Текст книги "Вор с палитрой Мондриана"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

– Подержи-ка, – сказала Дениз Рафаэльсон. – Даже не помню, когда в последний раз натягивала холст на подрамник. Кто в наши дни станет этим заниматься? Покупаешь уже готовое, натянутое на подрамник, и никаких хлопот. Лично у меня уже давно не было заказчиков, которые настаивали бы на определенном размере, да еще в сантиметрах.

– Эта метрическая система имеет хождение во всем мире.

– Ой, ну, ты знаешь, что я в таких случаях говорю. Дайте им грамм, и они отхватят кило. Ну ладно, вот так уже ближе к истине, Берн. Но только у того, кто подойдет к этой красоте с рулеткой, будет еще шесть способов определить, что она ненастоящая. Нет, размеры максимально приближены к оригиналу. Ну, может пары миллиметров не хватает… А помнишь, как рекламировали сигарету, которая была всего на какой-то дурацкий миллиметр длиннее обычной?

– Помню.

– Интересно, что с ними сталось, с этими сигаретами?

– Наверняка кто-нибудь да выкурил.

Сама Дениз тоже курила в этот момент сигарету, вернее, позволила ей спокойно догорать в створке раковины, служившей пепельницей. Мы находились у нее в мастерской и натягивали полотно. Мы – это Дениз и я, Кэролайн отказалась меня сопровождать.

Дениз была длинноногой и стройной женщиной с темно-каштановыми вьющимися волосами, очень белой кожей и россыпью мелких бледных веснушек на щеках. Она занималась живописью и обеспечивала вполне сносное существование не только себе, но и своему сыну Джейриду. Последнему время от времени перепадали также алименты от отца, в виде чека. Писала она абстрактные полотна, отмеченные живостью, яркостью и чрезвычайной выразительностью. Вам могли не нравиться ее полотна, но не обратить на них внимания было просто невозможно.

То же, в определенной степени, можно было отнести и к их создательнице. Мы с Дениз встречались на протяжении примерно лет двух, объединенные пристрастием к экзотической жратве, классическому джазу и модным шуточкам. И яблоком раздора всегда была Кэролайн, которую Дениз по непонятным мне причинам презирала. Затем вдруг у них с Кэролайн начался бурный роман. Правда, длилось все это недолго, и когда между ними все было кончено, Кэролайн уже больше не виделась с Дениз, как, впрочем, и я.

Я мог бы сказать, что совершенно не понимаю женщин, но разве это будет новостью?.. Их никогда никто не понимал.

– А это гипс, – объяснила Дениз. – Нам ведь нужно, чтоб полотно имело гладкую поверхность, так что прежде всего следует нанести гипс. Вот, возьми кисть… Так, прекрасно. Ровный гладкий слой… Старайся работать запястьем, Берн.

– А это для чего?

– Для просушки. Это акриловый гипс, сохнет он очень быстро. А теперь надо ошкурить.

– Ошкурить?

– Да, наждачной бумагой. Слегка, вот так… Потом наносим еще один слой гипса и снова ошкуриваем, потом еще один слой, и снова ошкурить.

– А там и ты покажешься на другом берегу.

– Ага… «В седле и готова лететь по дороге селенья и фермы поднять по тревоге. И все города… „чего-то там“».

– «И все города Мидлссекса», – закончил за нее я, максимально приближая текст к подлиннику Лонгфелло. Вообще это слово «Мидлссекс» почему-то постоянно витало в воздухе между нами. – Мидлссекс образовался от Мидл-Сэксонс, [29]29
  Средние саксы (англ.).


[Закрыть]– объяснил я. – Считается, что именно там впервые поселились саксы. Эссекс произошел от Ист-Сэксонс, [30]30
  Восточные саксы (англ.).


[Закрыть]а…

– Ах, оставь, пожалуйста.

– Ладно.

– Каждое бисексуальное селенье и двор… А вот «Ноу секс» [31]31
  «Нет сексу» (англ.).


[Закрыть]очевидно произошло от Норт-Сэксонс, [32]32
  Северные саксы (англ.).


[Закрыть]да?

– Вроде бы ты не хотела об этом говорить.

– Ну, это как чесотка, удержаться невозможно. Пойду поищу какой-нибудь альбом с цветными репродукциями. «Композиция в цвете», год 1942-й. Одному Господу ведомо, сколько картин под таким названием он написал. Знаю на Харрисон-стрит одного минималиста, так он все свои картины называет исключительно «Композиция № 104». Это его любимое число. И если когда-нибудь он станет знаменитым, беднягам искусствоведам придется изрядно попотеть, прежде чем они разберутся, что к чему.

Я ошкуривал третий слой гипса, когда Дениз вернулась с большим альбомом, озаглавленным «„Мондриан и искусство“ Де Штиль». Она раскрыла его на одной из последних страниц, и там красовалась картина, виденная нами у Хьюлетта.

– Это она, – сказал я.

– А как тебе цветовые пятна?

– Что ты имеешь в виду? Разве они не на своих местах? Ведь ты же видела мой набросок.

– Да, и надо сказать, набросок совершенно замечательный. Мировое изобразительное искусство немало потеряло в твоем лице, зато преступный мир выиграл. Альбомы с репродукциями весьма далеки от совершенства, Берн. Типографская краска не в состоянии воспроизвести цвета оригинала на все сто процентов. Так как тебе цветовые пятна по сравнению с теми, на картине?

– Э-э… – замялся я.

– Ну?

– Но у меня не настолько наметанный глаз, Дениз. И память устроена несколько по-другому. На первый взгляд вроде бы нормально… – я держал альбом на расстоянии вытянутой руки и слегка наклонил его к свету. А вот фон вроде бы, насколько мне помнится, был немного светлее там… – Я хотел сказать, «в реальной жизни», но вовремя спохватился. – Ну, ты меня поняла.

Она кивнула:

– Мондриан умел добиваться особой белизны фона, добавляя в белую краску немного голубой, чуточку красной и самую капельку желтизны. Может, и мне удастся добиться того же эффекта. Остается надеяться, что это наше произведение не попадет в руки настоящим экспертам.

– Да уж.

– Так… А теперь посмотрим, как у тебя получилась грунтовка. Что ж, не так плохо. Ну а сейчас, думаю, самое время нанести на холст один или даже два слоя белил, чтоб добиться гладкости. Затем еще слой тонированной белой краски и… Будь у меня в запасе неделя-другая, и результат получился бы просто потрясающий.

– Не сомневаюсь.

– Думаю, лучше всего использовать акриловые краски. Жидкие акриловые. Сам Мондриан пользовался масляными, но у него под рукой не вертелся безумец, требующий, чтоб картина была готова через несколько часов. Акриловые краски сохнут быстро, но до масляных им далеко, к тому же…

– Дениз…

– Что?

– Только не сходи с ума, слышишь? Как получится, так и получится, ладно?

– Ладно.

– У меня сегодня еще несколько дел, заскочу попозже, как только освобожусь.

– Ничего, сама справлюсь, Берни. Помощь мне не нужна.

– Знаешь, я все тут думал, пока грунтовал полотно. Ведь человек может делать несколько дел одновременно, верно?

– Да, но картиной может заниматься только один человек.

– Знаю. А теперь послушай, что я скажу.

И я рассказал Дениз, что у меня на уме. Она слушала и кивала, а когда я закончил, не произнесла ни слова, лишь взяла сигарету и закурила. Докурила почти до самого фильтра и только после этого заговорила:

– Что-то уж очень хитроумно.

– Да, боюсь, что так.

– Запутано. Нет, я понимаю, куда ты клонишь, но у меня ощущение, что чем меньше я буду знать обо всем этом, тем лучше. Это возможно?

– Возможно.

– Думаю, немножко музыки не повредит, – сказала она, закурила еще одну сигарету и, включив радио, поймала станцию, передающую джаз. Я узнал мелодию, которую они играли, – соло для фортепьяно в исполнении Рэнди Вестона.

– Пробуждает воспоминания, – заметил я.

– Правда?.. Джейрид в гостях, у друга, придет через час. Он и поможет.

– Замечательно.

– Вообще мне нравится собрание Хьюлетта. Ну, разумеется, у Джейрида страшное отвращение к этому месту…

– Почему?

– Потому, что он ребенок. А детям туда вход воспрещен, разве не знаешь?

– Ах, ну да, конечно. Даже в сопровождении взрослых.

– Даже в сопровождении хоть всего ансамбля «Питсбург Стилерс». Всем лицам до шестнадцати, без каких-либо исключений.

– Слишком уж большие строгости они там развели, – заметил я. – Как прикажешь в таком случае развивать художественный вкус у ребенка, а?

– О, это действительно проблема, Берни! Кроме как в Мет, [33]33
  Сокр. от Metropolitan Museum.


[Закрыть]Современный, Гуггенхайма, Уитни, Музей естественной истории, ну и еще пару сотен частных галерей, податься бедному ребенку просто некуда. Его напрочь отрезали от всех источников культуры. Просто ад, а не жизнь, вот что я тебе скажу.

– Не знай я тебя лучше, подумал бы, что ты иронизируешь.

– Я?! Да никогда в жизни! – она затянулась сигаретой. – Вот что я скажу тебе, Берн. Это, конечно, счастье, войти в галерею и не увидеть, как восемь миллионов ребятишек облепили там все стены. А чего стоят эти школьные экскурсии во главе с окончательно обезумевшей учительницей, объясняющей голоском громкостью в восемьдесят децибел, что было на уме у Матисса, когда он писал ту или иную картину? А вокруг нее носятся штук тридцать ребятишек, объевшихся сникерсами!.. Нет, музей Хьюлетта только для взрослых, и мне это нравится.

– А Джейриду – нет.

– Понравится, когда ему стукнет шестнадцать. А пока запретный плод сладок. Знаешь, мне кажется, он вбил себе в голову, что там размещается некое хранилище мирового эротического искусства и что именно поэтому его туда не пускают. И знаешь, что мне еще нравится у Хьюлетта? Ну, помимо того, что туда не пускают детей, и подбора полотен? То, как они вешают эти полотна. Вешают или развешивают?

– Не вижу разницы.

– Нет, все же развешивают, – решила она после некоторого раздумья. – Это убийц вешают, или раньше вешали. А картины и мужские костюмы развешивают. Там, у Хьюлетта, между ними большое пространство и каждую можно как следует разглядеть. – Она устремила на меня многозначительный взгляд. – Я просто пытаюсь объяснить, насколько особое у меня отношение к этому месту.

– Понял.

– А потому ты еще раз должен обещать мне, что дело чистое.

– Ты помогаешь вызволить кота из неволи и спасти торговца букинистической книгой от тюрьмы.

– К черту букинистическую торговлю! Что за кот? Сиамский?

– Нет, бирманский. Арчи.

– Ах, ну да. Тот, который ласковый.

– Они оба ласковые. Просто Арчи более открыто выражает свои чувства.

– Какая разница…

Рэнди Вестона давно сменил Чик Кориа, теперь и его запись кончилась, и некий молодой человек неуверенным голосом излагал последние новости. Первой и главной был прогресс, достигнутый на переговорах по ограничению вооружений, имевший, по мнению комментатора, глобальное значение. К стыду своему должен признаться, что выслушал я его не слишком внимательно. Зато потом навострил уши, когда этот болтун принялся рассказывать, как по некому анонимному звонку полиции удалось обнаружить тело на складе в Вест-Виллидж… Тело принадлежало мужчине, и опознали в нем Эдвина П. Тернквиста. Тернквист погиб от удара в сердце каким-то острым предметом, по всей вероятности ножом для колки льда. Он был художником и типичным представителем нью-йоркской богемы, часто посещал старую таверну «Кедр», где обычно собираются абстракционисты и авангардисты, а проживал он на момент своей смерти в Челси, в крошечной гарсоньерке.

Итак, парень выдал уже достаточно информации, но остановиться на этом не пожелал. Главным подозреваемым по делу, добавил он, является некий Бернард Роденбарр, книготорговец с Манхэттена, на счету у которого несколько краж со взломом. На днях Роденбарр был отпущен под залог, и обвиняется он в убийстве Гордона Кайла Ондердонка, проживавшего в роскошной квартире в фешенебельном жилом доме, известном нью-йоркцам под названием «Шарлемань». Согласно предварительным данным, Г. К. Ондердонк был убит при попытке ограбления, но мотивы убийства Роденбарром Тернквиста пока еще не совсем ясны полиции. «Возможно, – продолжил этот хам, – мистер Тернквист просто оказался человеком, который слишком много знал».

Я подошел и выключил радио, и внезапно наставшая в комнате тишина была бесконечна, как пески Сахары. Нарушил ее щелчок зажигалки – это Дензи прикурила очередную сигарету. А потом, глядя на меня сквозь клубы дыма, сказала:

– Тернквист… Что-то очень знакомое.

– Вполне может быть.

– Как, он сказал, его имя? Эдвин?.. Нет, первый раз слышу. Если не считать того, что ты упоминал о нем в телефонном разговоре.

– Гм…

– Но ведь ты не убивал его, а, Берн?

– Нет.

– А того, другого? Ондердонка?

– Нет.

– Однако влип, что называется, по уши?

– По самую макушку.

– И тебя разыскивает полиция, да?

– Похоже на то. И знаешь, будет лучше, если они… э-э… меня не найдут. Только вчера, как назло, потратил все наличные, переслав чек на оплату залога. Так что на этот раз ни один судья меня уже больше не выпустит.

– И, оказавшись в камере на Рикерс-Айленд, ты уже не сможешь отстаивать справедливость, ловить убийц и выручать из неволи котов, да?

– Точно.

– Тогда кто я в таком случае? Сообщница, укрывательница преступника?

Я покачал головой:

– Нет, всего лишь невольный соучастник. Ты никогда не включала радио, поняла? И если я благополучно выберусь из этой заварухи, обвинять тебя никто ни в чем не будет. Обещаю, Дениз.

– А если нет?

– Э-э…

– Ладно, забудь. Считай, что ты этого не слышал… А как поживает Кэролайн?

– Кэролайн? О, она в полном порядке.

– Занятно все же, как иногда может сложиться жизнь.

– Угу.

Она постучала по полотну пальцем.

– А та, в Хьюлетт, была не обрамлена? Просто полотно на подрамнике, да?

– Да. И изображение словно выходит за пределы картины.

– Да, иногда он писал именно так. Не всегда, но иногда. Вообще, вся эта затея – чистое безумие, Берни. Ты хоть понимаешь это, а?

– Ага.

– И все равно, – добавила она, – может сработать.

Глава 18

Было уже около одиннадцати, когда я вышел из мастерской. Дениз уговаривала меня остаться, заявив, что диван в полном моем распоряжении, но я боялся воспользоваться ее гостеприимством. Меня разыскивала полиция, а это означало, что они вполне свободно могут заглянуть и сюда. Кэролайн была единственным человеком, знавшим, что я пошел к Дениз, и конечно, она меня не выдаст, разве что они будут загонять ей под ногти горящие спички. Но, допустим, они на это пойдут? Или же она проболтается какой-нибудь своей приятельнице, к примеру Элисон, а та, в свою очередь, окажется более разговорчивой?..

К тому же полиции, возможно, вообще не понадобится подсказка. Рей знал, что одно время мы с Дениз встречались, и, если они начнут проверять всех моих знакомых подряд, беды не миновать.

Но пока что беда еще только маячила на горизонте, а я находился на улице. Примерно через час на всех улицах появится также свежий выпуск «Дейли ньюс», а в нем, вполне вероятно, и мой портрет. Пока что я был неузнаваемым, но менее уязвимым себя при этом не чувствовал. Я пробирался по улицам Сохо, то и дело ныряя в тень и подозрительно шарахаясь от воображаемых пристальных взглядов прохожих. А возможно, вовсе не воображаемых, потому как человек, старающийся держаться в тени, всегда выглядит подозрительно.

На Вустер-стрит я отыскал будку телефона-автомата. Как это ни странно – совершенно целую и с плотно закрытой дверью, а не из тех новомодных, с пластиковой полусферой над головой, оставлявшей вас абсолютно не защищенным от посторонних глаз и ушей. Сохранилась она, наверное, только потому, что в наши дни подобные будки настоящая редкость, и люди принимают их за что-то другое, ну, может, за туалет. Я всегда предпочитал уединение комфорту и затворил за собой дверцу.

Не успел я это сделать, как над головой появился свет – в прямом смысле, а не в фигуральном. Я отвинтил пару винтиков в пластиковом плафоне над головой, осторожно снял его и двумя-тремя энергичными движениями вывинтил лампочку, затем вернул плафон на место и закрутил винты. Теперь свет на меня не падал, что было совершенно замечательно. Я позвонил в справочную, а затем набрал номер, который мне там дали.

Я звонил в участок, заходя в который Рей Кирчман оставлял на крючке свою шляпу, чего на практике почти никогда не происходило, поскольку он и в помещении предпочитал оставаться в шляпе. На месте его не оказалось. Тогда я снова позвонил в справочную, а затем – к нему домой, в Санни-сайд. Подошла жена и позвала его, даже не осведомившись, кто я такой. Он бросил в трубку:

– Алло?

И я сказал:

– Рей…

А он сказал:

– Господи! Герой дня! Пора бы и перестать убивать людей, Берни. Дурная привычка, к тому же как знать, куда она тебя заведет. Ну, ты меня понимаешь.

– Я не убивал Тернквиста.

– Ну конечно! И вообще первый раз о нем слышишь.

– Я этого не говорил.

– И правильно сделал. Потому как в кармане у него нашли клочок бумажки с твоим именем и адресом твоей лавки.

Возможно ли это? Как мог я, обшаривая карманы убитого, проглядеть такую важную улику? Я призадумался, а потом вдруг вспомнил кое-что и закрыл глаза.

– Берни, ты меня слушаешь?

Я не смотрел у него в карманах. Слишком торопился избавиться от тела.

– И потом, – продолжил он, – у него в комнате мы нашли твою визитку. Мало того, вскоре после того, как мы обнаружили тело, был анонимный звонок. Вообще-то у нас было два анонимных звонка по этому делу, и я не удивлюсь, узнав, что, исходили они от одного человека. Первый сообщил, где находится труп, второй сказал, что если не интересует, кто убил Тернквиста, надо спросить об этом парня по имени Роденбарр. Ну вот я, черт возьми, и спрашиваю. Кто его убил, Берн?

– Не я.

– Как же, как же… Вот отпускаешь таких ребят, как ты, под залог, а они начинают шастать по городу и совершать новые преступления. Ну, я еще могу понять, как получилось с Ондердонком. Подвернулся этот боров под горячую руку, вот и пришлось оглушить его, да оглушить так, что он после этого уже не очухался. Но чтоб воткнуть ножик для колки льда в такую креветку, как этот самый Тернквист, нет, это просто низко и подло!

– Я этого не делал.

– Так ты, наверно, и комнату его не обыскивал, а?

– Я даже не знаю, где она находится, Рей. И именно поэтому и звоню тебе, узнать его адрес.

– В кармане у него было удостоверение личности. Мог бы и сам посмотреть.

Дьявол, подумал я. Похоже, в карманах у Тернквиста побывало что угодно, кроме моих рук.

– А кстати, – сказал он, – зачем это тебе понадобился его адрес?

– Я подумал, а почему бы не…

– Не обыскать его комнату, да, Берн?

– Ну, в общем, да, – согласился я. – Чтобы найти настоящего убийцу.

– Некто уже успел перевернуть его комнату вверх дном, Берн. Если не ты, значит, кто-то другой.

– Определенно не я. Ты же сам сказал, что нашел там мою карточку, верно? Обыскивая квартиры убитых, я не имею привычки оставлять там свои визитки.

– Прежде ты вроде бы не имел привычки и убивать, Берн. Ну, разве что в состоянии шока или аффекта…

– Ведь ты сам не веришь в то, что говоришь, Рей.

– Нет, наверное, все же не верю. Но у них имеется твой словесный портрет, Берни, освобождение под залог аннулировано, а потому чем раньше ты явишься в участок, тем лучше. Иначе будешь по уши в дерьме. А кстати, где ты сейчас, а? Могу подъехать и забрать тебя и заодно удостовериться, что ты сдаешься без всяких там фокусов.

– Ты, видно, забыл о вознаграждении, Рей. Как я найду картину, если буду сидеть за решеткой?

– А ты считаешь, есть надежда?

– Думаю, да.

В трубке повисло томительное молчание – чувство долга боролось с жаждой наживы. На одной чаше весов был эффектный жест – сдача подозреваемого в убийстве, на другой – пока еще весьма проблематичные семнадцать с половиной тысяч долларов.

– Не нравятся мне эти телефоны, – заметил он наконец. – Думаю, нам лучше встретиться и обговорить дело с глазу на глаз.

Я пытался что-то объяснить ему, но тут на линии прорезался оператор и заявил, что мои три минуты истекли. Он все еще балаболил что-то, когда я повесил трубку.

На Сорок второй не шло ни одного приличного фильма. На участке между Шестой и Восьмой Авеню размещалось около десяти кинотеатров, и в тех, где не показывали порнофильмы, шли эпические произведения типа «Кровавая мясорубка в Техасе» или «Съеденный заживо леммингами». Что тут поделаешь… Стоит избавиться от секса и насилия на экранах – и как тогда люди узнают, что Таймс-сквер является центром Вселенной?

Я остановил свой выбор на небольшом кинотеатре невдалеке от Восьмой Авеню, где демонстрировалась пара картин о кун-фу. Прежде я никогда не видел ничего подобного и, надо сказать, не слишком стремился. Но в зале было темно, половина мест пустовала и более безопасного убежища, где можно было бы скоротать ближайшие несколько часов, было не найти. Если полиция действительно занялась моей персоной всерьез, тогда, должно быть, они распространили мои фото по всем гостиницам. С минуты на минуту на улицах появятся газеты с портретом. Можно, конечно, зайти в метро и подремать на скамейке, но транспортная полиция имеет привычку тормошить и прогонять бродяг – в таком случае безопаснее ночевать прямо на рельсах.

Я уселся в кресло рядом с проходом и какое-то время смотрел на экран. Диалогов почти не было, лишь звуковые эффекты. Сводились они преимущественно к ударам кулака в грудь и звону разбитых окон, сквозь которые через определенные промежутки времени вылетали люди, а в зрительном зале при этом стояла тишина, прерываемая одобрительным ропотом, когда какого-нибудь очередного злодея настигал печальный конец, что происходило с удручающей регулярностью.

Я сидел и смотрел на экран. Потом вдруг в какой-то момент задремал, потом проснулся. На экране шел тот же фильм, но то вполне мог быть и второй, и я позволил этому насилию на экране загипнотизировать себя, а сам тем временем мысленно перенесся в совсем иные сферы. Я размышлял о том, что произошло и как все это начиналось – с того самого дня, как благородной внешности пожилой джентльмен заглянул ко мне в лавку и пригласил оценить свою библиотеку. Какое интеллигентное и невинное начало, думал я, и как ужасно жестоко и грубо все это закончилось.

Погодите-ка минутку…

Я выпрямился в кресле и, моргая, пялился на экран, где некий мерзавец восточного типа с бешеными глазами заехал локтем в лицо женщине и разбил его в кровь. Но я смотрел и не видел. Потому как в воображении предстала совсем иная картина: вот Гордон Ондердонк здоровается со мной у входа в свою квартиру, снимает цепочку и распахивает дверь, впуская меня. А затем в памяти, сменяя друг друга, промелькнули образы и картины под сумбурный аккомпанемент отголосков и обрывков разных бесед и фраз.

На протяжении нескольких минут мысль работала с фантастической скоростью и отчетливостью, словно некто, приготовив чашку крепчайшего кофе-эспрессо, набрал затем жидкость в шприц и ввел мне прямо в вену. И все события последних нескольких дней вдруг сложились в стройную картину. А на экране тем временем шустрый молодой человек проделывал невероятные прыжки и поразительные пируэты, брыкался, лягался, размахивал руками и косил, словно колосья, ряды своих бесчисленных врагов.

Затем я снова задремал, а потом опять проснулся, выпрямился в кресле и протер глаза. И вспомнил все только что сделанные мной умозаключения. Как ни странно, но они не показались мне абсурдными, и я еще раз подивился тому, каким волшебным образом все наконец сошлось.

Уже в проходе, на пути к выходу, я вдруг подумал: а что, если только что найденное решение мне просто приснилось? Ну и что с того?.. Какая в конечном счете разница? Как ни крути, а все выстраивается. И потому мне предстоит чертова уйма дел.