Текст книги "Дикая слива"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5

Мэй давно поняла, что времени нельзя доверять. Оно текло незаметно, при этом унося за собой нечто до боли бесценное. Память воды, ветра и камня была куда сильнее и глубже памяти человека, да и вообще всего, что рождается и умирает. Мэй уже не помнила ни лица, ни голоса матери, а старая слива начала сохнуть и давно не давала плодов, которых, впрочем, со дня смерти Ин-эр никто не ел.

Став искусной мастерицей, Мэй легко разматывала шелк весом в четыре ляна, что удавалось не каждой женщине. Она много раз собиралась поговорить с хозяином о прибавке жалованья, но все не решалась это сделать.

В целом жизнь в доме Цзина и Ши стала немного легче – их сын женился, дочери вышли замуж и тоже поселились отдельно от родителей. После работы в мастерской Мэй все также убирала в доме и помогала Лин-Лин. Так уж повелось: она взяла на себя все заботы, оградив Тао от тягот жизни, и отстаивала свое право с таким отчаянием, что даже Ши сложила оружие.

Кроме того, все эти годы Мэй продолжала копить деньги. Она надеялась, что со временем с их помощью ей и Тао удастся обрести самостоятельность и свободу.

Иногда в день получки тетка встречала племянницу на пороге и сразу отбирала деньги, но чаще девушке везло, и она успевала пробраться к тайнику. Хотя Лин-Лин утверждала, что теперь Мэй может занять достойное место на рынке невест, она не верила. Возраст, подходящий для заключения удачного брака, миновал, как когда-то было упущено время для бинтования ног.

Гораздо более привлекательной казалась идея поселиться отдельно вместе с Тао и Лин-Лин, однако кухарка наотрез отказалась покидать дом Ши.

– Я работаю здесь много лет и не хочу ничего менять в своей жизни.

– Почему ты не вышла замуж? – однажды спросила Мэй.

– По той же причине: из-за приданого. У моих родителей было много детей, мне рано пришлось идти работать. Я не думала о замужестве.

– Не лги. У всех твоих сестер есть семьи. К тебе не сватались?

Лин-Лин отвела глаза.

– Сватались. Но… кому нужен испорченный товар! Да и я зареклась иметь дело с мужчинами.

В голову Мэй закралась догадка.

– Несчастная любовь?

– Нет. Все было гораздо страшнее. Это случилось, когда наша семья перебиралась из деревни в город. Родители и куча детей, я – самая старшая. У нас не было даже осла: отец сам впрягся в повозку с двумя колесами. За спиной у матери было привязано два младенца, и я тоже несла на руках одну из младших сестер. Всадники появились словно ниоткуда – бешеная орда мчалась со всех сторон с громкими криками: казалось, кто скорее дорвется до нас, тому больше достанется. Но мы-то знали, что у нас ничего нет, и им будет нечем поживиться! Вернее, так думала я. Сестренка от страха припала лицом к моему плечу, и я крепко прижала ее к себе. Я удивилась, когда один из всадников стал отрывать ее от меня: зачем ему маленький ребенок? А после я поняла, что ему была нужна не малышка, а я. Я вырвалась из его рук и побежала к лесу, но он догнал меня и бросил на землю. До сих пор помню, как он стоял надо мной, – у него был темный, жадный, безжалостный взгляд чужого, страшного человека. О том, что было потом, говорить не буду. Очнувшись, я услышала дикий вой, вой моего отца, и пронзительный детский плач. Отца они избили, мать изнасиловали, как и меня. Она умерла, а я выжила. Мы кое-как добрались до Кантона. Мне пришлось заменить мать своим братьям и сестрам. Когда отец снова женился, я пошла в услужение. Пока не научилась хорошо готовить, а еще показывать хозяевам зубы, навидалась всякого. Замуж не пошла: муж бы стал задавать вопросы, а мне не хотелось вновь вспоминать то, что было. К тому же опять пришлось бы возиться с кучей детей, да еще выполнять прихоти чужого мужчины – от одной мысли об этом меня бросало в дрожь.

От жалости к Лин-Лин Мэй не выдержала и заплакала, но та сказала:

– Не надо слез. Все давно прошло. Каждое горе приносит ровно столько страданий, сколько положено.

– Кто были те воины?

Лин-Лин недобро усмехнулась.

– Наши хозяева-маньчжуры, кто же еще! Конечно, не все они звери. Иные весьма обходительны. У них слабость к китайским девушкам. Думают, подарят красавице шпилек и лент на пару лянов и получат все, что им нужно.

– Почему маньчжурам нельзя жениться на китаянках?

– Берегут чистоту крови, хотя сами только и знают, что делать детей нашим женщинам! Одно дело забавляться, другое – признать ребенка от китаянки своим наследником. На это они никогда не идут.

Им не удалось продолжить разговор: в кухню вошла Ши. В последнее время продукты вздорожали, и она ко всему придиралась: совала нос в котлы, спорила с Лин-Лин, которая, разозлившись, тайком грозилась попотчевать хозяйку крысятиной.

В последние дни в городе было неспокойно, и ни кухарка, ни Мэй не осмеливались выйти на улицу. К счастью, в доме имелся запас риса и другой еды.

Мэй ждала, что Ши спросит, почему она не пошла в мастерскую, но тетка сказала другое:

– Хорошо, что ты дома. Поднимись ко мне. У меня есть отличная новость.

Девушка встала и, быстро переглянувшись с Лин-Лин, пошла за Ши.

Наверху, к изумлению Мэй, тетка протянула ей новое сине-зеленое платье с набивным узором из белых квадратов и кругов.

– Надень!

Когда племянница выполнила приказ, Ши обошла кругом, потом приподняла густые, блестящие, черные как ночь волосы Мэй, заколола шпильками и, отступив на пару шагов, с удовлетворением промолвила:

– Превосходно! Ты должна ему понравиться.

– Кому?

– Человеку, который намерен к тебе посвататься.

Мэй вздрогнула. Она ожидала чего угодно, только не этого.

– Кто он?

– Его зовут Лю Фэнь, он ростовщик. Его жена умерла, и он решил взять другую. Цзин рассказал ему, что ты работящая, аккуратная и расторопная. Сегодня Лю Фэнь придет на тебя взглянуть. На всякий случай спрячь под подолом ноги, хотя не думаю, что твоя внешность будет иметь решающее значение, так как все остальное его устраивает: твое положение, происхождение, возраст.

В сердце Мэй закралась тревога.

– А ему сколько лет?

– Он старше тебя, но это неважно. Главное, у него есть деньги, и он готов взять тебя без приданого, – сказала тетка.

Она заставила ворчавшую Лин-Лин отправиться на рынок за продуктами, а потом приготовить жареную курицу с имбирем и красным гаоляном, трепангов и вареные яйца. Цзин принес рисовой водки, а Ши накрыла столик цветной бумагой и воскурила в комнате благовония.

В разгар подготовки к приему важного гостя Тао прокралась в комнату Мэй и заявила:

– Я видела этого «жениха»: он похож на старую обезьяну! Он уже приходил, когда ты была в мастерской. Тогда я не догадалась, кто это и что ему нужно, а теперь понимаю. Не выходи за него, Мэй!

Печально улыбнувшись, Мэй нежно коснулась волос младшей сестры.

Десятилетняя Тао была очень хорошенькой: нежное, будто фарфоровое, лицо, изящная фигурка, маленькие ручки. Было видно, что она станет редкой красавицей. Мэй, которая зачастую отказывала себе даже в самом необходимом, наряжала ее как картинку.

– Едет, едет! – закричала Ши, и Тао выскользнула за дверь.

Невеста ждала в своей каморке. Она пребывала в смятенных чувствах. Несмотря ни на что, Мэй хотелось верить, что тетка не просто хочет избавиться от нее. Возможно, и Ши, и Цзин искренне желают ей добра. Просто они неспособны понять, что девушке могут быть присущи особые переживания, интересы, и мечты. Они рассматривали брак как чисто деловое предприятие, а с этой точки зрения старик Лю Фэнь был куда лучшим женихом, чем какой-нибудь юноша из большой и небогатой семьи. Им не приходило в голову, что Мэй может размышлять о мужской красоте или мечтать о любви.

Она вышла к гостю, скромно потупив глаза и переступая мелкими, «лотосовыми» шажками, как ходили настоящие «бинтованные» красавицы.

На почетном месте сидел маленький, суетливый человечек со сморщенным, как печеное яблоко, лицом. Увидев Мэй, он обнажил в улыбке желтые зубы. Его голый череп поблескивал в ярком свете ламп.

Он протянул ей красивую плетеную корзину в форме лодочки, полную пышных пионов, символа разгара и буйства весны. Мэй с поклоном приняла подарок и, повинуясь знаку Ши, села рядом с ней.

Цзин разлил чай и первую чашку подал гостю. Мэй взглянула на обтянутые сухой и сморщенной кожей пальцы Лю Фэня и ее затошнило. Она должна позволить этим рукам коснуться ее тела?!

Новый наряд стеснял Мэй, она ощущала себя непривычно и неуютно с обсыпанным рисовой пудрой лицом и ярко накрашенными губами. Она молчала, когда Цзин и Лю Фэнь заговорили о том, что надо пригласить гадателя и выбрать день свадьбы: ей не верилось, что они говорят о ней.

Она подумала о матери. Когда Ин-эр умерла, полный сердечной теплоты и волшебной простоты мир перестал существовать, в нем больше не было места тайным желаниям и искренним чувствам.

Знала ли мать, на что она ее обрекла?! Когда Лю Фэнь ушел, девушка спустила вниз, в кухню, где Лин-Лин мыла посуду.

– Я не выйду за него.

Мэй казалось, что эти слова произнесла не она, а некий спокойный голос, звучавший из глубины ее сознания.

Лин-Лин обернулась, и Мэй увидела морщинки в углах ее глаз, глубокие складки вокруг рта, ощутила все ее невысказанные печали и неразделенные испытания.

– Ты не можешь решать это сама.

– Почему? У меня нет родителей. Что касается Цзина и Ши, эти люди ничего для меня не сделали. Я только работала на них.

– Если ты откажешься от этого брака, Ши взбесится и выгонит вон и тебя, и Тао.

– Я и сама собиралась уйти.

Лин-Лин вытерла руки и села.

– Ты не знаешь, что творится на улице! Люди закрылись в домах и боятся высунуть нос. Китайцы распоясались, маньчжуры обозлены. Когда они войдут в город, то начнут крушить все, что попадется под руку! Здесь вы с Тао в безопасности, а если уйдете, любой сможет вас обидеть. Вспомни, о чем я тебе рассказывала! Когда выйдешь за Лю Фэня, оставишь работу в мастерской. Больше не будешь опускать руки в кипяток и станешь носить накладные ногти. А голод? Его призрак стоит за спиной у каждого из нас, но только не у Лю Фэня, потому что он самый богатый ростовщик в этом квартале!

– Но он старик, уродливый старик!

– Если он стар, значит, долго не проживет, а когда умрет, все достанется тебе. Потерпишь год-другой, зато потом заживешь по-другому.

– Зачем же я столько лет копила деньги?

– Если ты надеялась купить свободу, то это невозможно. Женщина никогда не бывает свободной. Она может надеяться лишь на более-менее сносное существование. А свои ляны потратишь на свадебную прическу и наряд: не думаю, что госпожа Ши расщедрится и купит тебе все, что нужно.

Когда сестры улеглись спать, Тао спросила:

– Неужели ты выйдешь за этого старика и оставишь меня!

Мэй прижала ее к себе.

– Я никогда тебя не оставлю. Если я приму предложение Лю Фэня, ты поселишься в его доме вместе со мной. В противном случае я не хочу даже слышать об этом браке!

– Но он отвратительно выглядит! Жених должен быть молодым и красивым.

– Может, и так, но против судьбы не пойдешь. Надеюсь, Лю Фэнь неплохой человек, потом у него есть деньги, а это значит, что когда придет пора выдавать замуж тебя, он даст тебе приданое и, быть может, тебе повезет выбрать того, кто придется по сердцу.

– Неужели все на свете решают деньги? – спросила Тао, и старшая сестра со вздохом ответила:

– Мне бы хотелось верить, что нет.

Утром Мэй отправилась в мастерскую. Ей было невыносимо сидеть дома, слушая восторженные разглагольствования тетки по поводу предстоящего брака.

Она шла по улице, думая о том, что порой жизнь похожа на сон, сон, в котором человек не волен что-то менять. Он вынужден жить, как живет, делать то, что делает, идти по назначенному судьбой пути, не зная о том, что ждет его впереди.

Ночью шел дождь, и мокрые дома выглядели неприветливыми и заброшенными. Их крыши тускло отсвечивали в мутном, безрадостном утреннем свете. С ветвей деревьев в садах свисали поблекшие листья. Порывы ветра срывали их и швыряли на вязкую землю. Далекие горы казались вырезанными из тончайшей серебристой бумаги, ветер печально свистел, словно наигрывая на невидимой цитре.

Мэй вовсе не казалось, что, выйдя за Лю Фэня, она начнет новую, счастливую и беззаботную жизнь. С каждым часом ей все больше чудилось, что на этом придет конец всем ее мечтам и надеждам.

Вдобавок ко всему, имевшая печальный опыт Лин-Лин внушала девушке, что близкие отношения с мужчиной не приносят женщине ничего, кроме, в лучшем случае – неловкости и стыда, а в худшем – боли.

Мэй не удивлялась тому, что на свете существует много такого, что приносит сильному полу наслаждение, а слабому – только муки. Взять хотя бы бинтование ног. Женщины делают это, чтобы нравиться мужчинам, и всю жизнь терпят страшные неудобства.

В то утро она была невнимательна, портила нить, так что, в конце концов, старшая мастерица накричала на нее и велела оставить работу.

На обратном пути ее терзали сомнения. Мэй говорила себе, что выйти замуж за Лю Фэня, все равно, что совершить самоубийство. Пока у нее не возникло чувство непоправимости происходящего, надо действовать. Стоит пойти на поводу у малодушия, и обратной дороги не будет.

На Ша-сань-пу, одной из улиц западного пригорода Кантона, сдавались недорогие комнаты. Стоило внести задаток, и уже завтра она могла бы переехать туда вместе с Тао. Мэй отдавала себе отчет в том, какие последствия может иметь такой шаг: женщины без семьи – проститутки, танцовщицы, певички – стояли вне общества. Они вели себя уверенно и смело, выставляли напоказ свою женственность и красоту, но их и тех, кто был замужем или имел возможность вступить в брак, разделяла непреодолимая пропасть.

По обеим сторонам дороги тянулись канавы, полные мутной жижи. Кое-где виднелись кучи мусора. Было еще рано, и в воздухе стояла вонь ночных горшков, в небо поднимался маслянистый дым очагов. Ветер рябил воду в канале, и она казалась нечистой. Мэй давно заметила, что когда на душе было тоскливо, действительность казалась ей унылой и тусклой, и она замечала только уродство и грязь. Зато когда ее сердце радовалось, город выглядел сверкающим, праздничным, полным чудес.

По улице вели группу каких-то людей, и она, отошла в сторону, чтобы их пропустить. Сегодня в Кантоне было непривычно малолюдно: по улицам не катились повозки, не проносились верховые, не проплывали паланкины. Даже стук деревянных подошв раздавался не так гулко, как прежде.

Мэй не обратила бы внимания на процессию, если бы не громкие резкие выкрики сопровождающих и зевак, которые толпой двигались следом.

Живя в Кантоне, Мэй навидалась разных жестокостей. Случалось, людей избивали бамбуковыми палками или таскали по улицам в канге, шейной колодке, которая не позволяла им ни прислониться к стене, ни растянуться на земле, подвешивали в центре площади за ноги или выставляли в клетке.

Но в этой процессии было нечто необычное. Китайцы вели на казнь тех, кто завоевал и попирал их страну: высокомерных, властолюбивых, алчных и жестоких маньчжуров. Охрана не запрещала народу кидать в них камни или плевать им в лицо.

Большинство пленников смотрело себе под ноги, но один постоянно оглядывался, будто надеясь сбежать или увидеть того, кто придет на помощь.

Когда маньчжур повернул голову в сторону Мэй, она вздрогнула. Его лицо было покрыто синяками, а сквозь прорехи в одежде виднелись ссадины. В волосах запеклась кровь. И все-таки у него еще оставались силы, потому что он ступал твердо, его спина была прямой, а во взгляде светилась мысль. А еще там были растерянность, пустота и боль одиночества – совсем как у самой Мэй.

Встретившись с ней глазами, юноша улыбнулся, виновато и печально, и эта неожиданная улыбка пронзила ее душу. На его левой щеке была родинка – черное пятнышко, словно поставленное игривой красавицей, взявшей в руку кисть.

Сама не зная, зачем, Мэй пошла следом. Она была не из тех, кого легко сразить мужественной внешностью, заворожить красивым лицом. Тут было нечто другое – просто ей внезапно почудилось, будто они знакомы с незапамятных времен.

Повстанцы привели пленников на площадь перед храмом Ми-Чжоу-мяо. Мэй постаралась пробиться в первый ряд зевак и встать так, чтобы видеть молодого маньчжура.

Хотя руки пленника были крепко связаны, а горло подпирало острие сабли, он держался прямо и гордо, без волнения и тревоги. Похоже, он не боялся смерти и не страшился своей судьбы.

– Кто первый? – спросил один из китайцев.

Что-то холодное, скользкое проникло в душу Киана, все его нутро протестовало против того, что должно было свершиться. Он на мгновение зажмурился, боясь показать страх, и решительно шагнул вперед.

– Я.

Земля ушла из-под ног Мэй. В сердце когтистой лапой впилась боль. Если б она знала, как ему помочь!

Мэй не знала, какая неведомая сила бросила ее вперед и заставила выкрикнуть:

– Прошу вас, не надо! Отпустите этого человека! Это… мой муж!

К ней обратились десятки удивленных взглядов. Кто-то спросил:

– А ты не врешь? Где вы живете?

– Неподалеку, на улице Синлун-дзе.

– Эй, ты, – обратился к Киану один из повстанцев, – это правда твоя жена?

Он посмотрел на девушку. У нее было лицо маньчжурской красавицы: безупречно овальное, светлое и чистое, как первая луна. Губы нежно-розовые, будто, цветки дерева хурмы, брови словно нарисованы тончайшей кистью. Взгляд девушки вовсе не был застенчивым и скромным. Ее напоминавшие капли светящейся смолы глаза смотрели смело и дерзко. Они не умоляли и не манили, они властно звали к себе, приказывая жить.

Киану стало больно от того, что на свете есть девушки, похожие на диковинные цветы или яркие звезды, а ему так и не довелось познать любовь ни одной из них.

Почему незнакомка назвала его своим мужем? Обозналась? Или ни, с того ни с сего решила спасти незнакомого человека? Кто она, сумасшедшая или богиня, явившаяся на землю в облике простой смертной?

Он был готов ей подыграть, хотя ему не верилось, что это изменит ее судьбу. Кроме того, его по-прежнему жег стыд.

Хотя никто не признал в нем княжеского сына, Киан не желал вступать в сделку с совестью, ее не обменивают и не продают – так всегда говорил его отец:

– Да, – сказал он, – это моя жена. Я рад, что повидался с ней. Но я не трус, и я готов умереть.

Девушка прижала руки к груди и в отчаянии замотала головой. Один из китайцев хитро прищурился.

– Мы отпустим твоего мужа, если принесешь пятьсот лянов и не позднее, чем через четверть часа!

Незнакомка была бедно одета: простое синее платье, соломенные сандалии, подвязанные тесемками черные шаровары. Едва ли у нее могли найтись такие деньги! Однако она сказала:

– Хорошо. Только, не убивайте его.

– Не убьем. А если убьем, то последним. Он хотел умереть прежде всех, а мы поступим с ним по-другому. Пусть полюбуется на кровь своих товарищей!

Мэй никогда не думала, что способна так быстро бегать, она вообще никогда не видела бегущих женщин. Дома сливались в серую ленту, в ушах свистел ветер. Все ее чувства необычайно обострились, сердце бешено стучало, в висках пульсировала кровь.

Хвала матери, не бинтовавшей ей ступни: на крохотных уродливых ножках она никогда не смогла бы покрыть такое расстояние за четверть часа!

Она пронеслась через двор мимо чахлой сливы, единственной печальной памяти об Ин-эр, и влетела в кухню. Мэй полезла бы в тайник, даже если бы рядом была тетка, но, к счастью, единственной свидетельницей ее безумства стала Лин-Лин.

– Что ты делаешь?! – зашипела она, пытаясь помешать Мэй вынуть из стены камень.

– Мне нужны деньги.

– Зачем?

– Потом расскажу. Это вопрос жизни и смерти.

Когда Мэй вытащила мешок и принялась засовывать его за пазуху, глаза Лин-Лин округлились.

– Ты забираешь все?!

– Да.

Кухарка всплеснула руками.

– Мне кажется, ты сошла с ума!

– Может быть.

Лин-Лин не могла понять, что скрывается за чернотой зрачков Мэй, почему воздух вокруг нее словно пульсирует от ощущения чего-то нового, дикого, свежего. Так случается в переломные моменты жизни, но далеко не всегда этот перелом ведет к лучшему.

– Думаю, ты совершаешь ошибку!

– Не знаю. Я расскажу обо всем после, а сейчас мне надо спешить.

Мэй убежала, оставив Лин-Лин в страшной тревоге. Зачем и куда она пошла?! Ей, такой неопытной и юной, сложно представить, какие коварные сети может раскинуть судьба!

Солнце играло на поверхности канала под изящным мостом. Загнутые скаты черепичных крыш были обведены золотистой каймой. Парящие в небе птицы казались вырезанными из белой бумаги.

Мэй не думала о том, что ее могут обмануть, отобрав деньги и не освободив пленника, как не задавалась вопросом, что будет делать дальше.

На площади валялось несколько трупов, земля была залита кровью. Вдоволь насладившись зрелищем, издевательства и убийства, толпа принялась расходиться. Кровожадные инстинкты были удовлетворены, теперь следовало заняться повседневными делами.

Когда Мэй увидела, что молодой маньчжур цел и невредим, ее горло сдавило от радости. Он сидел на земле, его руки все еще были связаны, голова опущена: он выглядел потерянным, оцепеневшим. Казалось, сознание того, что он жив, тогда как другие мертвы, неодолимой тяжестью легло ему на плечи, придавило к земле.

Грудь Мэй вздымалась от быстрого бега, она никак не могла перевести дыхание.

– Пришла? – сказали ей. – А мы как хотели его прикончить. Ладно, давай деньги, и пусть убирается.

Пленника пинками подняли с земли и с силой толкнули в спину. Он с трудом удержался, чтобы не упасть на колени. Мэй не смела прикоснуться к нему, только смотрела с глубоким состраданием и почти детской радостью.

– Идем скорее, – сказала она, боясь, что получившие выкуп люди передумают.

Он поплелся следом. И хотя его взгляд был устремлен в никуда, и он не произнес ни единого слова, Мэй по-прежнему одолевало чувство невероятного, неправдоподобного везения. Внезапно все печали настоящего и прошлого оставили ее душу, на сердце стало на удивление легко и светло. Когда они покинули площадь и свернули в проулок, маньчжур протянул ей руки. Мэй принялась неловко теребить узел. Наконец ей удалось развязать веревку, и он облегченно потер занемевшие кисти.

Сейчас он показался Мэй моложе, чем прежде. Растерянный, смущенный. Казалось, он не знает, что ей сказать.

Внезапно он пошатнулся, и его лицо побелело. Мэй вновь обратила внимание на запекшуюся кровь на его голове, а еще подумала о том, что в тюрьме наверняка не кормят.

– Вы ранены. И, наверное, голодны. Здесь много чайных, там можно умыться и поесть. У меня кое-что осталось. Хватит на рис и чай, – застенчиво произнесла она.

– Вы и так отдали слишком много денег, – выдавил он и добавил: – Я верну их вам. Даже больше, чем у вас было.

– Мне они не нужны.

Самане зная почему, Мэй с легкостью отказалась от денег, которые тайком копила много лет. Какое количество коконов ей пришлось опустить в кипяток, сколько нитей размотать! Наверное, ими можно было бы выстелить все дороги Поднебесной!

Она лишала будущего и себя, и Тао, но сейчас ей было все равно.

Между тем юноша наконец пришел в себя и задал вопрос, который надо было задать в самом начале:

– Как вас зовут?

– Мэй.

«Мэй», «мэйхуа» – «цветущая слива». Он подумал о весеннем пробуждении природных сил, о непредсказуемости, изменчивости, текучести силы Инь.

– А вас? – спросила она.

Он напрягся. Не Киан же Янчу, сын маньчжурского князя!

– Кун, – полузабытое имя слетело с его уст на удивление легко, будто он не расставался с ним на долгие годы.

Она обрадовалась.

– Так вы не маньчжур, а китаец?

– Наполовину. Так получилось…

– Можете не объяснять, – быстро произнесла Мэй. – Я сама родилась от маньчжура и китаянки.

– Почему вы меня спасли? Я кого-нибудь вам напомнил?

Краска опалила ее нежные щеки.

– Нет, никого. Я не знаю, почему это сделала.

То была сущая правда. Мэй могла найти объяснение всем своим поступкам, кроме этого.

– Я верну вам деньги, – снова пообещал он.

Они пошли по улице. Прочитав надпись над входом ближайшей чайной – «Цзи-Синь», «Счастливая звезда», Кун улыбнулся:

– Подходящее название!

Они вошли внутрь. Молодой китаец, прислуживавший посетителям, посмотрел на них с сомнением. Заметив это, Мэй вынула остатки денег и протянула юноше.

Им принесли медную миску, до краев наполненную горячей водой, и чистые полотенца. Намочив одно из них, Кун с наслаждением обтер лицо и руки.

– На самом деле у вас есть муж? – спросил он, хотя знал ответ.

Замужняя женщина не станет разгуливать одна по улицам и заходить в чайную с чужим мужчиной. Так поступают лишь легкомысленные особы. Откуда у нее взялось столько денег? Она была бедно одета и не похожа на гулящую. Какая загадочная девушка! Где и с кем она живет?

– У меня нет мужа, – сказала Мэй, испытывая неловкость от того, что ей пришлось назвать Куна своим супругом. И ей было стыдно признаться в том, что она собирается выйти за старого ростовщика. Стремясь перевести разговор на другую тему, девушка спросила:

– Как вы очутились в тюрьме? Вы не кантонец?

– Нет. Я родился в деревне Сячжи, в крестьянской семье. Приемный отец не слишком хорошо относился ко мне, вдобавок мы жили очень бедно, потому я ушел из дому. Мне удалось поступить на службу к маньчжурам. Когда начались беспорядки, нас послали навести порядок в городе, я попал в плен.

Он сам верил в то, что говорит, потому его слова звучали искренне.

– У меня тоже нет родителей, – сказала Мэй. – Мать была наложницей богатого маньчжура, но потом ей пришлось покинуть его дом, и она… умерла. Мы с младшей сестренкой живем у тетки, которая нас не любит. Я работаю в мастерской, где выращивают шелкопрядов и делают шелковые нити. Там мне и удалось заработать эти деньги.

Кун кивнул.

– У меня есть младший брат и куча сестер. Но я их давно не видел, – сказал он и тут же подумал о том, живы ли они? Внезапно ему как никогда сильно захотелось обнять мать и попросить у нее прощения.

Принесли рис, и Кун начал есть. Он был голоден, но ел аккуратно и неспешно, ловко, изящно держа палочки в длинных пальцах, У него были красивые, ухоженные руки. Бедный воин? Крестьянский сын?!

Впрочем, Мэй не было дела до того, кто перед ней на самом деле. Она чувствовала, что эти минуты станут в своем роде единственными и неповторимыми мгновениями ее судьбы, и наслаждалась ими. Впервые в жизни прошлое и будущее не имели для нее никакого значения.

Она провожала каждое движение Куна робким и вместе с тем горящим взглядом и с тайной жадностью ловила каждое его слово. А самое главное – не боялась ему отвечать.

– Вы считаете себя китаянкой? Вы ненавидите маньчжуров?

Мэй замялась.

– Не знаю. Мне кажется, китайцы не зря взялись за оружие. Они в самом деле голодают. Не было дня, чтобы возле дома моей тети не останавливались люди и не просили их накормить.

– Она делилась с ними?

– Тетя? Нет. Кухарка Лин-Лин тайком выносила им объедки. Они были рады даже обглоданным костям и плакали при виде горсточки риса. Я слышала, в деревнях люди варили похлебку из травы и даже ели… глину!

Воскресив в памяти царство расписанных легкими, будто тающими узорами ширм, серебряных зеркал, драгоценных свитков и дорогой мебели, Кун почувствовал неловкость. Он подумал о фигурном угле в жаровнях, золотистых креветках, жареных голубях с начинкой из ароматного желтого лука, приправленной уксусом тушеной капусте, о других яствах, в изобилии подававшихся на княжеский стол, и ему стало стыдно. Он знал, что в прошлом месяце Юйтан Янчу приказал выдать из своей казны в помощь нуждавшимся около сотни тысяч лян, но то была капля в море.

Когда они вышли на улицу, юноша обернулся на вывеску, и, вспомнив о том, как он произнес название чайной, Мэй внезапно поняла: он умеет читать!

– Я провожу вас, – сказал Кун.

– Куда вы пойдете потом? К своим?

Он задумался.

– К сожалению, теперь я не знаю, где свои, где чужие. Полагаю, не сегодня-завтра маньчжуры захватят город и расправятся с повстанцами. Нападать подло, защищаться глупо.

– Вы не рады тому, что остались живы? – тихо спросила Мэй.

– Просто, похоже, я немного запутался в жизни.

Она шла рядом с ним свободным шагом, мечтая о том, чтобы дорога домой оказалась как можно длиннее. Небо синело, словно чаша из драгоценного цветного фарфора, облака казались дымком курений, сожженных на алтаре Неба.

Время от времени Мэй поднимала взгляд на Куна. Она находила его очень красивым. Гладкая кожа теплого медового оттенка, маньчжурские миндалевидные глаза, губы, отливающие тем нежным блеском, каким светятся створки перламутровых жемчужных раковин.

Когда до дома тетки оставалось меньше половины ли, девушка остановилась и застенчиво произнесла:

– Дальше я пойду одна. Не надо, чтобы нас видели вместе.

Кун понимающе кивнул. Расставаясь с ним, Мэй хотелось плакать, ибо ей казалось, будто она теряет нечто такое, чего у нее никогда больше не будет.

Между тем человек, назвавшийся крестьянским сыном, отвесил ей изысканный поклон и сказал:

– Спасибо вам! Хотя такой благодарности и явно мало: ведь вы спасли мне жизнь! К сожалению, я должен спешить: чувствую, скоро начнутся бои, и мне надо раздобыть оружие.

Мэй грустно улыбнулась: как все мужчины, прежде всего он думал о войне.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел по улице, а она смотрела ему вслед. Когда его высокая стройная фигура скрылась за поворотом, Мэй поняла, что влюбилась – отчаянно, пылко, безрассудно, так, как это бывает только в неповторимой юности.