Текст книги "Вор во ржи"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 9

Это был Рэй Киршман, в темно-синем костюме, при галстуке в красно-синюю полоску и, скорее всего, в чистом нижнем белье, которое, я надеялся, сидит на нем лучше, чем костюм. Он посмотрел на меня, покачал головой, посмотрел на Кэролайн, снова покачал головой, после чего подошел и облокотился на мой прилавок.

– Узнал, что тебя выпустили, – заговорил он. – Извини, что вообще пришлось тебя задержать. Но у меня не было выхода.

– Конечно, – ответил я. – Понимаю.

– Без обид, Берн?

– Без обид, Рэй.

– Рад слышать. Берн, должен сказать, ты уже несколько староват, чтобы шнырять по отелям. Это занятие для молодежи, а ты уже давно не мальчик. Ты уже на пороге солидного возраста.

– Если и на пороге, то не спешу через него переступать. А если мне не откроют, то взламывать замок я не стану.

– Впервые в жизни, – заметил Рэй. – Ты был в комнате той старушки прошлой ночью?

– Что тебя навело на эту мысль?

– Ничего, – коварно усмехнулся он.

– Ничего?

– Совершенно ничего, Берн. Ни инструментов взломщика, ни пачки бабла, ни коллекции монет, ни драгоценностей. Что там говорит наш друг-англичанин насчет собаки, которая не лает?

А действительно, что? Я обдумал эту фразу и предположил, что англичанин, который имеется в виду, – это Шерлок Холмс, а собака, которая имеется в виду, отнюдь не знаменитая собака Баскервилей (распространенная ошибка), а собака из рассказа «Серебряный», которая молчит как басенджи. Но в данный момент единственным англичанином, о котором я мог думать, был Редмонд О'Ханлон, а он, насколько я понимал, гораздо больше интересовался ягуарами, скорпионами и кусачими мухами, не говоря уж о нашей подруге рыбке-зубочистке. Какое ему дело до собак?

– Не знаю, Рэй, – признался я. – Что он говорит насчет собаки?

– Она кусается, Берн. Так же, как твоя история про номер, снятый для свиданий с девушкой. Такой человек, как ты, мог выбросить большие деньги за гостиничный номер по одной-единственной причине – чтобы совершить крупную кражу. Ты там собирался кое-что стырить.

– Допустим…

– Берн…

– Кэролайн, – сказал Рэй, – тебя разве не учили не перебивать?

– Меня очень старались научить, – ответила она, – но я плохо обучаюсь. Берн, вчера ночью он уже зачитывал тебе права? Следи за тем, что говоришь, потому что это может быть использовано против тебя. Он может поклясться в суде, что ты это сказал.

– Поклясться я могу в любом случае, – резонно заметил Рэй, – и неважно, что там скажет Берн. Человеку, который, давая свидетельские показания, не в состоянии истолковать дело в свою пользу, в полиции делать нечего. Но речь не о суде, Берн. Речь о том, как нам с тобой благополучно выбраться из этой истории. Ну так что, мне продолжать или пойти прогуляться?

– У меня есть выбор?

Он уставился на Кэролайн, а я допил последний глоток крем-соды.

– Продолжай, – решил я.

– Ты был в этом отеле, – констатировал Рэй. – И привели тебя туда не амурные дела. И ты был на шестом этаже, потому что именно там ты наткнулся на Алиготе.

– Алиготе?

– Уже запамятовал? Черная девушка, та самая, которая завопила, когда ты пытался проскользнуть через вестибюль.

– Айзис Готье.

– Я и говорю – Алиготе.

– Я встретил ее в коридоре, но мне показалось, что мы расстались вполне мирно.

– Скажем, ты произвел на нее впечатление, Берн. Она направилась прямиком к дежурному и сообщила, чтобы он кончал мазать гуталином свою шевелюру и быстренько набирал девять-один-один, потому что в здании находится подозрительный тип.

– Не понимаю, с чего она взяла, что я подозрительный, – возразил я. – Я-то ничего не подозревал.

– Конечно, ты был спокоен, как огурец в бочке с рассолом. Кстати, об огурцах. Ты этот будешь доедать?

Я отрицательно покачал головой. Он забрал его у меня с тарелки и схрумкал в два счета.

– Спасибо. Итак, Берн, ты услышал про эту дамочку Ландау и ее письма. Отправился взглянуть на них, но нарвался на труп.

– Хочешь сказать, что это не я ее убил?

– Разумеется, Берн. Ты не убийца. Ты – вор, причем один из лучших, но, когда речь идет о насилии, ты просто второй Махатма Ганди.

– Ты прав, – кивнул я.

– Итак, Ландау. Она мертва. Ты выходишь из номера и закрываешь за собой дверь на замок. Это твой стиль.

– Я аккуратен от природы, – согласился я, – но…

– Дай договорить. Ты проник внутрь, обнаружил мертвую женщину и вышел обратно. И тут наткнулся на живую.

– Айзис Готье.

– Да, эту черную, – кивнул он, – с французской фамилией. Она уходила. Почему бы тебе не войти вместе с ней в лифт и не смыться с места преступления? Таким образом, к тому моменту, как парни в синем появились в вестибюле гостиницы, ты мог бы уже оказаться дома, в своей постели.

– Рэй, не сомневаюсь, что ты знаешь ответ.

– Конечно, – кивнул он. – Собака.

– Какая собака?

– Которая молчит. Мы обыскали тебя, Берн. Обыскали с ног до головы и перевернули вверх дном твой номер на четвертом этаже. И знаешь, что мы обнаружили?

– Ну, носки, трусы, – предположил я, – и плюшевого медвежонка, если только один из Лучших Граждан Нью-Йорка не прибрал его к рукам.

– У тебя странное мнение о полиции, Берн. Никто не украл твоего плюшевого мишку, который, кстати сказать, не твой, а собственность отеля. Мы обнаружили, что у тебя ничего нет, даже твоих обычных отмычек.

– Ну и что?

– Где они?

– Можешь меня обыскать.

– Мы уже обыскивали, помнишь?

– Очень живо.

– Ты не оставил их дома, – продолжал Рэй, – иначе как бы ты вскрыл номер Ландау и, уходя, закрыл его за собой? А еще твои любимые карточки «Америкен Экспресс». Ты же без них из дому не выходишь. Но ты понимал, что рискуешь подвергнуться обыску, поэтому куда-то их выбросил.

– А если бы мы знали, где они, – подхватил я, – мы могли бы использовать их, чтобы проникнуть в Пентагон и выкрасть государственные тайны.

– Если бы знали, где они, – повторил он, – мы бы могли найти не только воровские инструменты. Мы могли бы заодно найти письма. Только не спрашивай, что за письма, Берн. Ты знаешь об этом из утренних газет, если не знал с самого начала. Письма того самого знаменитого писателя, о котором я слыхом не слыхивал и не пойму, что он за знаменитость? Это же не парень, который постоянно мелькает в ток-шоу. Откуда мне знать?

– А ты бы попробовал почитать его книги.

– Я уж лучше почитаю Уэмбо или Эда Макбейна. Эти парни знают, в чем смысл жизни, не то что какой-то псих, который пишет письма на лиловой бумаге. Эти письма пропали, Берн. Мы обыскали ее номер, как ты догадываешься. Все-таки это место преступления. Писем нет.

– И воровских инструментов.

– Об этом я и говорю.

– И никакой собаки, – добавил я. – Рэй, ты уже говорил, что я не убивал ее. Помнишь?

– Как вчера.

– Но ведь ее убили, да? Или она умерла от естественных причин?

– Кто-то дал ей по голове, – сообщил Рэй, – а потом воткнул нож в грудь, что, естественно, и стало причиной смерти. Убийца унес нож с собой. Я мог бы допустить, что он оставил его, а ты подобрал и спрятал там же, где инструменты и письма, но зачем ему оставлять нож, а тебе подбирать? Это не имеет смысла.

– Здесь вообще мало смысла. Мне казалось, ее застрелили.

– Почему тебе так показалось?

Потому что я чувствовал запах пороха.

– Не знаю, – осторожно ответил я. – Наверное, где-то услышал.

– Ты неправильно услышал. Но даже если ее застрелили, застрелил ее не ты, поскольку вчера ночью мы сделали тебе парафиновый тест и ты прошел его с блеском. – Он потянул себя за нижнюю губу. – Конечно, ты мог быть в перчатках. Помнишь, ты постоянно пользовался резиновыми перчатками с вырезанными ладонями для вентиляции? Еще один твой фирменный знак, вроде как запирать дверь конюшни, украв лошадь.

– Я знаю Берни, – подала голос Кэролайн, – и поверь мне на слово, Рэй, он не воровал лошадей.

– Те резиновые перчатки, – продолжал он, испепелив Кэролайн взглядом, – не помогли бы тебе пройти парафиновый тест, потому что на ладонях остались бы частицы пороха. Но сейчас ты пользуешься одноразовыми перчатками из пленки. – Тут у него на губах промелькнула улыбка. – Только сегодня ночью ты вообще не пользовался перчатками, Берн. Я прав?

– С чего ты взял?

– Ты оставил след.

Каким образом? Я отчетливо помню, как натянул перчатки прежде, чем накинуть цепочку, закрываясь в номере Антеи Ландау. И уже в перчатках вытер ручку двери и косяк, к которым мог прикоснуться. Перчатки оставались у меня на руках вплоть до того момента, как я покинул номер. Снял я их уже на пожарной лестнице, на целый этаж ниже места преступления.

– Ты не хочешь спросить, где именно, Берн?

– Хочу, но подозреваю, что ты и сам скажешь.

– На одном из конвертов.

– О-о, – протянул я и нахмурил брови. – На одном из каких конвертов?

– Да, – кивнул он. – Я так и знал.

– Что знал?

– Что ты даже не заметил, как их оставил. Два лиловых конверта, оба адресованы Антее Ландау. Кстати, что это за имя такое – Антея?

– Женское имя, – сообщила Кэролайн.

– Да, и Кэролайн – тоже, но что это доказывает? Это были те самые конверты, Берн, в которых пришли письма, и мы присыпали их все, чтобы снять отпечатки, впрочем, как и все остальное на месте преступления, и один был просто весь захватан пальцами. Кое-какие отпечатки смазаны, большая часть – ее собственные, но один оказался четким, как нарисованный. Догадываешься, кому он принадлежит?

– Что-то подсказывает, что мне.

– Ты не позаботился стереть его, – заявил Рэй, – потому что собирался унести с собой – вместе со всеми остальными. Полагаю, ты его обронил. Не переживай, Берн. Это связывает тебя с местом преступления, но я уже знаю, что ты там был, так что какая разница?

– Как скажешь.

– У тебя была пачка писем. Должно быть, они лежали в конверте или папке. Какой она была толщины? Дюйм или больше? Два дюйма? Алиготе не сказала, что ты что-то держал, стало быть, в руках у тебя ничего не было, зато рубашка была полной.

– Моя рубашка?

– Рискну предположить, что письма ты спрятал под рубашкой. Таким образом ты мог обмануть Алиготе, но опытный наблюдатель обратил бы на это внимание, поэтому тебе пришлось куда-то спрятать все свои вещи, прежде чем появиться в вестибюле, ведь ты уже знал, что в гостинице труп, и подозревал, что можешь быть замечен.

– Опытным наблюдателем.

– Или тем, кто случайно признает в тебе неукротимого вора, какой ты и есть.

– Неисправимого.

– Ты сам это сказал. Но ты не прятал вещи у себя в номере, Берн, и ты не выходил с ними из отеля, а значит…

– Ты ведь не поверишь, что у меня их вообще не было…

– Ни за что, Берн!

– … значит, я должен был спрятать их где-то в гостинице.

– Угу. Я бы предположил, что в другом номере, и, будь я молодым и горячим, стал бы обыскивать все номера, передвигать мебель и поднимать ковры.

– Но ты старше и умнее.

– Ты правильно меня понял, Берн. Зачем поднимать волну, если у нас с тобой есть шанс извлечь из этого кое-какую выгоду? Только скажи, куда ты их запрятал, и я пойду заберу, а там видно будет.

– Что видно будет?

– Как на них заработать. Разумеется, это дело непростое. Я слышал, никто не представляет, сколько могут стоить эти письма. И они мало что будут стоить, если не продать их публично. Можно украсть редкую книгу, или ценную монету, или картину – всегда найдется какой-нибудь чокнутый коллекционер, который отвалит тебе за нее сполна и спрячет туда, где ее никто не увидит. Но главные покупатели таких писем, как письма этого вашего Гулливера, – университетские библиотеки. А они не будут платить большие деньги за то, чем никогда не смогут похвастаться.

– Им нужна публичность.

– Как старику с молодой подружкой. Половина удовольствия – показать ее своим приятелям, тем более что это – почти все, на что он способен. Следовательно, при такой сделке ты вынужден отваливать большие бабки страховой компании.

– Но в таком случае…

– Только они не застрахованы. Ландау не оформила страховой полис на свои старые письма, а страховка «Сотбис» на них не распространяется, потому что они туда так и не поступили. Ландау не может их выкупить, потому что ее самой уже нет в живых, и, если не существует какого-то нового завещания, о котором никто не знает, ее собственность переходит Авторской гильдии в качестве вспомоществования тем, кто на него претендует, а я полагаю, что таких там в наши дни большинство.

– Да уж, таково наше общество, Рэй. Мы недостаточно ценим искусство.

– Да-да, нам всем должно быть стыдно. Но суть не в этом. Берн, кто-нибудь пожелает назначить вознаграждение или появится еще какая-нибудь возможность по-тихому срубить бабла. Мы поделимся.

– Пятьдесят на пятьдесят, – сказал я.

– Единственный способ избежать обид, Берни. Половину тебе и половину мне. Точно, как в аптеке.

– Пожалуй, это справедливо.

– Еще бы. Ну что, по рукам?

– По рукам, – согласился я. – Но письмами я займусь сам.

– Каким образом? Твои портреты во всех газетах, Берн. Тебе не пройти мимо дежурного администратора. Давай я заберу. Я же могу войти туда как к себе домой.

– Одолжи мне твою бляху, – сказал я, – и я сделаю то же самое.

– Очень смешно.

– Письма в надежном месте, – продолжал я. – Никто их не потревожит. Я доберусь до них сразу же, как только будет возможность, но спешить ни к чему. А тебе, Рэй, не достать их, даже если будешь знать, где они находятся.

– Не пойму тебя, Берн.

– Рэй, я могу рассказать тебе все, что знаю про эти письма, но ты все равно не найдешь их. Поверь мне.

– Ладно, – кивнул он. – У тебя так же ловко получается прятать вещи, как и находить их. Остается надеяться, что ты не спрятал их где-нибудь в номере Ландау.

– Как бы мне это удалось? Вы небось перерыли там все сверху донизу.

– Конечно, – согласился Рэй. – И твой номер тоже. Включая медведя.

– Медведя? Паддингтонского мишку?

– У тебя в номере, на каминной полке.

– И ты решил, что он может скрывать двухдюймовой толщины папку с письмами? Интересно, где? Может, под красной курточкой?

– Не письма, – покачал он головой. – Он мог скрывать воровские инструменты или даже маленький пистолет.

– Это пушка у тебя в лапах или ты просто рад меня видеть? – произнесла Кэролайн, словно кого-то цитируя. – Рэй, неужели ты с твоими дружками вспорол медвежонка Берни? Если так, полагаю, у него есть все основания подать на тебя в суд.

– Ага, и жалобу в Общество защиты животных, – ухмыльнулся Рэй. – Но мы всего лишь просветили его рентгеном, так что успокойся. В общем, мы все тщательно обыскали, Берн, и у тебя в номере, и у нее, но, конечно, это не наркотики, которые ищут с собакой. Да и как собака поможет найти письма какого-то писаки?

– Может, дать ей понюхать образец почерка Гулли Фэйрберна?

– Или лиловый конверт. Я знаю, какой ты сообразительный, поэтому распорядился, чтобы двое моих людей тщательно просмотрели все ее папки в поисках чего-нибудь лилового. Идеальный способ спрятать эти письма – засунуть их в другую папку.

– Как «Похищенное письмо», [11]11
  «Похищенное письмо» – новелла Эдгара Алана По, в которой украденное письмо прячут практически на виду.


[Закрыть]– заметила Кэролайн.

– Похищенное или не похищенное, – буркнул Рэй, – но парни вернулись ни с чем. Конечно, мы не стали разбирать стол или дверцу холодильника, так что ты мог бы посетить еще раз номер Ландау и найти свой хитроумный тайник. Вот только номер опечатан как место преступления. Тебе туда не попасть.

– Мне и не надо.

– Тем лучше, – сказал Рэй. – Значит, они где-то в другом месте, там, откуда ты можешь их забрать.

– Вот-вот.

– А я не могу.

– Не можешь, не производя шума и не привлекая больше внимания, чем тебе хотелось бы.

– А кому этого хочется? – пожал плечами Рэй. – Ладно, Берн. Значит, будем пока играть по твоим правилам. Не торопись, но и не затягивай, договорились? У меня и так дел невпроворот с этой дамочкой, которой дали по башке. Говорят, она знаменитость, хотя никто из моих знакомых слыхом о ней не слыхивал. Кстати, ты, случайно, не знаешь, кто ее прихлопнул?

– Если это вообще предумышленное убийство…

– Нет, я знаю, что ты ее не убивал. Но ты опередил нас на месте преступления, и что-то могло навести тебя на мысль. Пусть даже ты ничего такого и не заметил, ты вообще умеешь запудрить копам мозги и выйти сухим из воды. Только что ты арестован – а в следующую минуту уже объявляешь в комнате, полной народу, кто настоящий убийца.

– Очень хорошо, что в этой комнате не так много народу, – заметил я, – потому что в данный момент мне совершенно нечего сказать.

– Честно, Берн?

– Абсолютно. Понятия не имею.

– Но ты ведь можешь на что-нибудь наткнуться, – не унимался Рэй. – Так уже бывало не раз. Если наткнешься – знаешь, к кому с этим идти.

– Конечно, Рэй. Мы же партнеры.

– Вот именно, Берни. И обычно у нас вместе очень неплохо получалось. У меня есть предчувствие. Мне кажется, мы с честью выберемся из этой переделки. – Он приостановился у двери. – Кэролайн, было очень приятно. Ты почти не проронила ни слова.

– У меня не было возможности, Рэй.

– Может, в этом все дело. Ты куда меньше действуешь на нервы, когда не открываешь рта.

– Интересно, – хмыкнула Кэролайн, – а чем ты это чувствуешь?

– Ну вот видишь! Только открыла рот – и такая же стерва, как всегда. А пока молчишь, все в порядке. Кстати, ты как-то иначе выглядишь.

– А?

– Говорю, ты иначе выглядишь. Обычно ты похожа на собаку, которая вот-вот кого-нибудь цапнет.

– А сейчас я похожа на пуделя, вымытого и причесанного.

– Нет, скорее на пушистого кокер-спаниельчика, – ответил Рэй. – Ты выглядишь мягче и добрее. Что бы ты ни делала, – заверил он, открывая дверь, – продолжай в том же духе. Мой тебе совет.

Глава 10

– Что бы ты ни делала, – проворчала Кэролайн, – продолжай в том же духе. Совет Рэймонда Киршмана, основателя Школы Очарования.

– Ты же знаешь Рэя.

– Знаю, – кивнула она, – и не перестаю сожалеть об этом. Вот крыса.

– Из-за того, что он наговорил обо мне?

– Скорее уж обо мне. Он заметил, Берн. Он не понял, что он заметил, но тем не менее заметил.

– Что волосы у тебя длиннее, чем раньше?

– Волосы не главное. Одежда тоже. Посмотри на эту блузку.

– А что с ней?

– Ты бы такую надел?

– Ну, – призадумался я, – пожалуй, нет. Но я же мужчина, Кэролайн.

– А она слишком женственная, правильно?

– Ну да.

– Вот что происходит, Берн. Я становлюсь женственной. А взгляни на мои ногти.

– А с ногтями что случилось?

– Просто посмотри на них.

– Ну и?

– Они никак не изменились?

– Коротко подстрижены, – принялся рассуждать я. – Лака нет, по крайней мере, я не замечаю. Если ты только не пользуешься бесцветным лаком для укрепления ногтей.

Она отрицательно покачала головой.

– В таком случае, насколько я могу судить, они такие же, как были.

– Правильно.

– И в чем проблема?

– Проблема, – сказала она, – внутри.

– Под ногтями?

– Под кожей, Берн. Они такие же, как всегда, но впервые они выглядят не так, как надо. Для меня, разумеется. Они выглядят короткими.

– Они и есть короткие. Как всегда.

– До сей поры, – продолжала Кэролайн, – они мне не казались короткими. Они были нормальными. Теперь я смотрю на них – и они кажутся мне короткими. Непривлекательно короткими.

– О-о.

– Словно они должны быть длиннее.

– В самом деле?

– Как мои волосы.

– О-о.

– Ты понимаешь, что происходит, Берн?

– Кажется, да.

– Это Эрика, – сказала она. – Она превращает меня в куклу Барби. А что дальше, скажи, пожалуйста? Крашеные ногти на ногах? Проколотые уши? Берн, ты будешь спать с медвежонком, а я сама им стану. Крысы.

– Но ты все еще употребляешь сильные выражения.

– Это пока. Скоро услышишь, как я буду говорить «мышки». Берн, я думала, у тебя нет этих писем.

– Нет.

– Тогда как ты оставил отпечаток на конверте?

– Таким образом я узнал номер комнаты Ландау. Помнишь? Я сделал вид, что подобрал с полу конверт, на котором значилось ее имя…

– И портье положил его в ее ящик. Ты, случайно, выбрал не лиловый конверт?

– Мне нужно было что-нибудь заметное. Я знал, что Фэйрберн всегда пользуется лиловыми конвертами, ну и…

– А что было в конверте?

– Просто лист чистой бумаги.

– Лиловой бумаги?

– А какой же еще?

– Ты что, хотел, чтобы у нее случился сердечный приступ? Она получает письмо, думает, что от него, и достает пустой лист. Я бы на ее месте решила, что это смертельная угроза от немногословного человека.

– На самом деле я полагал, что она не успеет получить конверт прежде, чем я доберусь до тех писем, а потом она решит, что это прощальная шутка Фэйрберна.

– Ты так полагал, да?

– Ну примерно.

– И это после перье, да?

– Кэролайн…

– То есть ты действительно не знаешь, где они?

– Понятия не имею.

– А ты не разговаривал с женщиной, которая заварила эту кашу?

– С Элис Котрелл? – Я потянулся к телефону. – Я звонил ей, но никто не отвечал. И сейчас не отвечают.

– Меня удивляет, что она сама на тебя не вышла.

– Меня, кстати, тоже. Ладно, попробую дозвониться попозже.

– А твое сотрудничество с Рэем…

– Мы договорились пятьдесят на пятьдесят, – напомнил я. – Все точно, как в аптеке. Но пока продавать нам нечего, и на этот момент лучшее предложение сделал мне человек, который готов возместить расходы на изготовление ксерокопий. Так что пока делить нечего. Если только…

– Если что?

– Если я не ошибаюсь. Ну ладно, там видно будет. Сейчас я хочу выяснить, чего хочет Марти.

Я думал об этом и после того, как она ушла к своим собакам, но меня то и дело отвлекал поток посетителей. Сначала на пороге возникла Мэри Мэйсон, которая, могу поклясться, покупает у меня книги, только чтобы иметь повод пообщаться с моим котом. Она, как обычно, закудахтала над ним, а он, как обычно, воспринял это как должное. Потом он вспрыгнул на высокую полку и свернулся в клубок рядом с томом писем Томаса Лава Пикока, который, боюсь, останется моим столько, сколько и сам магазин. Я продал мисс Мэйсон два или три читанных детектива – симпатичные, вы будете приятно удивлены! – и пока оформлял покупку, появился мужчина на костылях, желающий узнать, как пройти к церкви Троицы.

Она расположена за углом, на Бродвее, и попасть в нее гораздо легче, чем в Лурдес. Я показал ему нужное направление. Он уковылял, и тут же появился мой друг в рыжевато-коричневом берете, с продолговатым лицом и серебристой бородкой, грустно улыбаясь и приятно попахивая виски. Он направился в секцию поэзии и приступил к серьезному делу просмотра книг.

Молодая женщина в подростковом комбинезоне поинтересовалась, который час, и я ей ответил, а некий сенегалец, очень высокий и невозможно тощий, пытался продать мне несколько часов «ролекс» и дамских сумочек «прада». Они были, как он уверял, подлинными подделками и представляли блестящие возможности для моего бизнеса. Я объяснил, что как владелец книжного магазина имею дело исключительно с печатными материалами, и он ушел, сокрушенно качая головой по поводу недостатка у меня деловой и предпринимательской хватки. Я тоже покачал головой, не знаю, по какому поводу, и еще раз набрал номер Элис Котрелл. Нет ответа.

Я сделал еще один звонок, на этот раз Маугли. Он – недоучившийся студент Колумбийского университета, бывший наркоман, у которого осталось достаточно мозговых клеток, чтобы зарабатывать на жизнь книжным скаутом. Я приобрел у него несколько книг, и он, в свою очередь, кое-что покупал у меня, когда натыкался на нечто круто недооцененное. Когда у него не было других дел, он подменял меня за прилавком, и я надеялся, что он сможет сделать это и сегодня, пока я буду встречаться с Марти Гилмартином. Но его телефон тоже не отвечал.

Я вернулся к Редмонду О'Ханлону в надежде, что он напомнит мне – бывают джунгли и похуже тех, где обитаю я, но тут мне помешал господин с тройным подбородком и круглой головой, покрытой коротко стриженной шерстью каштанового цвета. Ну прямо бульдог с перманентом.

– Роденбарр, – прорычал он и протянул мне карточку. «Хильярд Моффет, – прочитал я. – Коллекционер». Далее значились адрес почтового ящика в Беллингеме, штат Вашингтон, а также номер телефона, факса и адрес электронной почты.

Коллекционеры способны свести вас с ума. Они все немного не от мира сего, но мир букинистической книги без них не мог бы существовать, потому что они покупают книг больше, чем кто-нибудь еще. Они покупают книги, которые уже читали, и книги, которых никогда не будут читать. На самом деле у них нет времени на чтение. Они слишком много корпят над книжными каталогами и рыскают в дешевых магазинах, на книжных развалах и… ну да, в лавочках вроде моей.

Я спросил его, что он собирает. Он перегнулся через прилавок и понизил голос до конфиденциального шепота.

– Фэйрберн, – сказал он.

Какое совпадение.

– Мне нужно все, – произнес он со смешанным чувством гордости и смирения, словно признаваясь одновременно в причастности к королевской крови и гемофилии.

– У меня не так много есть, – ответил я. – Несколько книг, расположенных в алфавитном порядке на полках в разделе художественной литературы. У меня есть «Ничей ребенок», но это всего лишь часть тиража.

– У меня есть первый.

– Я и не сомневался.

– И десятый, – добавил он. – В новом супере. И четырнадцать – в бумажных обложках.

– Значит, вы можете давать их читать друзьям.

Он задохнулся от одного моего предположения. Я не понял, что поразило его больше – мысль о том, что у него могут быть друзья, или о том, что с ними можно делиться книгами. Вероятно, и то и другое.

– Четырнадцать в обложках, – сказал я. – По одной из каждого завода?

– Это вряд ли. Было почти шестьдесят заводов. Какому дураку придет в голову собирать их все? Нет, меня интересуют только те, что в разных обложках. Из шестидесяти заводов было четырнадцать в разных обложках.

– И у вас они все есть.

– У меня есть экземпляры каждого завода. Но тут существует одна тонкость. В двадцать первом заводе появилась новая обложка, но мой экземпляр – двадцать второго завода. Двадцать первый мне пока не удалось раздобыть. Это не редкость, наверняка не имеет особой ценности, и все же постарайтесь его найти.

– Ну что ж, – сказал я, – и рад бы помочь, вот только книги в бумажных обложках появляются у меня лишь тогда, когда я закупаю целые библиотеки, – впрочем, обычно я их и продаю целиком довольно быстро.

– У специалистов есть список книг, которые я разыскиваю, – сообщил он, – и я пришел к вам не за этим.

– О-о.

– Я хотел, чтобы вы представили себе границы моей коллекции. У меня есть иностранные издания. Почти все. У меня есть «Ничей ребенок» на македонском. Не на сербохорватском, сербохорватских полным-полно, а на македонском. Этой книги якобы не существует, ни в одной библиографии она не упоминается, и я сомневаюсь, что это лицензионное издание. Скорее пиратское. Однако кто-то перевел текст, кто-то подготовил к печати и издал книгу, и у меня она есть. Не исключено, что это единственный экземпляр, ушедший за границы Скопье, но он существует, и он у меня есть.

– Звучит впечатляюще.

– Видите ли, Роденбарр, когда я кого-то собираю, я собираю все.

– Я уже понял.

– Я не просто коллекционирую книги. Я коллекционирую человека.

Я тут же представил, как он с огромным сачком для ловли бабочек гоняется по горам и долам за перепуганным Гулливером Фэйрберном.

– У меня есть экземпляр его школьного выпускного альбома, – продолжал он. – У них в выпуске было восемьдесят человек, стало быть, сколько альбомов они могли напечатать? И сколько, на ваш взгляд, до сих пор сохранилось? Было очень непросто найти его одноклассника, у которого сохранился альбом, и гораздо труднее – уговорить его с ним расстаться.

– Но вам удалось.

– Удалось, и могу вас заверить, я не расстанусь с ним никогда, даже если мне предложат в двадцать раз больше того, что я за него заплатил. Он оказался единственным выпускником, чьей фотографии нет в альбоме. Рядом с перечнем его успехов в учебных программах и прочих достижений – пустое место. В предпоследнем классе он был старостой, вы знали об этом? Он был членом Латинского общества, он играл на тромбоне в школьном оркестре. Вы об этом знаете?

– Я знаю столицу Южной Дакоты.

– Это не имеет значения.

– Для вас – нет, – сказал я, – а для меня – да.

Он бросил на меня подозрительный взгляд.

– Он уже тогда стеснялся фотографироваться, – продолжил мой посетитель. – Единственный выпускник того года, оставшийся без портрета. В том экземпляре альбома, который я раздобыл, есть надпись, сделанная его рукой. Там, где должно было быть фото, он написал: «Угомонившись на старости лет, вспомни парнишку, которого нет». Почерк с наклоном.

– Вправо, – предположил я.

– И поставил полную подпись – Гулливер Фэйрберн.

– Подписанная фотография, – заметил я. – Без фотографии.

– Тем не менее в альбоме несколько раз встречается его фотография. Не среди портретов, а на групповых снимках. Он сфотографирован со школьным оркестром. Но держит тромбон так, что тот полностью закрывает ему лицо. Разумеется, намеренно.

– Вот хитрец.

– Он также был членом Латинского общества, как я уже, кажется, упоминал, и на этой фотографии ему не удалось укрыться за томом «Записок о галльской войне» Цезаря. Он стоит в последнем ряду, второй слева. Наполовину скрыт другим учеником, и лицо в тени, так что даже трудно понять, как он выглядит. Но тем не менее это подлинная фотография Гулливера Фэйрберна.

– И она у вас есть.

– У меня есть альбом. Мне бы хотелось иметь негатив. Фотограф давно умер, все его архивы рассеялись, негатив утерян, и, видимо, навсегда. Но у меня есть подлинная фотография дома, в котором Фэйрберн жил в детстве. Сам дом снесли более двадцати лет назад. Я упустил шанс.

– Увидеть его своими глазами?

– Купить его. Штат выкупил землю под прокладку нового шоссе, но я мог бы приобрести сам дом и перевезти его в другое место. Представьте себе крупнейшую в мире коллекцию Гулливера Фэйрберна, расположенную в доме, в котором он вырос! – Он вздохнул. – Больше двадцати лет назад. Даже знай я тогда об этом, мне вряд ли хватило бы средств на это приобретение. Но как-нибудь выкрутился бы.

– Я вижу, вы увлечены им всерьез.

– Не то слово! Но теперь у меня, помимо желания, есть средства. Я хочу эти письма.

– Если бы они у меня были, – сказал я, – сколько вы были бы готовы за них отдать?

– Назовите вашу цену.

– Если бы я назвал, она была бы высока.

– Говорите, Роденбарр!

– Дело в том, что вы не единственный, кто хочет их приобрести.

– Но я хочу сильнее. Собирайте все предложения, какие угодно. Только дайте мне возможность их перекрыть. Или назовите свою цену и дайте мне шанс заплатить. – Он подался вперед, в темных глазах полыхал безумный огонь коллекционера. – Но в любом случае не продавайте эти письма, не поставив меня в известность.

– Письма, – осторожно заметил я, – в настоящий момент физически не находятся в моем распоряжении.

– Я понимаю.

– Но не исключено, что ситуация изменится.

– А когда это произойдет…

– Я свяжусь с вами. Но вы… – я взглянул на визитную карточку, – в Беллингеме, штат Вашингтон. Это рядом с Сиэтлом?