Текст книги "Долгая зима"

Автор книги: Лора Инглз Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Суровая зима

Следующее утро снова выдалось солнечным. Ветер утих. От яркого солнца день казался теплее, чем был на самом деле.

– Какое прекрасное утро, – порадовалась мама за завтраком, но папа покачал головой:

– Солнце слишком уж ярко светит, надо запасти побольше сена на случай новой пурги, – сказал он и уехал.

Время от времени мама, Лора и Кэрри озабоченно выглядывали в замерзшее окно посмотреть, что творится на северо-западе. Когда папа благополучно вернулся домой с сеном, солнце все еще светило. Второй раз за этот день перекусив картошкой с черным хлебом, он пошел в лавку узнать новости.

Вскоре он, весело насвистывая, ворвался в кухню и крикнул:

– Угадайте, что я принес!

Грейс и Кэрри подбежали к нему и принялись ощупывать сверток, который он держал в руках.

– Кажется, это... это... – робко произнесла Кэрри, боясь ошибиться.

– Это говядина! Четыре фунта говядины! – объявил папа, протягивая маме сверток. – Неплохая добавка к хлебу с картошкой.

Мама просто глазам своим не поверила:

– Откуда ты взял говядину, Чарльз?

– Фостер зарезал своих волов, – отвечал папа. – Я пришел как раз вовремя. Все до последней косточки пошло по двадцать пять центов за фунт. Но я купил четыре фунта. Теперь мы заживем по-царски!

Мама быстро развернула мясо и сказала:

– Я его хорошенько обжарю и поставлю тушить.

У Лоры прямо слюнки потекли.

– Ты можешь сделать к нему мучную подливку? – спросила она.

– Конечно, могу. Этого мяса нам хватит на неделю, а там, глядишь, и поезд придет, – улыбнулась мама, но, взглянув на папу, перестала улыбаться и озабоченно спросила: – Что случилось, Чарльз?

– Я не хотел тебе говорить, – помедлив, отозвался папа. – Поезд не придет.

Все молча уставились на папу, а он откашлялся и продолжал:

– Железная дорога остановлена до весны.

Мама всплеснула руками и опустилась в кресло.

– Не может этого быть, Чарльз! Не может быть! До весны? Сегодня ведь только 1 января.

– Рабочие никак не могут расчистить дорогу. Рельсы в низине уже несколько раз откапывали, но начиналась пурга, и все опять заносило снегом. Между нашей станцией и Трейси застряло два поезда. Потом сугробы вырастали снова. Начальник станции Трейси в конце концов потерял терпение.

– Терпение! – вскричала мама. – Не понимаю, при чем тут его терпение! Он же знает, что мы сидим без припасов. Он подумал о том, как мы будем жить до весны? Не его дело терять или не терять терпение. Его дело – пустить поезда.

– Полно тебе, Каролина. – Папа погладил маму по плечу. Она перестала качаться в кресле и нервно перебирать руками фартук. – Поездов уже больше месяца не было, а у нас пока все в порядке.

– Да, это правда, – тихо сказала мама.

– Остается только январь, потом короткий февраль, а в марте уже начнется весна, – подбадривал ее папа.

Лора посмотрела на четыре фунта говядины и подумала о том, что у них осталось всего несколько картофелин да полмешка пшеницы в углу.

– А пшеница в городе еще есть? – шепотом спросила она.

– Не знаю, Лора, – каким-то странным голосом отвечал папа. – Но ты не беспокойся. Я ведь купил целый бушель пшеницы и она еще не кончилась.

– А ты не сможешь подстрелить зайца? – не удержавшись, спросила Лора.

Папа сел возле открытой духовки, посадил себе на колени Грейс.

– Поди сюда, Бочоночек. И ты тоже, Кэрри. Я расскажу вам одну историю.

Папа не ответил на Лорин вопрос. Но она и сама знала ответ. Во всей округе не осталось ни единого зайца. Они наверняка ушли на юг вслед за птицами. Отправляясь за сеном, папа ни разу не захватил с собой ружья. Значит, он не видел ни одного заячьего следа.

Грейс тесно прижалась к папе и засмеялась, когда он пощекотал ее бородой, как Лору, когда та была еще совсем маленькой. Он обнял ее и Кэрри, и всем сразу стало тепло и уютно. Из открытой плиты веяло жаром.

– А теперь послушайте, что я вам расскажу, Грейс, Кэрри и Лора. И мама с Мэри тоже. Это очень забавная история.

И папа рассказал им историю про начальника дороги.

Начальник дороги сидит в своей конторе на Востоке и отдает приказы диспетчерам, которые отвечают за движение поездов. Но машинисты доложили ему, что из-за снежных бурь поезда остановились.

"У нас на Востоке снежные бури не мешают движению поездов, – заявил начальник дороги. – Поддерживайте движение на западной дистанции пути. Это приказ".

Но на Западе поезда все время останавливались. Начальнику дороги доложили, что все низины завалены снегом.

"Расчищайте! – приказал он. – Соберите побольше людей. Поезда должны ходить. Не жалейте денег!"

На расчистку снега отправили дополнительные бригады рабочих. Это стоило огромных денег. Но поезда все равно не пошли.

Тогда начальник сказал: "Я сам туда поеду и расчищу пути. Этим людям давно пора показать, как работают у нас на Востоке!"

Он приехал в Трейси в своем личном вагоне, вышел из поезда в своей городской одежде, в перчатках, в пальто, отороченном мехом, и сказал: "Я буду здесь командовать сам. Я покажу вам, как должны ходить поезда".

Вообще-то он был неплохой парень. Он поехал на рабочем поезде в большую низину, что западнее Трейси. Он раскапывал снег вместе с рабочими и командовал, как заправский десятник. Благодаря ему снег убрали в два раза скорее, и через несколько дней путь был расчищен.

"Теперь вы видите, как это делается, – сказал он. – Завтра пускайте поезд и следите, чтобы он не останавливался".

Но вечером на Трейси опять налетела ужасная пурга, и поезд начальника застрял в низине: она опять наполнилась снегом до верхушек валов, которые начальник сам же и велел набросать по обеим сторонам дороги.

Он снова поехал туда с рабочими, и они снова расчистили пути в низине. Теперь на это ушло больше времени, потому что пришлось убирать еще больше снега, чем раньше. Но едва успев двинуться, рабочий поезд опять застрял в снегу, который намела новая метель.

Однако начальник дороги отличался невероятным упорством. Он снова заставил рабочих расчистить пути. Потом на Трейси обрушилась новая пурга. На этот раз он отправил в низину две новые рабочие бригады и два паровоза со снеговыми плугами.

На первом из этих паровозов он поехал сам. Теперь низина превратилась в настоящий холм. Между снежными валами, которые он набросал по обе стороны дороги, буря намела земли со снегом. Над путями намерзла огромная глыба толщиной в сотню футов и длиной в целую четверть мили.

"Ничего, ребята! – твердил он. – Мы раздолбим ее лопатами и кирками, а потом пустим снеговые плуги".

Два дня они работали с двойной скоростью и за двойную плату, но и после этого на путях все еще оставался слой снега толщиной не менее десятка футов. Однако к этому времени начальник дороги кое-чему научился.

Он приказал машинистам соединить вместе оба паровоза, поставить впереди снеговой плуг и погнать рабочий поезд в низину. Обе бригады вылезли из вагонов и часа за два убрали еще несколько футов снега. После этого начальник дороги велел прекратить работу.

"А теперь, ребята, – приказал он машинистам, – пройдите задним ходом две мили, остановитесь и на всех парах мчитесь обратно. За эти две мили вы разгоните поезд до сорока миль в час и пройдете снег легко, как нож через масло".

Машинисты залезли в свои паровозы. Но потом машинист первого паровоза спустился на землю. Рабочие стояли на снегу, топая ногами и хлопая руками, чтобы согреться. Они столпились вокруг машиниста послушать, что он скажет, но он пошел прямо к начальнику и заявил: "Я никуда не поеду. Я пятнадцать лет вожу поезда, и никто не назовет меня трусом. Но выполнить такой приказ все равно что кончить жизнь самоубийством. Если вы, господин начальник дороги, хотите, чтобы паровоз на скорости сорок миль в час пробил десять футов мерзлого снега, то ищите себе другого машиниста. Я прошу немедленно меня уволить".

Тут папа остановился, а Кэрри сказала:

– Я его не осуждаю.

– А я осуждаю – возразила Лора. – Он не должен был отказываться. Он должен был придумать какой-то другой способ, если считал, что этот не годится.

– Даже если он испугался, он должен был поступать так, как ему велят, – возразила Мэри. – Начальник дороги лучше знает, что надо делать, а иначе он не был бы начальником.

– Ничего он не знает, – отрезала Лора. – Если б он знал, то поезда бы ходили.

– Рассказывай дальше, папа! – взмолилась Грейс.

– Надо сказать "пожалуйста", Грейс, – заметила мама.

– Пожалуйста, папа! Расскажи, что было дальше!

– Да, папа. Что сделал начальник? – спросила Мэри.

– Он, конечно, его уволил, – сказала Лора. – Ведь правда, папа?

– Начальник дороги посмотрел на этого машиниста, – продолжал свой рассказ папа, – посмотрел на собравшихся вокруг рабочих и сказал: "Я в свое время сам водил паровозы. И никогда не приказывал человеку делать то, чего я не могу сделать сам. Я сам поеду на этом паровозе".

Он забрался в паровоз, пустил его задним ходом, и оба паровоза двинулись назад.

Когда паровозы отошли на добрых две мили, они показались рабочим издали малюсенькими, как твой мизинчик, Грейс. Потом он дал свисток второму машинисту и оба поддали пару.

Два паровоза на всех парах неслись вперед, с каждой секундой увеличивая скорость. Черные клубы угольного дыма уносило назад ветром, головные огни ослепительно сияли на солнце, колеса стучали все громче и громче, и на скорости пятьдесят миль в час они с ревом врезались в замерзший снег.

– И что... что было дальше? – задыхаясь от волнения, спросила Кэрри.

– В воздух фонтаном взлетели комья снега. Их разметало на сорок ярдов во все стороны. С минуту никто ничего не мог разобрать, и никто не понял, что произошло. Но когда рабочие подбежали посмотреть, они увидели, что второй паровоз стоит наполовину в снегу, а сзади из него выбирается машинист. Его сильно растрясло, но он не пострадал.

"Где начальник? Что с ним случилось?" – спросили у него рабочие.

"А я почем знаю? – только и мог он ответить. – Я знаю только, что меня не убило. Я в жизни такого больше делать не стану. Даже за миллион долларов золотом!"

Десятники велели рабочим взяться за кирки и лопаты. Они откопали второй паровоз и расчистили снег. Машинист отогнал его назад, чтобы он не мешал, а рабочие принялись судорожно раскапывать снег впереди, пытаясь добраться до первого паровоза с начальником дороги. Вскоре они наткнулись на твердый лед.

Первый паровоз на полной скорости весь полностью врезался в снег. Он был горячий от пара. Пар растопил снег вокруг него, а потом вода замерзла и обледенела. Начальник дороги, задыхаясь от ярости, сидел в кабине паровоза, который вмерз в ледяную глыбу!

Грейс, Кэрри и Лора расхохотались. Даже мама – и та улыбнулась.

– Бедняжка, – сказала Мэри. – Не вижу тут ничего смешного.

– А я вижу, – возразила Лора. – Пусть не воображает, что он умнее всех.

– Гордыня до добра не доводит, – заметила мама.

– Пожалуйста, расскажи, что было дальше, папа! – взмолилась Кэрри. – Его откопали?

– Конечно, откопали. Рабочие разрыли снег, разбили лед, проделали в нем дыру, пробрались к паровозу и вытащили оттуда начальника. Он остался цел и невредим, и паровоз тоже. Весь удар пришелся на снеговой плуг. Начальник дороги пошел назад ко второму паровозу и спросил машиниста: "Вы можете осадить назад?" Машинист ответил, что уже и сам об этом подумал.

"В таком случае действуйте! – распорядился начальник, а когда рабочие освободили из-под снега его паровоз, объявил: – По вагонам! Едем обратно в Трейси. До весны все работы прекращаются".

– Вот видите, девочки, вся беда в том, что у него не хватило терпения, – закончил свой рассказ папа.

– И настойчивости, – добавила мама.

– Вот именно, – согласился папа. – Убедившись, что с помощью лопат и снегового плуга пробиться невозможно, он решил, что это невозможно вообще, и оставил все попытки. Беда в том, что он – человек с Востока. Здесь, на Западе, без терпения и настойчивости ничего не сделаешь.

– И он уехал? – спросила Лора.

– Сегодня утром. Об этом сообщили по телеграфу, а телеграфист в Трейси рассказал все Вудворту, – отвечал папа. – Ну ладно, теперь мне пора идти кормить животных, пока еще окончательно не стемнело.

Потрепав по плечу Лору, он спустил с колен Грейс и Кэрри. Лора поняла, что папа хотел ей сказать: она уже большая и в тяжелые времена должна поддерживать папу и маму. Ей нельзя впадать в уныние – она должна держаться стойко и подбадривать остальных.

Поэтому, когда мама стала укладывать Грейс в постель, она запела:

 
О Ханаан мой, Ханаан,
К тебе стремлюсь я, Ханаан...
 

Лора подхватила, сказав:

– Пой, Кэрри!

Кэрри тоже запела, а потом и Мэри вступила своим чистым сопрано:

 
Через бурливый Иордан
Вперяю жадный взор
На вожделенный Ханаан,
На сладостный простор.
О Ханаан мой, Ханаан,
К тебе стремлюсь я, Ханаан!
 

Закат алыми лучами окрасил замерзшие окна и осветил розовым светом кухню, где у теплой печки переодевались перед сном сестры. Но Лоре показалось, что ветер переменился и в нем зазвучали дикие грозные ноты.

Когда мама, плотно укутав девочек теплыми одеялами, спустилась вниз, они услышали, как буря с новой силой обрушилась на дом. Дрожа от холода, девочки тесно прижались друг к другу и прислушались. Лора представила, как затерянные в снегу слепые одинокие домики стоят, съежившись под ударами злобной стихии. В городе было много домов, но ни единый лучик света из одного окна не достигал другого. И город тоже остался совсем один среди бесконечной замерзшей прерии, над которой носились снежные вихри, ревели ветры, а пурга своею темной пеленой окутала солнце и звезды.

Лора старалась думать о том, как вкусно будет пахнуть завтра за обедом жареное мясо, но все равно не могла забыть, что город до весны остался отрезанным от всех. У них в доме еще есть полмешка пшеницы, из которой можно намолоть муки, и несколько картофелин, но до прихода поезда не будет больше ничего съестного. Пшеницы и картошки им, конечно, не хватит.

Тьма и стужа

Метель, казалось, никогда не кончится. Временами она ненадолго стихала, но вскоре яростные порывы северо-западного ветра с новой силой обрушивались на темный замерзший дом, осыпая его сухим колючим снегом. Потом появлялось солнце, но к полудню злобный ветер снова заметал всю округу ледяным песком.

По ночам Лора никак не могла согреться. В полусне ей привиделось, будто ужасная вьюга, бесконечная, как небо, наклонилась над тонкой, словно бумажной, крышей, огромной невидимой тряпкой протерла в ней дыру и с хриплым хохотом врывается в дом, а Лора едва успевает проснуться, чтобы спастись.

После этого Лора от страха не могла уснуть. Сжавшись в крохотный комочек, она неподвижно лежала во тьме, а черная ночь, которая прежде была ей надежной и доброй защитой, теперь наводила ужас.

"Я не боюсь темноты, я не боюсь темноты", – без конца твердила Лора, опасаясь, что стоит ей хоть чуточку шевельнуться или вздохнуть, как непроглядная тьма обнаружит ее и тотчас же вцепится своими острыми зубами и когтями.

Днем было не так страшно, как ночью. Темно-серый рассвет заполнял кухню и пристройку, и можно было разглядеть привычные вещи. Мэри и Кэрри по очереди крутили ручку кофемолки. Мама пекла хлеб, подметала, убирала и топила печку. Папа с Лорой, сидя в пристройке, скручивали сухие стебли, пока онемевшие руки еще могли удержать жгуты.

Трава, конечно, не уголь. Огонь почти не согревал кухню, но возле печки было немного теплее. Мэри сидела перед духовкой, держа на коленях Грейс. Кэрри стояла возле трубы, а мамин стул находился по другую сторону печки. Папа с Лорой, наклонясь над плитой, грели застывшие руки горячим воздухом, поднимавшимся кверху.

Руки у них покраснели и распухли от холода, кожа покрылась царапинами от жесткой болотной травы. Сено протирала левую сторону их суконных курток и нижнюю часть левых рукавов. Мама пыталась залатать прохудившуюся ткань, но сено протерло и заплаты.

На завтрак ели только черны хлеб. Мама подсушила его в духовке и велела макать хрустящие кусочки в чай.

– Как хорошо, что ты догадался запасти побольше чая, Чарльз, – сказала она. – У нас достаточно чая и даже осталось немного сахара.

На обед мама сварила дюжину картофелин в мундире. Маленькой Грейс хватило одной штуки, остальные получили по две, а папу мама заставила взять одну лишнюю картофелину.

– Они совсем маленькие, Чарльз, – убеждала его она, – а тебе надо поддерживать силы. Съешь ее, она все равно лишняя. Мы больше не хотим, правда, девочки?

– Конечно, мама. Папа, это тебе, мы больше не хотим, – сказали они.

– Они совсем маленькие, Чарльз, – убеждала его она, – а тебе надо поддерживать силы. Съешь ее, она все равно лишняя. Мы больше не хотим, правда, девочки?

– Конечно, мама. Папа, это тебе, мы больше не хотим, – сказали они.

Папа и впрямь был голоден. Когда он, изо всех сил цепляясь за бельевую веревку, сквозь метель добрался до дому и вошел на кухню, взгляд его сразу остановился на черном хлебе и дымящейся картошке. А всем остальным и вправду не хотелось есть, они просто устали. Устали от ветра, тьмы и стужи, устали от черного хлеба и картошки, и им ничего не хотелось.

Каждый день Лора старалась выкроить время для занятий. Когда они с папой успевали скрутить столько жгутов, сколько хватало на час топки, она подсаживалась к Мэри между столом и печкой и открывала учебники. Но она не могла запомнить ничего по истории, а когда надо было решать арифметическую задачу, сидела, подперев рукой голову, уставившись на грифельную доску, и не знала, с чего начать.

– Не вешайте нос, девочки! Скорее учите уроки, а потом мы с вами повеселимся, – сказала мама.

– Как мы будем веселиться? – спросила Кэрри.

– Сначала выучите уроки.

Когда время уроков кончилось, мама взяла Пятую книгу для чтения и сказала:

– А теперь посмотрим, что вы сумели выучить наизусть. Начнем с Мэри. Что ты хочешь нам почитать?

– Речь Регула, – отвечала Мэри.

Мама полистала учебник, нашла речь, и Мэри начала читать наизусть.

– "Вы несомненно думали – ибо мерите римскую добродетель своей мерой, – что я скорее нарушу свою клятву, нежели вернусь и стану жертвой вашей мести! – Мэри слово в слово знала эту блестящую обличительную речь. – Здесь, в вашей столице, я бросаю вам вызов! Разве с той поры, как мои юношеские руки научились владеть копьем, я не побеждал ваши армии, не сжигал ваши города, не привязывал ваших военачальников к колесам моей колесницы?"

– Ты прекрасно прочитала эту речь, Мэри, – похвалила мама. – Ну а ты, Лора, что нам прочитаешь?

– "Старый Тьюбал Кейн"[2]! – объявила Лора.

Чеканный стих заставил ее встать, а голос зазвенел, как удары молота Тьюбала Кейна.

 
Старый Тьюбан Кейн был исполнен сил,
Божий мир был и юн, и мал.
Яркий горн светил, тяжкий молот бил, -
Крепкий плуг Тьюбал Кейн ковал.
 

– Чудесно, Лора! – сказал папа, входя в дом. – Эти стихи согревают меня не хуже печки. Продолжай!

Лора читала дальше, а папа снял побелевшую и задубевшую от снега шубу и нагнулся к огню, чтобы растопить снег, налипший на брови и ресницы.

 
Да здравствует наш Тьюбал Кейн!
Его рука крепка.
Спасибо, друг, за прочный плуг -
И славься на века!
А если вздумает тиран
На рабство нас обречь, -
Спасибо, друг, за прочный плуг,
Но не забудь про меч!
 

– Ты запомнила все слово в слово, – отметила мама, закрывая книгу. – А Кэрри и Грейс почитают нам завтра.

Тем временем сгорели все приготовленные жгуты. Дрожа от холода и скручивая острые стебли, Лора вспоминала другие стихи. В Пятой книге для чтения много прекрасных речей и стихотворений, и она хотела выучить столько же, сколько Мэри.

Буря иногда стихала, ветер переставал выть, небо над сыпучими снегами прояснялось. И тогда папа уезжал за сеном. А Лора с мамой быстро стирали и развешивали во дворе белье, чтобы его высушило морозом. Никто не знал, когда опять начнется метель. В любую минуту по небу могли снова помчаться тучи, которых ни на каких лошадях не обгонишь. Папа мог заблудиться в прерии вдали от города.

Иногда полдня было тихо, а иногда от зари до зари даже сияло солнце. В такие дни удавалось три раза съездить за сеном. Пока он не возвращался и не ставил Дэвида в хлев, мама с Лорой молча и не покладая рук работали, временами поглядывая на небо и прислушиваясь к ветру. Кэрри тоже молча смотрела на северо-запад через дырочку, протертую в обледеневшем стекле.

Папа не раз говорил, что без Дэвида ему бы ни за что не справиться.

– Я даже не предполагал, что бывают такие спокойные и терпеливые лошади, – удивлялся он.

Если Дэвид проваливался в снег, он всегда тихо стоял и ждал, пока папа его откопает. Потом медленно объезжал яму и шел дальше, пока снова не проваливался сквозь ледяную корку.

– Жаль, что у меня нет для него ни кукурузы, ни овса, – сокрушался папа.

Во время бури в хлев и обратно он ходил, держась за бельевую веревку. В пристройке лежало сено, в доме оставалось немного пшеницы и картошки, так что сильную бурю папа мог спокойно пережидать дома, никуда не отлучаясь.

После обеда Мэри, Лора и Кэрри обычно читали вслух. Даже Грейс знала наизусть "Жил-был у бабушки серенький козлик" и "У тетушки За убежала коза".

Лоре очень нравилось, как у Грейс и Кэрри от волнения сияют глазенки, когда она читала им:

 
Про Пола Ревира споем мы сейчас,
Который однажды товарищей спас.
В апреле, на склоне ненастного дня,
Скакал он во тьме, погоняя коня.
Шел семьдесят пятый прославленный год...
Те годы промчались, а слава живет.
 

А еще они с Кэрри любили вдвоем читали «Лебединое гнездо»:

 
У ручья – малютка Элли
В пышных травах по колени.
С темных буковых ветвей
Листья легкие слетели
И ложатся, словно тени,
На лицо и кудри ей.
 

Там, на лугу, было тепло и тихо, мягкая травка зеленела на солнце, прозрачный ручеек пел свою песенку, листья еле слышно перешептывались, а кругом сонно гудели насекомые. Читая стихи о малютке Элли, Лора и Кэрри забывали о холоде, они даже не слышали, как ревет ветер и как бьются о стены снежные вихри.

* * *

Как-то тихим безветренным утром Лора спустилась вниз и увидела, что мама с изумлением смотрит на папу, а он громко хохочет.

– Выгляни в заднюю дверь! – велел папа.

Пробежав через пристройку, Лора открыла заднюю дверь: прямо от крыльца куда-то в серо-белую тьму уходил вырытый в снегу низкий туннель.

– Сегодня утром я, словно суслик, прорыл себе ход к хлеву, – пояснил папа.

– А куда ты девал снег? – удивилась Лора.

– Я сделал туннель очень низким и лез по нему на четвереньках, а снег отталкивал назад, чтобы он закрывал меня от ветра, – отвечал папа. – Пока эти сугробы не растают, я могу спокойно пробираться в хлев.

– А снег очень глубокий? – спросила мама.

– Точно не знаю, но намного выше, чем крыша пристройки.

– Неужели весь дом утонул в снегу? – воскликнула мама.

– И хорошо, если утонул. Ты заметила, что в кухне стало гораздо теплее?

Лора помчалась наверх и проскребла в наледи дырочку. Выглянув наружу, она глазам своим не поверила. Главная улица проходила почти на уровне окна, а на другой стороне, над искрящимся снегом, торчал, словно дощатый забор, фальшивый фасад дома Хартхорнов.

Потом она услышала веселый возглас, и прямо у нее перед глазами быстро промелькнули лошадиные копыта. Восемь серых копыт, восемь стройных гнедых ног. Ноги, сгибаясь и разгибаясь, быстро промчались мимо, а за ними показались длинные сани, на которых стояли две пары сапог. Лора попыталась заглянуть через дырочку вверх, но сани уже исчезли. Яркие лучи солнца больно резанули ей глаза. Лора быстро спустилась в кухню рассказать, что она увидела.

– Это молодые Уайлдеры, – сказал папа. – Они поехали за сеном.

– Откуда ты знаешь, что это они, папа? Я видела только лошадиные ноги и сапоги.

– Кроме них, никто не отваживается выехать из города, люди боятся метели. А Уайлдеры свозят с Большого Болота все свое сено и продают его на топливо по три доллара за сани.

– По три доллара! – воскликнула мама.

– Да, и это справедливая цена, если принять во внимание, что они сильно рискуют. Я бы тоже с удовольствием на сене заработал. Но все дело в том, что у них есть уголь. А я был бы рад, если бы у нас на обогрев хватило сена. Я ведь не рассчитывал топить им печку.

– Они проехали по сугробам почти над крышами домов!

Лора никак не могла успокоиться – ведь не каждый день увидишь на уровне своих глаз лошадиные копыта, сани и сапоги, словно ты какой-нибудь маленький зверек в норе, вроде суслика.

– Удивительно, что они не проваливаются в снег, – заметила мама.

– Ничего удивительного в этом нет, – возразил папа, с жадностью запивая чаем ломтик поджаренного хлеба. – Никуда они не провалятся. От ветра снег стал твердым как камень. Подковы Дэвида даже не оставляют на нем следов. Лишь бы только не попасть на такое место, где под снегом осталась спутанная трава.

Он быстро надел шубу и шапку.

– Сегодня эти ребята меня опередили – я все утро рыл туннель. А теперь надо выкопать из хлева Дэвида. Буду возить сено, пока светит солнце.

С этими словами папа закрыл за собой дверь.

В этот день никто не смотрел на небо из окна кухни. Лора привела Мэри в пристройку и научила ее скручивать жгуты. Мэри уже давно хотела помогать, но раньше в пристройке было слишком холодно, а теперь толстый слой снега вокруг дома сохранял тепло. Вначале у Мэри ничего не получалось – ведь она не видела, что делает Лора. Но постепенно дело пошло, и девочки, лишь несколько раз прервав работу, чтобы погреться, скрутили запас жгутов на целый день.

Вскоре в кухне стало так тепло, что им всем уже не нужно было подсаживаться поближе к печке. В окутавшей дом тишине слышались только их собственные голоса, постукивание качалки, царапанье грифеля по доске да веселое жужжанье чайника.

– Этот глубокий снег – поистине благословение, – заметила мама.

Теперь следить за небом в ожидании папы они не могли. Впрочем, это и хорошо. Ведь если и набежит серая снежная туча, они все равно ничем не смогут ему помочь.

Лора частенько об этом думала, но все равно бегала на холодный чердак поглядеть в окно. Когда она возвращалась, мама и Кэрри поднимали на нее вопросительный взгляд, и она всякий раз им отвечала громко, чтобы Мэри тоже могла все узнать:

– Небо ясное, снег сверкает и искрится миллионами огоньков. Ветер как будто совсем утих.

В этот день папа втащил сено в пристройку по туннелю. Утром он раскопал снег у дверей хлева, чтобы Дэвид смог оттуда выйти, а за хлевом прорыл еще один туннель под углом к первому, чтобы туда не задувал ветер.

– Я такой погоды еще в жизни не видывал, – удивлялся папа. – Сейчас, наверно, градусов двадцать ниже нуля и ни малейшего ветерка. Словно весь свет застыл от мороза. Хорошо бы, так продержалось подольше. Ходить по туннелю в хлев – одно удовольствие.

Назавтра выдалась точно такая же погода. Тишина, сумерки и тепло казались сном, неизменным, как тиканье часов. Когда часы откашливались перед тем, как пробить, Лора подскакивала на стуле.

– Не надо так нервничать, Лора, – словно в полусне пробормотала мама.

В этот день они ничего не читали друг другу наизусть. Они ничего не делали. Они просто сидели.

Ночью тоже было тихо. Но утром их разбудил бешеный рев пурги: снова выл ветер и снова шел снег.

– Мой туннель начинает проваливаться, – сообщил папа, вернувшись из хлева к завтраку. Брови у него заиндевели, а одежда задубела от мороза. Стужа снова начала подступать вплотную к печке. – Я надеялся, что он хоть чуть-чуть еще продержится. Черт бы побрал эту проклятую пургу!

– Перестань сквернословить, Чарльз! – воскликнула мама, но тотчас в ужасе закрыла себе рот рукой. – Прости, я не хотела тебя обидеть. Но эта бесконечная буря...

– Ничего, Каролина, я понимаю, что ты до смерти устала, – успокоил ее папа. – Знаете что? Давайте после завтрака почитаем о путешествии Ливингстона по Африке.

– К сожалению, сегодня мне пришлось сжечь слишком много сена. Было очень холодно, – пожаловалась мама.

– Ничего страшного, накрутим еще жгутов, – сказал папа.

– Я помогу тебе, – предложила Лора.

– У нас целый день впереди. В хлев до вечера ходить не надо. Сначала наготовим жгутов, а потом почитаем.

– У меня ноги замерзли! – захныкала Грейс.

– Как тебе не стыдно, Грейс! Ты уже большая. Можешь и сама согреть ноги, – укоризненно сказала Лора.

– Садись ко мне на колени и погрейся, – предложила Мэри, ощупью пробираясь к своей качалке возле печки.

После того как папа с Лорой накрутили большую кучу жгутов и сложили их у плиты, Кэрри принесла папе его большую зеленую книгу.

– Пожалуйста, почитай нам про львов, папа, – попросила она. – Мы притворимся, будто на дворе ревут львы, а не ветер.

– Боюсь, что мне понадобится свет, Каролина, – сказал папа. – Тут очень мелкий шрифт.

Мама зажгла пуговичную лампу и пододвинула ее к папе.

– Итак, – начал папа, – представьте себе ночь в джунглях. Этот мерцающий свет – отблеск нашего костра. Вокруг нас ревут и воют дикие звери – львы, тигры, гиены, а может, даже парочка бегемотов. К нам они не приближаются, потому что боятся огня. Вы слышите, как шелестят большие листья и пронзительно кричат птицы. Стоит глухая, темная, душная ночь. Над головой сияют большие звезды. А теперь я почитаю вам, что будет дальше.

Лора изо всех сил старалась слушать, но в голове у нее стоял туман, и она ничего не понимала. Папин голос смешивался с бесконечным шумом бури. Она чувствовала, что больше не сможет ничего делать, не сможет даже просто слушать или думать, пока не утихнет пурга. А пурга не утихала.

Лора устала. Устала от холода и тьмы, от черного хлеба и картошки, устала скручивать жгуты, молоть пшеницу, топить печку, мыть посуду, убирать постели, устала ложиться спать и просыпаться. Она устала от ураганного ветра. В нем не звучало никаких мелодий, только беспорядочный шум бил ей в уши.

– Папа, – прерывая чтение, вдруг сказала Лора, – ты не мог бы поиграть нам на скрипке?

– Конечно, могу. – Папа удивленно отложил в сторону книгу. – Если тебе хочется послушать скрипку, я с удовольствием сыграю.

Пока он растирал онемевшие пальцы, Лора достала футляр из теплого уголка за печкой.

Папа натер канифолью смычок, положил на плечо скрипку, потрогал струны и взглянул на Лору.

– Сыграй "Красавец Дун", – попросила Лора, и папа заиграл и запел:

 
Как смеет берег чудный Дун
Цвести со щедростью такой...
 

Но замерзшие пальцы не слушались папу, и скрипка слегка фальшивила. Потом музыка стихла, потому что лопнула одна струна.

– У меня от мороза распухли пальцы, я не могу играть, – смущенно произнес папа, укладывая скрипку в футляр. – Убери ее до лучших времен, Лора.

– Я как раз хотела попросить тебя, Чарльз, чтобы ты мне помог, – сказала мама. Взяв у Мэри кофейную мельницу, она высыпала из ящичка муку, наполнила воронку зерном и вручила мельницу папе. – Надо намолоть еще муки, чтобы испечь хлеб к обеду.