Текст книги "Дикая слива"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Лора Бекитт
«Дикая слива»
Пролог
Праздник поминовения усопших приходился на сто пятый день после зимнего солнцестояния. В этот день запрещалось разводить огонь в очаге и готовить пищу, но бедной вдове Вэнь из селения Сячжи все же пришлось это сделать, отчего, как считала ее дочь Ниу, и пошли все их беды.
Началось же с того, что Бао Синь, не первый год добивавшийся руки Ниу, прибежал в их дом с сообщением о том, что к селению движется маньчжурский отряд [1]1
Центральная власть в Китае была захвачена в XVII веке племенем маньчжуров, которые правили страной в лице Цинской династии с 1644 по 1912 год. Маньчжурские принцы, князья, мандарины, шэньши составляли привилегированное сословие Китая. Принадлежность к тому или иному сословию, дворянскому или чиновничьему рангу отмечалась строгими внешними отличиями.
[Закрыть].
– Прячьтесь! Неизвестно, чего от них ждать!
Бао предлагал женщинам найти укрытие, но не собирался вставать на их защиту. Как всякий крестьянин, он не имел иного «оружия», кроме деревянной мотыги с железным наконечником.
Немолодой и некрасивый Бао не нравился Ниу. Вэнь тоже его не привечала: у него не было ничего, кроме ветхой хижины да крохотного рисового поля. Впрочем, завидные женихи не спешили обивать их порог. Так уж повелось на этом свете: богатство тянется к богатству, а бедность – к бедности.
Вскоре маньчжуры вошли в селение. Их доспехи блестели, словно панцирь майского жука под полуденным солнцем. От них исходило ощущение власти и грозной силы.
Старуха-соседка сказала:
– Бойтесь их! У них оскопленные души. Они пройдут по нашим телам, как по ровной дороге! Выжмут из наших сердец все соки, так что те обратятся в камень.
Мать и дочь не успели убежать в лес, а в маленьком домике с кухней и комнатой было негде спрятаться. Когда один из чужеземных воинов появился на пороге, Вэнь упала ниц, а после того, как он резким движением руки велел ей подняться, заискивающе и настороженно смотрела ему в глаза.
Ниу робко выглянула из угла, в который забилась от страха. Маньчжур был выше мужчин их деревни, его глаза напоминали спелые сливы, а зубы были белыми, как очищенный миндаль.
Воин бросил под ноги Ниу двух диких уток. Он заговорил на ломаном языке, подкрепляя речь жестами, и женщины поняли, что он приказывает им развести огонь и приготовить пищу.
Спорить не приходилось. В доме была лишь сваренная с вечера просяная каша, от которой маньчжур наверняка отказался бы.
Ниу глядела, как пламя жадно пожирает бамбук, а тот корчится, словно от боли, и ее одолевало тревожное чувство.
Воин, не отрываясь, смотрел на девушку, и ее лицо опаляло жаром, тогда как по спине пробегал холод. Хотя от принесенной маньчжуром и приготовленной Вэнь дичи шел аппетитный запах, от волнения Ниу не смогла проглотить ни кусочка.
Утолив голод, мужчина вынул из-за пазухи мешочек и показал его Вэнь, после чего ткнул пальцем в ее дочь и кивнул на обмазанный глиной кан [2]2
Теплая лежанка в китайском жилье.
[Закрыть].
– Не сопротивляйся, – сказала Вэнь, – он все равно это сделает, а так хотя бы не покалечит. Другой бы просто взял тебя силой, а этот предлагает деньги.
У Ниу подгибались ноги и дрожали губы. Мать ушла в кухню, а она с ужасом смотрела, как маньчжур расстегивает тяжелый пояс, на котором болтались массивные железные подвески. Когда, стягивая с нее шаровары, он провел руками, по ее бедрам, она едва не лишилась чувств.
Сидя в крохотной кухне возле остывающего очага, Вэнь подбрасывала данный маньчжуром мешочек в руках так, будто он был полон раскаленных углей. Нет, это не самое худшее. Иным приходится продавать дочерей в публичные дома, а то и вовсе убивать при рождении. На эти деньги они спокойно проживут до следующей весны.
Из-за перегородки раздался тонкий вскрик, послышалась приглушенная возня. Зажав руками уши, Вэнь улеглась на дырявую циновку и постаралась заснуть.
Утром, перед тем как сесть на коня, маньчжур улыбнулся Ниу и потрепал ее по плечу.
В его жесте была небрежная ласка, а во взгляде сквозило равнодушие: жажда завоеваний, странствий, вечной новизны влекла его вперед.
Резкий ветер сдувал слезинки с бледных щек Ниу. Хотя в эту ночь она не испытала ничего, кроме стыда и боли, ей хотелось, чтобы воин взял ее с собой, потому что не понимала, что станет делать, если останется в Сячжи.
Когда со дня отъезда маньчжурского отряда прошло два месяца, Ниу окончательно уверилась в том, что беременна. Старуха соседка дала ей какие-то травы, но они не помогли. Тогда Ниу решила поговорить с Бао и позвала его на лесную поляну, подальше от людских глаз.
Ярко-синее небо было чистым и гладким, точно туго натянутое полотно. Темные сосны застыли сомкнутым строем на страже тишины и покоя маленькой, затерянной среди гор деревни.
Ниу по-прежнему была красива, но тонкие черты ее лица словно покрылись налетом обреченности и печали.
– Я честна с тобой, Бао, – сказала она, сделав роковое признание. – Или бери меня такой, какая я есть, или я никогда не буду твоей.
– Твоя мать согласна?
Ниу кивнула. А что оставалось делать Вэнь, если ночь, проведенная с маньчжурским воином, оставила в теле ее дочери куда больший след, чем она рассчитывала!
– Хорошо, – коротко произнес Бао. Было заметно, что его распирают досада и злость.
– Я только прошу, – кротко промолвила Ниу, – чтобы ты не обижал этого ребенка.
Бао с отвращением посмотрел на ее пока еще плоский живот.
– Неужели ты ему рада!
– Нет, но я понимаю, что он ни в чем не виноват.
– Ты хочешь, чтобы я признал его своим?
– Так будет лучше для всех.
Месяц спустя Ниу вышла за Бао Синя и перешла в его хижину. Отныне здесь ей предстояло жить, работать, рожать детей и закончить свои дни.
Ребенок появился на свет в начале зимы, в самые унылые и мрачные дни года. Он был таким, как все младенцы, но на его лице, пониже левого глаза, чернела крупная родинка, напоминавшая звездочку.
– Смотри-ка, знак! – заметила повитуха. – Твоего сына ждет необычная судьба.
– Счастливая или нет? – взволнованно произнесла Ниу.
– Этого я не знаю.
В хижину вошел Бао, и повитуха объявила:
– Мальчик! Тебе повезло.
– Уж если кому и повезло, так только не мне, – проворчал мужчина, а когда повитуха ушла, процедил: – Маньчжурское отродье!
– Бао, – в голосе Ниу была укоризна, – ты обещал!
Да, он обещал и старался сдержать свое слово. И все же когда он увидел здорового крупного младенца – порождение чужого семени, боль пронзила его, казалось, до самых костей.
Ниу продолжала рожать каждые два года. Третьим был мальчик, Юн, и Бао вздохнул с облегчением: наконец-то на свет появился тот, кто когда-нибудь даст жизнь его внуку, в коем, согласно поверью, воплотится небесная душа деда!
И все-таки старшим ребенком в семье оставался первенец Ниу, Кун, и это бесило Бао. Он в буквальном смысле слова вбивал в его голову мысль о сыновней почтительности, тогда как Юн рос избалованным и непослушным. Мать всегда старалась защитить и выгородить Куна, но у нее было слишком много забот и много детей.
О родинке никто не вспоминал, лишь Бао иногда говорил, что она похожа на червоточину на кажущемся здоровым, но на самом деле гнилом плоде.
Часть первая
Глава 1
По улицам деревни плыл сизоватый дымок очагов. Не могущий пробить плотный слой тумана, он тянулся низом. Земля казалась поблекшей, вылинявшей, как всегда по весне, но все знали, что вскоре придет другая пора. Зазеленеют залитые водой рисовые посадки, холмы наденут изумрудные короны, и лес зашумит, как бескрайнее море.
На рассвете отец приказал Куну отправиться в поле, и мальчик боялся сказать, что если он не успеет вовремя прийти в чайную, хозяин его прибьет. И вот теперь он опаздывал, хотя и спешил изо всех сил. Заведение господина Линга (при необходимости там можно было не только поесть и выпить чаю, но и заночевать) было построено на оживленном участке дороги соединявшем провинции Гуандун и Гуанси.
Десятилетний Кун служил у него за еду, несколько шу [3]3
Мелкая монета.
[Закрыть], а еще – за бесконечные затрещины и оплеухи.
Он никогда не жаловался родителям: у измученной матери хватало иных забот, а Бао и сам бил Куна не меньше, чем господин Линг, бил по любому поводу – за случайный взгляд, за лишнее слово. За то, что Ниу вновь родила не сына, а дочь.
Не чувствуя за собой никакой вины, Кун, тем не менее, безропотно принимал удары. Что он мог возразить отцу? До поры до времени ему не приходило в голову удивляться, почему Бао срывает свою злость именно на нем, а не на других детях.
Если кто-то изредка и мог приласкать Куна, так это мать. Однако при этом у нее была такой горестный вид, что ему хотелось не радоваться, а плакать.
Когда Кун убежал в чайную, ему казалось, что у него вот-вот остановится сердце.
В помещении не было других вещей, кроме скромно расписанной ширмы, низких деревянных столиков и простых некрашеных циновок. В маленькой печке шипел и с треском лопался бамбук.
Дрожащими от волнения руками хозяин расставлял на подносе чашки красной глины, от которых поднимался ароматный пар. Он не обратил ни малейшего внимания на Куна, все его мысли были устремлены к двум гостям, которые молча ждали, когда им подадут чай.
Хотя на них были простые соломенные шляпы, полотняные черные халаты и некрашеные кожаные туфли, Кун сразу понял, что это могущественные и знатные люди. На это указывали их широкие наборные пояса, а еще – лица, выражавшие достоинство и внутреннюю силу.
Накрыв на стол, господин Линг отступил с почтительным поклоном. От чашек поднимался тонкий дымок, его рисунок был похож на туманные иероглифы, нарисованные невидимой волшебной рукой.
Кун проскользнул в соседнее помещение, служившее кухней. От угольных жаровен шло тепло, от котлов валил ароматный пар. Приветливо улыбнувшись Куну, повар Хэн вновь принялся помешивать варево.
Они не успели перекинуться словом, как вошел хозяин и жарко зашептал:
– Видели, кто к нам пожаловал?! Непростые люди, даром, что без свиты! Путешествуют скрытно, а сами, не торгуясь, заплатили серебром! Сказали, задержатся здесь на несколько дней. Пойду, приготовлю комнату. Держись поблизости, – бросил он Куну, – вдруг им что-то понадобится! Я не стал задерживаться возле них – вдруг решат, что я решил подслушать их разговор!
На самом деле господин Линг обожал подслушивать: сплетни были необходимы ему, как воздух. Он с привычной легкостью рылся в чужих секретах и перемывал косточки знакомым и незнакомым людям. Однако на сей раз в его душе перевесил страх. А еще – алчность.
Следуя приказанию «быть поблизости», Кун взял метелку и принялся бесшумно подметать пол неподалеку от столика, за которым сидели приезжие.
Когда господин Линг ушел, мальчик заметил перемену в выражении лиц мужчин и уловил исходящее от них ощущение гнетущей тревоги. А после услышал их разговор:
– Ума не приложу, что нам делать! Мы столько времени потратили на поиски мальчишки, а в результате приедем ни с чем!
– Да, рассчитывали получить награду, а вместо этого с плеч полетят наши головы!
– Кто знал, что парня укусит змея!
– Надо подумать, что сказать Юйтану. У нас есть в запасе немного времени.
– Что толку отсиживаться в этой глуши? Рано или поздно нам придется предстать перед князем и рассказать ему правду.
– А если солгать, сказать, что мальчик умер еще до нашего приезда?
– Не имеет значения. Ты знаешь Юйтана. Он беспощаден. Для него важен лишь результат.
– Если бы мы привезли с собой тело, возможно, он сумел бы поверить, понять…
– Он, маньчжур, понять нас, китайцев?! Не смеши меня. И потом – ты можешь представить, во что превратился бы труп за эти дни!
– Мы должны что-то придумать, должны! Ради наших сыновей! – в отчаянии прошептал один из мужчин, а другой нерешительно произнес:
– Что если взять другого ребенка? Мало ли в Китае сирот такого возраста! Научим его, что говорить, и предъявим князю.
– Ты забыл про метку, – обронил его спутник, и оба погрузились в тяжелое молчание.
Кун представил, как прежде выглядели эти люди: грудь выпячена, плечи расправлены, взгляд полон высокомерия, а походка – уверенности. Сейчас же он всей кожей чувствовал одолевавшие их терзания, трагическую безнадежность, смертельный страх.
Мальчику не удалось дослушать разговор: его позвал Хэн. Для гостей было приготовлено изысканное угощение: целое блюдо мелко наструганной соленой морской рыбы, вареные ростки бамбука, маринованная редиска и имбирное вино.
У Куна заблестели глаза, и заурчало в животе. Он судорожно сглотнул слюну. Каждый вечер отец ругал его за то, что он приходит домой без еды, но господин Линг запрещал ему забирать из чайной объедки. А те крохи, что доставались Куну во время обеда, приходилось делить с хозяйской собакой.
– Ты видел? – спросил Хэн. – Породистые кони, дорогие пояса, хорошее оружие, а одежда простая. К тому же они путешествуют без свиты. Сдается, тут что-то не так! А если это преступники?!
– Не знаю, – пробормотал Кун, раскладывая рис по чашкам и предпочитая умолчать о подслушанном разговоре.
Господин Линг сам подал приезжим еду. После в чайную повалили посетители, и у Куна было столько работы, что он и думать забыл о таинственных гостях.
Как и всегда, он вернулся домой только вечером. Высокие сосны, ярко зеленые при свете дня, сейчас казались черными. Горы сливались с небом, а рисовые поля на склонах холмов были похожи на застывшие волны огромного моря.
Подойдя к хижине, Кун услышал голос отца:
– Я один вынужден работать в поле и кормить столько ртов!
– Если бы ты не отправил Куна служить у господина Линга, он бы тебе помогал, – робко возразила мать.
– Я не желаю видеть его целыми днями! Думаешь, дома от него был бы толк? Приходит из чайной и сразу валится спать, хотя мог бы заготавливать топливо, плести корзины!
– Кун еще ребенок, он устает! – в отчаянии произнесла Ниу, на что Бао ответил:
– Ничего подобного, он здоровый и сильный, просто привык лениться!
Мальчику почудилось, будто вокруг него сгустился воздух, и ему стало трудно дышать. Перед глазами встал образ отца, и Кун впервые в жизни задал себе вопрос: как могло получиться, что его молодая, красивая, кроткая мать вышла замуж за такого старого, уродливого, сварливого и жестокого человека?! И внезапно понял, что никогда не любил и не уважал своего отца.
Даже если Бао находился где-то далеко, Кун всегда ощущал его присутствие в своей жизни, как чего-то тяжелого и недоброго.
У порога стояли потертые соломенные сандалии Бао. Одной из многочисленных обязанностей старшего сына было чистить обувь отца. Как-то раз он забыл это сделать, и Бао ударил его сандалией по лицу.
Память об этом случае жгла как укус ядовитого насекомого. Сделав над собой усилие, Кун перешагнул через сандалии и очутился в хижине.
Посреди комнаты с низким потолком и забранными бамбуковыми решетками окнами стоял покрытый циновками столик, за которым работали и ели. В одну из стен была вделана печка с вмазанным в нее котелком, где готовили еду, в другой зияло углубление, куда складывали постели и одежду.
Вероятно, сестры уже поели, потому что беззаботно и шумно перебирали бамбуковые палочки, камушки и какие-то тряпочки, служившие им игрушками.
Шестилетний Юн с любопытством уставился на старшего брата блестящими лукавыми глазенками. Он без сомнения слышал слова отца, и Куну сделалось неприятно. Внезапно он вспомнил, как однажды Бао подарил младшему сыну раскрашенную деревянную лошадку. Когда Кун, у которого никогда не было игрушек, с восторгом потянулся к ней просто для того, чтобы посмотреть, Бао ударил его по руке и заорал:
– Это не тебе! Ты уже вырос и должен работать!
Тогда Кун забился в укромный уголок и долго, безутешно плакал.
«Работать, работать, работать» – эхо этого слова без конца отдавалось в ушах мальчика, и он переставал видеть смысл в тупом физическом труде, который не позволяет ни играть, ни мыслить, ни жить.
Кун перевел взгляд на отца, на его обвисшие щеки, глубокие морщины вокруг широкого рта, глаза, почти не видные из-за складок век, сутулые плечи, костлявые руки. Прожитые годы не пощадили Бао, но и он никого не щадил.
– Чего уставился? Опять пришел с пустыми руками!
– Господин Линг мне ничего не дает.
– Давал бы, если б ты не лентяйничал, – проворчал Бао.
– Садись, поешь, – позвала мать.
В ее движениях чувствовалась глубокая усталость, а едва заметная улыбка таила в себе привычную горечь.
– Разве он не наелся в чайной! – отец повысил голос. – Что он делал там целый день?!
– Пусть он хотя бы выпьет рисового отвара!
– Нет. Ложитесь спать. Нечего зря жечь бамбук. Мне рано вставать, а ночью меня снова разбудят чьи-нибудь вопли.
Сестренки Куна послушно улеглись на циновки. Только самая младшая спала в родительской постели.
Кун устроился подальше от всех. Он мучительно желал заснуть, уплыть в неведомые темные дали и пробудиться лишь прохладным туманным утром, но не мог сомкнуть глаз.
В конце концов, он выбрался из душной темноты и сел на землю возле хижины.
Небо сияло звездами, была отчетливо видна Серебряная Река [4]4
Млечный Путь.
[Закрыть]. В раннем детстве Кун думал, будто это волшебная дорога, по которой дано путешествовать только избранным судьбой и безрассудным смельчакам, которые могут вскарабкаться на самую высокую гору, откуда можно достать небеса!
Такие истории ему, случалось, рассказывала бабушка Вэнь, к которой он иногда прибегал. А еще она вкусно кормила его и ласково гладила по голове.
Потом бабушка умерла, и пора веры в сказки, легенды, чудесные превращения осталась позади. Теперь Кун знал, что он недостоин даже того, чтобы ходить с поднятой головой, а не то, что взбираться на небо!
Послышался шорох – из глубины хижины появилась мать. Она молча сунула в руку сына рисовый шарик, который он тут же отправил в рот.
– Иди в хижину, Кун. Бао спит, Юн и девочки тоже.
– Лучше я посижу здесь.
– Это я виновата в том, что Бао так относится к тебе! – голос Ниу срывался от боли.
– Ты? – удивился Кун. – Почему?
Загрубевшая, шершавая ладонь Ниу легла на его волосы.
– Думаю, ты достаточно большой для того, чтобы знать правду. Бао не любит тебя, потому что ты… не его сын.
Кун вздрогнул. Он был готов к чему угодно, но только не к такому признанию!
– Как! Тогда… чей?!
– Я не хочу, – продолжила Ниу, – чтобы ты возненавидел Бао, просто тебе надо понять, что он никогда не изменится. Ты будешь вынужден сам прокладывать себе дорогу в жизни. Когда Бао решил отдать тебя в услужение, я обрадовалась, поскольку подумала, что со временем господин Линг может сделать тебя своим помощником и у тебя появится возможность заработать на хлеб.
– Расскажи о… моем отце! – напомнил Кун, сгорая от нетерпения и вместе с тем дрожа от страха.
А если это какая-нибудь постыдная история, о каких шепчутся за спиной?! Разве это похоже на его тихую скромную мать!
Прошло несколько минут, и Ниу заговорила. В ее голосе не было ни ожесточения, ни обиды, а лицо оставалось сосредоточенным и спокойным. Она привыкла безропотно переносить тяготы жизни. Ее прошлое было не хуже ее настоящего или будущего.
– Одиннадцать лет назад в Сячжи пришли маньчжуры. Они были хорошо одеты, их оружие блестело на солнце. Они приказали жителям деревни приготовить угощение и разбрелись по домам. Мой отец рано умер, и я жила с матерью. Разумеется, воин, остановившийся в нашей хижине, пожелал лечь со мной. Если бы я стала сопротивляться, он все равно взял бы меня: маньчжуры всегда берут себе все, что захотят. Утром он дал моей матери денег и уехал вместе со своим отрядом. Больше я его никогда не видела. А через девять месяцев на свет появился ты.
– Каким он был? – спросил Кун, раздираемый до боли противоречивыми чувствами.
С одной стороны, ему хотелось как можно больше узнать о родном отце, с другой – он был готов возненавидеть человека, который обошелся с его матерью, как с вещью.
– Я плохо понимала, что он мне говорил, и не разобрала его имени. Он был молод и, возможно, красив, однако с тех пор прошло много лет, и я даже не помню его лица.
– А как же Бао? – прошептал Кун, подумав о маленьком уродливом человечке, напоминавшем злобного демона.
– Он давно вился вокруг меня, но мать не хотела нашей свадьбы, потому что Бао был беден. Но ей пришлось отдать меня тому, кто согласился взять беременную невесту. Бао обещал, что станет хорошо относиться к моему ребенку, но не сдержал слова. Пока ты был маленьким, он тебя не замечал, а когда родился Юн, начал бить. Он не может смириться ни с тем, что старший мальчик в семье – сын маньчжура, ни с тем, что я нарожала столько девочек.
Кун не знал, что сказать. Теперь, когда правда наконец выплыла наружу, он ощущал себя по-особому беззащитным и вместе с тем словно обрел новые силы. После того, как все встало на свои места, мысли обрели легкость, а душа – покой.
Он знал, что это ненадолго. Наступит день, и ему снова придется нести на своих плечах груз несправедливости и затаенной обиды. И так будет всегда.
Утром, когда Кун проснулся, мать уже разводила огонь: от очага струился тонкий, прозрачный, как паутинка, дымок.
Ниу разогрела вчерашний рис, но когда Кун потянулся к котелку, в его запястье вцепилась морщинистая рука со скрюченными пальцами и желтыми ногтями, напоминавшими птичьи клювы, и он не успел пикнуть, как очутился на полу.
– Прочь отсюда, бездельник!
– Бао, позволь ему поесть! – взмолилась Ниу.
– Пусть ест в чайной! Здесь слишком мало риса на такую ораву.
Кун выскочил за дверь. Он бежал что есть сил по знакомой дороге, словно подгоняемый ветром, не замечая того, что взор застилают слезы.
Между землей и небом висели густые хлопья тумана. По склонам холмов разбегались террасы, где сеяли рис и куда доставляли влагу с помощью водоподъемного колеса. На полях суетились небольшие, словно игрушечные фигурки, а рядом мелькали совсем маленькие: вместе со взрослыми мужчинами работали их сыновья.
Увидев это, Кун ощутил острую жалость к себе, невольно брошенному родным и презираемому приемным отцом. Потом он вспомнил о матери, которая была вынуждена вступить в нежеланный брак и терпела не меньше унижений, и ему стало стыдно. Это не она, а он виноват во всех бедах, это ее надо жалеть.
Когда он прибежал в чайную, вчерашние гости уже сидели за столиком: Вероятно, они решили выпить чаю, пока не нагрянули другие посетители.
Оба выглядели еще хуже, чем накануне: растерянные, отчаявшиеся, злые.
Стоило Куну сказать себе, что лучше держаться от них подальше, как один из мужчин произнес:
– А ну-ка, парень, ступай напои наших лошадей!
В Сячжи лошади были редкостью, и Кун побаивался этих больших животных, но приказ гостей есть приказ, и он бросился его выполнять.
Он едва шагнул за порог, как его остановил господин Линг.
– Куда собрался? Надо почистить циновки!
– Но я…
– Делай, что говорю! – прикрикнул хозяин, отвешивая мальчику подзатыльник.
Решив, что лошади подождут, Кун побежал собирать циновки. Это была привычная работа, и он надеялся быстро справиться с ней.
Однако когда растрепанный, задыхающийся, потный он вновь вошел в чайную, сгибаясь под грудой циновок, его встретил грубый окрик:
– Ты что же, бездельник, до сих пор не напоил коней?!
К несчастью, хозяин быстро сообразил, что к чему, и выскочил вперед, беспрестанно кланяясь гостям.
– Прошу прощения, господа! Сейчас я задам этому дрянному мальчишке! Как это он посмел оставить лошадей без воды!
Хотя лицо господина Линга буквально лоснилось от лести, Кун сполна ощутил злобу хозяина, когда тот изо всех сил поддал ему в бок ногой, обутой в твердый кожаный башмак.
Кун упал на колени, и циновки посыпались на пол. Когда из-под груды соломы появилось искаженное от страха, раскрасневшееся лицо мальчика, гость замахнулся, собираясь влепить ему пощечину, и вдруг его рука замерла на полпути.
– О, покровители! – выдавил он и обернулся к товарищу. – Вот она, метка!
Второй гость поднялся с места, подался вперед и впился в Куна до странности напряженным взором. Потом спросил хозяина:
– Это твой сын?
– Нет, господин! Он из семьи одного бедняка, я взял его к себе из жалости. Прикажете выгнать?
– Ступай. Мы сами разберемся с мальчишкой, – нетерпеливо произнес мужчина, небрежно махнув в сторону господина Линга.
Кун хотел, но не мог сдвинуться с места – его ноги словно вросли в пол. По жилам холодными змеями расползался ужас. Мальчик сжался под тяжелым взглядом приезжего, не сомневаясь в том, что мольбы бесполезны, что сейчас его забьют до полусмерти, а после вышвырнут вон.
– Идем, – сказал гость мальчику и направился к дверям.
Второй мужчина пошел следом.
Кун почувствовал, как что-то словно оборвалось у него в животе, и ему вдруг стало все равно, что с ним будет, лишь бы все побыстрее закончилось.
Туман рассеялся, в воздухе висела едва заметная дымка. Чистый воздух обжигал легкие. Ветер играл в верхушках деревьев. Мужчины шли по неоглядной зеленой пустыне, тянувшейся почти до самых вершин далеких гор, а мальчик обреченно плелся следом.
Кун спрашивал себя, зачем они ведут его так далеко? Не иначе, хотят убить! Несмотря на страшную догадку, им продолжало владеть сонное оцепенение и тупая вялость. Он с трудом заставлял себя передвигать ноги.
Наконец они остановились и уставились на мальчика, в этот миг напоминавшего пойманного в клетку зверька.
– Сколько тебе лет?
С трудом расправив дрожащие пальцы, Кун показал: десять.
– Как тебя зовут?
Проведя языком по занемевшим губам, он, тихо ответил:
– Кун.
Мужчины в изумлении переглянулись.
– Даже имя похоже! Твой отец крестьянин?
Кун на мгновение замер. В нем всколыхнулись остатки гордости, и он решил, что не выдаст чужим людям семейных секретов.
– Да.
– Тот мальчишка вырос в семье купца и наверняка знал намного больше, чем эта деревенщина. По крайней мере, он умел читать и писать.
– Думаю, Юйтан будет так рад увидеть сына, что не обратит внимания на некоторые мелочи. Можно сказать, что к мальчику плохо относились в семье, что приемный отец заставлял его работать.
– Этот парнишка – китаец. А тот был наполовину маньчжуром.
Твердые пальцы одного из мужчин вцепились в подбородок Куна и приподняли его голову.
– Вглядись в эти черты! Может, его мать и китаянка, но здесь явно не обошлось без маньчжурского семени!
– Мне кажется, у настоящего сына родинка была справа, – с сомнением произнес второй. – Юйтан заметит. Он без конца твердил про эту проклятую метку!
– Если ты точно не помнишь, на какой стороне лица у парня была родинка, Юйтан тем более позабыл. Он видел сына совсем маленьким. Решайся! Для нас это единственная возможность спасти свои головы и жизни наших детей.
– Вот что, парень, сейчас мы расскажем тебе одну историю, а если кому-нибудь проболтаешься, заставим съесть свой язык, понял?
Кун в ужасе закивал, а мужчина продолжил:
– Меня зовут господин Шон, а это – господин Чжун. Мы – китайские дворяне, знатные люди, служим маньчжурскому князю Юйтану Янчу, очень богатому и могущественному человеку, наместнику провинции Гуандун. У него есть все, что только может пожелать смертный, кроме одного и, пожалуй, самого главного – наследника, ибо его жена закончила жизнь бездетной. Разумеется, помимо законной супруги он имел много наложниц, но только одна из них сумела родить ему ребенка. Эта девушка была китаянкой, а госпожа Сарнай, мать князя, не желала, чтобы наследником ее рода стал ребенок, в чьих жилах течёт кровь порабощенного народа. Не выдержав тяжелого характера госпожи Сарнай, наложница сбежала из княжеского дома вместе с сыном. Прошло десять лет, и когда жена господина Янчу умерла, он решил разузнать о судьбе сына и, если тот жив, взять его в дом. Князь поручил это нам, и мы согласились, рассчитывая получить награду. Нам удалось найти Пин, бывшую наложницу господина: она вышла за купца и жила в провинции Гуанси вместе со старшим сыном и другими детьми. Господин Юйтан приказал привезти мальчика. Мы сказали женщине, что князь пощадит ее семью, если она отдаст нам мальчишку, и ей пришлось согласиться. Парень не знал, кто его настоящий отец, хотя и носил маньчжурское имя Киан, которое князь дал ему при рождении. Он не хотел с нами ехать, но мы объяснили ему, что он может потерять и что – приобрести. Однако по дороге мальчишка умер от укуса ядовитой змеи. Пока что господин Янчу не знает об этом, как и мать Киана. Если мы приедем к хозяину ни с чем, он нас убьет и прикажет казнить членов наших семей. Ты похож на Киана: тот же возраст, родинка на лице. Князь должен нам поверить. Единственное серьезное препятствие – все та же госпожа Сарнай. Она – самый влиятельный и опасный человек в доме. Воистину злой дух в облике женщины! Сарнай стара, но у нее ум лисицы, память обезьяны и упорство черепахи. Встреча с ней – сложное испытание, и все же мы предлагаем тебе отправиться с нами и попытаться выдать себя за сына Юйтана Янчу. Мы тебе поможем: научим, что говорить и как себя вести.
Кун стоял, прикусив губу, и мучительно боролся с охватившей его паникой. Его чувства неудержимо рвались наружу. Ему чудилось, будто сокровище, которое ему предлагают, пропитано ядом, а чужая тайна пахнет смертью, и он лихорадочно размышлял, как ему вырваться из ловушки.
Видя реакцию мальчика, господин Чжун решил помочь товарищу.
– Это страна китайцев, но хозяева в ней – маньчжуры. Законы придуманы для нас, а они живут по своим правилам. Сейчас ты один из многих, а там сделаешься единственным. Ты был китайцем, станешь маньчжуром, родился крестьянином, а превратишься в воина. И не просто в воина, а в воина «восьмизнаменной» [5]5
«Восьмизнаменной», или «армией восьми знамен» (знамя – корпус), называлась элитная армия, скомплектованная из маньчжурских воинов.
[Закрыть]! В княжеского сына, который живет в роскошном доме, носит шелковую одежду, дорогое оружие, ест на серебре, командует сотнями людей и получает пожизненное жалованье. После смерти господина Янчу все его богатство и власть достанутся тебе. Даже мы, мы будем состоять у тебя на службе! Наше единственное условие – ты должен быть благодарным и не забывать ни о нас, ни о наших детях. Правды не будет знать никто – только мы трое.
Кун вспомнил уродливое лицо и жалкие лохмотья Бао, его искривленный в крике рот и горящие ненавистью глаза. Юна с его деревянной лошадкой, в которую ему так и не довелось поиграть. Подумал о господине Линге с его сладким прищуром и цепкими пальцами, и внезапно картины будущего показались ему до боли яркими и реальными.
Однако на пути к новой жизни стояло неодолимое препятствие: его любовь и жалость к Ниу. Если он сделает ее несчастной, все сокровища мира потеряют для него всякую ценность.
– Я… я должен посоветоваться с матерью!
Взгляд господина Чжуна пригвоздил мальчика к месту.
– Нет! Если ты проболтаешься, рано или поздно твои родители захотят повидаться с тобой, а еще, чего доброго, попросить у князя денег! И тогда все рухнет. Вместе с тобой мы увезем твою память и твое прошлое.
Кун и сам не знал, что заставило его произнести:
– Я не хочу!
По губам господина Шона скользнула улыбка.
– Человек, умеющий говорить «нет», достоин стать княжеским сыном. Однако мы рассказали тебе слишком много, чтобы ты мог сам делать выбор. Решено: ты поедешь с нами.
Позднее Кун не мог сказать, что лишило его воли, страх или соблазн, но это было уже неважно. В этой новой действительности, похожей на сон, он ехал в седле впереди господина Чжуна по густому лесу вдоль тонувшей в тумане горной цепи, навсегда покидая прежнюю жизнь.
