Текст книги "Вор с палитрой Мондриана"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Я старался действовать тихо как мышка. Ведь там, в квартире, спали люди, и мне вовсе не хотелось их будить. Там, в квартире, предстояло еще столько дел…

В конце концов все они были переделаны и я, двигаясь все так же осторожно и бесшумно, выбрался из квартиры на пятом этаже, запер за собой дверь и, выйдя на лестницу, снова отправился на шестнадцатый.

Знаете, это было худшее, с чем пришлось столкнуться за целый день. Подниматься вверх по ступеням всегда тяжело, но подняться сразу на десять этажей (слава богу, здесь тоже не было тринадцатого) жутко, просто невыносимо трудно. Ежегодно нью-йоркский клуб бегунов проводит соревнования: участники должны пешком подняться на восемьдесят шестой этаж высотного здания под названием Эмпайр-стейт-билдинг, и всякий раз там побеждает какой-то худосочный пижон на тонких ножках. Ну и пусть себе, туда ему и дорога. С меня лично достаточно и десяти этажей.

Я снова вошел в квартиру Ондердонка, закрыл дверь, запер ее и с трудом перевел дух.

Глава 23

– О, потрясающе, – сказал я. – Я смотрю, все в сборе.

И действительно, все они были в сборе. Рей Кирчман явился первым в сопровождении троицы молодых людей в синих костюмах и с цветущими физиономиями. Он переговорил с кем-то внизу, и вот теперь пара работяг в комбинезонах занималась тем, что расставляла в гостиной Ондердонка принесенные откуда-то раскладные стулья, немного потеснив тем самым уже находившиеся здесь кресла в стиле Людовика Пятнадцатого. Тут же, поблизости, ошивались трое полицейских в штатском – один топтался на площадке перед дверью, двое других поджидали внизу, в вестибюле, готовые тут же эскортировать приглашенных наверх, а сам Рей даже вышел на улицу – встречать включенных в список гостей.

Пока вокруг шла эта суета, я отлеживался в дальней комнате, в спальне, с книжкой и термосом кофе. Я читал «Историю полковника Джека» Дефо – следует отметить, что этот гений умудрился прожить семьдесят лет, не написав ни единой скучной строчки, – но сосредоточиться на повествовании удавалось с трудом. Однако мне необходимо было протянуть время, чтобы обеспечить себе эффектный выход.

Что, собственно, я и сделал, заявив с порога: «О, потрясающе! Я смотрю, все в сборе». И к удовольствию своему заметил, как все головы повернулись ко мне, а глаза так и ловили каждое мое движение, пока я пробирался через расставленные полукругом кресла и стулья и усаживался в кожаное кресло с подлокотниками, поставленное так, чтоб видеть всех присутствующих. И я оглядел это море лиц – ну, не море, пусть будет маленькое озеро, – и все они, в свою очередь, смотрели на меня – ну, пусть не все, но большинство. А некоторые отвернулись к камину, и через секунду я сделал то же самое.

И на то имелись веские причины. Поскольку на стене, прямо над камином, на том же самом месте, что и во время первого моего визита в «Шарлемань», висела «Композиция в цвете» Мондриана, сверкая своими замечательными цветами основного спектра и щетинясь острыми горизонтальными и вертикальными линиями.

– Производит впечатление, верно? – Я откинулся на спинку кресла и скрестил ноги, устраиваясь поудобнее. – И разумеется, именно по этой причине все мы здесь. Нас объединяет интерес к живописи Мондриана.

И я снова оглядел всех присутствующих, но уже каждого в отдельности, всматриваясь в лица. В самом удобном на вид кресле восседал, ясное дело, Рей Кирчман, не сводивший глаз с меня, а заодно – и со всех остальных. Одним глазом он наблюдал за мной, а другим – за всеми остальными. От этого косоглазие недолго нажить, но его это, кажется, не пугало.

Неподалеку от него, на двух складных стульях разместились рядышком моя сообщница по преступлению и ее партнерша по любовным играм. На Кэролайн был ее знаменитый зеленый блейзер и серые фланелевые слаксы, на Элисон – хлопковые брюки и полосатый батник из «Брукс энд бразерс» с закатанными рукавами. Они составляли очень милую парочку.

Вблизи от них сидели бок о бок на небольшом диванчике мистер и миссис Дж. Маклендон Барлоу. Мистер Барлоу был стройным, щегольски одетым пожилым джентльменом с аккуратно причесанными седыми волосами и военной выправкой. Обладая такой выправкой, он вполне мог бы устроиться и на одном из складных стульев, уступив мягкий диван какому-нибудь другому, менее спортивному человеку. Супруга вполне могла сойти за его дочь – среднего роста хрупкое создание с большими глазами и длинными темными волосами, зачесанными вверх и собранными на макушке в виде шиньона. Кажется, эта нашлепка называется именно так, шиньоном, и сдается мне, именно он это и был. Впрочем, не знаю. Не важно.

Позади и немного правее Барлоу расположился коренастый плотного телосложения мужчина с лицом, которое бы непременно написал Мондриан, если б был портретистом. Оно состояло сплошь из одних прямых углов. У него была квадратная челюсть и тяжелые веки, и еще он носил усы, которые начали седеть, а вот мелко вьющиеся волосы на голове были иссиня-черными и без единой сединки. Звали его Мордухай Дэнфорд. Мужчине, сидевшему по соседству, было на первый взгляд лет восемнадцать, не больше, но стоило приглядеться повнимательней, как сразу становилось ясно, что эту цифру можно смело умножить на два. Он был очень бледен, носил очки без оправы и темный костюм с узким черным шелковым галстуком. Звали этого человека Ллойд Льюис.

Справа, в нескольких футах от него, сидела Элспет Петросян, сложив ручки на коленях, а губки – в тонкую плотную линию и слегка склонив головку набок с выражением едва сдерживаемой ярости. Она была очень аккуратно одета в полинялые джинсы фирмы «Фейдид глории» и блузку в тон, и еще на ней были простенькие лодочки с каблуком ниже, чем носок. Несколько лет тому назад подобный наряд был писком моды, а рекламные агентства утверждали, что стоит вам одеться таким образом, и в мире удастся победить голод и бубонную чуму. Одетые так люди встречаются сейчас не часто, зато чумы и голода хоть отбавляй.

Позади и справа от Элспет на одном из складных стульев сидел молодой человек в темном костюме, выглядевшем так, словно надевали его только по воскресеньям, что было как нельзя более уместно, потому как сегодня как раз и было воскресенье. У него были влажные карие глаза и слегка раздвоенный подбородок, и звали его Эдуардо Мелендес.

Слева от Эдуардо находился еще один молодой человек, тоже в костюме, только на ногах у него, в отличие от оксфордских туфель, [38]38
  Оксфордские туфли – простые мужские полуботинки на шнурках.


[Закрыть]красовалась пара модных «Нью Баланс 730». Я видел верх одной туфли и подошву другой, поскольку сидел он на стуле с мягкой обивкой, положив правую ногу на один из складных стульев. Ну, разумеется, это был не кто иной, как Уолли Хемфилл, и я догадался, что повышенная чувствительность у него в колене перешла в боль.

В паре ярдов от Уолли расположилась Дениз Рафаэльсон. Рабочие брюки из грубой хлопковой ткани были заляпаны краской, клетчатая ковбойка порвалась на локте, но, на мой взгляд, она выглядела просто прелестно. То же, по всей видимости, думал и Уолли, и чувство это, похоже, было взаимным, судя по взглядам, которыми украдкой обменивались молодые люди. А почему бы, черт возьми, и нет?

Находились в гостиной и еще четверо мужчин. Один, с круглой физиономией и высоким лбом, напоминал банкира из маленького городка из телевизионной рекламы, с радостью готового ссудить вам денег на ремонт или перестройку дома с тем, чтобы затем имущество обанкротившегося должника перешло бы городской общине. Звали его Барнет Ривз. Второй, неряшливого вида бородач, являл собой тип просителя – из тех, кто приходит к банкиру просить ссуду для колледжа и, разумеется, получает отказ. Имя его было Ричард Джейкоби. Третьим был совершенно бескровный человечек в сером, под цвет лица, костюме. Казалось, у него нет ни губ, ни бровей, ни ресниц, и вот он-то как раз и походил на настоящего банкира, из разряда тех, кто распоряжается разного рода ипотечными кредитами и залогами в надежде, надо сказать вполне оправданной, лишить затем должника права выкупа заложенного им имущества. Звали его Орвилл Уайденер. И наконец, четвертым был офицер полиции и экипирован он был как и полагается – пистолетом в кобуре, дубинкой, наручниками, записной книжкой и прочими полицейскими причиндалами. Имя его было Фрэнсис Рокленд, и я знал, что на ступне у него недостает одного пальца, но вот какого именно… не скажу. Точно не помню, врать не хочу.

Итак, я смотрел на них, а все они – на меня, и Рей Кирчман, предназначение которого, как мне иногда казалось, сводилось исключительно к присутствию при разного рода развязках, сказал:

– Кончай тянуть резину, Берни.

И я перестал тянуть резину.

Я сказал:

– Другие на вашем месте, наверно, удивились бы, зачем это я собрал вас здесь. Кто угодно, только не вы. Потому как вы прекрасно понимаете, зачем я собрал вас здесь. И вот теперь, раз уж все вы здесь, я…

– Ближе к делу, – предложил Рей.

– Сейчас перейдем к делу, – согласился я. – А дело заключается в том, что некий человек по имени Пит Мондриан написал картину. А сорок лет спустя были убиты двое. Один человек, по имени Гордон Ондердонк, был убит в этой самой квартире, другой, по имени Эдвин Тернквист, – в книжной лавке в Виллидж. И волею случая то оказалась моя книжная лавка в Виллидж, и волею случая я вместе с Мондрианом оказался косвенно замешанным в этой истории. Я вышел из этой квартиры за несколько минут до гибели Ондердонка, и я вошел в свою лавку через несколько минут после того, как убили Тернквиста. А потому в этих двух убийствах полиция заподозрила именно меня.

– Возможно, у нее были на то веские основания, – заметила Элспет Петросян.

– У них были на то все мыслимые и немыслимые основания, – сказал я, – а у меня было лишь одно преимущество. Я твердо знал, что никого не убивал. Кроме того, я понимал, что меня подставили. Меня заманили в эту квартиру под предлогом, что ее владелец хочет оценить свою библиотеку. И вот я провел часа два, оценивая эту самую библиотеку и подсчитывая общую стоимость, и даже принял оплату за эту работу. И вышел из этой квартиры, оставив повсюду множество отпечатков пальцев, и ничего особенного в том не было. Ведь ничего криминального я не совершил. И мне было абсолютно безразлично, что я оставил отпечатки, ну, скажем, вот на этом кофейном столике и что назвал свое имя консьержу. Но теперь я со всей ясностью понимаю: меня пригласили сюда с единственной целью – получить неопровержимые доказательства моего пребывания здесь, чтобы затем обвинить меня в краже со взломом и убийстве. В похищении картины Мондриана и злодейском убийстве ее законного владельца.

Я перевел дух.

– И все, казалось бы, было совершенно ясно и очевидно, – продолжил я, – вот только концы с концами не сходились. Поскольку получалось, что подставил меня вовсе не убийца, а жертва, и это не имело смысла. К чему было Ондердонку являться ко мне в лавку и рассказывать небылицы о том, что ему якобы надо оценить библиотеку, и заполучить меня под этим предлогом к себе, чтоб я оставил здесь как можно больше отпечатков, и все это ради того, чтоб затем ему проломили голову?

– А может, убийца просто воспользовался случаем? – вставила Дениз. – Ну, как тот ловкий воришка, выкравший вчера днем картину из музея?

– Я думал об этом, – ответил я, – однако роль Ондердонка это нисколько не проясняет. Ну, посудите сами. Он заманивает меня к себе, но с какой, спрашивается, целью? Ведь не с целью же своего убийства, верно? Украсть картину? Да, последнее кажется вероятным. Допустим, он решил инсценировать кражу картины, чтобы затем получить за неё страховку. Почему бы в таком случае не придать достоверности и не оставить в квартире отпечатки пальцев в прошлом известного, но раскаявшегося взломщика, на след которого легко может выйти полиция?.. Что, кстати, тоже не имело особого смысла, потому как я всегда мог объяснить свое присутствие в этой квартире. Но это изрядно запутало бы расследование. К тому же люди порой совершают самые странные и глупые поступки, в особенности – любители, замыслившие совершить преступление. Итак, он вполне мог задаться подобной целью. А его сообщник мог, в свою очередь, перехитрить его, убить и взвалить ответственность за кражу и убийство на раскаявшегося взломщика.

– Раскаявшегося взломщика… – протянул Рей. – Один раз я бы еще это скушал, но ты упомянул это слово дважды, Берн. Надо же, раскаявшийся!..

Я оставил без внимания эту ремарку.

– И все равно, – продолжил я, – остается много неясного. Ну, к чему, скажите, было убийце связывать Ондердонка и запихивать его в гардероб? Почему бы просто не убить и не оставить там, где он упал? К чему было вырезать полотно Мондриана из рамки? Да, порой воры поступают так в музеях, когда каждая секунда у них на счету. Но у нашего убийцы времени было более чем достаточно. Он мог спокойно вынуть картину из подрамника, не повредив ее. А потом завернуть в оберточную бумагу и вынести.

– Вот вы сказали, что то, по всей вероятности, был любитель, – вмешался Мордухай Дэнфорд. – А любители частенько действуют вне всякой логики.

– Я сказал «совершают странные и глупые поступки», впрочем, это практически одно и то же. И однако, ну, сколько глупостей может совершить один человек? Стоит как следует задуматься над этим, и снова выявляется то же противоречие. Гордон Ондердонк потратил немало времени и сил, чтобы впутать меня в эту историю, и что же получил за свои старания? Смертельный удар по голове. И вот я подумал, что выпустил из виду какую-то очень важную деталь. Ну, знаете, как принято говорить: нельзя как следует рассмотреть картину, когда стоишь слишком близко к ней. Я же находился буквально в раме и потому не видел всей картины, но постепенно начал различать отдельные ее фрагменты, и вот наконец они сложились в единое целое. Человек, подставивший меня, и жертва убийцы – это два совершенно разных человека.

Кэролайн сказала:

– Погоди-ка, Берн. Выходит, тот парень, который заманил тебя в квартиру, и тот, кто пробил башку тому…

– Это разные люди.

– Но только не пытайся убедить меня, что там, в морге, лежит не Ондердонк, – вставил Рей Кирчман. – Мы провели официальное опознание с участием трех совершенно разных лиц, и все они в один голос подтвердили, что это он, Гордон Кайл Ондердонк. Больше и быть некому.

– Правильно. Но человек, заглянувший ко мне в лавку, и представившийся Ондердонком, и пригласивший меня сюда, и открывший дверь, и заплативший двести долларов за оценку книг, и затем выбивший из Ондердонка мозги, как только я вышел из квартиры, был совсем другим человеком.

– Так Ондердонк все время находился здесь? – этот вопрос задал Барнет Ривз, жизнерадостный банкир.

– Конечно, – ответил я, – в шкафу, со связанными крылышками и ножками, точно цыпленок, подготовленный к жарке, и с таким количеством хлоралгидрата в крови, что шума он мог произвести не больше, чем хорошо смазанная дверная петля. Его убрали, чтоб я случайно, на пути, допустим, в ванную, не наткнулся бы на настоящего хозяина квартиры. Убийца не хотел рисковать и не убивал Ондердонка до тех пор, пока не убедился целиком и полностью, что улики указывают на меня. Время тоже играло важную роль. Время убийства должно было совпасть со временем моего ухода. Судмедэксперты, разумеется, не в состоянии рассчитать все до минуты – подобная точность для них, к сожалению, пока что недостижима, – но он старался действовать с максимальной точностью.

– Однако же все это лишь ваши предположения, не так ли? – встрял Ллойд Льюис. Голосок у него был тоненький и робкий и вполне соответствовал бледному лицу и узкому галстуку. – Вы просто создали теорию, чтобы свести концы с концами, да? Или же у вас имеются какие-либо дополнительные факты?

– У меня имеется целых два вполне конкретных и важных факта, – ответил я. – Но боюсь, они мало что доказывают человеку постороннему и имеют значение лишь для меня. Факт номер один заключается в том, что я побывал в морге. И тело в ящике 328-Би-господи, как это я умудрился запомнить номер? – принадлежит вовсе не тому человеку, который одним чудесным, погожим днем заглянул ко мне в лавку. Факт номер два: человек, назвавший себя Гордоном Ондердонком, находится здесь, в этой комнате.

Сказать вам, что все присутствующие в гостиной одновременно тихо ахнули, – это не сказать ничего. А затем настала мертвая тишина.

Нарушил ее Орвилл Уайденер.

– У вас нет никаких доказательств, – сказал он. – Все это лишь слова.

– Что верно, то верно, и как раз об этом я и предупреждал. Что касается меня лично, то я уже почти с самого начала начал подозревать, что человек, пригласивший меня, вовсе не является Гордоном Ондердонком. Да, он впустил меня в эту квартиру… Нет, я не могу больше называть его Ондердонком, буду называть убийцей. Итак, прежде чем впустить меня в квартиру, убийца приоткрыл дверь на дюйм или два. И не снимал цепочки до тех пор, пока лифтер не убедился, что все в порядке, и не начал спускаться вниз. Он назвал меня по имени специально для лифтера и специально для лифтера возился с цепочкой до тех пор, пока лифт не тронулся вниз.

– Это правда, – сказал Эдуардо Мелендес. – Мистер Ондердонк, так он всегда выходил в холл встретить гостя. А на этот раз я его не видел. Но не придал значения.

– Я и сам тогда не придал значения, – сказал я. – Просто удивился, как это у такого осторожного человека, который держит дверь на цепочке, зная, что к нему должны прийти, после того, как ему позвонили снизу уведомить о приходе гостя, как это у такого человека мог оказаться на двери всего один довольно простенький замок системы «Сигал»? Мне следовало бы насторожиться снова, позже, когда убийца проводил меня к лифту, но дожидаться его не стал, а бросился в квартиру, где в это время якобы звонил телефон, хотя лично я никакого звонка не слышал… – Я предпочел не слишком распространяться на эту тему, поскольку в те минуты сам Господь Бог ответил на мои молитвы и позволил, воспользовавшись отсутствием мнимого Ондердонка шмыгнуть на лестницу вместо того, чтобы войти в лифт. Но вдаваться в такие подробности перед этой аудиторией было вовсе ни к чему.

– К тому же я проглядел еще один факт, – бодро продолжил я. – Вот ты, Рей, говоря об Ондердонке, называл его крупным мужчиной, эдаким здоровяком, уложить которого одним ударом по голове было равносильно тому, чтобы свалить быка. Но человек, назвавшийся Ондердонком, вовсе не походил на быка, я бы скорее назвал его мужчиной хрупкого, изящного телосложения. Это тоже следовало бы зафиксировать, но и этому я в то время не придал значения. К тому же, если вы помните, я впервые услышал имя Ондердонк только когда убийца зашел ко мне в лавку и представился. И я счел само собой разумеющимся, что он говорит правду, и должно было пройти немало времени, прежде чем я стал сомневаться.

Ричард Джейкоби огладил свою бороду.

– Послушайте, может, хватит держать нас в подвешенном состоянии? – заявил он. – Если один из нас убил этого Ондердонка, почему бы наконец не назвать преступника?

– Потому, что сперва следует ответить на куда более интересный вопрос.

– Какой же?

– Что заставило убийцу вырезать «Композицию в цвете» из рамки?

– А, ну да, конечно, картина! – воскликнул Мордухай Дэнфорд. – Давно пора прояснить ситуацию насчет этой самой картины. Особенно если учесть, что она неким чудесным образом восстановилась. И висит себе на стенке, как новенькая, совершенный образчик Мондриана в самом его расцвете. Разве скажешь, что ее когда-нибудь вырезали из рамы?

– Не скажешь, верно?

– Так объясните нам, – попросил Дэнфорд, – зачем это убийце понадобилось вырезать полотно?

– Чтобы всем стало ясно, что картину похитили.

– Что-то я вас не совсем понимаю…

Судя по выражению лиц большинства присутствующих, они тоже разделяли его недоумение.

– Убийца хотел не просто похитить картину, – сказал я. – Он хотел, чтобы весь мир узнал, что ее похитили. Ну, допустим, он просто снял бы ее со стены и унес. Кто бы тогда догадался, что картина исчезал? Ведь Ондердонк жил один. Очевидно, у него было составлено завещание, и все его имущество должно было к кому-то перейти, но…

– Его наследником является троюродный брат, проживающий в Калгари, Альберта, [39]39
  Альберта – провинция в Канаде.


[Закрыть]– вставил Орвилл Уайденер. – И теперь самое время прояснить и мою роль в этой истории. Я являюсь представителем компании, застраховавшей картину Ондердонка на триста пятьдесят тысяч долларов. Картина была похищена, а следовательно, мы должны возместить убытки. Но cui bono в подобных обстоятельствах, позвольте спросить? Уверен, вам известно значение этих слов.

– Еще бы! – воскликнула Кэролайн. – Куи Боно. Так звали первую жену Санни. А потом он женился на Шер. Правильно?

Уайденер и ухом не повел в ответ на эту ее ремарку, из чего я сделал вывод, что он – парень с характером.

– «В чью пользу», – сам перевел он с латыни. – Иными словами, кто от этого выиграет? Сумму страховки следовало выплатить Ондердонку, а в случае смерти она становилась частью его состояния. А все его состояние должно было перейти к родственнику, проживающему в Канаде… – Тут глаза его подозрительно сощурились, и он обернулся к Ричарду Джейкоби: – Или же этот его канадский родственник тоже присутствует здесь?

– Он в Канаде, – сказал Уолли Хемфилл, – потому как лично я говорил с ним по телефону в такой… час, когда… ж-ж… людей беспокоить неприлично ни в нашем, ни в канадском временном поясе. И он уполномочил меня представлять его интересы в этом деле.

– Надо же!.. – пробормотал Уайденер.

Тут настал мой черед.

– Троюродный брат Ондердонка никогда не покидал Калгари, – сказал я. – И картину похитили вовсе не ради страховки, сколь бы значительной ни была эта сумма. Картину похитили по той же причине, по какой совершили убийство ее владельца. Замести следы преступления.

– Какого преступления?

– О, это долгая история, – заметил я. – А потому, думаю, всем нам не мешало бы устроиться поудобнее и выпить по чашечке кофе. Так, кому с сахаром и сливками?.. Кому только с сахаром?.. Кому просто со сливками?.. А всем остальным черный, да? Прекрасно.

Не думаю, что им так уж хотелось кофе, просто мне нужна была передышка. Кэролайн с Элисон разнесли мерзопакостную бурду по комнате. Я отпил глоток, скроил гримасу и продолжил.

– Жил да был некогда, – начал я, – один человек по имени Хейг Петросян, и висела у него в столовой картина. Позднее ей дадут название «Композиция в цвете», но сам Петросян, очевидно, называл ее просто: «картина моего друга Пита», примерно такими словами. Впрочем, не важно, как он там ее называл. Суть в том, что сразу после его смерти картина исчезла. Возможно, она была похищена одним из членов семьи. Возможно, кто-то из слуг удрал, прихватив с собой эту картину и воображая, что…

– И очень может быть, что ее украл сын Хейга Петросяна Уильям, – вставила Элспет Петросян и метнула подозрительный взгляд вправо, а потом с тем же подозрением уставилась на меня.

– Очень может быть, – миролюбиво согласился я. – Сейчас уже не важно, кто взял эту картину. Важно, что затем она попала в руки человеку, который изобрел весьма хитроумный способ делать деньги. Он скупал картины, а затем раздавал их.

Кэролайн удивилась:

– И это называется делать деньги?

– Во всяком случае, именно так поступал наш господин. Приобретал полотно какого-нибудь известного художника, подлинное, а не подделку, и одалживал его раз или два на экспозиции. С тем, чтоб подтвердить законность приобретения данной картины и свои права на нее. Затем он нанял одного одаренного, если не сказать эксцентричного художника, и тот делал с картины копии. После чего владелец позволял уговорить себя пожертвовать картину в какой-нибудь музей, но вся штука в том, что место оригинала там занимала копия. И далее он придерживался той же тактики. Дарил ту же картину в другой музей на другом конце страны, потом снова делал копию, и снова картина переходила из рук в руки. Иногда он варьировал комбинацию и продавал одну из картин какому-нибудь коллекционеру, причем выбирал таких, которые не станут афишировать свои приобретения. В течение десяти лет он умудрился раз пять-шесть продать или передать в дар одну и ту же картину, но особое предпочтение, естественно, отдавал при этом абстракционистам типа Мондриана, а его чокнутый помощник изготовлял одно полотно за другим с незначительными вариациями, и это могло продолжаться бесконечно.

Чем больше денег вкладываете вы в дело, тем доходнее оно становится. Передавая в дар музею картину, оцененную в четверть миллиона долларов, вы экономите при этом около сотни тысяч на налогах. Попробуйте сделать подобное хотя бы пару раз – и вот вы уже с лихвой окупили приобретение оригинала, и это при том, что оригинал остается у вас. Но есть одна проблема.

– Какая же? – спросила Элспет.

– Опасение быть пойманным. Нашему убийце стало известно, что мистер Дэнфорд устраивает ретроспективную выставку работ Пита Мондриана, что само по себе еще не являлось поводом для беспокойства. В конце концов, его подделки выставлялись и прежде, и все сходило с рук. Но случилось так, что мистер Дэнфорд узнал, что в обращении находится куда больше полотен Мондриана, чем успел написать этот художник. Как это говорится о Рембрандте?.. Он написал двести портретов, из них триста находятся в Европе и еще пятьсот – в Америке.

– Мондриана на таком уровне и с таким размахом никогда не подделывали, – вставил Дэнфорд. – Просто в последнее время на эту тему начали распространяться разные огорчительные слухи. И я решил сочетать ретроспективный показ с тщательной экспертизой на подтверждение подлинности каждого Мондриана, представленного на эту выставку.

– И к концу этой экспертизы включили в черный список и дар мистера Льюиса.

– Верно, – сказал Дэнфорд, а мистер Льюис кивнул.

– Наш убийца узнал об этом, – продолжил я, – и очень испугался. Он знал, что Ондердонк тоже собирается выставить свою картину, и, сколько ни старался, отговорить его не смог. И в то же время не мог признаться Ондердонку, что продал ему подделку, а тот уже заподозрил что-то неладное. Такая, по всей видимости, сложилась ситуация. Ясно одно: Ондердонк должен был умереть, а картина – исчезнуть, и слух о том, что эта вещь похищена, необходимо было распространить как можно шире. И тут убийце пришло в голову использовать меня, сделать так, чтоб именно меня обвинили в похищении и убийстве, а самому остаться в стороне. Ситуация со мной устраивала его вне зависимости от того, признают меня виновным или нет… Если да – что ж, прекрасно. Если нет – тоже хорошо. В любом случае полиция не стала бы искать другого убийцу, имевшего мотивы расправиться с Ондердонком. Полиция решила бы, что виноват я, даже если бы не удалось доказать моей вины в суде. Тогда они просто закрыли бы дело.

– А мы выплатили бы родственнику, проживающему в Калгари, триста пятьдесят тысяч долларов за подделку, – вставил Орвилл Уайденер.

– На что убийце было глубоко наплевать. Главная его цель – это самосохранение и возможность спокойно продолжать свое дело.

Рей спросил:

– Кто это сделал?

– Гм?..

– Кто торговал поддельными картинами и убил Ондердонка? Кто это сделал?

– О, убийцей мог оказаться только один человек, – ответил я и обернулся к кушетке. – Это ведь вы, не так ли, мистер Барлоу?

Тут все собравшиеся еще раз тихо ахнули, а мистер Дж. Маклендон Барлоу, сидевший и без того очень прямо, еще больше выпрямился.

– Ну, разумеется, все это полная ерунда, – сказал он.

– Не сомневался, что вы станете отрицать.

– Пустая, безответственная болтовня и бред! Мы с вами до сегодняшнего дня никогда не встречались, мистер Роденбарр. И никакой картины Гордону Ондердонку я не продавал. Да, он был добрым моим другом, и я страшно скорблю по поводу его трагической кончины, но никакой картины я ему не продавал. Попробуйте доказать обратное!

– О, Господи!.. – вздохнул я.

– И никогда ни в какую книжную лавку я не заходил и не представлялся ни вам, ни кому бы то ни было еще Гордоном Ондердонком. Нет, я понимаю, как могло возникнуть это недоразумение. Я действительно передал в дар галерее Хьюлетта полотно Мондриана. И не собираюсь этого отрицать, потому что там, на стене, висит табличка, подтверждающая этот факт.

– К сожалению, – пробормотал я, – картина была похищена из музея.

– Совершенно очевидно, что именно вы организовали похищение. С тем, чтобы потом устроить весь этот фарс. Однако никакого отношения я к этому не имею и готов отчитаться за каждую минуту вчерашнего дня и представить доказательства, что сам в то время находился в совершенно другом месте. Более того, сей прискорбный инцидент крайне огорчил меня, потому что выставленное в Хьюлетт полотно несомненно являлось подлинным.

Я покачал головой.

– Боюсь, что нет, – сказал я.

– Минуточку, – вмешался Барнет Ривз, жизнерадостный банкир, и на лице его отразилось такое омерзение, словно на закуску ему подали дохлую крысу. – Я являюсь куратором галереи Хьюлетта, и я совершенно уверен, что наше полотно было подлинным.

Я кивнул в сторону камина.

– Вот оно, ваше полотно, – заметил я. – Ну, что скажете?

– Это Мондриан, но не из Хьюлетт.

– Нет, из Хьюлетт.

– Не валяйте дурака! Нашего Мондриана вырезал из рамы какой-то варвар, будь он трижды проклят! А это полотно целехонько. Возможно, это и подделка, но она никогда не висела у нас на стене, заявляю об этом со всей определенностью.

– Нет, висела, – сказал я. – И человек, выкравший ее из галереи, я бы предпочел не называть его имени, вовсе не являлся никаким варваром. У него и в мыслях не было кромсать картину ножом, вне зависимости от того, настоящая она или подделка. Он пришел в галерею Хьюлетта и принес с собой рамку с обрывками полотна на ней. Обрывками, которые являлись Мондрианом домашнего, так сказать, изготовления. И он же аккуратно вынул оригинал из рамы и спрятал полотно под одеждой, а фрагменты рамы засунул в брюки. И постарался убедить всех, что музейную картину самым варварским образом вырезали, в чем и преуспел.

– И эта картина над камином…

– Да, это и есть ваш Мондриан, мистер Ривз. В своей, собранной заново раме… А теперь, мистер Льюис, не будете ли вы столь любезны осмотреть ее самым тщательным образом?

Не успел я закончить этой фразы, как мистер Льюис уже подскочил к камину. Достал увеличительное стекло, пригляделся и почти тотчас же отшатнулся.

– Но она написана акриловыми красками! – воскликнул он с таким видом, словно на тарелке ему подали жареную мышь. – Мондриан никогда не пользовался акриловыми красками. Он писал только маслом.

– Ну, ясное дело, – заметил Ривз. – Я же сказал, это не наша картина.