Оживать… Присматривать за малышкой… Кто же все-таки ее насилует? Дядя-полковник? Состен? Какой именно полковник? Понятия не имею – у меня ведь есть свой полковник! Настоящий, не какой-нибудь недотепа! Де Антре. Ого-го! Двенадцатый эскадрон тяжелой конницы! Все перепутывается, переплетается, а я приткнулся к витрине, и все это прет из меня вперемешку. Да, вот так! Черт с ней, с «Вегой»! Север, юг, проныра Нельсон, размалеванная свинья Бигуди – все валится в кучу, подряд. Куда все это пристроить? А эта пьяная полицейская морда Мэтью? Его глаза вертятся вокруг меня безостановочно. Их куда? Они вертятся, вертятся, и от всей этой карусели в голове так жужжит и гудит, что я дурею. Никогда мне не дойти!.. Подлые людишки! Подлые! Уверен, они ее тискали. Дядя уж точно! Никаких сомнений! Уж очень она привычна. Как она с Бигуди, а? Будь она ребенком, невинным ребенком, она убежала бы с криком. А то ведь с каким удовольствием. Собственными глазами видел. Как наслаждались, как млели эти голубицы! Паскудницы! Прямо посреди сквера! Совсем девочка, а ни стыдливости, ни целомудрия! Сопливая сучонка! Изменяла мне с этой уличной шлюхой, этой жуткой образиной! С ходу, без задержки подложила мне свинью. Не могу больше оставаться здесь. Поднимаюсь. Побежал бы, не разбирая дороги! Все кипит во мне. Черт, голова! А, плевать!.. Собираюсь с силами… Действительно, какое-то наваждение: бежать, бежать! Надо что-то делать… О-па! Подъем, Вирджиния! Только не отпускать ее от себя. Тяну ее за руку. Бесстыдная развратная соплячка! Ну же, идем! Мерзавец Состен! Он, видите ли, ищет дьявола! А дьявол-то – во мне! Он терзает мне мозги днем и ночью. Хватай его, забирай – и все дела! Сущие пустяки! Он всюду во мне – в потрохах, в ноге, в голове, в сердце. И малышка – целиком в его власти. Да и все мы, будь он неладен! Эта дрянь, лжечародей Состен со своими отродьями! А Бигуди? Она одна столько рож понакорчит, сколько в сотне тысяч «Вег» не сыщешь… Околдует, высосет!.. Худо, ноги подкашиваются… Совсем устал… Пришлось снова садиться. Гнев действует на меня одуряюще. Мысли возвращаются к этому гаду Состену, к Мэтью… Хороши гуси!.. А со мной – предмет моей ревности… Крепко держу за руку наглую дрянь, маленькую сучку, фею моего сердца, маленькое порочное крепкотелое чудо… Что мне, совсем одурелому, делать с ним?.. Мысли мешаются, скачут, уносят меня… Я уже не властен над собой. Плачет по мне смирительная рубаха!.. Все-таки я что-то еще соображал… Чушь несусветная! Фея моего сердца – и такая потаскушка… Порочна до мозга костей… С этой жабой, с Бигуди! Феерическое представление устроила фея… Я рычал, задыхался на куче железяк… Валялся под витриной, точно бездомный пес… Хорош! Она прекрасно видела, что я выбился из сил… Конечно же видела, хитрюга! Могла бы хоть немного помочь… На нас смотрели. Клерки выходили из контор – кончился их рабочий день, по улице валил народ. Неровен час, фараоны! Возьмут, да отведут в участок как бродяжку, валяющегося в общественном месте! Вставай, обормот! Стараюсь приободриться… За дело, шалопай! Напрягаю все силы. Мы были недалеко от заведения Джинголфа, где торговали красками и мастиками, но у меня уже имелся этот товар. «Джинголф и K°» я знал хорошо. Не задерживаясь, шел дальше, погруженный в раздумья. Шел, точно лунатик, держа Вирджинию за руку. Не хотел отпускать ее больше от себя… чтобы всегда была со мной!.. Вот в таком состоянии я находился. Подумывал даже, не посадить ли ее под замок. Обдумывал, быстро шагая… Беречь ее пуще зеницы ока, чтобы никуда не пропала! Беречь, как сокровища Лондонской Башни! Вот какая мысль завладела мною. Никому больше не видать ее! Мне одному будет дано впивать ее глазами! Только так, и не иначе! Неприступная твердыня со смертоносными башнями, огромными подъемными мостами… и кипящим маслом – для Бигуди, для ее поганой свинячьей хари! Всегда на огне и над дверьми! Чтобы эта хавронья глаз больше не казала!