Текст книги "Дикая слива"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Глава 6
Юйтан Янчу чувствовал себя так, будто рухнули опоры его дома, а его самого швырнули о землю с вершины высокой горы.
Несколько дней он был сильно занят: распределял казенные деньги для вербовки солдат, устанавливал размер премий. За голову мятежника полагалось пятьдесят лян, за убитого, если его голова не была доставлена, – тридцать лян, а за раненого – десять. Он велел подтянуть маньчжурские отряды, поскольку далеко не все китайские солдаты соглашались воевать против своих.
За минувшие дни повстанцы усилили оборону: заделали проломы в стенах, установили пушки и катапульты, выставили посты. Юйтан Янчу имел намерение взять Кантон, не прибегая к упорной осаде. Он приказал приступить к подведению подкопов под городскую стену с тем, чтобы заложить там начиненные порохом глиняные бомбы.
Среди этой кутерьмы князь не то чтобы забыл про сына, просто он был уверен в том, что Киан находится в главном лагере и не подвержен никакой опасности. Когда Юйтан приехал туда, то получил известие, которое едва не свалило его с ног.
Киан покинул лагерь, и его нигде не было. Князь сгоряча срубил несколько голов, а немного остыв, но по-прежнему пребывая диком страхе, приказал позвать всех, кто мог хотя бы что-нибудь сообщить о его сыне.
Он допросил военачальников Ердена и Октая, полагавших, что Киан уехал к отцу и по какой-то причине остался с ним, дрожащих, как осенние листья Дина и Хао, которые при нападении повстанцев ударились в бегство, а теперь пытались выгородить себя. В конце концов, им пришлось рассказать, как было дело. Юйтан хотел казнить обоих, но вспомнив о давней дружбе сына с этими молодыми китайцами, заставил себя повременить с наказанием. Пусть Киан сам решит их судьбу.
Юйтан ждал, что со дня на день мятежники объявят Киана заложником, и выставят свои условия, но этого не последовало. И все же он не мог поверить, что его сын мертв.
Когда подкоп был сделан, маньчжуры приготовились к атаке. Под землей заложили и зажгли порох. Сотни огромных камней взлетели в воздух, пороховой дым затмил глаза, казалось, будто обрушилось небо, и разверзлась земля.
В образовавшийся пролом ринулись конники. Уцелевшие и раненые повстанцы спасались бегством. Уличные бои шли недолго: участь Кантона была решена.
Ворвавшись в город, маньчжуры обыскивали дома, арестовывали укрывшихся мятежников и вешали их на площади. Поисками Киана занимался особый секретный отряд. Они осмотрели сотни трупов, расспросили тысячи живых. Все было тщетно.
Вернувшись домой, Юйтан не находил себе места. Князю казалось, будто ему на грудь положили тяжелый камень. Тому, кто отыщет Киана живым или мертвым, была обещана огромная награда, но дни шли, и его надежда постепенно убывала.
Почти каждый день к нему приводили юношей и мальчиков с родинкой на лице, утверждая, что это Киан, Янчу и надеясь получить вознаграждение. Всякий раз разочарованный князь печалился и негодовал, не подозревая, что много лет назад его вассалы ловко подсунули ему птенца из чужого гнезда.
– Что же мне делать? – в отчаянии спросил он Сарнай. – Я даже обращался к гадателю!
– И что он ответил? – поинтересовалась старуха, перебирая сандаловые четки.
– «Истинные дела скрыты под вымышленным». Так сложились иероглифы.
– Я сказала бы тебе то же самое и без гадателя, – заметила Сарнай.
– Что вы имеете в виду? Воспитывая Киана, я следил за каждым его шагом: он ни разу меня не обманул.
– Ты сам лгал себе, Юйтан.
– Почему вам нравится быть жестокой? Знаю, вы никогда не любили Киана, но я… Когда этот мальчик появился в доме, мне почудилось, будто я нашел утраченное сердце! Готовясь к взятию Кантона, я думал не о долге перед императором, а о судьбе своего сына!
– Я не жестока, а справедлива. В данном случае сердце плохой советчик. Порой в делах семьи, как в делах государства, стоит опираться не на чувства, а на разум.
Юйтан не слушал. Склонив тяжелую голову, закрыв лицо выпростанными из широких рукавов ладонями, он едва сдерживал слезы. Таким его никто никогда не видел.
– Его привели сюда растерянным, жалким, невежественным. Разве вы не видели, что ему пришлось преодолеть, и чего он достиг! А теперь его нет, он исчез! Зачем я отправил его с Ерденом и Октаем!
Сарнай презрительно скривила губы.
– Ты все равно не смог бы всю жизнь держать его при себе и дрожать над ним, как над драгоценной вазой. Ты хотел сделать из него воина или евнуха при твоих наложницах?
– За что вы ненавидите моего сына?!
– Юйтан! Кровь нашего рода кристально чиста, как эликсир бессмертия! Мы пришли в эту страну для того, чтобы повелевать и править, а не затем, чтобы породниться с презренными китайцами.
Всегда почтительно державшийся с матерью князь рассвирепел:
– Вы хотели, чтобы мое имя было восславлено среди потомков или навсегда забыто? Чтобы память о моих делах развеялась по воздуху, как пепел, или протянулась в бесконечность, подобно Небесной Реке?!
Мучительная кара или благое воздаяние за пределами земного пути – имеет ли оно значение для того, кто не оставит после себя ничего живого?! Киан, связывал прошлое с будущим, и когда он исчез, настоящее утратило смысл.
В это же время вдали от княжеского дворца бедная женщина так же вспоминала своего сына с родинкой на лице.
Ветер посвистывал в щелях хижины так, будто в нее слетелись горные духи. Следовало бы замазать трещины, но лень, верная спутница нищеты, прочно поселилась в сердцах и телах обитателей убогого жилища.
Бао перестал выходить в поле. Что толку от работы, если не удается ничего вырастить, а то, что вырастишь, отбирают? Вот и сейчас он съежился на глиняном кане под ветхим тряпьем. Ниу знала, что, проснувшись, он начнет жаловаться, ругаться и ворчать, потому разговаривала с Юном полушепотом.
– Ты совсем не помнишь своего брата?
– Смутно. Он мало бывал дома.
Ниу вздохнула. Кому нужен дом, в котором нет ни тепла, ни уюта? Она знала, что Юн хочет покинуть их с Бао, отправиться на поиски собственной судьбы, и боялась за него. Разожми кулак, отпусти птицу, и она улетит в небеса! Но даже те, кому дарованы крылья, могут не вынести тягот холода, одиночества, человеческой жестокости.
– Я до сих пор не знаю, что с ним случилось. Господин Линг утверждал, будто Куна убили проезжавшие мимо путешественники. Он не выполнил какого-то приказа, и они решили его наказать. Я обшарила весь лес в округе, но не нашла ни тела, ни свежей могилы! Человек, даже самый ничтожный, не исчезает просто так.
– Ты думаешь, он жив?
– Не знаю. Если б я могла заглянуть в Небесную книгу рождений и смертей, но она недоступна никому из живущих на земле! Это самая большая тайна на свете.
Ниу прижала руки к иссохшей груди и раскачивалась в каком-то отупляющем ритме. Она радовалась тому, что у нее больше нет маленьких детей. Правда, младенцы рождались, но ни один из них не дожил до года. Старшую дочь удалось выдать замуж за соседа. О том, какая судьба ждет остальных, Ниу боялась загадывать.
Юн в самом деле плохо помнил Куна, но его тень, сотканная из воспоминаний и чувств матери, постоянно витала в хижине. Хотя со дня исчезновения старшего сына Ниу редко произносила его имя в присутствии домочадцев, и, несмотря на то, что, она любила Юна и заботилась о нем, тот догадывался, что Кун занимает в сердце матери первое место.
Между тем он готов был поверить, что брат просто сбежал. Юн не хотел осуждать Куна, хотя на его месте он непременно навестил бы, родителей невозможно, помог бы им.
Вдохновленный своими мыслями, он собрался с духом и решительно произнес:
– Я хочу уйти. Это поле не может нас прокормить. Возможно, в городе мне удастся заработать денег, и я принесу их тебе.
Ниу покачала головой.
– В Кантоне сотни таких, как ты! Что ты станешь делать? Сделаешься кули [10]10
Грузчик, носильщик.
[Закрыть], станешь собирать нечистоты для удобрений или превратишься в попрошайку?!
– Там у меня будет выбор. Здесь его нет.
– У таких как мы, – заметила мать, – никогда нет выбора.
Однако она не стала его удерживать. Загубить еще одну юную жизнь – что может быть хуже! Надо отпустить сына, пока в его сердце не растаяла надежда, а на смену вере в свои силы не пришло отчаяние, как это случилось с ней и Бао. Время неумолимо, жизнь сгорает, словно бамбук в пламени очага, и от нее не остается ничего. Поэтому надо спешить.
Ниу не могла дать в дорогу сыну ни еды, ни материнских наставлений. У нее не осталось даже слез.
Однако кое-что она все же сумела сказать:
– Обещай, что никогда не станешь курить опиум. Я плохо знаю, что это такое, но слышала, что навеянный им сон хуже смерти. И еще: ты всегда узнаешь своего брата по родинке на лице, звездочке пониже левого глаза. Если он жив, когда-нибудь вы непременно встретитесь.
Округа была наполнена стрекотом цикад, жарой и солнечным светом. Бамбуковая роща у подножия горы пела свою загадочную песню.
Юн подумал о том, что человек всю жизнь сражается с бамбуком, расчищая поля от его цепких корней, между тем бамбук дает ему то, что не может дать никакое другое растение, и что это похоже на борьбу с судьбой.
С такой мыслью он в последний раз оглянулся на родную хижину и зашагал к Кантону.
– Когда ты наконец скажешь, на что потратила деньги? – Лин-Лин спрашивала об этом всякий раз, как Мэй появлялась на кухне, но та неизменно отмалчивалась.
Несколько дней подряд они просидели дома. Заявления о благодетельных целях маньчжуров, в которых они старались представить себя не завоевателями, а спасителями страны (коим и прежде мало кто верил), утратили силу. У тех купцов и ремесленников, которые по слухам жертвовали повстанцам средства и продовольствие, отбиралось имущество. Маньчжуры толпами сгоняли китайцев на общественные работы и принудительно забирали в солдаты. Количество казней перешло все мыслимые пределы. На улицах валялись обезображенные трупы, обгоревшие или с синими распухшими лицами, со следами пыток – выколотыми глазами, вырванным языком.
Ши, казалось, интересовало только бракосочетание Лю Фэня и Мэй. Едва в городе стихли бои, она вновь забеспокоилась о свадьбе.
Обратились к астрологу. Было выбрано благоприятное время: день тигра под знаком огня и девяти звезд. Жених передал опекунам невесты выкуп и ритуальные подарки.
Вопреки словам Лин-Лин тетка не поскупилась на свадебный наряд. Она с гордостью показала Мэй платье из алого шелка и красную вуаль. Согласно обычаю, головной убор невесты напоминал корону императрицы: металлический каркас был обильно украшен стеклянными подвесками, шерстяными помпонами, медными бляшками и разноцветными птичьими перьями. Пусть и не крошечные туфельки были расшиты бисером. И все же, несмотря на все великолепие этого наряда, Мэй казалось, будто ее готовят не к бракосочетанию, а к похоронам.
Она решилась на последний шаг: попросить хозяина мастерской, господина Дэсяна, о прибавке к жалованью. Пусть она лишилась накоплений, быть может, им с Тао все же удастся снять комнату и зажить вдвоем.
Господин Дэсян был зол: за те несколько дней, пока мастерская не работала, отличавшихся неуемной прожорливостью гусениц шелкопряда некому было кормить, и они погибли. Подсчитывая убытки, хозяин клял и маньчжуров, и мятежников, и мастериц, которых было невозможно заставить выйти на работу даже под угрозой увольнения.
– Хотя и голодная, но живая, – говорили они, боясь высунуть нос на улицу, где свирепствовала кровавая бойня.
Когда Мэй робко вошла в пристройку, где Дэсян сидел над хозяйственными книгами, вопреки ожиданию он не рассердился, а улыбнулся.
– Входи, Мэй. Что тебе нужно?
– Я пришла поговорить.
– Я слышал, ты выходишь замуж за старика с меняльной лавкой, – добродушно произнес он. – Ты пришла сказать, что уходишь из мастерской?
Слухи разносятся, словно пыль по ветру. Откуда господин Дэсян мог об этом узнать? Наверное, Циу, сестра Лин-Лин, проболталась женщинам, а кто-то из них шепнул хозяину! Собравшись с духом, она сказала:
– Господин! Я работаю у вас больше семи лет. Я всегда приходила на работу вовремя и испортила очень мало нитей. Я хочу попросить вас о прибавке к жалованью.
Хозяин не удивился.
– Да, это так, Мэй, ты опытная мастерица, и мне бы не хотелось тебя терять. Ты давно получила бы прибавку, как другие, если б была… немного сообразительней и смелее.
Она растерялась.
– Что вы имеете в виду?
Господин Дэсян встал из-за стола и подошел к ней. Мэй ощутила неприятный холодок, словно откуда-то-повеяло, сквозняком.
– Ты знаешь, как и из чего получают шелковую нить. Сначала разматывают внешний слой, потом принимаются за внутренний. Под упругой прочной оболочкой скрывается шелковая мякоть: ты никогда не задумывалась о том, как приятно ее обнажать, как она нежна и тонка на ощупь?
Мэй стояла, не шелохнувшись, и смотрела на него во все глаза. Хозяин раздраженно вздохнул.
– Вижу, ты меня не понимаешь. Больше мне нечего тебе сказать. Поговори с девушками, скажем, с Хун-лань или с Сяо. Возможно, они сумеют объяснить тебе все это лучше, чем я.
Мэй с облегчением поклонилась и вышла.
Когда настало время обеда, она подошла к Хун-лань и Сяо. Прежде Мэй не водилась с ними: они одевались лучше других, громко разговаривали и смеялись и казались очень уверенными в себе. Хун-лань и Сяо сидели под огромным платаном, уплетая клейкие рисовые пирожки, завернутые в листья бамбука, и оживленно переговариваясь.
Когда она приближалась к ним Хун-лань, «красная орхидея», такая же беззастенчиво яркая, как ее имя недовольно выгнула брови.
Однако стоило Мэй заговорить, как она обрадовалась и тут же жарко зашептала, то и дело переглядываясь с Сяо:
– И до тебя дошла очередь! Не переживай, это не страшно, господин Дэсян не сделает тебе ничего плохого. Просто зайди к нему и расстегни платье. И не противься, если он запустит руку в твои шаровары и немного потрогает тебя.
Увидев на лице Мэй отвращение и ужас, девушки рассмеялись. Казалось, они презирали ее за вечную серьезность с налетом жертвенности и мужества и были рады сорвать с нее покров наивности.
– Зачем ему это?!
Сяо равнодушно пожала плечами.
– Мужчины делают много странных вещей – кто их поймет!
– Не беспокойся, – заметила Хун-лань, – останешься девственницей, хотя вряд ли твоему старому мужу удастся это проверить!
Мэй вспыхнула и отошла, а они захихикали ей вслед.
Когда женщины вновь принялись за работу, она не находила себе места, не могла собрать воедино обрывки мыслей. Что-то безжалостное, жесткое, твердое неумолимо подступало к ее сердцу, и она с трудом сдерживала рыдания.
В конце концов, Мэй сказала себе: если боги решили, что ей суждено пасть так низко, она это сделает. Судя по всему, Хун-лань и Сяо давно проделывают такое и не выглядят несчастными. Вдобавок никто не считает их непорядочными, не сторонится, хотя женщинам в мастерской наверняка известна правда.
Улучив минуту, она отпросилась и, боясь потерять решимость, быстрым шагом направилась к господину Дэсяну.
Как и Лю Фэнь, он был немолод. Его жидкая, засаленная, напоминавшая крысиный хвост коса уныло сбегала по костлявой спине. Сухая желтая кожа туго обтягивала лицо.
– Пришла! – выдохнул он, увидев Мэй, и отложил хозяйственные книги.
Сгорая от стыда, она расстегнула платье. Показались округлые, белые, похожие на две половинки луны девичьи груди. Когда господин Дэсян протянул к ним дрожащие жадные руки, Мэй зажмурилась.
Она вспомнила, что говорили Лин-Лин и Хун-лань с Сяо. Мужчинам нужно только одно. Этот хотя бы не сделает ей больно. Хотя унижение – это та же боль. Сильнее всего человек страдает, отдаляясь от самого себя, предавая собственную суть.
Мэй знала, что жизнь земных существ долгая череда перевоплощений. Человек умирает множество раз. Может ли кто-то сказать, не гибнет ли «вечная» душа прежде сотен бренных тел, оскверненная и убитая деяниями собственного хозяина?!
Отчаяние и гнев нахлынули на нее, как буря, и, едва хозяин коснулся ее, она с силой отшвырнула его от себя. Он не удержался на ногах и полетел на пол. Когда он поднялся, в его лисьих глазах вспыхнула злоба.
– Дрянная девчонка! Убирайся отсюда! – закричал он, потирая ушибленный бок.
Выбежав за ворота, Мэй быстро пошла по улице. Она понимала, что никогда не вернется в мастерскую. Что отныне перед ней лежит только один путь.
Тем не менее, подхваченная волной отчаянного протеста, она в тот же день заявила тетке, что не может согласиться на брак с ростовщиком.
Ши покачнулась и схватилась за сердце, но быстро пришла в себя и зашлась криком:
– Как это нет! Ты сошла с ума? А свадебный наряд, а услуги астролога, а наша репутация! Народ нищает, торговля идет все хуже, Цзин вынужден то давать взятки, то платить налоги, между тем Лю Фэнь согласен дать ему денег без всяких процентов! Неблагодарная дрянь! Кто еще согласится жениться на девушке с лягушачьими лапами! Если откажешься выйти за Лю Фэня, завтра же выгоню тебя на улицу вместе с Тао!
Она орала, размахивала руками и плевалась, как одержимая.
Мэй убежала в свою комнату и дала волю слезам в объятиях младшей сестры. Тао шепотом уговаривала ее не уступать тетке, но Мэй, словно устыдившись своей слабости, вытерла глаза и сказала:
– Я соглашусь. В доме Лю Фэня хватит места и для тебя, мы целый день будем вместе, и нам не придется думать, как заработать себе на хлеб. Купим тебе новое платье, туфли и веер, а когда придет время, найдем хорошего жениха.
Тао насупилась и пробормотала:
– Не надо мне жениха. – А потом вдруг спросила: – А ты могла бы оставить меня ради кого-то?
В голове Мэй, словно сладкий сон, промелькнуло воспоминание о Куне, после чего она сказала, крепко обняв сестренку:
– Нет, никогда. Тебя я знаю с рождения, мы с тобой одной крови, нас связывает настоящая любовь. Все остальные люди чужие для меня.
Прошло несколько дней. Дожидаясь свадьбы, Мэй не выходила из дому. Она сидела на кухне, глядя в очаг и думая о том, что огонь ее души укрощен так же, как это пламя. Ему бы реветь, бесноваться, метаться, а оно тихо гудит, творя еду и создавая уют.
Мэй вспоминала свою жизнь так, будто готовилась не к свадьбе, а к смерти. Девушку утешало только одно: из тьмы ее горя может родиться свет счастья Тао – в тот день, когда старшая сестра выйдет замуж, судьба младшей возьмет свой разбег.
Вечером накануне бракосочетания с Лю Фэнем она вышла в сад. Закат был коралловым, а сумерки – синими. Небесный покой простирался над миром людей, и ему не было никакого дела до их надежд и бедствий.
Подойдя к слабо шелестевшей полузасохшими листьями сливе, Мэй обняла ее и прошептала:
– Что я должна делать? Дай мне какой-нибудь знак!
Но слива только уныло качала ветвями.
Мэй вернулась в свою комнату, легла, отвернувшись к стене, в мыслях продолжая прощаться с недолгим девичеством.
Она вздрогнула от неожиданности, услышав за спиной шепот Тао:
– Тебя спрашивал какой-то мужчина! Цзин сказал ему, что не может позволить тебе говорить с посторонними! Ты его знаешь? Я выглянула в окно: он до сих пор стоит за воротами.
Мэй сорвалась с места, бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, подбежала к воротам, распахнула их и вылетела на улицу.
Он был там, и она возблагодарила Небеса за то, что сможет увидеть его еще раз.
Обрадованный Кун шагнул к ней и сказал:
– Простите, что я не пришел раньше! Я хочу сказать, что пока не могу отдать вам деньги, но клянусь, что обязательно их верну.
Почему-то его слова разочаровали Мэй, и она тут же сложила оружие:
– Это не имеет значения. Я выхожу замуж за богатого старика.
Вздрогнув от неожиданности, Кун вгляделся в ее тонкие черты. Она выглядела не так, как в их первую встречу. Сейчас девушка напоминала сломанный ливнем цветок.
– Вы… этого хотите?
– Меня не спрашивают. Если я откажусь, тетка выгонит нас с сестрой на улицу.
Слезы, стоявшие в ее темных глазах, напомнили Куну отражение лунного света в ночной воде.
Он в досаде прикусил губу. Спасая его жизнь, она отобрала у себя надежду на будущее.
– Вы можете немного подождать?
– Нет. Свадьба завтра. Все уже решено.
Кун задумался. Расставшись с Мэй, он решил дождаться, когда в город войдут маньчжурские войска, и присоединиться к ним. Однако когда он спустился к реке, чтобы напиться, ему неожиданно стало плохо. Рана на голове оказалась серьезнее, чем он думал, и Кун потерял сознание.
Он очнулся посредине реки. Нищий люд, рыбачивший на утлых лодках, нередко там же и жил – в сооруженной на корме конуре.
Юношу подобрал старик, и Кун провел у него несколько дней, во время которых и был взят Кантон. Маньчжурам не пришло в голову обыскивать «плавучие дома».
Когда, слегка оправившись, он очутился на улице, его поразил вид залитого кровью города. На веревках болтались тела повешенных, на мостовой валялись растерзанные трупы. Бродячие собаки бежали вдоль дороги, держа в зубах куски человечины.
Куну было неприятно думать, что все это сделано по приказу его отца, и все же он не видел иного выхода, кроме как вернуться к Юйтану. Можно показать ему рану на голове, и все станет понятным. Он заживет, как прежде. Отругает Дина и Хао за то, что они его бросили. Оседлает Айжина и унесется вдаль, туда, где душа поет, наслаждаясь иллюзией свободы. Станет есть на серебре и одеваться в шелк. Будет перемежать сочинение стихов с воинскими упражнениями. А когда придет время, женится на знатной маньчжурской девушке. В том, что эта девушка окажется прекрасной, Кун не сомневался: Юйтан Янчу знал толк в женской красоте.
Однако теперь он чувствовал, что ничто не бывает таким, каким кажется, и человеку никогда не дается все, чего он пожелает. С ним что-то произошло, и в том была виновата Мэй, «мэйхуа», «цветущая слива».
Избавив ее от брака со стариком, он сделает почти то же, что сделала она, когда спасла его жизнь. Но как? Он не сможет взять ее с собой, и не только потому, что ценности ее мира не имели ничего общего с тем, чем жил он. Препятствие в лице Юйтана Янчу и Сарнай казалось непреодолимым.
– Я вам сочувствую…
Мэй мужественно кивнула, а Кун ощутил себя слабым и жалким.
Когда-то он отказался от матери, брата, сестер, а теперь отказывается от этой девушки ради все того же храма богатства и власти выстроенного на костях бедняков.
Человеческие чувства столь же неподвластны реальным законам, как и сны, их мир столь же загадочен, противоречив и непредсказуем. Можно много лет прожить во дворце, каждый день созерцая груды золота и не ощущая никакого трепета. А после случайно увидеть цветущую сливу, и понять, что ты мгновенной покорен ее красотой. И позорно бежать, как, бежит полководец, бросивший армию! А после почувствовать, что любовь, которая зажглась в сердце помимо воли и против разума, властно зовет назад.
