Текст книги "Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка"

Автор книги: Лнонид Ицелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Но было время... да! была я молода,

Я верила, ждала... надеялась...

страдала...

У Шуры хватило сил взять себя в руки и летом успешно сдать экзамены на аттестат зрелости при Шестой мужской гимназии. Аттестат давал ей право работать учительницей. Шура мечтала поехать в глухую деревню, далеко от Петербурга, далеко от родных и друзей, и, как героиня романов тех лет, просвещать русское крестьянство.

Но Александра Александровна думала иначе. Она считала, что прежде всего Шуре необходимо окончательно развеять горе.

В середине лета 1888 года Шура с матерью отправились морем в Стокгольм.

На шведском пароходе «Дебельн» было много молодёжи. Каждый вечер на верхней палубе устраивали танцы, затевали игры. Шура приобрела массу новых интересных знакомств и веселилась от души.

В Стокгольме они поселились в гостинице на площади Густава Адольфа. Из окон номера был виден старый дворец.

Указывая на него, мама говорила:

– Раньше здесь жили представители династии Ваза, прежние властители Швеции, но их сбросила революция. Это дом исторический, и его следует осмотреть.

Но Шуру нисколько не интересовала династия Ваза и её дом. Экзамен по истории был уже сдан. Могла ли она предположить в те далёкие годы, что настанет время, когда в этом дворце, отданном Министерству иностранных дел, она часто будет беседовать с министром и его помощниками о различных политических и экономических проблемах.

В Стокгольме они провели неделю. Мама непременно хотела осмотреть все достопримечательности. Автомобилей в те времена не было, и они разгуливали по городу пешком, изнывая от жары.

Из всех достопримечательностей Шуре больше всего понравился дворец короля, потому что там было прохладно.

Когда надо было уходить из дворца, Шура села на холодную ступеньку каменной парадной лестницы и заявила, что дальше никуда не пойдёт.

Мама пыталась уговорить её осмотреть ещё старинный рыцарский собор, но Шура запротестовала:

– Довольно всякой старины. Пойдём лучше в маленький ресторан под мостом. Там такие вкусные вафли с вареньем в шоколаде.

Пройдёт много лет, и Шура опять будет подниматься по лестнице большого дворца, чтобы вручить королю Густаву V верительные грамоты в качестве чрезвычайного посланника и полномочного представителя Советского правительства, а у парадного входа дворца её будет ждать золочёная карета. Если бы маме сказали, что ждёт Шуру в будущем, она решила бы, что это дикая фантазия: такое бывает только в романах.

Хорошо, что не видишь будущего, иначе шоколад и вафли в ресторанчике под мостом не показались бы такими вкусными.

В жизни Шуры наступил период, когда, по обычаям того времени, её должны были выводить в свет, то есть она должна была начать ездить по гостям и балам, обзавестись подходящим гардеробом и поджидать подходящего жениха.

Но у неё были другие планы. Она твёрдо решила продолжить своё образование и с осени поступить на Бестужевские курсы. Однако Соня Драгомирова уговорила её посещать вместе с ней частные курсы, открытые француженкой Труба для девушек состоятельного круга.

Лекторы на курсах были прекрасные. Больше всего Шуру увлекали лекции профессора Менжинского по всеобщей истории. Сильное впечатление произвёл на неё период борьбы Нидерландов с тиранией католической Испании, героическая борьба народа против жестокостей короля Филиппа, изуверства инквизиции, самоотверженность, с которой нидерландский народ отстаивал свою свободу и независимость. Шуру поразило, как это так: между Францией и Испанией распри не прекращаются, а в преследовании протестантов между католиками Испании и католиками Франции существовало полное единодушие? Испания находила крепкую опору во Франции, и особенно у столь ненавистной Шуре партии гизов[9]9
  ...у столь ненавистной Шуре партии гизов. – Гизы – боковая ветвь лотарингского герцогского рода. Наиболее известен был Генрих Гиз (1550—1588) – глава католической партии во Франции во время религиозных войн.


[Закрыть].

Шура высказала поразившую её мысль Менжинскому. Профессор внимательно посмотрел на неё, заставил повторить сказанное и с того дня стал беседовать с ней после занятий и советовать, какие именно труды по истории ей следует читать.

Во французском языке Шура и Соня совершенствовались у популярной в те годы мадемуазель Робер. Эти уроки в последующей жизни Шуре очень пригодятся: и тогда, когда в качестве социалистического агитатора она будет объезжать Францию и выступать с речами перед французскими рабочими, и на посту советского посланника, когда она будет писать ноты по-французски норвежскому, мексиканскому и шведскому правительствам, или в качестве старшины дипломатического корпуса будет вступать в сношения с коллегами-дипломатами.

Но всё это будет потом, через много-много лет. А сейчас её ждала светская жизнь девушки из хорошей семьи, и, как она ни оттягивала этот день, он всё же наступил – день её первого бала.

Громадные залы Зимнего дворца наполнял пьянящий аромат каких-то неземных цветов. На широких мраморных ступенях парадной лестницы и вдоль галерей стояли бесконечными рядами доставленные из императорских оранжерей тропические растения в кадках. Тысяча двести придворных служителей и рабочих две недели трудились над украшением дворца. Вдоль парадной лестницы и при входе в Николаевский зал несли караул кавалергарды и конногвардейцы в касках с императорским двуглавым орлом и казаки собственного Его Величества конвоя в красных черкесках. В ослепительном свете гигантских хрустальных люстр, отражённом многочисленными зеркалами, ярко вспыхивали шитые золотом и серебром мундиры сановников, придворных чинов, иностранных дипломатов, офицеров гвардейских полков и халаты восточных владык. На фоне этого великолепия придворные дамы в лёгких кружевных платьях казались сказочными феями, парящими в эфире.

Шура сделалась влюблённой с самой той минуты, как она вошла в Николаевский зал. Она не была влюблена ни в кого в отдельности, но влюблена была во все три тысячи гостей большого императорского бала. В того, на кого она смотрела в ту или иную минуту.

– Ах как хорошо! – то и дело говорила она, подбегая к сёстрам.

Вдруг всё замерло. Вышел обер-церемониймейстер и три раза ударил жезлом об пол, возвещая начало высочайшего выхода.

Тяжёлая дверь Гербового зала отворилась, и на пороге появились император Александр III и императрица Мария Фёдоровна.

Привыкшего к тесноте скромного гатчинского дворца государя явно тяготила окружающая его роскошь. «Поскорее бы меня освободили от всего этого», – говорило тоскливое выражение его глаз. Однако семенившей подле своего крупнотелого и ширококостного мужа пикантной императрице Марии Фёдоровне, в прошлом принцессе Дагмаре Датской, происходящее доставляло большое наслаждение. Всех присутствующих она одаряла царственно-милостивой улыбкой. Согласно церемониалу, бал начался полонезом. В первой паре шли царь и царица. Ослепляя зал своими бриллиантами, Мария Фёдоровна медленно двигалась вперёд, и четыре камер-пажа несли её вышитый золотом и отороченный горностаем шлейф.

Вслед за царской четой следовало несколько десятков великих князей и великих княгинь в порядке старшинства.

Наслышанная о красоте брата царя, Алексея, Шура сразу же узнала его в этом великолепном шествии. Несмотря на свой колоссальный вес, он пользовался большим успехом у красавиц Петербурга, Парижа и Вашингтона. Великий князь Алексей Александрович был адмиралом Российского императорского флота. Не слишком увлекаясь вопросами навигации, он был тонким знатоком женщин и съестного. Заседания адмиралтейств-совета Алексей Александрович устраивал прямо у себя во дворце, за обильным столом. Он будет председательствовать на этих пиршествах до мая 1905 года, когда станет известно о позорном поражении Российского флота в битве с японцами в Цусимском проливе. После этого великий князь подаст в отставку и вскоре скончается.

Стоявшая рядом с Шурой Женя показала ей двоюродного брата царя – великого князя Константина Константиновича, президента Академии наук, писателя и поэта.

   – Великий князь пишет прекрасные стихи, рассказы и пьесы, – восхищённо прошептала Женя.

   – Это он написал романс «Растворил я окно – стало грустно невмочь»? – спросила Шура.

   – Его перу также принадлежат лучшие русские переводы Шекспира и Шиллера. Правда, он интересный?

   – По-моему, he is a bore[10]10
  Он скучный человек (англ.).


[Закрыть], – произнесла Шура, изучая благообразное лицо великого князя, любовно глядящего на свою жену – великую княгиню Елизавету Маврикиевну. – А вот тот высокий мужчина действительно интересный.

Шура имела в виду Николая Николаевича, двоюродного брата царя. Это был самый высокий из великих князей. Средний рост мужских представителей династии Романовых был шесть футов с лишком. В Николаше же было шесть футов пять дюймов.

Великолепный организатор парадов и смотров, Николай Николаевич в 1914 году получит должность Верховного главнокомандующего русской армией. Он испытывал наслаждение от вида свежей крови и в мирное время был вынужден истязать своих собак, солдат и даже генералов.

– Шура, посмотри, – опять зашептала Женя, не раз уже бывавшая во дворце. – Это кузен царя, великий князь Николай Михайлович, учёный-историк и республиканец. В юности он влюбился в принцессу Викторию Баденскую – дочь своего дяди, великого герцога Баденского. Эта несчастная любовь разбила его сердце, ведь православная церковь не допускает браков между двоюродным братом и сестрою. Виктория стала женой шведского короля Густава-Адольфа, а великий князь остался холостяком и живёт в своём пустынном дворце, окружённый книгами, манускриптами и ботаническими коллекциями.

Процессию завершали владетельные принцы – Лейхтенбергские, Ольденбургские и Мекленбург-Стрелецкие.

Герцог Евгений Максимович Лейхтенбергский шествовал со своей женой графиней Богарне, родной сестрой генерала Скобелева. Считалось, что женщины подобной красоты стены Зимнего дворца ещё не видали. Когда графиня входила в комнату, где находились мужчины, они тотчас же выбегали, боясь остаться наедине с обворожительной Зиной. Она была настолько привлекательна, что им было трудно удержаться, чтобы не обнять её. Впрочем, графиня Богарне почти никогда не появлялась одна. Её сопровождал или муж, или великий князь Алексей Александрович.

После того как процессия три раза обошла переполненные залы дворца, начались общие танцы. В то время этикет допускал только кадриль, вальс и мазурку. Император и императрица наблюдали за танцами, но участия в них не принимали.

Шура танцевала все танцы. Чаще всего её приглашали братья фон Витгенштейн, родственники Гогенцоллернов. Необычайно трагично сложится затем судьба этих двух блестящих офицеров личного конвоя императора. Один из них будет убит на дуэли из-за кокотки, а другой, женившись на цыганке Лизе Массальской, во время семейного обеда подавится куриной косточкой.

Когда часы пробили полночь, танцы прекратились и та же процессия прошествовала к ужину. Сразу после ужина государь и государыня удалились, чтобы дать возможность молодёжи веселиться с большей свободой.

Выйдя из-за стола, Шура направилась к парадной лестнице, намереваясь в туалетной привести себя в порядок, пока не возобновились танцы.

В дверях Николаевского зала она столкнулась с изящным юношей в ментике. Заворожённая лучезарным светом его голубых глаз, Шура с трудом поняла, что перед ней стоит наследник цесаревич.

   – Александра Михайловна, вы остаётесь на танцы? – спросил он с робкой, чуть-чуть грустной улыбкой.

   – Ваше императорское высочество, откуда вы знаете, как меня зовут? – воскликнула поражённая Шура.

   – Мне говорила о вас мама. Она запомнила ваше имя, когда вы ей были представлены третьего дня.

   – Что же она вам про меня сказала?

   – Что вы красивая и умная.

   – Почему она вдруг заговорила с вами обо мне?

   – Мы рассуждали с родителями о нравах теперешней молодёжи из общества, и мама ставила вас в пример как умную и достойную девушку. Папа согласился с ней.

   – Государь тоже удостоил меня разговора, – покраснев, сказала Шура, вспоминая, как во время высочайшего приёма Александр III молча сгибал и разгибал своими железными пальцами серебряный рубль.

   – Родители хотят, чтобы я дружил с серьёзными девушками. Они не разрешают мне более видеться с Матильдой Феликсовной[11]11
  Они не разрешают мне более видеться с Матильдой Феликсовной. – Речь идёт о знаменитой балерине Кшесинской, с которой у наследника престола был роман.


[Закрыть].

   – Вы её любите?

   – Она меня очень занимает.

   – Вы, наверное, ею увлечены, но глубоко не любите её, да?

   – Возможно, вы правы.

   – А вы когда-нибудь любили по-настоящему?

   – Любил, но всё кончилось трагически.

   – О, пожалуйста, расскажите о своей трагедии, ваше императорское высочество, а я вам расскажу о своей.

   – Я люблю принцессу Алису Гессенскую, но родители не разрешают мне на ней жениться.

   – Опять эти родители. Какие они все противные!

   – Мама хочет, чтобы я женился на Елене, дочери графа Парижского.

   – И что же вы?

   – Я в смятении. Не знаю, что мне делать...

   – Не соглашайтесь, доверьтесь своей любви.

   – Но как же я посмею ослушаться маму?

   – Вы всегда её слушаетесь?

   – Разумеется.

   – Так это она вам велела познакомиться со мной?

   – Да, но вы нравитесь не только маме, но и мне... У вас тоже была несчастная любовь?

   – Я никому не рассказывала об этом, но почему-то с вами мне хочется быть откровенной. Два года назад юноша, которого я любила, не смог выдержать двухдневной разлуки со мной и застрелился.

   – Как его звали?

   – Ваня.

   – Сын генерала Драгомирова?

   – Откуда вы знаете?

   – Генерал Драгомиров даёт мне уроки тактики. А после того, как застрелился его сын, он на целый месяц отменил занятия!.. Мне ещё тогда захотелось с вами познакомиться. Я хотел себя проверить, смог бы я застрелиться из-за любви.

   – Я бы никогда не дала вам повода... – Шура не успела закончить фразу, как появившаяся откуда-то княжна Орбелиани схватила Николая за руку и увлекла в раскрытую дверь Николаевского зала.

   – Ты не пропускаешь ни одной юбки. У меня на глазах увиваешься за какой-то девкой из Коломны!

   – Тише, Соня, тише. Не устраивай, пожалуйста, здесь сцен. Мы с тобой обо всём поговорим в другом месте.

Музыканты уже настраивали инструменты, чтобы возобновить танцы.

   – Где мы ещё можем с тобой поговорить? Ты меня избегаешь! – воскликнула княжна Орбелиани, с трудом сдерживая рыдания.

   – Я и не думал тебя избегать. Хочешь, до конца бала я буду танцевать только с тобой?

Глаза княжны засияли от счастья, она всем своим юным телом радостно отдалась нахлынувшему вихрю вальса.

Княжна не отпускала от себя Николая, пока оркестр не сыграл прощальный вальс. И только в половине третьего, когда гости начали расходиться, цесаревич, улучив минутку, подошёл к Шуре и шепнул:

   – Вы приглашены на бал-концерт?

   – Да.

   – Приходите обязательно. Я хочу вас видеть.

Малый бал, или бал-концерт, состоялся ровно через неделю – в воскресенье 21 января 1890 года. Приглашённых было всего четыреста человек, почти все друг друга знали, что делало обстановку более непринуждённой.

Николай, одетый в вицмундир гвардейского экипажа, сразу же заметил Шуру и приветливо ей улыбнулся, однако до самого ужина ни разу к ней не подошёл. Шуре хотелось плакать от обиды, но она делала вид, что от души веселится. Её утешало лишь то, что Николай почти ни с кем не танцевал, кроме княжны Урусовой. Пышнотелая брюнетка буквально не давала ему прохода.

После полуночи в трёх парадных залах дворца гости расположились на ужин. Шура и цесаревич сидели за одним столом в Николаевском зале. Наследник был в хорошем настроении, много шутил и веселился. «Если он сегодня ко мне не подойдёт, – подумала Шура, – я стану бомбометательницей и нигилисткой».

После ужина, когда все поднялись из-за стола, Николай незаметно шепнул Шуре:

   – Я хочу, чтобы вы были моей женой.

Чувствуя, что теряет сознание, она схватилась за спинку кресла.

   – Вы шутите, ваше императорское высочество, – еле слышно проговорила она.

   – В половине второго ждите меня в Малахитовом зале, я вам докажу, что не шучу.

С побледневшим лицом Шура опустилась в кресло.

Тотчас же к Николаю подоспела княжна Урусова:

   – У вас новый роман, Ники?

   – С чего вы взяли?

   – Что это вы там шепчетесь с капитанской дочкой?

   – Её отец – генерал.

   – Какая разница?

   – К тому же она очень мила и умна.

   – Когда-то вы были такого же мнения обо мне.

   – Я никогда не меняю своего мнения.

   – Предоставляю вам возможность это доказать, – захохотала княжна, уводя Николая на контрданс.

Чтобы отделаться от приставаний Урусовой, Николаю пришлось прибегнуть к помощи неотразимых чар стройного лейтенанта барона Остен-Сакена, пригласившего навязчивую княжну на кадриль.

В Малахитовый зал цесаревич вошёл, когда до половины второго ещё оставалось тринадцать минут. Отделанная позолотой и уральскими самоцветами, самая красивая комната дворца освещалась лишь отблесками пламени каминов. Слева за окнами тускло мерцали оранжевые фонари занесённой снегом стрелки Васильевского острова. Справа ночную мглу прорезал золотой шпиль Петропавловской крепости.

«Какая дивная ночь, – подумал Николай. – Сейчас бы раскрыть окно и пролететь птицей над этой волшебной красотой»…

В этот момент мягкие, пахнущие тончайшими духами ладони заслонили его глаза.

   – Шура, – сказал он, нежно касаясь прижатых к его лицу длинных пальцев.

   – Это я, я, Ники, – прошептала княжна Урусова, срывая поцелуй с губ цесаревича.

Прервав поцелуй, Николай открыл глаза и отстранился:

   – Так это вы, Сандра?

   – А вам казалось, что вы целуете другую, проказник? Кого вы здесь ждёте, юную дебютантку?

   – Сандра, простите. Произошла ошибка. Я... мне надо сейчас побыть одному.

   – В разгар бала одному? Бедненький, мне вас жалко, – кокетничая, произнесла Урусова и крепко сжала его в своих объятиях.

Николай робко пытался оказать сопротивление, но Урусова навалилась на него своим полным красивым телом, ноги его подкосились, и он упал на паркетный пол, увлекая её за собой.

Когда часы на зелёном камине пробили две четверти второго, в Малахитовый зал вошла Шура. Сперва она лишь заметила лежащее на полу в странной позе тело в вицмундире гвардейского экипажа, когда же через мгновение её глаза привыкли к полутьме, она вскрикнула и выбежала из зала.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

И черноусый, чернобровый

Жених кузины, офицер...

Летом 1891 года отец взял Шуру в Тифлис, куда его послали по служебным делам. Шуру мгновенно пленил этот город, нарядный и обворожительный, с его узкими улицами, мощёнными крупным круглым булыжником, с балконами, украшенными деревянной резьбой, развесистыми чинарами, вековыми липами, мохнатыми каштанами и розовыми кустами, наполняющими воздух одуряющим ароматом красных и белых цветов. А кругом синели очертания гор, белели туманом могучие, недоступные вершины Кавказа, над которыми парили гордые сыны Востока – гигантские серые орлы.

У Шуры закружилась голова от красоты и великолепия Кавказа, напоминавшего ей детство в Болгарии, и от неуловимых предчувствий предстоящего счастья.

Вдали от пышных особняков тифлисской знати, в скромном домике, жила двоюродная сестра Шуриного отца – Прасковья Ильинична Коллонтай.

Воспитанная в семье прогрессивного русского педагога Ушинского, учительница Прасковья Ильинична была человеком высоких нравственных принципов. Благородные идеалы она привила и своему сыну Владимиру.

Этот юноша был так не похож на Шуриных кавалеров по танцам и балам. Жизнь его протекала в совершенно других условиях. Его отец, участник польского восстания 1863 года[12]12
  ...участник польского восстания 1863 г. – Освободительное восстание 1863—1864 гг. в Королевстве Польском (на польских землях, принадлежавших России) было направлено против социального и национального гнёта. Восстание было подавлено царскими войсками.


[Закрыть], был сослан на Кавказ царскими властями, и Владимир с детства познал бедность и лишения. Сердце Шуры переполнялось нежностью и сочувствием, когда Володя рассказывал о своём тяжёлом детстве.

Он был умным, интересным собеседником. С ним Шура могла говорить о самом важном для неё: как надо жить, как надо сделать, чтобы русский народ получил свободу.

Однажды под вечер, возвращаясь после прогулки в окрестностях Тифлиса, они взошли на подвесной мост через Куру. От их шагов мост закачался, и Шура, задрожав, прижалась к Владимиру. Губы их слились в долгом страстном поцелуе. Всё её существо пронзило какое-то странное острое чувство, возникшее откуда-то из глубины детства. Шуре почудилось, что её, шестилетнюю девочку, могучие гвардейские плечи переносят через бурлящий горный поток. У неё захватило дух, голова закружилась, но в крепких объятиях Владимира она была в безопасности.

Осенью Владимир переехал в Петербург учиться в Военно-инженерной академии. Молодой красивый офицер сразу же понравился Шуриным подругам, которых он был в состоянии веселить в течение целого вечера. Никто из Шуриных прежних кавалеров не мог сравниться с ним в выдумке весёлых игр и затей, и ни с кем ей не было так хорошо в мазурке, как с ним.

Шура первая предложила ему пожениться. Ей нравилось, что у него нет ни гроша, что ему самому придётся зарабатывать на жизнь и что ей тоже, может быть, предстоят лишения и трудности.

Родители и слушать не хотели об их браке. «Чтобы нищий сын ссыльного просил руки дочери генерала! Этому не бывать!» Владимиру было отказано от дома. Не помогли ни слёзы, ни угрозы поступить так, как Елена из «Накануне» Тургенева.

Шуру под надзором Адели срочно отправили в Париж в надежде, что там её любовное увлечение пройдёт. С Владимиром не разрешили даже увидеться на прощание.

По пути в Париж сёстры остановились в Берлине. Кайзеровская столица не отличалась большим количеством памятников старины, поэтому всё отведённое для Берлина время они решили посвятить магазинам. Чтобы не мешать друг другу, направились по разным улицам: Адель – по Ляйпцигерштрассе, а Шура – по Фридрихштрассе.

«Пока я не устала от примерки нарядов, – решила Шура, – стоит зайти в книжный магазин... Господи, какой громадный выбор книг! Нет, отсюда быстро не уйти».

Шура провела в магазине два часа. Она отобрала сборник пьес молодого, входящего в моду Герхардта Гауптмана, новый роман Поля Бурже и пухлый том лекций Георга Брандеса. В корзине возле кассы лежали уценённые книги в бумажной обложке. На всякий случай решила их просмотреть. Среди любовных и приключенческих романов заметила невзрачную синюю брошюрку с интригующим названием «Манифест Коммунистической партии». Имя одного из авторов – Карл Маркс – показалось ей знакомым. Кажется, ей рассказывала о нём Мария Ивановна Страхова.

Вернувшись в гостиницу, Шура с ногами забралась в обитое золотистым шёлком кресло и углубилась в чтение «Манифеста». Каждая строка тонкой брошюры будоражила её мысль. Всё то, что смутно дремало в её сознании, превращалось в чётко сформулированные обобщения, казавшиеся Шуре её собственными выводами. Теперь ей всё было ясно: она спала, но настало пробуждение.

Шура положила «Манифест» на столик возле кресла, рядом с другими купленными сегодня, но так и не раскрытыми книгами, и, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза. Ей представилось, что она вышла из ярко освещённого бального зала в холод и мрак суровой ночи... Мгла обступила её... Дорога чуть заметно мерцает вдали... Какая даль!.. Какая тьма!.. Но идти надо, потому что настоящая жизнь там, впереди, а не в бальном зале... Смело глядит она в загадочный лик будущего, и нет страха в её душе... Пусть!.. Из чаши скорби, которую пьёт человечество, и она выпьет свою долю... Она готова на это...

Шура продолжала сидеть в кресле с закрытыми глазами, не замечая ни своих слёз, ни того, что уже стемнело и что напротив стоит вернувшаяся с покупками Адель.

Увидев слёзы на глазах сестры, Адель поначалу испугалась. Но обложка романа Поля Бурже на журнальном столике её успокоила. «Всё в порядке, томную барышню расстроил роман о несчастной любви», – подумала Адель.

Могла ли она понять, что прежней наивной и капризной девочки Шуры больше нет. В элегантном номере роскошного берлинского отеля «Адлон» плакала не чувствительная генеральская дочка, а проснувшаяся мысль. Плакала богатая женская душа, рвущаяся к подвигу, к идеалу.

Париж восхитил Шуру. Такого богатства старины, архитектуры и музеев она ещё никогда не видела. Чуть ли не каждый день она ходила в Лувр и часами простаивала возле «Джоконды», пытаясь разгадать загадку бессмертного творения Леонардо да Винчи.

В один из дней Шура и Адель познакомились в музейном буфете с приятным господином лет тридцати, с пышной гривой русых волос и рыжими усами. Он им представился как Шарль Мулине, репортёр одной из парижских газет. Видя, что он понравился Шуре, Адель не возражала, чтобы мсье Мулине показал ей на следующий день Люксембургский музей. Лёгкое приключение с элегантным французом – это как раз то, что сейчас требуется Шуре, чтобы выкинуть из головы Владимира. Главное, чтобы дело не заходило слишком далеко. Адель разрешила Шуре встречаться с Шарлем только днём, к обеду непременно возвращаясь в гостиницу. Сестра послушно выполняла это условие, поэтому, когда Шура попросила разрешения сходить вечером в кафе с Шарлем, Адель согласилась, велев вернуться к девяти вечера.

Шура возвратилась только под утро. В её возбуждённое лицо тотчас же полетела ваза с цветами, а в Петербург – телеграмма. Вечером пришла телеграмма от родителей: «Немедленно возвращайтесь».

Наспех пакуя парижские наряды вместе с купленной у букинистов историей французской революции и собраниями сочинений Фурье и Сен-Симона, Шура не сказала сестре ни слова. Ни Адель, ни родители так и не узнали, что «товарищ Шарль» был секретарём социалистической ячейки Тринадцатого округа Парижа, что вечером они пошли на городскую конференцию социалистов, которая продолжалась всю ночь.

Напуганные парижскими приключениями Шуры, родители согласились отдать её за Владимира, но свадьбу назначили только через год, после того как Коллонтай окончит Военно-инженерную академию и будет зачислен на службу.

Несмотря на то что предстоял долгий год ожиданий и тайных встреч с любимым человеком, всё же для Шуры это была большая победа – первое проявление воли, самостоятельности и упорства в достижении цели.

22 июня 1893 года, накануне последнего экзамена Владимира, Шуру с утра одолевала сладкая истома, постепенно разливающаяся по всему телу и доходящая до физической боли. Было мучительно хорошо и тревожно. Инстинкт молодой здоровой женщины подсказывал ей, что сегодня должно произойти что-то волнующее и необычайное. Она бралась то за одну, то за другую любимую книгу, но чтение не шло.

Наскоро перекусив, Шура выбежала на улицу. По Екатерининскому каналу она вышла на Вознесенский проспект и вскоре оказалась на Морской. Несмотря на будний день, публики на улицах было много.

На углу Морской и Кирпичного переулка Александра за пятачок купила у лоточника три антоновских яблока. Своими ровными белыми зубами она с наслаждением впилась в яблочную твердь, не замечая, как брызги спелого плода капельками осели на её верхней губе. Остальные два яблока она положила в сумочку.

Шура в первый раз гуляла вечером по Невскому одна. Чувство свободы волновало и радовало. Восхищенные взгляды мужчин возбуждали её, но, заглянув в эти умные, с запрятанной льдинкой глаза, никто не решался приблизиться к ней.

Когда Шура проходила мимо Аничкова дворца, ей показалось, что её кто-то окликнул. Она сделала ещё несколько шагов вперёд, но тихий мужской голос вновь позвал её:

   – Александра Михайловна, вы меня не узнаете?

Шура огляделась по сторонам и увидела сквозь решётку дворца бледное лицо цесаревича Николая. От неожиданности она вздрогнула:

   – Ваше императорское высочество, это вы? В такой поздний час?

   – Мне просто не спится, – тихо сказал Николай. – А вот что вы делаете одна ночью на Невском? – добавил он со смущённой улыбкой.

   – Сегодня самая длинная белая ночь, разве можно усидеть дома, когда кругом такая красота! – с чувством воскликнула Александра.

   – Но почему вы одна?

   – Володя готовится к экзаменам, а мои родители сейчас гостят в Стрельне, в имении дяди... Ах, вы же ничего не знаете, у меня есть жених, Владимир Коллонтай, курсант Военно-инженерной академии.

   – Ах вот как, – произнёс Николай упавшим голосом. – Разумеется, вы уже взрослая барышня. Прошло больше трёх лет после того бала в Зимнем дворце.

   – А что в вашей жизни нового? – робко спросила Шура.

   – О, об этом долго говорить. А здесь не самое подходящее место.

   – Ваше императорское высочество, пойдёмте гулять на Неву! – вдруг вырвалось у Шуры, и она тотчас залилась краской.

   – На Неву? Сейчас? – Его глаза расширились от изумления. – А, впрочем, почему бы и нет. Мои все спят. Нужно будет только обдурить охрану. На всякий случай, чтобы не вызывать у них подозрений, подождите меня по ту сторону Фонтанки. Я скоро приду.

Шура не торопясь перешла Аничков мост, любуясь волшебной перспективой реки и задумчиво разглядывая величественные скульптурные группы Клодта фон Юргенсбурга по углам моста. Отлитые из бронзы фигуры изображали четыре стадии укрощения античным красавцем дикого коня. Сравнивая классическое сложение атлета с таким земным, родным ей телом Владимира, Шура подумала, какую же роль она будет играть в ожидающей её жизни – смелого покорителя или малодушного коня? «От исхода этой волшебной ночи будет зависеть вся моя судьба, – говорила себе Шура. – Я должна быть покорителем! Тогда на балу у меня возник порыв отдаться Николаю. Если сегодня я осуществлю это желание, в жизни я всегда буду победительницей. Моя любовь к Владимиру от этого не пострадает. Это будет не измена, а победа над будущим царём!»

Ожидая цесаревича, Шура встала между двух кариатид, украшающих тупой угол дворца князей Белосельских-Белозерских. Вскоре она увидела торопливо идущего через Аничков мост наследника в форме студента Горного института.

   – Чтобы меньше обращать на себя внимание, – сказал Николай, держась за фалду студенческой тужурки.

   – Да, но откуда это у вас? – с улыбкой спросила Шура.

   – Ещё в прошлом году нашёл у Матильды Феликсовны в шкафу. Примерил, и мне понравилось.

   – Вы всё ещё её любите? – Улыбка застыла на устах Шуры.

   – Ах, Александра Михайловна. Я не знаю. Всё так сложно... Так вы хотите на Неву? – спросил он, чтобы сменить тему.

До Симеоновского моста они шли молча, любуясь великолепием дворцов Шереметевых, Нарышкиных-Шуваловых, строгой красотой Екатерининского института, творения Кваренги.

По Симеоновскому мосту перешли на другую сторону Фонтанки, обогнули цирк Чинизелли и мимо двух павильонов-кордегардий вышли на длинную Кленовую аллею, в глубине которой возвышался величественный и в то же время элегантный Михайловский замок.

   – «Прадеду правнук», – прочитала Александра надпись на пьедестале конного памятника Петру Великому на Коннетабльском плацу у главного входа в замок. – Правнук – это кто?

   – Павел Первый.

   – Как интересно! Я этот памятник раньше как-то не замечала. Я только знала, что есть Медный всадник на Сенатской площади, поставленный Екатериной Второй, а оказывается, сын Екатерины – Павел Первый – тоже поставил Петру памятник. Ваше императорское высочество, когда вы станете царём, вы тоже поставите Петру Первому памятник? А что вы на нём напишете?