Текст книги "Вор с палитрой Мондриана"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Ну и разумеется, он не поверил мне на слово. Подвел меня к консьержу, а сам остался рядом – на тот случай, если вдруг у меня возникнут разногласия с этим почтенным джентльменом. Консьерж связался по домофону с Ондердонком, убедился, что меня действительно ждут, и передал на попечение лифтеру, который и вознес меня на пятьдесят ярдов ближе к небесам. В лифте и вправду оказалась телекамера, и я старался не смотреть в нее и одновременно делал вид, что вовсе не избегаю смотреть в нее, и старался выглядеть как можно естественней и беззаботнее, словно девица, вышедшая первый день работать официанткой без лифчика. Лифт был отделан палисандровым деревом и плюшем, разными начищенными медными штучками, а под ногами расстилался ковер цвета бургундского. Немало семей в Нью-Йорке жили в куда менее комфортабельных помещениях, и все равно, выйдя из него, я испытал облегчение.

Что сделал на шестнадцатом этаже, где лифтер указал на нужную дверь и ждал, пока мне ее не откроют. Приоткрылась она всего на пару дюймов – мешала цепочка, – но и этого оказалось достаточно. Ондердонк увидел меня и улыбнулся.

– А, мистер Роденбарр, – сказал он и зазвенел цепочкой, – рад вас видеть. – А потом сказал: – Спасибо, Эдуардо. – И только тогда двери лифта закрылись, и клетка поползла вниз. – Что-то я сегодня совсем неуклюжий, – заметил Ондердонк. – Ага, наконец-то! – И он снял цепочку и распахнул дверь. – Прошу вас, мистер Роденбарр, входите. Сюда, пожалуйста… Что, на улице так же хорошо, как и днем? И скажите мне, что будете пить. А может, кофе? Я как раз сварил целый кофейник.

– Кофе с удовольствием.

– Сливки, сахар?

– Черный, без сахара.

– Похвально.

Это был мужчина лет под шестьдесят с серо-стальными волосами, аккуратно разделенными на пробор сбоку, и красным обветренным лицом. Скорее невысок ростом и хрупок, но военная выправка, видимо, была призвана компенсировать этот недостаток. Возможно, он некогда действительно служил в армии, поскольку не походил, на мой взгляд, на человека, служившего привратником или эквадорским адмиралом.

Мы пили кофе в гостиной за маленьким столиком с мраморной столешницей. Ковер абиссинский, мебель в стиле Людовика Пятнадцатого. Несколько полотен, все XX века и все абстрактные, в простых алюминиевых рамках, являли собой приятный контраст старинной мебели. Одна из них, с голубыми и бежевыми амебообразными загогулинами на кремовом фоне, принадлежала, по всей видимости, кисти Ганса Арпа, а полотно, висевшее над камином, несомненно было работы Мондриана. Нельзя сказать, чтоб я так уж замечательно разбирался в живописи, я далеко не всегда могу отличить Рембрандта от Хальса или Пикассо от Брака, но Мондриан есть Мондриан. Черная решетка на белом поле, пара квадратиков ярких чистых цветов – да, у этого парня был свой стиль.

По обе стороны от камина, от пола до потолка, тянулись полки – именно их наличием и объяснялось мое присутствие здесь. Пару дней назад Гордон Кайл Ондердонк, прогуливаясь по улице, случайно забрел в «Барнегат букс», как забредали и многие другие люди, купить, к примеру, «Барабаны на нашей улице» или же продать «Lepidopterae». Он небрежно полистал пару книг, задал пару-тройку вопросов, вполне уместных в подобных случаях, купил роман Луи Очинклосса и уже на выходе вдруг остановился и спросил, а не провожу ли я оценку частных библиотек.

– Нет, я не собираюсь продавать свои книги, – сказал он. – По крайней мере, пока, хотя и подумываю перебраться в Вест-Кост. И если решусь, то, видно, придется избавляться от книг. Это проще, чем везти морем. Но у меня имеется несколько очень старинных книг, библиотека собиралась долгие годы, и знаете, как-то не хотелось бы попасть впросак, если уж встанет вопрос о продаже. А если даже нет… Все равно, не мешало бы знать, стоит моя библиотека несколько сотен или тысяч, как вам кажется?

Я не так часто провожу оценки, но всегда получаю удовольствие от этого занятия. Нет, платят при этом не так много, но порой шанс оценить библиотеку плавно переходит в возможность ее приобрести. «Ну, если она стоит тысячу долларов, – говорит, к примеру, клиент, – сколько вы готовы за нее заплатить?» – «Нет, тысячу долларов я за нее не дам» – отвечаю я. «Я могу и скостить, так скажите, за сколько берете?» Ну а затем начинается упоительнейший и занимательнейший процесс торга.

Следующие часа полтора я провел с блокнотом и ручкой, записывая цифры и суммируя их. Я просмотрел все книги на открытых полках из орехового дерева, тянувшиеся по обе стороны от камина, затем перешел в соседнюю комнату, очевидно служившую кабинетом, где книгами были уставлены застекленные полки красного дерева.

Библиотека у него оказалась довольно интересная. Нет, Ондердонк не придерживался какого-либо определенного направления или тематики, просто книги накапливались на протяжении долгих лет и время от времени некоторые из них выбрасывались за ненадобностью. Были здесь дорогие собрания сочинений в кожаных переплетах – Готорн, Дефо, неизбежный Диккенс. Было, наверное, с дюжину томов издания «Лимитид Эдишнс Клаб», тоже довольно дорогих, а также несколько десятков книг из серии «Наше наследие», которые стоили не так дорого – по восемь-десять долларов за штуку, зато всегда пользовались спросом. Имелись у него и первоиздания любимых авторов – Ивлин Во, Дж. Маркванд, Джон О'Хара, Уоллес Стивенс, несколько Фолкнеров, несколько Хемингуэев, несколько ранних произведений Шервуда Андерсона. Были книги по истории, в том числе замечательное собрание сочинений Гизо «Франция» и «История войны в Персидском заливе» Омана в семи томах. Почти никаких книг по науке. Никаких там «Lepidopterae».

Однако он, фигурально выражаясь, сам себя обокрал. Подобно многим непрофессиональным коллекционерам, поснимал с большинства книг суперобложки, тем самым бессознательно изрядно обесценив их. Существует, к примеру, целый ряд первоизданий, которые идут по сто долларов в супере, а без него больше чем по десять-пятнадцать баксов за них не выручить. Ондердонк страшно удивился, узнав об этом. Большинство людей удивляется.

Я сидел и подсчитывал общую сумму, а он тем временем отправился на кухню за новой порцией кофе и на этот раз подал к нему бутылку «Айриш мист».

– Люблю добавить в кофе капельку, – сказал он. – Хотите?

Звучало это очень соблазнительно, но кто мы будем, если откажемся от своих принципов? И продолжил пить черный кофе и складывать цифры. Конечная немного превышала пять тысяч четыреста долларов, и я сообщил ему об этом.

– Я, наверное, немного поосторожничал, – добавил я. – Работал слишком поспешно, в справочники и ценники не заглядывал и склонен был немного преуменьшать стоимость. Вы свободно можете округлить эту сумму до шести тысяч долларов.

– И что же означает эта сумма?

– Это розничная цена. Их рыночная стоимость.

– И если вы купите у меня эти книги, в том случае, разумеется, если данный материал представляет для вас какой-либо интерес…

– Представляет, – сказал я. – Имея в виду такого рода материал, я готов работать за пятьдесят процентов.

– Так вы готовы заплатить мне три тысячи долларов?

Я покачал головой.

– Не совсем. Я танцую от первой цифры, которую вам назвал, – объяснил я. – Готов заплатить вам две тысячи семьсот долларов. Ну и разумеется, вывоз книг за мой счет.

– Понимаю, – закинув ногу на ногу, он не спеша потягивал кофе. На нем были прекрасно скроенные серые фланелевые брюки, уютный домашний жакет с кожаными пуговицами и мягкие туфли, пошитые, как мне показалось, на заказ из акульей кожи. Очень элегантные и выгодно подчеркивающие изящество маленькой ступни. – Нет, пока я продавать не собираюсь, – сказал он. – Но если придется переезжать, а такая вероятность существует, то непременно буду иметь вас в виду.

– Книги повышаются и понижаются в цене, – заметил я. – Через несколько месяцев или год цена вашей библиотеки может подскочить. Но может и опуститься.

– Понимаю. Но если и решусь когда-либо избавиться от нее, то буду в первую очередь думать об удобствах, а не о цене. Мне будет куда проще и удобнее принять ваше предложение, чем рыскать по другим лавкам.

Через его плечо я глядел на Мондриана над камином. Интересно, сколько он может стоить? Наверняка раз в десять-двадцать, а то и больше рыночной стоимости всей его библиотеки. А уж квартира его точно раза в три-четыре дороже, чем Мондриан. Так что на какую-то тысячу долларов больше или меньше за старые книги – этот вопрос его не слишком волновал.

– Хочу поблагодарить вас, – сказал он и поднялся. – Вы вроде бы называли стоимость ваших услуг? Двести долларов, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно.

Он достал бумажник и на секунду замешкался.

– Надеюсь, вы ничего не имеете против наличных?

– Никогда не имел ничего против наличных.

– Некоторые люди предпочитают не иметь при себе наличных. Что ж, их можно понять, такие уж нынче настали опасные времена. – Он отделил четыре купюры по пятьдесят долларов и протянул мне.

Я достал свой бумажник и уложил их туда.

– Нельзя ли от вас позвонить?

– Конечно, – ответил он и проводил меня до дверей кабинета.

Я набрал номер, который уже набирал немного раньше, и снова в трубке прозвучало с дюжину гудков, но где-то на четвертом я начал говорить, делая вид, что на том конце сняли трубку. Не знаю, возможно, Ондердонк вообще находился вне пределов слышимости, но если уж делать что-то, так делать как следует. И к чему навлекать на себя излишние подозрения, прижимая к уху гудящую трубку, к которой так долго никто не подходит.

Увлекшись этим спектаклем, я заставил телефон прозвонить, наверное, куда больше дюжины раз, но разве это имело значение? Главное, что никто так и не ответил, и я повесил трубку и вернулся в гостиную.

– Что ж, спасибо за приглашение, – сказал я ему и уложил блокнот в атташе-кейс. – Если вдруг придет в голову мысль застраховать эти книги вдобавок к остальному имуществу, всегда могу выдать вам справку. И вполне могу вписать большую или меньшую сумму, это уж как вы пожелаете.

– Буду иметь в виду.

– И обязательно дайте мне знать, если вдруг решите избавиться от книг.

– Обязательно.

Он подошел к двери, отпер ее и вышел вместе со мной в холл. Лампочка на табло показывала, что лифт находился на первом этаже. Я протянул руку и притворился, что жму на кнопку вызова, но это был еще один спектакль.

– Как-то неудобно вас задерживать, – сказал я Ондердонку.

– Пустяки, – ответил он. – О, погодите… Вроде бы телефон у меня? Да, кажется, да. В таком случае, всего вам доброго, мистер Роденбарр.

Мы обменялись коротким рукопожатием, и он торопливо направился к себе. Дверь за ним захлопнулась. Я досчитал до десяти, затем стрелой метнулся через холл, распахнул дверь и сбежал четырьмя этажами ниже.

Глава 3

На площадке одиннадцатого этажа я остановился, перевести дух. Впрочем, много времени на это не потребовалось – видимо, пробежки в Центральном парке все же не прошли даром. Знай я, что бег трусцой может оказать такую помощь в работе, непременно занялся бы им раньше.

(Каким же образом, спросите вы, четыре лестничных пролета привели меня с шестнадцатого на одиннадцатый этаж? Просто в этом доме отсутствовал этаж тринадцатый. Но вы ведь и сами, наверное, о том догадались? Ну конечно, догадались!)

Дверь со стороны лестничной клетки была заперта. Еще одна мера предосторожности: жильцы (а равно и любые другие люди) могли в случае пожара или поломки лифта спуститься вниз и выйти только на первом этаже, в вестибюле. Выйти на другом этаже они не могли.

Что ж, теоретически задумано это было неплохо, но на практике гибкой стальной полоски шириной в дюйм оказалось достаточно, чтобы снять проблему в считаные секунды, и вот я уже открывал эту дверь, предварительно убедившись, что на горизонте (по крайней мере, в холле) ни души.

Я подошел к двери в квартиру II-Би. Полоски света под ней видно не было, а прижавшись ухом, я не услыхал за нею ни звука, даже шума прибоя слышно не было. Я и не рассчитывал что-либо услышать, поскольку уже раз двадцать звонил по телефону в II-Би, но взломщик – профессия рискованная и подвергать себя излишнему риску все же не стоит. Имелся здесь и звонок – плоская перламутровая кнопочка на дверном косяке – и я надавил ее и слушал, как надрывается внутри звонок. Имелся и дверной молоток – изделие в стиле ар-нуво в виде свернувшейся клубком кобры, но мне не хотелось поднимать в холле шума. И вообще не хотелось слишком долго торчать в этом самом холле, а потому пришлось, как говорится, перейти прямо к делу.

Сперва система сигнализации. Вы скажете, что в таком доме, как «Шарлемань», она вроде бы ни к чему, но тогда, должно быть, вам не доводилось бывать в доме, битком набитом предметами искусства и коллекциями марок, не говоря уже о персонах вроде короля Фарука. Но если уж взломщики не хотят лишний раз рисковать, так уж их жертвы – тем более.

О том, подключена ли дверь к системе сигнализации, всегда можно судить по наличию в ней примерно на высоте плеча специальной замочной скважины и вставленного в нее никелированного цилиндра 5/8 дюйма в диаметре. Но там, где запирается, там же и отпирается, и именно этим я и занялся. На колечке у меня имелся маленький самодельный ключик, подходивший к большинству замков подобного типа, и стоило малость повертеть и покрутить этим ключиком и привести в действие один хитрый механизм… Впрочем, неужели вам интересны всякие там технические подробности? Думаю, нет.

Я повернул ключик в замке, от души надеясь, что тем дело и ограничится. Эти сигнализации вообще довольно сложные и коварные устройства, и несть числа разным предохранительным штукам, которые тут предусмотрены. К примеру, некоторые отключаются, если перекрыть доступ тока в проводку. Другие начинают капризничать, если повернешь ключик каким-то не таким образом. Этот вроде бы довольно послушен, но кто его знает, может, где-то внизу или в каком-то охранном агентстве уже завывает в этот момент неслышная здесь сирена.

Ах, да ладно, будь что будет! Второй замок, тот, что, собственно, и удерживал дверь запертой, принадлежал к системе «Пуляр». Если верить рекламным объявлениям этой фирмы, ни один из подобных замков еще не удалось вскрыть взломщику. Я готов прийти к ним в контору и оспорить это утверждение. Но какой, однако, в том толк?.. Да, признаю, сам механизм, безусловно, хорош и ключ достаточно сложный, и подделать его нелегко, но лично я всегда испытывал куда большие затруднения, работая с простым нормальным «Рэбсоном». Короче, то ли я в конце концов одолел этот «Пуляр», то ли просто стал страшно худеньким и длинным и просочился в замочную скважину, не знаю, не скажу. Но факт тот, что минуты через три я уже был в квартире.

Я затворил дверь и осветил ее карманным фонариком. Если, вскрывая дверь, я совершил какую-либо роковую ошибку и нарушил систему сигнализации и если она, эта система, принадлежит к разряду тех, что посылают сигнал тревоги в какое-либо охранное агентство, тогда у меня есть время убраться отсюда до их приезда. Итак, я осмотрел цилиндр, проверил, не подключен ли он к системе сигнализации, и, заметив, что он весь скособочен, нахмурился. Так и стоял, хмурясь и почесывая в затылке, а потом вдруг начал хихикать.

Потому как никакой системой сигнализации тут и не пахло! А всего-то и был что никелированный цилиндр, не подсоединенный ни к чему, просто прикрепленный к двери в качестве талисмана. Вы наверняка видели такие маленькие прямоугольные штучки, закрепленные изнутри на стеклах автомобилей и предупреждающие о том, что он оснащен противоугонной системой. Люди покупают их по доллару за штуку в надежде, что это отпугнет воров и угонщиков. Возможно, это и помогает. И на домах и заборах тоже порой вывешивают разные знаки, ну, к примеру, «Осторожно, злая собака!», хотя никакой собаки у них нет и в помине. Во всяком случае, завести и содержать такую табличку куда дешевле, чем взбесившуюся от злобы кавказскую овчарку, к тому же ее не надо выгуливать по два раза на дню.

И потом, к чему, спрашивается, устанавливать сигнализацию стоимостью в несколько тысяч долларов, когда можно просто прикрепить вот такой цилиндрик за пару баксов и иметь тот же самый результат? К чему вам система, которую вы в половине случаев просто забываете включить, а во второй половине – вовремя выключить, когда имитация подобной системы примерно столь же эффективна?..

И сердце мое преисполнилось восхищения и нежности к Джону Чарльзу Эпплингу. С таким человеком всегда приятно иметь дело.

Я был уверен, что он в данное время дома отсутствует, и имел на то веские основания. В данное время он находился в Гринбрайер, что в Уайт-Сульфур-Спрингс (вроде бы Западная Вирджиния?), где играл в гольф, грелся на солнышке и посещал заседания съезда «Друзей американской дикой индейки», группы борцов за сохранение дикой природы, вознамерившихся улучшить природные условия и создать более благоприятную среду обитания для вышеупомянутой птицы. И настолько тем самым увеличить ее поголовье, чтобы «друзья» по осени устремились в леса с ружьями и манками для этих самых диких индеек. И занялись бы там массовым убийством предмета их столь трепетного обожания. А для чего еще существуют на свете друзья, скажите на милость?

Я запер дверь на все замки, просто на всякий случай, достал из атташе-кейса резиновые перчатки, натянул их, а затем потратил еще несколько секунд на то, чтоб протереть места, к которым прикасался, занимаясь фальшивым сигнализационным цилиндром. Отпечатки остались и на внешней стороне двери, но я решил заняться ими уже на выходе. Затем мне понадобилось еще какое-то время, чтоб дать глазам освоиться с темнотой. И – признаюсь в самом сокровенном – насладиться ощущением.

Но что же это за ощущение, спросите вы? Как-то я читал об одной женщине, которая каждую свободную минуту проводила на Кони-Айленде, катаясь на американских горках. Очевидно, она получала какое-то особое наслаждение от столь необычного времяпрепровождения. Вот и я тоже получал своего рода наслаждение, забравшись в чужую квартиру. Утонченное, острое наслаждение, заставляющее кровь быстрее бежать в жилах, возбуждающее каждую клеточку существа. Я впервые испытал его, забравшись в соседский дом еще подростком, и все последующие за этим годы, все преступления и все наказания не то что не заглушили, но даже ни в малейшей степени не смогли притупить это чувство. Оно по-прежнему пьянило и возбуждало.

Я нисколько не хвастаюсь. У меня тоже есть своя профессиональная гордость, которая, впрочем, нисколько не распространяется на мотивы, движущие мной в моменты подобные этому. Я – прирожденный вор, Господь да простит мои прегрешения, и стремление красть впиталось в каждую клеточку тела. Возможно ли исправить такого человека? Ну, скажите, можно ли разучить рыбу плавать, а птицу летать?

Ко времени, когда глаза мои привыкли к темноте, возбуждение, вызванное незаконным вторжением в чужую квартиру, несколько улеглось и сменилось новым, менее острым чувством глубочайшего удовлетворения. И я совершил быстрый ознакомительный обход квартиры с фонариком в руке. Даже если Эпплинг с супругой уединились где-то в глуши вместе с индейками, опасность все равно существует. А может, где-то в одной из комнат приютился родственник, или друг, или же слуга, который сейчас или мирно спит, или в страхе затаился, или уже набирает втихаря номер местного полицейского участка. Я быстро заходил в каждую комнату и тут же выходил и не обнаружил в них никаких признаков жизни, кроме разве что растений в горшках, затем вернулся в гостиную и включил верхний свет.

Выбор был огромен. Дверной молоток в виде кобры был первым, но не единственным предметом искусства в стиле ар-нуво, и в гостиной, насколько я успел заметить, находилось столько ламп от Тиффани, что включить их все одновременно означало бы обесточить весь район. Большие лампы, маленькие лампы, лампы настольные, напольные… К чему, скажите, нужно столько света? Но мания коллекционировать самые различные предметы по изначальному своему существу абсолютно иррациональна и не знает границ. В частности, у Эпплинга были тысячи и тысячи почтовых марок, но часто ли он писал и отправлял письма?

В наши дни лампы от Тиффани стоят целое состояние. Некоторые я узнал – вот эту, «лампу-стрекозу», и вот эту, «глицинию» – за сумму, вырученную от продажи этой парочки где-нибудь у «Паркс-Бернет» можно запросто приобрести очень славный загородный коттедж. Но вполне можно заработать также путешествие за казенный счет в «Даннемора», стоит только попробовать выбраться из «Шарлеманя» с двумя такими шедеврами из перегородчатого стекла. И я ограничился тем, что просто полюбовался ими, а заодно и всем вокруг – не квартира, а настоящий музей – и оставил их там, где стояли, рядом с бесчисленными безделушками и разными хорошенькими вещицами.

Эпплинги, похоже, имели привычку спать в разных спальнях, и в ее я обнаружил драгоценности – в совершенно очаровательной шкатулке из панциря черепахи, хранившейся в верхнем ящике туалетного столика. Шкатулка была заперта, а ключик лежал рядом, тут же, в ящике. Поди пойми некоторых людей… Я отпер шкатулку маленьким ключиком – мог бы открыть ее столь же быстро и успешно и без него, но к чему выпендриваться, если рядом никого, кто бы мог восторженно заахать и заохать? Нет, брать драгоценности я тоже не собирался, хотя выглядели они просто прелестно. Однако все же не устоял – пара рубиновых сережек была совершенно неотразима, восхитительно хороша, и они перекочевали в мой карман. Ну неужели она хватится какой-то несчастной пары рубиновых сережек при том, что черепаховая шкатулка битком набита драгоценностями?.. А даже если и хватится, то наверняка подумает, что засунула их куда-нибудь в другое место. Что это за вор такой, который берет только пару сережек, а все прочее оставляет?..

Осторожный вор. Хитрый и ловкий, чье присутствие в «Шарлемане» уже само по себе достижение, а потому он избегает брать вещи, исчезновение которых сразу бросится в глаза. Да, я взял рубиновые серьги – ведь в конечном счете ремесло мое не на все сто процентов свободно от риска, – но когда в ящике тумбочки у Дж. Ч. Эпплинга я обнаружил пачку пятидесяти– и стодолларовых банкнот, то брать их не стал.

Следует сознаться, решение стоило мне немалой внутренней борьбы. Нет, назвать это состоянием было никак нельзя – там хранилось где-то около двух тысяч восьмисот долларов, однако деньги есть деньги, а уж перед наличными вообще устоять очень трудно. Когда крадешь вещи, их потом надо пристраивать, а наличные можно спокойно держать под рукой и тратить когда заблагорассудится в полное свое удовольствие.

Но он может заметить, что деньги пропали, вот в чем штука. Наверняка это первое, что он проверяет, вернувшись домой, – целы ли деньги, и если не окажется, сразу смекнет, что не сунул их куда-то в другое место, что они не могли уйти из его квартиры сами по себе, своим ходом.

Я подумал, что пару банкнот прихватить все же не мешало бы. Совсем немного, вряд ли они хватятся этих денег, но как знать?.. Да и вообще, как знать, что в данном случае много, а что мало? Когда имеешь дело с наличными, такого понятия вообще как бы не существует, но можно нарваться на неприятности. Пусть себе лежат, где лежат.

И я оставил эту золотоносную жилу в покое.

В спальне у него, помимо всего прочего, находился книжный шкаф. Нет, ничего похожего на библиотеку Ондердонка тут не наблюдалось. Какие-то справочники, набор филателистических каталогов, несколько книг по оружию, а также целая куча репринтных изданий романов Зена Грея. В общем, полная ерунда, самый подходящий товар для столика с дешевыми книжками в «Барнегат букс» – по сорок центов за штуку, по три на доллар.

В кабинете, в узком застекленном шкафу, хранились два дробовика и охотничья винтовка, резные ложа – настоящие произведения искусства, стволы грозно отливают металлическим блеском. Наверняка предназначены для отстрела диких индеек, но из таких можно запросто прихлопнуть и взломщика, и мне было неприятно на них смотреть.

Над письменным столом красовалась гравюра в старинной рамке с изображением дикой американской индейки. То же создание, но только уже настоящее, в виде чучела на подставке и с тоскливо устремленным вдаль взглядом стеклянных глазок, венчало собой шкаф. Видимо, подстрелил его наш общий друг, Дж. Ч. Сперва, наверное, приманил с помощью этих странных на вид деревянных приманок в виде тех же индеек, тоже выставленных здесь, а потом спустил курок, и вот теперь птица обрела бессмертие в руках умелого таксидермиста. Ах, да ладно! Имеет ли право человек, забравшийся в чужую квартиру, бросить в ее хозяина камень? Или возвести клевету, или сотворить еще что-либо в том же роде?

В любом случае все эти индейки, ружья и книги не представляли для меня ни малейшего интереса… У края просторного письменного стола, возле стенки, той самой, на которой висела гравюра с портретом индейки, стояли, выстроившись в ряд, с дюжину темно-зеленых томов чуть более фута в высоту каждый и дюймов двух в толщину. Специальные альбомы для марок фирмы «Скотт», и именно они интересовали меня как взломщика. Британская Азия, Британская Африка, Британская Европа, Британская Америка, Британская Океания, Франция и французские колонии, Германия и германские колонии, Бенилюкс, Южная и Центральная Америка, Скандинавия. И в отдельном альбоме, не похожем на соседей, марки США.

Я просматривал один альбом за другим. Эпплинг не имел привычки прикреплять свои марки к странице с помощью липкой бумаги, он предпочитал хранить их в пластиковых кармашках, специально предназначенных для этой цели. (Приклеивать к марке, стоящей целое состояние, полоску бумаги – настоящее преступление, это означает обесценить ее, как книги, когда их лишают суперобложки.) Я, разумеется, мог вытащить их из пластиковых кармашков и уже подумывал об этом, но оказалось, что куда быстрее, проще и сподручнее вырывать их из альбомов целыми листами, чем я и не преминул заняться.

О марках я знаю не так уж много. Многого совершенно не знаю, однако вполне способен, быстро перелистав альбом, сообразить, что надо брать, а что – оставить. Так, например, альбом Бенилюкса, куда входили марки Бельгии, Нидерландов и Люксембурга, а также бельгийские и голландские колонии, я облегчил на несколько серий негашеных марок (все в полном комплекте, все дорогие, все пользуются спросом у филателистов), а также прихватил большую часть «классики» XIX века. Более специальный материал, так сказать, на любителя, брать не стал – в том числе марки для отправки посылок и бандеролей. В альбоме Британской империи сосредоточился исключительно на сериях с портретами королевы Виктории, Эдуарда VII и Георга V. Из альбома с марками Латинской Америки вырвал всего лишь несколько страниц – этот материал был мне плохо знаком.

Ко времени, когда я закончил, мой атташе-кейс был битком набит страницами, вырванными из альбомов, сами же альбомы благополучно вернулись на место в том же порядке, причем толщина их, на первый взгляд, осталась прежней. В среднем я брал примерно одну страницу из двадцати, если не меньше, зато те, которые взял, того стоили. Нет, я совершенно уверен, что пропустил старинные раритеты, уверен, что вместе с ценными марками набрал кучу всякой ерунды (перепутал, что называется, добро со злом), но ведь в жизни такое случается на каждом шагу. И все равно в целом я чувствовал, что отборочная работа проделана не зря.

Я понятия не имел, сколько они могут стоить. На одной из страниц в американском альбоме была марка номиналом в двадцать четыре цента для авиаконвертов с изображением, перевернутым вверх ногами, в две краски, с нарисованным на ней самолетиком (именно он был перевернут), и я забыл цену, которую давали за нее на одном из последних аукционов, но точно помню, цифра была пятизначная. С другой стороны, аппетиты следовало поумерить, потому как такого рода добро можно продать только своим, особо доверенным людям, прекрасно понимающим, что они имеют дело с краденым и, соответственно, тут же начинающим бешено торговаться. В отличие от марок большая часть другого краденого товара вполне анонимна, а потому процент в пользу покупателя тут будет гораздо выше.

Итак, сколько же у меня в кейсе? Сто тысяч?.. А что, очень даже возможно. И что я с этого буду иметь? Тридцать, тридцать пять тысяч?..

Да, что-то в этих пределах. Но это не более чем догадка, и кто может гарантировать, что меня не занесло на многие мили в ту или другую сторону? Ладно, через двадцать четыре часа я буду знать гораздо больше. К этому времени все марки будут сняты со своих страниц, вынуты из своих уютных гнездышек, рассортированы по сериям и разложены по продолговатым конвертам с таким прозрачным окошечком. А что касается цен, то они будут проверены по прошлогоднему каталогу «Скотта», самому свежему его изданию, которое имелось у меня в лавке. (Я, разумеется, мог бы купить и совершенно новое издание, но не вижу в том особого смысла. Это может вызвать подозрения.) А затем страницы из альбомов Эпплинга вместе с их пластиковыми кармашками отправятся прямиком в мой маленький домашний крематорий, куда, кстати, отправится вслед за ними и любая марка, на которой будут обнаружены пометки, позволяющие идентифицировать ее владельца. И ровно через сутки единственным связующим звеном между мной и коллекцией Джона Чарльза Эпплинга станет коробка с марками в длинных конвертах с окошечками – все до одной совершенно нейтральные, все совершенно анонимные, все будто бы и ничьи. А затем, через определенный промежуток времени, но уж никак не раньше чем через неделю, у марок появится новый владелец, а у меня вместо марок – денежки.

И возможно, пройдут долгие месяцы, прежде чем Эпплинг заметит, что они исчезли. Хотя вполне вероятно, что он обнаружит их отсутствие, выдернув наугад любой из альбомов и бегло пролистав его, но это совершенно не обязательно. Ведь оставил я раз в двадцать больше, чем взял, в смысле объема и, так сказать, общего количества, а не цены, и он может открыть альбом на вполне определенной странице, добавить туда новую марку и даже не заметить, что в нем не хватает страниц.

Впрочем, не столь важно. Уж он наверняка не хватится их прямо с порога, едва успев войти в дом, а когда хватится, не сумеет определить в какой именно день и час произошла кража, – ведь она вполне могла случиться и до его отъезда в Гринбрайер. И страховая компания выплатит ему деньги, а может, и не выплатит, и он останется внакладе, или же в выигрыше, или, возможно, по нулям, но какое это имеет значение? Есть ли кому до этого дело? Уж во всяком случае, не мне. Просто несколько кусочков цветной бумаги сменят владельца, то же относится и к листкам зеленой бумаги, и никто на этом белом свете не лишится последнего куска в результате этой моей операции.