Текст книги "Вор во ржи"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 8

Гулливеру Фэйрберну это бы категорически не понравилось.

Они доставили меня в участок в наручниках, что уже само по себе недостойно, сняли отпечатки пальцев и заставили позировать перед фотоаппаратом – анфас и в профиль. Совершенно очевидное вторжение в личную жизнь, но попробуйте объяснить это парочке копов в конце долгой смены. Затем они раздели меня и обыскали, после чего кинули в камеру временного задержания, где я и провел остаток ночи.

Гораздо лучше я бы выспался дома, или на диванчике у себя в магазине, или даже в 415-м номере «Паддингтона». А здесь я почти не спал и в результате предстал перед Уолли Хэмпфиллом, когда он появился рано утром и вызволил меня из обезьянника, грязным и в разобранном состоянии.

– Я сказал, что у них против тебя ничего нет, – сообщил он. – Ты был в отеле, где обнаружили мертвую женщину. В чем здесь состав преступления? Они сказали, что некая свидетельница видела тебя на этаже, где было совершено убийство и где тебе находиться не полагалось. И что ты зарегистрировался под чужим именем и что за тобой числится целый шлейф задержаний.

– Но всего одна судимость, – подчеркнул я.

– Только не говори такого судье, а то он расценит это как совет. Я сделал ударение на том, что у тебя солидный бизнес – свой собственный магазин и что ты не ударишься в бега. Я попробовал предложить выпустить тебя под твое же поручительство, но газеты спустили всех собак на последнего судью, который выпустил убийцу без залога, и…

– Я не убийца, Уолли.

– Я знаю, но сейчас это не имеет значения, а имеет значение то, что я добился, чтобы тебя выпустили под вполне приемлемый залог в пятьдесят кусков.

– Приемлемый?

– Ты свободен, не так ли? Можешь поблагодарить меня за то, что я быстро завершил свою пробежку и появился у тебя ни свет ни заря. – Уолли готовился к Нью-Йоркскому марафону, наращивая свой еженедельный километраж по мере приближения старта. Юриспруденция была его профессией, а бег – страстью. – И еще можешь поблагодарить своего друга Марти Гилмартина. Он дал бабки.

– Марти Гилмартин, – повторил я.

– Что ты нахмурил брови, Берни? Неужели не помнишь его?

Разумеется, я помнил. Я познакомился с Марти Гилмартином довольно давно, после того как меня задержали за кражу его коллекции бейсбольных карточек. Я этого не делал, но в качестве алиби мог только сказать, что в это время проникал в квартиру на другом конце города, поэтому счел благоразумным промолчать. Постепенно все выяснилось, и мы с Марти создали взаимовыгодную ассоциацию по ограблению домов его друзей, желавших получить страховку. К финалу эпопеи каждый из нас обзавелся весьма увесистой пачкой наличных, которых лично мне хватило, чтобы купить здание, в котором размещался книжный магазин. Теперь мне незачем трясти домовладельцев – я сам стал одним из них. Помните поговорку «Преступление не окупается»? Они просто не ведают, о чем говорят.

– Я помню его, – сказал я. – Как будто вчера видел. А нахмурился потому, что хотел попросить тебя позвонить ему. Но я же не попросил, верно?

– Верно, – признал Уолли. – Я тоже этого не делал. В смысле не звонил ему.

– Он тебе позвонил.

– Правильно. Сказал, что слышал, что у тебя проблемы, и спросил, сколько стоит тебя от них избавить. Я ответил, что избавить тебя от проблем под силу только Господу Богу, но, чтобы вытащить тебя из каталажки, нужно десять процентов от залога, то есть примерно пять штук. Он прислал посыльного с пятьюдесятью стольниками в конверте, чем, на мой взгляд, вполне заслужил от тебя приглашение на рождественский ужин. И все дела.

– И все дела, – кивнул я.

– Тебя обвиняют в убийстве, – продолжал Уолли, – но сомневаюсь, что это серьезно. Вряд ли им удастся его на тебя повесить. Конечно, жизнь была бы намного проще, если бы им удалось найти того, кто на самом деле пришил эту дамочку Ландау.

– Если бы знал, сообщил бы им с радостью. Но пока что мне лучше поспешить в магазин. У меня там кот, который терпеть не может сидеть без завтрака.

– Я понимаю твои чувства, Берни. Но все-таки лучше тебе сначала заглянуть домой. – Он сморщил нос. – Ты, может быть, захочешь принять душ.

– Это табаком воняет, – сказал я. – Я был в помещении, где накурили так, словно обсуждали выдвижение кандидатуры Хардинга в президенты.

– Я этого времени не застал, – признался Уолли, – но дело не в табаке.

– Ты же бегун, – заметил я. – Не думал, что тебе может не нравиться запах крепкого свежего пота.

– Крепкий свежий пот – это одно. А тюремный пот – совсем иное. Езжай домой, Берни. Прими душ, переоденься. У тебя в доме есть мусоросжигательная печь?

– Уплотнитель мусора.

– Неважно. Вот эта одежда, что на тебе, – выбрось ее в мусоропровод.

Многие говорят о сжигании старой одежды, но знаете ли вы хоть одного разумного представителя среднего класса, который так поступает? Я лично связываю свою в тюк и отношу в ближайшую прачечную за углом.

Квартира моя находится в Вест-Энде, на Семьдесят первой улице. Из Тринадцатого участка («участок один-три», как говорят копы в телесериалах), расположенного на Восточной Двадцать первой, я добрался на такси. Приняв душ, побрившись и переодевшись, я опять же на такси поехал в магазин. Обычно я добираюсь подземкой, и обычно так выходит быстрее, не говоря уж о том, что там просторнее и не приходится слушать записанный на магнитофон голос Джеки Мейсон, напоминающий о необходимости пристегнуться. Но ночь в камере как нельзя лучше дает возможность человеку оценить мелкие жизненные удобства, даже если они и не очень существенные.

Я приехал в магазин около одиннадцати, и Раффлс дал понять, что рад меня видеть, в полном соответствии со своей породой потершись мне об ноги. Я рад, что ты здесь, говорил он, и буду рад еще больше, если ты меня покормишь. Я выполнил просьбу, а он сдержал обещание, и, приведя в рабочее состояние свое заведение, я сразу же нашел телефон Марти Гилмартина и позвонил ему.

– Хотел поблагодарить тебя, – сказал я.

– Не за что.

– Если бы ты провел ночь в камере, ты бы так не говорил.

– Ладно, беру свои слова назад. Тогда скажем так. Спасибо за благодарность, и я был рад оказать тебе услугу. Давно не виделись, Бернард.

– Это точно, – согласился я. – Сто лет, не считая мимолетных встреч.

– Верно. К сожалению, о ланче я на сегодня уже договорился, но, может, заглянешь сегодня в клуб во второй половине дня? Примерно в половине четвертого?

Из этого следовало, что мне придется закрыться раньше, но без его помощи я бы вообще мог не открыться. Я сказал ему, что половина четвертого меня вполне устраивает, потом положил трубку и стал ждать, когда мир протопчет тропинку к моим дверям. Первым по этой тропинке пришел мужчина лет сорока, в синих слаксах и спортивной рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Он был худощав, с костистыми руками и крупным кадыком, а соломенного цвета волосы выглядели так, словно ими занимались в школе парикмахеров, причем наименее перспективные ученики. Прищурившись, он посмотрел сквозь тонкие очки без оправы на Раффлса, который покончил с завтраком и направлялся обратно на свое место под солнцем, то есть на подоконник с видом на улицу. Когда животное улеглось, не обернувшись вокруг себя три раза, что убедительно доказывало – оно не собака, странного вида мужчина направил свои светло-голубые глаза в мою сторону.

– У него нет хвоста, – сказал он.

– У вас тоже, – заметил я, – но я не собирался об этом упоминать. Это мэнкс.

– Я слышал про них. Это бесхвостые кошки, правильно?

– Они их переросли. Как и мы с вами. Если вдуматься, зачем в наше время кошкам хвосты?

Я произнес эту фразу шутя, но он отнесся к ней вполне серьезно и задумался, судя по морщинам, набежавшим на его чело.

– Может, это как-то помогает им поддерживать равновесие? – предположил он.

– Он еженедельно посещает врача, – сообщил я. – И когда возникает проблема, мы не оставляем ее без внимания.

– Я имел в виду физически, а не физиологически.

Я предоставил ему возможность порассуждать о роли кошачьего хвостовидного придатка в обеспечении равновесия животного при передвижении в пространстве и об эволюционных преимуществах бесхвостых кошек с острова Мэн, который является их родиной, ограничив свой вклад в беседу периодическими «угу» и кивками. Мне не хотелось тратить на него свое остроумие, поскольку он, похоже, все равно не смог бы его оценить, а кроме того, мне не хотелось вдаваться в подробности происхождения Раффлса.

Если уж об этом зашла речь, признаюсь, я всегда сомневался, что Раффлс – действительно мэнкс. Он совершенно не похож на кошек с острова Мэн, фотографии которых мне неоднократно приходилось видеть, не говоря уж о том, что я никогда не замечал за ним весьма характерной для этой породы подпрыгивающей походки. Гораздо больше он похож на уличную разновидность серого полосатого кота, потерявшего хвост в некоем инциденте, о котором история умалчивает, и научившегося обходиться без оного.

Видит бог, он научился обходиться и без ряда других вещей, которые – предположительно – были когда-то ему свойственны. Хотя он по-прежнему ищет, к примеру, обо что поточить когти, от них осталось одно воспоминание – благодаря хирургическому вмешательству еще до того, как Судьба (и Кэролайн Кайзер) передоверила его мне. И хотя он обладает статью и характером выдающегося представителя мужской половины семейства кошачьих, два символа его мужского достоинства, увы, тоже подверглись аналогичному хирургическому вмешательству.

А поскольку это в принципе снимает проблему продолжения рода, то и вопрос о его родословной представляет разве чисто академический интерес. Я лично считаю его мэнксом и весьма выгодным приобретением. Как к этому относится он сам – меня не касается.

– …Гулливер Фэйрберн, – произнес мой посетитель.

Это привлекло мое внимание, которое до сего момента оставалось рассеянным. Я поднял голову и увидел его – глядящего прямо на меня широко раскрытыми глазами в ожидании ответа на вопрос, из которого я услышал только два последних слова. Я постарался сделать озадаченный вид, что мне удалось без труда.

– Позвольте мне объяснить, – произнес он.

– Наверное, так будет лучше всего.

– Все, что мне нужно, – заговорил он, – это ксерокопии. С оригиналами можете делать что угодно. Сами письма меня не интересуют. Меня интересует содержание. Я хочу знать, о чем они.

Я мог бы ему сказать, что найти эти письма так же непросто, как хвост Раффлса, но к чему спешить? Он стал для меня гораздо интереснее, чем когда рассуждал о моем коте.

– Простите, не знаю, как вас величать, – сказал я. – Меня зовут…

– Роденбарр, – перебил он. – Я правильно произношу?

Люди часто ошибаются в первом слоге моей фамилии. Я предпочитаю делать ударение на первом слоге, подчеркивая «о», что он и сделал.

– Либо вы произнесли правильно, – сказал я, – либо мои родители меня обманывали. А вы…

– Лестер Эддингтон.

Я думал, что имя вызовет у меня какие-то ассоциации. Если вы владелец книжного магазина, вам знакомы имена тысяч писателей. В конце концов, они в буквальном смысле слова ваш товар. Я могу ничего не знать о писателе, я могу не прочитать из него ни строчки, но обычно я помню названия книг и на какой полке они находятся.

Я только понял, что этот чудак – писатель, но имя было для меня новым, и я понял почему, когда он объяснил, что до сих пор не публиковал ничего, кроме статей в академических журналах, которые я, к счастью, пропускаю. Но это не означает, что он не пишет. Почти двадцать лет он упорно трудится над книгой о человеке, который полностью захватил все его мысли – какой сюрприз! – с семнадцатилетнего возраста.

– Гулливер Фэйрберн, – произнес он. – Я прочитал «Ничьего ребенка», и он изменил мою жизнь.

– Так все говорят.

– Но в моем случае это действительно произошло.

– Это вторая фраза, которую все говорят.

– В колледже, – продолжал он, – все работы я писал по Гулливеру Фэйрберну. Вы не поверите, по каким только предметам, помимо литературы, годятся его книги. «Перемены в расовых отношениях в Америке по произведениям Гулливера Фэйрберна» – для первокурсника отличная тема по социологии. В курсовой по истории искусств я рассматривал его романы как литературное отражение абстрактного экспрессионизма. С географией было сложнее, но все остальное – прямо в точку!

Разумеется, он защитил магистерскую диссертацию по Фэйрберну и переработал ее в докторскую. Всю жизнь он преподавал в колледжах, вечно переезжая с места на место. Где бы он ни появлялся, он несколько семестров преподавал первокурсникам английский и, естественно, вел семинар угадайте по кому.

– Но они не очень-то стремятся его изучать, – продолжал мой посетитель. – Им просто хотелось сидеть и болтать на тему, что за великое произведение «Ничей ребенок» и как оно изменило их жизнь. Ну и, конечно, какой «клевый чувак», должно быть, этот Фэйрберн и как бы им хотелось позвонить ему как-нибудь вечерком и потолковать об Арчере Мэйнуоринге и всем остальном, вот только им это не удается, потому что он очень таинственная личность. Вы представляете, сколько книг написал он с тех пор?

– Кое-что есть у меня на полках, – кивнул я.

– Ну конечно, это ваша работа. Но этот человек издает по книге каждые три года, всегда рискует, постоянно растет как писатель, однако, к сожалению, мало кто обращает на это внимание. Молодежи нет до этого дела. Они не хотят читать его новые книги и, судя по их курсовым работам, мало что в них понимают.

– Но вы прочитали все его книги.

– Я читаю все, что он пишет, – с нажимом произнес он. – И все, что пишут о нем. Он – дело всей моей жизни, мистер Роденбарр. Когда я закончу книгу, это будет академическое описание жизни и творчества Гулливера Фэйрберна.

– Поэтому вам нужны копии его писем.

– Разумеется. Антея Ландау была его первым литературным агентом, единственной, с кем у него были близкие отношения.

– Не слишком близкие, – заметил я. – Насколько я слышал, они ни разу не встречались.

– Вероятно, это так, хотя письма могут доказать обратное. Но это лишь один из вопросов, на которые они способны ответить. Встречались ли они? Было ли между ними нечто большее, чем просто отношения между автором и агентом? – Он вздохнул. – Ответ на оба этих вопроса, скорее всего, «нет». Тем не менее она была ближе к нему, чем кто-либо другой. Какие признания делал он в своих письмах? Что он писал о книгах, над которыми работал? О своих мыслях и чувствах, о своем внутреннем мире? Вы понимаете, почему мне нужны эти письма, мистер Роденбарр?

– Я понимаю, почему они вам нужны, – сказал я. – Чего я не понимаю – как вы хотите их использовать. Фэйрберн уже обращался в суд, чтобы не допустить цитирования их в печати. Почему вы думаете, что он не поступит так же на этот раз?

– Не сомневаюсь, что так он и поступит. Но я буду ждать, сколько потребуется. Он почти на тридцать лет старше меня. Я не пью и не курю.

– Это очень хорошо, – согласился я. – А как насчет сквернословия?

– Ну я, конечно, не ангел, – заявил он примерно столь же убедительно, как один президент, который уверял, что он не вор, или другой, твердивший, что никогда не курил. – Однако мои пороки не способны нанести вред здоровью. Мне неизвестно, курит ли Фэйрберн, но, по моим данным, он пьет.

– Ржаное виски, – уточнил я.

– Да, так говорят, и я полагаю, что довольно много. Нет, разумеется, я желаю ему долгих лет жизни, мистер Роденбарр. Надеюсь, что он напишет еще множество книг и что у меня будет возможность их прочитать. Но все люди смертны, хотя некоторым удается при жизни создавать бессмертные произведения. И конечно, если он проживет еще тридцать лет, а я сегодня вечером попаду под автобус…

– Скорее вы переживете его.

– Именно это вам скажет любой страховой актуарий. Я даже не буду пытаться издать свою книгу при его жизни. Уверяю, мне будет гораздо легче писать, не думая, что он скажет по тому или иному поводу. Я спокойно все опубликую, когда его не станет. А пока моя главная задача – написать книгу с максимальной полнотой и точностью. – Он улыбнулся со всей теплотой эсэсовского офицера из фильмов сороковых годов. – И вот тут мне нужны вы.

– Боюсь, что нет.

– Прошу прощения?

– У меня нет этих писем, – сказал я.

– Что?

– Ни единой открыточки. Да, в прошлом мне предъявляли обвинения в воровстве, правда и то, что прошлой ночью меня арестовали в отеле, где жила Антея Ландау. Но я не крал ее писем.

– Его писем, вы хотите сказать.

– Как угодно.

– Допускаю, ничего иного вы и не могли сказать.

– Как Пиноккио, – кивнул я, – если только он не хотел, чтобы у него вытянулся нос.

– Если они не у вас, то у кого?

Это был хороший вопрос, и мне самому хотелось бы знать на него ответ. Я рассказал ему все, что мог, и на его лице возникло лукавое выражение.

– Предположим, они окажутся в вашем распоряжении, – продолжал он. – Если они куда-то уплыли, значит, где-нибудь должны всплыть, не так ли? И кто может гарантировать, что не у вас?

– Действительно, – согласился я.

– Вам надо будет рассмотреть все варианты и выбрать наилучший способ распорядиться ими. Но просто из соображений личной безопасности вы наверняка захотите сделать их ксерокопии?

– Конечно, все воры так поступают.

– Правда?

– Да, мы ксерим всё: меха, драгоценности, редкие монеты…

Он кивнул, зафиксировав новую информацию, которая вообще-то была попыткой пошутить.

– Позвольте мне говорить начистоту, – продолжил он. – Денег у меня нет, но несколько долларов я смогу наскрести, чтобы покрыть расходы.

– Расходы?

– На изготовление ксерокопий.

– Иными словами, – решил я уточнить, – вы готовы заплатить мне по десять центов за страницу?

– Ну, может, немного больше. Но я предложу вам нечто гораздо более ценное. Вы окажете помощь ученому в главном труде его жизни. И разумеется, вы будете упомянуты в списке благодарностей, когда книга увидит свет.

– Звучит заманчиво, – кивнул я. – Нечасто скромный вор удостаивается такого признания. «Благодарю Бернарда Роденбарра…» Как вы думаете, а можно будет написать мое имя полностью?

– Не вижу к тому препятствий.

– «Бернарда Гримса Роденбарра, предоставившего мне ценные документы, украденные им у Антеи Ландау». Наверняка она будет гордиться.

– Мисс Ландау?

– Моя матушка, если увидит такого рода признание. Разумеется, полиция посмотрит на дело иначе. Но я допускаю, что мы сможем быть более осмотрительны в выборе слов. И кто скажет, не изменятся ли законы о воровстве к тому времени, когда вы сможете издать книгу?

Он согласился, что это возможно, даже вполне вероятно, и дал мне визитку, где значилось «Лестер Эддингтон», а также название колледжа в городке в Пенсильвании, о котором я никогда не слышал. Я упомянул об этом и выяснил, что город находится в западной части штата, у границы с Огайо.

– Вы, должно быть, устали, – заметил я, – проделав сегодня такой долгий путь.

Но он был в городе с самого уик-энда и остановился в отеле. Случайно не в «Паддингтоне»? Это слишком роскошно, заверил он меня и назвал отель на Третьей авеню, который действительно располагался чуть ниже «Паддингтона» по рейтингу, но недалеко от него по расстоянию. Он приехал в город поговорить с устроителями «Сотбис» в робкой надежде уговорить их скопировать письма. И он надеялся встретиться с Антеей Ландау – либо посмотреть письма, либо взять у нее интервью, хотя в этой просьбе она ему регулярно отказывала. Ну и были еще кое-какие дела.

– Хорошо, – произнес он, вставая. – Я отнял у вас много времени. Если все-таки эти письма окажутся у вас…

– Я буду иметь вас в виду.

Ему, вероятно, хотелось услышать нечто более убедительное, но полагаю, он уже привык к разочарованиям. Он коротко кивнул и протянул руку через прилавок таким странным образом, что я на какой-то миг задумался, что с ней делать.

Я пожал ее, что, очевидно, он и имел в виду, и отпустил. Он убрал руку и удалился.

Едва за Эддингтоном закрылась дверь, зазвонил телефон. Это была Кэролайн. Она предложила купить ланч и принести его ко мне.

– Я помню, что сегодня твоя очередь, – сказала она, – но я знаю, что ты недавно открылся, поэтому решила сделать два захода подряд. Если, конечно, ты не позавтракал позже и не намерен пропустить ланч.

– Я вообще обошелся без завтрака, – сообщил я. – Только покормил Раффлса, потому что это была единственная возможность помешать ему путаться под ногами. Бедолага умирал с голоду. Я тоже, и до сих пор умираю, поэтому пропускать ланч не имею ни малейшего желания.

– Свинья, – сказала она.

– О какой свинье идет речь?

– О твоем коте, Берн. Он съел свой завтрак?

– До последней крошки.

– Он обошел тебя дважды. Я покормила его в четверть десятого, перед тем как сама открылась. А он тебе ни слова не сказал, да?

– Он сказал «мяу». Это считается?

– Аферист. Ну ладно, скоро увидимся. Что ты скажешь насчет сандвичей с пастрами [10]10
  Пастрами– копченая говядина.


[Закрыть]и парой бутылок крем-соды?

– Мяу, – сказал я.

– Очень любезно со стороны Марти, – говорила она. – Представляешь? Сначала ты воруешь у человека бейсбольные карточки, а потом он вызволяет тебя из тюрьмы.

– Я не воровал его карточки.

– Ну, а он думал, что воровал. Я хочу сказать, ваши отношения начинались не совсем гладко, зато теперь…

– Я встречаюсь с ним через пару часов, – сказал я. – У него в клубе.

– Наверное, вы давно не виделись?

– Относительно, – кивнул я и посмотрел на часы. – Примерно двадцать два часа.

– Где же?

– В «Паддингтоне». Не вечером, а днем. Когда я выходил из отеля, он как раз направлялся туда.

– Что он там делает?

– Этого он не сказал, потому что мы не разговаривали. Но думаю, совершал прелюбодеяние.

– Это что, такой отель, да, Берн?

– Отель, где совершают прелюбодеяния? А ты знаешь другие отели?

– В смысле – там полно проституток? Мне казалось, у него не такая репутация.

– Ты права, – согласился я, – но для прелюбодеяния не нужны проститутки. Для этого нужен лишь партнер, с которым не состоишь в браке.

– И у него такой был?

– Точнее, была, и она шла с ним под ручку. Я посмотрел на нее – и на нее стоило посмотреть. Но на меня, думаю, она не посмотрела либо не обратила внимания. Потому что она меня не узнала.

– Кто-то из твоих знакомых?

– Нет.

– О-о. А то мне подумалось…

– Что тебе подумалось?

– Что ты хотел сказать, будто это была Элис Котрелл.

– Нет.

– Значит, ты ее не знал. Но тогда с чего ты взял, что она тебя узнает?

– Не тогда, – пояснил я. – Позже.

– Позже?

– Когда я встретился с ней в коридоре шестого этажа. Видит бог, я отлично ее запомнил, хотя она в тот момент и была одета как паддингтонский медвежонок. А потом, в вестибюле, и она меня вспомнила. «Это он», – пропела она, милая крошка.

– Это ее ты видел с Марти?

– Ее самую, – кивнул я, – и, признаться, восхищен вкусом этого человека. Ее зовут Айзис Готье, и она живет в этом отеле.

– И она навела на тебя копов, а Марти вытащил тебя из камеры.

– Угу.

– А какое все это имеет отношение к письмам?

– Не знаю.

– Или к убийству? Есть тут какая-то связь?

– Хороший вопрос.

– Берн, это совершенно не похоже на пастрами.

– Я тоже так думаю.

– И просто не понимаю, как с этим может сочетаться крем-сода. Она вообще ни с чем не сочетается.

– Ты совершенно права.

– Берн, так что произошло прошлой ночью?

– Хотел бы я знать, – вздохнул я, – потому что я был там и меня загребли, так что лучше бы мне знать, что случилось.

Я пересказал ей все еще раз – от самого моего прибытия в отель «Паддингтон» прошлым вечером до того момента, как я покинул его в наручниках и под сольную арию Рэя, спевшего для меня «предупреждение Миранды».

– Мама всегда говорила, что нужно носить чистое нижнее белье, – продолжил я. – На тот случай, если меня собьет машина.

– Моя говорила то же самое, Берн, хотя никогда не объясняла зачем. Я просто решила, что это одно из правил, которым следуют приличные люди. Впрочем, какая разница? Если тебя собьет машина, разве твое нижнее белье не испачкается вместе со всем остальным?

– Я как-то об этом не думал, – признался я. – Но я следую ее совету и каждое утро надеваю чистое белье и за все эти годы ни разу не попал под машину.

– Какое расточительство.

– На самом-то деле ей стоило бы сказать, что чистое белье нужно носить на случай, если тебя будет обыскивать полиция.

– Потому что это гораздо более вероятно, чем угодить под «тойоту»?

– Ну, для меня уж наверняка. Конечно, очень неловко, если на тебе при обыске обнаружат грязные трусы. Впрочем, в чистых тоже чувствуешь себя неловко.

– Воображаю.

– Но если попадешь под машину, то рискуешь оказаться без сознания.

– Или даже мертвым.

– В любом случае ты даже не узнаешь, что нижнее белье у тебя грязное. А если и будешь в сознании – тебя это будет волновать? Мне лично найдется о чем подумать помимо того, что на мне грязные трусы.

– Ты испытывал неловкость прошлой ночью?

– Когда меня обыскивали? Надо сказать, было бы гораздо хуже, если бы они что-нибудь нашли. Я не о грязных трусах.

– Это хорошо, – кивнула она, – потому что мы и так слишком много о них говорим, и я бы предпочла больше не касаться этой темы. Так они ничего не нашли, Берн?

– Абсолютно! Они не обнаружили мои инструменты, иначе мне много бы чего предъявили. И не обнаружили писем Гулливера Фэйрберна к своему агенту, что естественно, поскольку я тоже их не обнаружил. А еще они не обнаружили…

Дверь магазина отворилась.

– …что случилось с Метсом вчера вечером, – невинным тоном продолжал я. – Этот юный левша, которого вызвали из Сарасоты, собирался начать вчера вечером, но я так и не узнал, удалось ему или нет.

Кэролайн посмотрела на меня как на человека, внезапно потерявшего рассудок или, как минимум, его существенную часть. Потом обернулась на дверь и все поняла.