Текст книги "Вор с палитрой Мондриана"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Я сместил луч фонарика на пол и вошел в комнату. Картины не было. Но она должна была быть, или что-то здесь не сходилось. Может, я все еще сплю? Сплю у Эпплингов на ковре и мне лишь пригрезилось, что я проснулся и поднялся четырьмя этажами выше? И я решил, что именно это и произошло, и даже мысленно ущипнул себя, чтобы проснуться по-настоящему, но ничего не произошло.

Нет, что-то тут не так. И дело не только в неожиданном исчезновении картины. Я сделал еще несколько шагов и провел лучом фонарика по стенам и предметам обстановки. Все остальное вроде бы на месте. Картина Арпа висела там же, где я видел ее во время вчерашнего визита. Другие картины – тоже. Я развернулся и снова посветил фонариком, и луч его высветил из тьмы бронзовую головку на черном пластиковом постаменте. Я вспомнил, что видел ее вчера, просто не обратил особого внимания. Я продолжал медленно водить лучом по кругу, а потом вдруг услышал, нет, даже скорее почувствовал слабый вздох, и световое пятно вдруг вырвало из тьмы женское лицо.

Нет, то была не картина и не скульптура. Между мной и дверью в коридор стояла женщина. Одна маленькая ручка находилась где-то на уровне талии, другую она вскинула вверх, растопырив пальцы, как делают люди, пытаясь защититься.

– О, Боже мой!.. – простонала она. – Вы – грабитель! Вы – насильник, убийца! Вы собираетесь меня убить. О, Господи, Боже мой!..

Пусть это будет сон, взмолился я про себя. Но то был вовсе не сон, и я прекрасно понимал это. Меня застигли с поличным. В кармане у меня воровские инструменты, и я не имею права здесь находиться, а при обыске на моей квартире непременно обнаружат краденые марки в количестве достаточном для того, чтобы открыть новое почтовое отделение. И она стоит между мной и дверью, и, даже если мне удастся проскользнуть мимо и вырваться, она тут же позвонит вниз, и прежде, чем я успею добежать до вестибюля, охрана уже будет знать, что в доме вор, и вот она уже открыла рот и в любую секунду начнет кричать.

И все это ради какого-то поганого кота с хитроумным именем и мерзким характером! По шесть дней на неделе занимается исключительно тем, что усыпляет бездомных, никому не нужных кошек, я же рискую оказаться за решеткой, пытаясь выручить из беды одного несчастного кота!.. И я стоял и светил фонариком прямо ей в глаза, словно в надежде загипнотизировать ее, как гипнотизирует оленя, выскочившего на шоссе, свет автомобильных фар. Впрочем, на загипнотизированную она походила мало. Лицо ее искажал страх, и рано или поздно этот страх вырвется наружу, и она закричит, и я думал только об этом и еще о каменных стенах.

Согласно утверждению сэра Ричарда Лавлейса, [15]15
  Лавлейс Ричард – английский поэт, 1618–1658.


[Закрыть]каменные стены – это вовсе не тюремное изобретение. Должен заметить вам, этот парень выдавал желаемое за действительное. Из каменных стен получается самая что ни на есть настоящая треклятая тюряга, а уж железные решетки окончательно превращают ее в клетку. Вы уж поверьте, я там побывал, сам видел и вовсе не стремлюсь обратно.

«Господи, помоги же мне выбраться из этой передряги, и тогда я…»

А что я? Я, по всей видимости, снова займусь тем же, потому как по сути своей совершенно неисправим.

Ладно, вот выберусь из этой ситуации, а там посмотрим.

Росту в ней было около пяти футов шести дюймов, фигура стройная, личико овальное, а глаза – ну точь-в-точь как у спаниеля, завоевавшего благодаря им звание лучшего представителя породы. Волосы темные, до плеч, зачесаны назад и вверх и закреплены на макушке в виде двух не заплетенных в косички хвостиков. На ней были светло-кремовые джинсы и майка лимонного цвета с вырезом под горло и вышитым на груди самым настоящим маленьким аллигатором. А на ногах замшевые коричневые шлепанцы, немного смешные и похожие на те, что носил хоббит. [16]16
  Хоббит – персонаж из сказки английского писателя Дж. Р. Толкиена.


[Закрыть]

– Только не обижайте меня, – пролепетала она.

– Сроду никого не обидел, – сказал я. – Даже ни одного таракана не убил. Хотя нет, посыпал в кухне борной, а это с нравственной точки зрения значит практически то же самое. Но чтоб я гонялся за ними да давил или там топил, нет, чего не было, того не было. И вовсе не потому, что после этого остается пятно. Послушайте, я по природе своей вообще не признаю насилия, и…

Что это я перед ней распинаюсь? Наверняка чисто нервное, и еще в надежде на то, что она достаточно воспитанна и не станет перебивать меня криком.

– О, Господи, – сказала она. – Как же я испугалась…

– Я не хотел вас пугать.

– Да вы посмотрите на меня! Я вся дрожу.

– Не бойтесь.

– Но я не могу… остановиться. Я очень испугалась.

– Я тоже.

– Вы?!

– Честное слово.

– Но вы же грабитель, – сказала она и нахмурилась. – Разве нет?

– Э-э…

– Ясное дело, грабитель. Ведь на вас перчатки.

– Я мыл посуду.

Она начала смеяться, но смех тут же оборвался и перешел в нечто напоминающее истерические всхлипывания. Потом она выдавила:

– О, Бог ты мой, но почему мне так смешно? Я же в опасности.

– Ничего не в опасности.

– Нет, в опасности. Такое ведь без конца происходит. Женщина неожиданно приходит домой и застает там грабителя. Пугает его, а он в ответ насилует ее и убивает. Закалывает ножом насмерть.

– У меня ж даже перочинного ножа нет.

– Тогда душит.

– Да у меня руки для этого слишком слабые.

– Вы все шутите…

– Вот это уже ближе к истине.

– И еще вы, кажется… симпатичный.

– Так и есть, – ответил я. – Вы очень наблюдательны. Я действительно славный парень, нет, кроме шуток.

– Да вы посмотрите, что вы со мной сделали! Нет, не смотрите. Нет, то есть я хотела сказать… Я сама не знаю, что хотела сказать.

– Спокойнее. Все будет в порядке.

– Я вам верю.

– Конечно.

– И все равно еще немножко боюсь.

– Знаю.

– И ничего не могу с собой поделать. Никак не могу перестать дрожать. Просто как заяц какой-то… И внутри все так дрожит, что кажется, того гляди вся так и рассыплюсь на куски.

– С вами все будет в порядке.

– А вы не могли бы?..

– Что?

– Нет, это глупость.

– Ничего, ничего! Говорите.

– Нет, вы подумаете, что я просто свихнулась. Я хочу сказать, с одной стороны, я боюсь вас, но с другой…

– Продолжайте.

– Вы не могли бы обнять меня? Пожалуйста.

– Обнять… вас?

– Да.

– Ну, э-э… если вы считаете, что это поможет…

– Мне просто необходимо, чтоб кто-то меня обнял.

– Ну, хорошо. Конечно.

Я заключил ее в объятия, и она уткнулась носом мне в грудь. Рубашки наши соприкоснулись. Через два слоя ткани я ощущал ее тепло и приятную округлость груди. Я стоял в темноте – фонарик находился в кармане – и крепко прижимал ее к себе, одной рукой поглаживая шелковистые волосы, другой похлопывая по спине и плечам, и утешительным тоном бормотал при этом нечто вроде: «Ну, ну…»

И напряжение и дрожь постепенно отпустили ее. Я не разжал рук и продолжал бормотать, вдыхая слабый аромат ее духов и упиваясь ее теплом, и…

– О!.. – протянула она.

Подняла голову, и глаза наши встретились. Я заглянул в них – света для этого оказалось достаточно – и понял, что мужчина вполне может утонуть в глубине этих глаз. И продолжал обнимать ее и смотреть, и тут произошло нечто.

– Это…

– Знаю.

– Безумие…

– Знаю.

Я отпустил ее. Она сняла майку, я – свою рубашку. Потом она снова упала ко мне в объятия. На руках у меня все еще были эти дурацкие перчатки, и я сорвал их и ощутил под пальцами ее нежную кожу.

– Черт… – пробормотала она.

Глава 9

– Черт… – пробормотала она несколько минут спустя. Одежда наша грудой валялась на полу, рядом с ней валялись мы. Думаю, если б мне представился выбор, я предпочел бы широкую постель с пружинным матрацем и тонкими простынями, но мы довольно неплохо чувствовали себя и на абиссинском ковре. Ощущение нереальности происходящего, возникшее, как только я заметил исчезновение Мондриана, усиливалось с каждой минутой. Но должен вам признаться, мне начинало это нравиться.

Я ласково пробежал пальцами по абсолютно изумительным изгибам, затем поднялся на ноги и стал шарить в темноте в поисках настольной лампы. Нащупал ее и включил. Она инстинктивным жестом прикрылась – одной рукой груди, другой – треугольничек в нижней части живота. Затем спохватилась и рассмеялась.

И сказала:

– Ну, что я тебе говорила? Так и знала, что ты меня изнасилуешь.

– Ничего себе насилие…

– Страшно признательна, что ты снял наконец эти перчатки. Иначе бы я словно в каше липучей оказалась.

– К слову, как это вышло?

– Вышло что?

– Что ты оказалась здесь?

Она склонила голову набок.

– А тебе не кажется, что прежде ты должен ответить на тот же вопрос?

– Ты ведь уже знаешь, почему я здесь, – сказал я. – Я взломщик. Я пришел сюда что-нибудь спереть. А ты?

– Я здесь живу.

– Как же, как же. Да Ондердонк живет один, с тех самых пор, как овдовел.

– Он, может, и один, – сказала она, – зато я не одна.

– Понимаю… Так ты с ним?..

– Тебя это шокирует? После того, что мы только что проделывали с тобой на ковре в гостиной? Ты только что имел возможность убедиться, что я не девственница. Так почему мы с Гордоном не можем быть любовниками?

– А кстати, где он?

– Его нет.

– И ты ждешь, когда он вернется?

– Именно.

– А почему несколько минут назад ты не подходила к телефону?

– Так это ты звонил? Я не подошла потому, что никогда не подхожу к телефону Гордона. Ведь я не живу здесь, так сказать, официально. Просто ночую время от времени.

– И не открываешь дверь на звонки?

– Гордон всегда открывает своим ключом.

– И ты услышала, что кто-то отпирает дверь ключом, подумала, что это Гордон, и выключила свет? И стояла там прижавшись к стене?

– Никакого света я не выключала. Он и так не горел.

– Выходит, сидела одна в темноте, да?

– Не сидела, а лежала. На кушетке. Читала, а потом заснула.

– Читала в темноте и заснула?

– Да нет… Просто захотела спать, вот и все. Выключила свет и задремала в темноте. И толком не проснулась или, наверное, плохо соображал спросонья, когда ты позвонил, а потом открыл дверь. Удовлетворен?

– Глубоко и полностью. А где книга?

– Какая книга?

– Которую ты читала?

– Может, свалилась на пол и лежит где-нибудь под кушеткой. А может, я поставила ее обратно на полку, когда выключала свет. Да какая разница, в конце-то концов!

– Никакой.

– Ты ведь взломщик, верно? Не какой-нибудь там мистер окружной прокурор, вздумавший допрашивать меня, чем это я занималась в ночь на 23 марта. Это я задаю вопросы. Как это тебе удалось пройти через охрану внизу? Вот какой хитрый вопрос.

– Вопрос замечательный, – согласился я. – Я приземлился на вертолете на крышу, спустился на веревке и проник в пентхаус с террасы. А потом спустился на лифте, и вот я здесь.

– И ничего в этом пентхаусе не украл?

– Там просто ничего стоящего не оказалось. Должно быть, совсем разорились на квартплате. Все деньги вбухали в нее.

– Да, случается, конечно, и такое.

– Ты удивлена? А теперь лучше скажи-ка мне вот что. Как ты пробираешься через охрану внизу?

– Я?

– Ага. Ведь официально ты здесь не живешь. Так как же это получилось, что они впустили тебя, когда Ондердонка дома нет, а?

– Он был здесь, когда я пришла. А потом ушел.

– И оставил тебя в темноте.

– Я уже говорила, я…

– Да. Выключила свет, когда стала засыпать.

– Можно подумать, с тобой такого никогда не случалось.

– Я никогда не засыпаю вот так, ни с того ни с сего. Как называется столица штата Нью-Джерси?

– Нью-Джерси? Столица Нью-Джерси?

– Именно.

– Это что, вопрос с каким-то подвохом? Столица Нью-Джерси… Трентон, так, что ли?

– Правильно.

– Но при чем здесь это?

– Совершенно ни при чем, – согласился я. – Просто хотелось узнать, меняется ли у тебя выражение лица, когда ты говоришь правду. Последнее правдивое слово, которое ты здесь произнесла, было «черт». Ты погасила свет, когда услышала, что я вхожу в квартиру. И затаилась, пытаясь слиться со стенкой. И до смерти перепугалась, когда увидела меня! Но еще больше перепуталась бы, если б вместо меня появился Ондердонк. Почему бы тебе не сказать правду? Не сказать, что ты собиралась украсть и нашла ли это. Может, я помогу найти.

Какое-то время она молча смотрела на меня, и на лице ее промелькнула целая гамма чувств. Затем вздохнула и потянулась к груде одежды, валявшейся на полу.

– Пожалуй, лучше одеться…

– Тебе видней.

– Он скоро вернется. Или, по крайней мере, может вернуться. Иногда он остается там на всю ночь, но может и появиться, где-то около двух. Сколько сейчас?

– Почти час.

Мы разобрали кучу на полу и начали одеваться. Потом вдруг она сказала:

– Я ничего не украла. Можешь обыскать меня, если не веришь.

– Это мысль. Раздевайся.

– Но ведь я только что… О, Господи, а я уже подумала, ты это серьезно!

– Одна из моих маленьких невинных шуток.

– Можешь считать, она достигла цели. – На секунду она призадумалась. – Наверное, все же стоит сказать тебе, зачем я здесь.

– Наверное, стоит.

– Я замужем.

– Но не за Ондердонком?

– Господи, нет, конечно! Но Ондердонк и я… Видишь ли, я была несколько неосторожна.

– Тоже здесь, на этом ковре?

– Да нет, такое со мной впервые. Ты мой первый в жизни грабитель, и это было мое первое траханье на ковре. – Она усмехнулась. – Знаешь, я почему-то всегда мечтала, чтобы какой-нибудь совершенно незнакомый мужчина овладел бы мной вот так, неожиданно и страстно. Нет, не то чтобы изнасиловал, но чтобы меня целиком это захватило. Унесло, смело, сокрушило бы волной желания…

– Надеюсь, ты не разочарована?

– Au contraire, [17]17
  Напротив (фр.).


[Закрыть]дорогой. Ты возродил эти мечты с новой силой.

– Ладно, вернемся к Ондердонку. Так ты говоришь, была неосторожна?

– Да, к сожалению. Очень неосторожна. Я написала ему несколько писем.

– Любовных писем?

– Скорее страстных. «О, как бы я хотела, чтобы эта твоя штуковина оказалась в моей маленькой штучке! Как я мечтаю глаголать это твое существительное, пока весь ты не превратишься в сплошное отглаголенное существительное!» Ну и так далее, в том же духе.

– Готов поклясться, то были совершенно потрясающие письма.

– Гордон тоже так думает. Ну а потом, когда мы перестали встречаться – вообще-то это произошло несколько недель тому назад, – я попросила вернуть письма.

– И он отказался?

– «Они написаны мне, – сказал он, – а значит, являются моей собственностью». И не хочет отдавать.

– И собирается шантажировать ими тебя, да?

Глаза ее расширились.

– Нет. Зачем ему это? Гордон и без того очень богат, а у меня ни гроша за душой, и он прекрасно знает это.

– Но ведь шантажист не обязательно может требовать деньги.

– О, ты имеешь в виду секс? Возможно, но он этого не требовал. Мы разошлись по обоюдному согласию. Нет, просто он хотел сохранить эти письма на память. Чтобы потом читать и вспоминать о нашем романе. Да он сам как-то сказал, что будет хранить их до глубокой старости. Чтоб перечитывать, когда ни на что остальное уже не будет способен.

– Да это еще похлеще Луи Оченклосса! [18]18
  Оченклосс Луи – американский писатель, настоящее имя Луи Стэнтон.


[Закрыть]

– Чего?

– Ничего, это я так. Так значит, он не отдает тебе письма…

– И фотографии.

– Фотографии?

– Да, пару раз щелкал.

– Снимал тебя?

– Когда меня, а когда и нас вместе. У него поляроид, ну, знаешь, с таким проводком, который позволяет нажать на спуск на расстоянии.

– Так значит, он мог делать прекрасные снимки, пока ты… э-э… глаголала это самое его существительное?

– Мог и делал.

Я выпрямился.

– Ладно, несколько минут у нас еще есть. И я большой мастак по части нахождения и уничтожения разного рода предметов и материалов… Если эти письма и снимки хранятся здесь, в квартире, то я непременно их найду.

– Да я уже нашла.

– Вот как?

– Они лежали у него в тумбочке. Практически первое место, куда я сунулась.

– И где они сейчас?

– Сожгла.

– Обратила в пепел и прах?

– А ты, я смотрю, мастер красиво говорить.

– Благодарю за комплимент. Так значит, миссия завершена? Ты нашла письма и снимки, сожгла их в мусоросборнике или изрезала на мелкие кусочки, не знаю, как это у них тут, в «Шарлемане», принято, и уже собиралась уходить.

– Да, я как раз уходила.

– Так как же получилось, что ты все еще торчала здесь, когда я пришел?

– Я как раз собиралась уйти, – ответила она. – Уже направлялась к двери. Уже взялась за ручку этой самой двери, когда ты вдруг позвонил.

– А если бы это оказался Ондердонк?

– Я так и подумала, что это он. Нет, не тогда, когда услыхала звонок. Потому что какой дурак будет звонить к себе в квартиру. Разве в том случае, если он знал, что я здесь.

– А как тебе удалось войти?

– Он никогда не запирает замок на два оборота. Просто отжала язычок кредитной карточкой.

– Ты знаешь, как делаются такие штуки?

– Да это любой болван знает. Проще простого научиться. Сиди и смотри телевизор, и там непременно покажут, как это делается. Там вообще много чего полезного показывают.

– Да уж… Однако дверь была заперта, когда я пытался ее открыть. Пришлось воспользоваться отмычкой.

– Это я заперла. Изнутри.

– Зачем?

– Сама не знаю. Чисто рефлекторно, наверное. Надо было еще накинуть цепочку, тогда бы ты догадался, что в квартире кто-то есть. И не стал бы входить, верно?

– Возможно. И тебе не представилось бы случая воплотить сокровенные свои мечты в реальность.

– Это правда.

– Но допустим, на моем месте оказался бы Ондердонк… Что тогда? Стала бы ты глаголать его прямо на полу или затащила бы в спальню?

Она вздохнула.

– Не знаю. Наверное, рассказала бы ему все, как есть. Думаю, он просто посмеялся бы. Я ведь уже говорила, расстались мы вполне мирно. Но он – господин важный, и характер у него крутой. Вот почему я затаилась там, у стенки, надеясь, что он меня не заметит и что я смогу потихоньку выбраться отсюда. Нет, выбраться незамеченной наверняка не удалось бы. Но я растерялась и ничего лучшего придумать просто не могла.

– А где картина?

Она растерянно заморгала:

– Чего?

– Вот здесь висела. Над камином.

Она подняла глаза.

– Вот здесь? Картина? Ах, ну да, конечно. Там даже след остался.

– Мондриан.

– Да, кажется, так она и называлась. Его Мондриан… О!.. Так вот ты зачем явился? Хотел спереть картину?

– Хотел просто взглянуть на нее. Все музеи после шести закрыты, а я вдруг почувствовал неукротимое желание насладиться высоким искусством.

– И просто наугад заглянул в первую попавшуюся квартиру, да? Не ври! Ты пришел сюда за Мондрианом.

– Я этого не говорил.

– Это и дураку ясно. А знаешь, некоторое время назад он что-то говорил про эту картину. Не знаю, вспомню или нет, но что-то определенно говорил. Погоди…

– Не спеши.

– Вроде бы кто-то собирал какую-то выставку картин Мондриана. То ли одного Мондриана, то ли целой школы абстрактного искусства. Ну вот, они и просили Гордона одолжить им этого самого Мондриана на время.

– И забрали его сегодня днем?

– И там, на стенке осталось пятно… Но если ты знал, что забрали его сегодня днем, то к чему было являться вечером?

– Я не знаю, когда именно его забрали. Но точно знаю, что вчера вечером он еще был.

– Откуда, интересно?.. Ладно, можешь не отвечать, если не хочешь. Может, я что-то путаю, но вроде бы Гордон говорил, что собирается поместить картину в другую рамку, специально для этой выставки. Видишь ли, она была в алюминиевой рамке, ну, как и все остальные его картины, но Гордон решил, что Мондриану нужна другая, которая как бы охватывала собой всю картину, не затемняя при этом края. Мондриан был из тех художников, кто как бы продолжал рисунок за пределами полотна. И Гордон хотел, чтоб картина производила именно такое впечатление, потому что это есть отличительная черта стиля художника. Но с другой стороны, он не хотел выставлять ее необрамленной. Не знаю, как он собирался достичь такого эффекта, но наверняка картину сняли именно с этой целью. А сколько сейчас времени?

– Десять минут второго.

– Мне пора. Не важно, вернется он или нет, но мне надо идти. Ну а что ты сопрешь вместо той картины? Другую или что-то еще?

– Нет. Почему это я обязательно должен что-то спереть?

– Да это я так, просто интересно. Ты идешь первым?

– Не хотелось бы.

– Почему?

– Ну, хотя бы из чисто джентльменских соображений. И дело не только в том, что даму нужно пропускать вперед. Буду потом беспокоиться, удалось ли тебе благополучно выбраться отсюда. А кстати, как ты собираешься это сделать?

– Тут даже кредитная карточка не понадобится. О, ты имел в виду, как я выберусь из здания? Да в точности так же, как вошла. Спущусь на лифте, мило улыбнусь консьержу и позволю привратнику поймать мне такси.

– А где ты живешь?

– Такси довезет.

– Это я понимаю. Меня тоже довезет, хотя, думаю, нам следует ехать в разных машинах. Так значит, ты не хочешь говорить, где живешь?

– Знаешь, как-то не очень. Называть взломщику свой домашний адрес – это, как мне кажется, не слишком блестящая идея. А то еще сопрешь, чего доброго, мое фамильное серебро.

– И не подумаю. Цены на него упали, и воровать серебро в наши дни невыгодно. Но может, я захочу увидеть тебя снова?..

– Тогда ищи, открывай двери. Кто знает, что может оказаться за запертой дверью.

– Что верно, то верно. Может, дамочка, может, и тигр.

– Или и то и другое.

– Ага. А у тебя, смотрю, острые коготки.

– Ты вроде бы не жаловался.

– Я и не жалуюсь, просто комментирую. Я даже не знаю твоего имени.

– Можешь называть меня женщиной-драконом.

– Ничего драконистого в тебе не нахожу. А я – Берни.

Слегка склонив головку набок, она оценивала услышанное.

– Берни-взломщик… Ну ладно, так уж и быть. Не думаю, чтоб от этого был какой-то вред, если ты узнаешь одно только имя, без фамилии.

– К тому же ты всегда можешь назваться и вымышленным именем.

– Так значит, ты свое выдумал? Нет, я так не могу. Я никогда не лгу!

– И правильно делаешь.

– Все так говорят… Меня зовут Андреа.

– Андреа… А знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется, Андреа? Повалить тебя на этот старый абиссинский ковер и трахнуть уже как следует.

– О-о, звучит довольно заманчиво. И мы с тобой непременно так и поступили бы, и поимели бы море удовольствия, будь у нас побольше времени. Но у нас его нет. Во всяком случае, у меня. Мне давно пора отсюда убраться.

– Было бы очень славно, – сказал я, – как-нибудь увидиться с тобой снова.

– Но я замужем.

– Однако иногда ведешь себя неосторожно.

– Да, иногда. Но осмотрительно неосторожно. Неосторожно, но настороже, если тебе понятен этот намек. Так что лучше уж ты скажи, как с тобой можно связаться. В случае чего…

– Гм…

– Ага, вот видишь? Ты взломщик и не желаешь рисковать. Мало ли что, а вдруг у меня случится приступ угрызений совести или, не дай Бог, поедет крыша, и я надумаю обратиться в полицию?.. Вот и я тоже не хочу рисковать. Пожалуй, лучше уж оставить все как есть разойтись как в море корабли. Жить воспоминаниями об этом романтичном приключении. Так оно будет безопаснее для нас обоих.

– Возможно, ты и права. Но вдруг потом мы пожалеем, что не пошли на этот риск? И что тогда нам остается? Только что лить слезы да испускать томительные вздохи.

– Вполне вероятно. Вообще, ты довольно остроумный парень, но до Джона Гринлифа тебе далеко.

– О, так ты еще читаешь стихи? Читает, умница, трахается, как суслик. Нет, я просто не могу отпустить тебя вот так… О, придумал!

– Что придумал?

– Покупай каждую неделю «Виллидж войс» и читай раздел частных объявлений. О'кей?

– Идет. И ты тоже.

– Непременно. Суждено ли взломщику и изменнице обрести свое счастье в современном мире? Поживем – увидим, да? Ладно, теперь иди. Вызывай лифт.

– А ты не собираешься спуститься со мной?

– Здесь надо немного прибраться. Я быстренько. Выйду вслед за тобой через несколько минут. Мало ли что… А вдруг нарвусь на неприятности? К чему навлекать их еще и на тебя?

– Нарвешься на неприятности?

– Не обязательно. Я же ничего не украл.

– Именно поэтому я и спрашиваю. Нет, пойми меня правильно, я вовсе не против, если ты что-нибудь сопрешь, пусть даже это будет абиссинский ковер, на котором мы упражнялись. Хотя нет, не знаю… Послушай, обними меня, Берни.

– Снова испугалась?

– Нет. Просто мне нравится, как ты это делаешь.

Я натянул перчатки и ждал у двери, приоткрытой на несколько дюймов, пока не увидел, что она вызвала лифт. Затем закрыл дверь, запер на задвижку и произвел беглый обход квартиры – на всякий случай, убедиться, что все в порядке. Я не открывал ящиков, ни шкафов, просто входил в каждую комнату по очереди, ненадолго включал свет и смотрел, не осталось ли в ней следов присутствия девушки. Выдвинутых ящиков с перевернутым вверх дном содержимым, опрокинутых столов и стульев, словом, признаков того, что квартира в отсутствие хозяина подверглась вторжению взломщика или нашествию циклона, урагана, какого-либо еще стихийного бедствия или природного феномена, не наблюдалось. Ни на кровати, ни на полу мертвых тел обнаружено не было. Нет, не то чтобы я рассчитывал наткнуться здесь на этот предмет, просто однажды меня застигли с поличным в квартире одного человека по имени Флэксфорд, и этот самый мистер Флэксфорд лежал тем временем мертвый в соседней комнате, и факт этот стал известен полиции. Так что я быстренько проверил тут и там, не без тайной надежды, что волею случая увижу где-нибудь в укромном уголке Мондриана, прислоненного к стенке и завернутого в плотную коричневую бумагу – в ожидании, когда его заберут в мастерскую обрамить. О, тогда сердце мое так и запело бы от радости!..

Но и этого тоже не случилось, да и не так уж тщательно я искал. Вообще весь этот осмотр занял меньше времени, чем я о нем рассказываю, и вот я вышел в холл и увидел, что лифт поднимается.

Неужели в нем полным-полно ребят в синей униформе? Неужели мне, как в свое время Самсону, [19]19
  Самсон – библейский персонаж.


[Закрыть]и лорду Рэндаллу, и Лысому Обманщику, суждено стать жертвой женской подлости и коварства? Впрочем, смысла выяснять, так это или нет, не было. Я нырнул на лестницу, притаился за дверью и стал ждать, остановится ли лифт на шестнадцатом этаже.

Но не остановился. Я выглядывал в щелочку и прислушивался, и клетка проползла мимо шестнадцатого этажа, остановилась выше, а потом стала спускаться вниз и снова благополучно миновала шестнадцатый этаж. Я вернулся в холл, достал отмычки и занялся дверью Ондердонка. Потом вспомнил, как Андреа говорила, что он никогда не запирал на два оборота, снова отомкнул ее и захлопнул, оставив запертой на один пружинный замок. Затем, тяжко посапывая от всех этих усилий, стянул идиотские резиновые перчатки, сунул их в карман и вызвал лифт.

Легавых в нем не оказалось. Внизу, в вестибюле, и на улице – тоже. Никаких комментариев от лифтера, консьержа и привратника не последовало, даже когда я отказался от предложения последнего поймать мне такси. Я сказал, что не прочь прогуляться, и действительно прошел пешком квартала три, а уже затем сам поймал такси. Так что пересаживаться в другую машину в нескольких кварталах от «Шарлеманя» не пришлось. Я мог прямехонько отправиться домой, что, собственно, и сделал.

Больше всего на свете хотелось тут же бухнуться в постель. Но позволить себе этого я не мог. Следовало незамедлительно заняться марками Дж. Ч. Эпплинга. Они не на шутку беспокоили меня. Ведь я так и не закончил свою работу, а после того, что за последние десять часов произошло в «Шарлемане», риск резко возрос. Слишком уж много было контактов с разными людьми, и я мог привлечь к себе внимание полиции. Нет, никакого преступления в квартире Ондердонка я не совершал, не украл в доме ничего, кроме марок Эпплингов (ах да, и еще эти сережки, как бы не забыть про сережки), но вовсе ни к чему, чтобы здесь, у меня дома, валялись эти марки, когда в дверь в любой момент может постучать парень с пуленепробиваемым щитом и ордером на обыск и арест.

И я всю ночь напролет провозился с этими треклятыми марками. То ли дело наличные, никаких проблем, только и знай, что трать в свое удовольствие. Наконец все марки были разложены по конвертам с окошечками, опустевшие страницы из альбома Эпплинга сожжены, а затем я убрал конверты в тайник. Пожалуй, мне не следовало бы рассказывать вам об этом, ну да ладно. Есть у меня в уголке плинтус с розеткой, не настоящей, а так, имитация, без всякого там электричества. А за ним, в нише, находится алюминиевый ящичек… Короче, просто дощечка и пара патронов, привинченных к ней с помощью пары винтиков, и вам всего-то надобно, что отвинтить эти винтики и снять дощечку, и тогда за ней откроется отверстие с буханку хлеба. (Я имею в виду не эти дурацкие невесомые финтифлюшки, которые почему-то принято называть хлебом, а настоящую полновесную буханку нормального вкусного хлеба, которые продаются в магазинах здорового питания.) Здесь я храню свою контрабанду, которая время от времени изымается для продажи, тут же держу свои воровские инструменты. (Не все, некоторые из них вполне невинны на вид. Вот рулон липкой ленты, к примеру, его вполне можно держать и в аптечке, а карманный фонарик – в одном из ящиков стола. И ничего подозрительного тут нет. Но совсем другое дело, когда речь заходит об отмычках. Тут начинается уже совсем другой разговор.)

Имеется у меня еще один тайничок, похожий на этот, где я храню левые заработки. Там к одной из розеток даже подключено радио, и это радио, представьте себе, даже работает, правда на батарейках, потому как провод его подключен не к сети, а к пустому месту. Там у меня хранится несколько тысяч долларов нормальными пятидесяти– и стодолларовыми купюрами, и лежат они на тот случай, если вдруг придется подкупить полицейского, дать отступного или же, если дела пойдут совсем уж скверно, приобрести себе билет до Коста-Рики. Но я от души надеюсь, что до последнего никогда не дойдет, потому как я там точно чокнусь. Я хочу сказать: ну что мне делать в этой самой Коста-Рике? Что буду я там делать и куда пойду, если вдруг мне захочется съесть жареный пончик или кусочек пиццы?

Я так и не сомкнул глаз, ни на минуту. Принял душ, побрился, переоделся во все чистое, потом вышел и в одной греческой забегаловке, всего в квартале от дома, купил себе пончик (но не кусок пиццы), а также тарелку яичницы с беконом и много-много кофе. Я не торопясь пил кофе, и сознание, изнуренное бодрствованием и этой бесконечной возней с марками, требующей крайнего сосредоточения, вдруг выкинуло со мной странную штуку. Я мысленно перенесся на несколько часов назад и со всей отчетливостью припомнил жаркие руки, и гладкую кожу, и теплые губы… Интересно, подумал я, было ли в той груде лжи, что она там нагромоздила, хотя бы зернышко правды?..

Ладно, в конце концов решил я, все это не так уж опасно. Не опасней, чем съезжать с горы с завязанными глазами. Куда безопаснее, чем плавать с открытой раной в море, где кишмя кишат акулы; чем играть в волейбол с бутылкой нитроглицерина; чем, наконец, запеть «Правь, Британия» на празднике под открытым небом в Вулсайде.

Я расплатился по счету и дал на чай, как и следовало поступать влюбленным. Затем дошел до Бродвея и поехал на метро в сторону центра.