Текст книги "Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка"

Автор книги: Лнонид Ицелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Шофёр-красноармеец почтительно открыл заднюю дверцу машины.

Автомобиль покатил по покрытым брусчаткой одесским мостовым, выехал на приморское шоссе и через полчаса остановился возле двухэтажного особняка с колоннами.

Послышался собачий лай и коровье мычание.

   – Приехали, приехали, – взволнованно воскликнул женский голос.

У крыльца стояли три женщины.

   – Знакомься, Шура, – сказал Дыбенко, подходя к ним. – Это наш домашний коллектив... Марья Ивановна у нас по хозяйственной части.

Полная женщина средних лет степенно пожала Александре руку.

   – А это наша скотница Галя.

Ещё молодая, но совершенно расплывшаяся крестьянка лодочкой протянула ладонь.

   – А это Валентина Константиновна – мой секретарь.

Перед Александрой стояла высокая, статная блондинка лет двадцати, от которой исходил запах духов Л’Ориган-Коти.

Змейка ревности ядовитым языком лизнула сердце.

   – В штабе времени не хватает. Работу домой брать приходится. Без Валентины Константиновны мне никак не обойтись, – быстро заговорил Дыбенко.

Готовая поверить словам мужа, Александра почему-то взглянула на Марью Ивановну. Домработница опустила глаза.

   – Ну пойдём, жена, дом осматривать!

Обняв Александру за плечи, Дыбенко водил её по бесчисленным комнатам, обставленным в стиле ампир, с гордостью показывал ей кузнецовский фарфор, морозовское полотно, венецианский хрусталь. Но Александра ничего не видела перед собой, кроме алых пухлых губ Валентины Константиновны, и ничего не слышала, кроме стойкого запаха духов Л’Ориган-Коти.

В столовой всё было накрыто к ужину. Дыбенко зажёг свечи и три раза хлопнул в ладоши. Вошла Марья Ивановна с самоваром.

   – При царе здесь генерал жил, – сказал Павел, когда домработница вышла из комнаты. – Марья Ивановна у него тоже в прислугах ходила.

«А тебе-то зачем в такой роскоши жить?» – хотелось спросить Александре, но она сдержалась. Зачем изливать из себя злые, жестокие слова? Потом о них пожалеешь, но будет поздно. Изрешетят, изуродуют они любовь, как лицо после оспы. И не будет в ней больше красоты, не будет греющего счастья.

В дверь постучали. Вошёл ординарец:

   – Товарищ Дыбенко. Звонили из штаба. Совещание завтра переносится на десять часов.

   – Спасибо, Шура. Можешь идти.

   – Значит, твоего ординарца тоже зовут Шурой? – попыталась улыбнуться Александра.

   – Тоже. А тебе обидно, что два Шуры у меня в доме? Ишь ты, какая ревнивая... Успокойся, другой такой Шуры, как ты, во всём белом свете больше нет. И люблю я только тебя.

Павел поднял её на руки и понёс в спальню.

«Любит, конечно, любит. Ну зачем я себя мучаю!» – думала Александра, стряхивая горячие слёзы счастья на узорчатый паркетный пол.

Бережно опустив жену на кровать, Дыбенко торопливо стал снимать с неё сапоги, чулки, платье.

   – Как я соскучился по этим игрушечным ножкам, – шептал он, целуя её ступни.

Александра откинула одеяло:

   – Господи, что это?

В раскрытой постели она увидела женское бельё.

Сердце сжало смертельной болью.

   – Паша, ну за что, за что!

Дыбенко, ломая руки, повалился на кровать:

   – Шура, прости, прости. Я люблю только тебя. Одну тебя!..

   – Ты лжёшь, ты всё лжёшь... Зачем же ты звал меня сюда? Зачем писал нежные письма?

   – Шура, выслушай меня. Это всё так, случайное. Валю я из жалости пригрел. Мы когда в Одессу вошли, белые у нас на глазах улепётывали, кто на баржах, кто на лодках. Мы их вдогонку слегка обстреливали, но не особливо, больше чтоб напугать. На одной такой барже Валя с родителями была. Её, бедную, в давке за борт вытолкнули, а родители так и уплыли в Константинополь. Наши моряки её подобрали, привели ко мне. Мол, что делать, расстреливать или как? Девятнадцать лет ей тогда было, тощая, затравленная. Жалко мне её стало, вот я и придумал для неё работу секретарши. Влюбилась она в меня. Стихи мне писала по-французски. Ты была далеко, я всё один да один. Вот и сошлись мы с ней.

   – Ты её любишь?

   – Да нет же, Шура, люблю я только тебя, моего ангела-хранителя, друга моего верного. А там, Шура, другое, совсем другое. Хочешь, назови увлечением, чем хочешь. Только не любовь это.

   – Так порви с ней. Не ты у неё первый, не ты последний.

   – В том-то и горе мне, что Валю я девушкой взял. Чистая была.

   – Чистая?

Будто тонкая игла кольнула Александру в самое сердце.

   – Чистая, говоришь? А не ты ли, лаская меня в Смольном, шептал: «Чище тебя, Шура, нет человека в мире!» Что же ты сейчас иначе заговорил? Разве чистота человека в теле его? Откуда вдруг в тебе эти буржуазные предрассудки?

   – Да не я так думаю, а она. Для неё то, что взял я её да на ней не женился, – горе великое! Она теперь себя погибшей считает. Ты не представляешь, как она мучается. Слезам её конца нет. Ведь пойми же, Шура, она не по-нашему, не по-пролетарски думает. Тот, кто взял её первый, тот и женись.

   – Кто же тебе мешает жениться? Я тебя не держу.

   – Ну как же я на ней женюсь, когда чужие мы с ней? Когда во всём-то мы разные? Когда нет у меня к ней любви настоящей?.. Так, жалость одна. Ведь у тебя, Шура, и партия и друзья, а у ней – только я... Тебя, Шура, люблю я крепче, глубже. Без тебя нет мне пути. Что бы ни делал, всегда думаю: а что Шура скажет, что посоветует? Ты как звезда мне путеводная.

Нежность и жалость к нему, такому большому и будто по-детски беспомощному, затопила сердце Александры. Она поцеловала его в голову.

Положив голову ей на колени, он зарыл лицо в её горячие ладони.

Оба молчали.

Тёплой волной от одного к другому пробежала сладкая истома. Засыпанный пеплом обид и недоверия, уголёк страсти выкидывал свои обжигающие язычки.

   – Шура! Любимая!

Руки Павла властно обняли Александру, притянули к себе.

Будто пьяная, поддалась она забытой истоме.

Она знала, что сейчас Павел любит её безраздельно, что сейчас Валя забыта. Сейчас он изменяет Вале не только телом, но и сердцем.

На душе было по-злорадному радостно, больно и весело.

   – Я знал, знал, что ты меня поймёшь, – шептал Павел. – Ведь ты мой единственный друг. Если бы ты знала, как я тобой дорожу! Чтобы не потерять тебя, я уговорил Валю сделать аборт... А мы оба так хотели ребёночка... Она плакала, убивалась, но потом мы вместе решили, что так будет лучше...

   – Вместе решили? Значит, ты к ней с горем пришёл, а не ко мне? Значит, она тебе ближе? Значит, ты её считаешь своим другом, а я тебе только для ширмы нужна? Ведь по твоему рангу жену положено коммунистку иметь...

   – Ну зачем ты, Шура, всё искажаешь? Зачем опять мне не веришь?

   – Потому что ты лжёшь!

   – Это твоё последнее слово?

   – Лжёшь, всё лжёшь! – словно обезумев, повторяла она.

Павел молча вышел из комнаты.

Через минуту наверху раздался выстрел.

Александра опрометью бросилась в кабинет Павла.

Дыбенко лежал на полу, в луже крови. Из безжизненной руки выпал пистолет.

С простреленными лёгкими Дыбенко увезли в больницу. Рана оказалась очень опасной, но не смертельной.

Александра сутками дежурила возле его постели. В бреду он звал Валю.

Туго затянувшийся узел надо было разрубать. Оставаться в Одессе было бессмысленно.

Александра написала Сталину письмо с просьбой направить её на любую партийную или советскую работу в отдалённый район страны.

Вскоре от Сталина пришла телеграмма: «Партия решила направить вас за границу на ответственный дипломатический пост. Прошу срочно вернуться в Москву».

Иосиф Виссарионович принял Александру в Кремле, в кабинете Ленина. Ильич болел, и партия доверила сорокатрёхлетнему Сталину важнейший пост в стране.

   – Мы хотели назначить вас полномочным представителем РСФСР в Канаде, – сказал он. – Но буквально вчера стало известно, что Оттава не дала вам агреман[30]30
  ...Оттава не дала вам агреман. – Агреман (фр.) – изъявление правительством одной страны согласия на принятие в своей стране предложенного кандидата в качестве дипломатического представителя другой страны.


[Закрыть]. Там ещё помнят вашу шумную поездку по Америке в 1915 году.

Вытряхнув из трубки пепел, он с улыбкой спросил:

   – Скажите, товарищ Коллонтай, есть такая страна, где вы не нашумели?

   – Норвегия, – не задумываясь ответила Александра.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Влюблённая в Северный полюс Норвегия

В гордой застыла дремоте.

В Христианию Александра прибыла в первых числах октября 1922 года. Уютная норвежская столица в осеннюю пору была особенно красива. Почему-то так получалось, что, живя в Норвегии в эмиграции, осени она здесь не заставала: дважды выезжала в это время в Америку, а в марте 1917 года вырвалась отсюда в Россию. Неужели с той весны прошло только пять с половиной лет? Казалось, промелькнула целая жизнь. И вот настала осень. Унылая, холодная, безрадостная.

Поначалу Александра поселилась в красненьком «Турист-отеле» на Хольменколлене. Была надежда, что предвестие весны, посетившее её здесь, вернётся. На Хольменколлене в самом деле на удивление ничего не изменилось, но на сердце от этого стало ещё больнее.

Она переехала в город в гостиницу «Ритц», расположенную возле советского представительства. Из окна её комнаты на мансарде тоже был прекрасный вид на фиорд. Здесь он был даже ближе и ощутимее.

Стараясь преодолеть душевную муку, Александра с головой уходит в новые для неё обязанности советника полпредства: участвует в переговорах о закупке норвежской сельди и тюленьих шкур, о продаже советского зерна, в бесконечных спорах о Шпицбергене.

На какое-то время это помогало забыться, но, придя домой, она опять возвращалась к своим мыслям, и тоска смертельной хваткой душила её.

Она впервые позавидовала тем, у кого есть близкие: мать, сёстры, муж... Нет, меньше всего верно, что муж может дать душевное тепло и не потребовать за это отказа от свободы. Муж – нет, а друг может. Но друга у неё сейчас не было...

Кровоточащую душевную рану терзали воспоминания, прошлое оживало от мелькнувшего в толпе лица, шелеста страниц, дуновения ветра.

И вдруг в голову пришла мысль: если прошлое так настойчиво давит, почему ему не поддаться, почему не поведать свои страдания бумаге?

Она взяла блокнот, и рука сама стала выводить строчки. Но чудо было не в этом: воплощённые в словесную плоть образы переставали причинять боль. С помощью пера и чернил она как бы выдавливала из сердца яд страдания.

Через четыре месяца книга была закончена. Когда она увидела свет, миллионы читательниц во всём мире плакали над её страницами, но сердце Александры было уже спокойно и готово в полном объёме взять на себя тяготы первой в мире женщины-посла: после перевода советского полпреда в Норвегии Якова Сурица в Турцию на его место была назначена Александра Коллонтай.

Свою вторую осень в Христиании Александра встретила окрепшая духом.

И в окрепшее сердце вошла любовь.

Они полюбили друг друга с первого взгляда – полномочный представитель Советского Союза и министр иностранных дел Норвежского Королевства.

Они познакомились во время официального вступления Александры в должность полпреда. После обмена официальными письмами, как того требовал протокол, министр Мишлет пожал Александре руку, но рукопожатие это было не казённо-холодным, а чувственно-призывным. Их взгляды встретились. В глазах Мишлета была грусть, мудрость и нежность.

Они обсудили перспективы увеличения товарооборота взаимной торговли, но глаза их говорили о взаимной любви. Умудрённый государственным опытом политик и начинающий дипломат в равной мере понимали всю трагическую безысходность их чувства. Страстное рукопожатие на дипломатическом приёме, случайное касание в кулуарах стортинга – это всё, что они могли себе позволить. Мишлету бессмысленно было даже снимать отель под вымышленным именем: в Христиании его знали все.

И всё же судьба подарила им свидание. Александре представилась возможность поехать в Ставангер для закупки рыбообрабатывающего оборудования. Мишлет прибыл туда инкогнито и остановился в той же гостинице. После изнурительного дня, проведённого на заводе, где производят шкуросъёмные машины для сельди и трески, наступила ночь любви.

   – Только сегодня, на шестидесятом году жизни я впервые познал полнокровную гармоничную любовь, – признался Мишлет. – Чем мне отплатить тебе за подаренное счастье?

   – Признанием Советского Союза «де-юре», – ответила Александра.

Через несколько дней, 13 февраля 1924 года стортинг проголосовал за полное признание СССР.

И всё же в Москве узнали об их любви и, несмотря на огромные успехи, достигнутые Александрой на этом посту, её перевели в Мексику.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Это было в тропической Мексике,

Где ещё не спускался биплан,

Где так вкусны пушистые персики,

В белом ранчо у моста лиан.

Я гостила у дикого племени,

Кругозор был и ярок и нов.

Много-много уж этому времени!

Много-много уж этому снов!

А бывало, пунцовыми ранами

Пачкал в ранчо бамбуковый пол...

Я кормила индейца бананами,

Уважать заставляла свой пол...

21 ноября 1926 года океанский лайнер «Lafayette» покинул французский порт Сен-Назер и взял курс на запад.

Когда после недельного плавания пароход пришвартовался в Гаване, все пассажиры сошли на берег, и только Александре кубинские власти не дали визы на том основании, что иммиграционные законы страны запрещают одиноким женщинам без спутников ступать на землю острова.

Узнав об этом нелепом решении властей, Александра от обиды расплакалась. Успокоила её Пиночка Покровская, её секретарша.

– Александра Михайловна, не расстраивайтесь, – говорила Пина, вытирая ей слёзы. – Если на свете до сих пор существуют законы, дискриминирующие нас, женщин, значит, надо найти в себе силы, чтобы бороться за их отмену.

Александра улыбнулась сквозь слёзы и поцеловала Пину.

7 декабря 1926 года «Lafayette» прибыл в Веракрус, самый крупный порт Мексики.

Возле ворот порта выстроилась красочная толпа. Темнолицые женщины в ситцевых хитонах, мужчины в сомбреро. В толпе выделялась красивая фигура высокого ярко-чёрного негра, машущего кому-то красным платком. Он подошёл к Александре, крепко пожал ей руку и начал быстро говорить по-английски. «Мексиканские рабочие, – сказал он, – приветствуют посла из Советской страны, страны великого человека Ленина». Негр попросил Александру произнести речь. Она объяснила, что без разрешения министерства иностранных дел Мексики дипломат не имеет права выступать с публичными заявлениями. Тогда негр попытался поднять Александру на руки, но резкий свисток полицейского остановил его.

От Веракруса до мексиканской столицы добирались поездом. Железная дорога поднималась в гору, оставляя внизу банановые рощи, эвкалиптовые перелески, кактусовые поля, среди которых мелькали живописные всадники в громадных сомбреро. Затем показались поля агав, и вдруг на высоком плато (2400 метров над уровнем моря) возник роскошный город дворцов и вилл, окружённый мрачной лепниной? индейских лачуг и хижин.

На ярко освещённом перроне Мехико Александру вновь встречала толпа людей с красными флагами и плакатами. Слышались громкие выкрики и приветствия по-русски и по-испански: «Вива Советская Россия!», «Вива компаньера Коллонтай!»

Через три недели, в канун Рождества, в огромном, украшенном дорогими гобеленами, парадном зале президентского дворца состоялось вручение верительных грамот. В Мексике эта дипломатическая процедура проходит очень пышно: на ней присутствуют все члены правительства, а также депутаты парламента, общественные деятели и журналисты. Едва Александра закончила читать своё заявление, как президент Кальес – начинающий полнеть мужчина средних лет, с гладкими блестящими волосами на прямой пробор, – тотчас же сам пододвинул ей стул рядом со своим большим президентским креслом и вручил советскому полпреду огромный букет фиалок.

Все присутствующие были поражены такой галантностью: считалось, что президент не отличается любезностью. Наутро газеты отметили этот факт, а также строгость и элегантность наряда первой женщины-дипломата: на ней была маленькая чёрная шёлковая шляпка, в которой она оставалась до конца приёма, чёрное шёлковое, отороченное мехом платье, белые лайковые перчатки и чёрные лаковые туфли.

Дипломатический успех Коллонтай вызвал сенсацию не только в Мексике, но и во всей Латинской Америке. Женщин континента всколыхнула весть о том, что такую великую державу, как Советский Союз, представляет их сестра. Александру радовало, что её назначение на новый пост явилось толчком для развития женского движения в Латинской Америке. «Я должна доказать, что женщина может быть дипломатом не хуже, а порой и лучше мужчины. Моё назначение на новый пост утверждает нас, женщин, на этой работе, право наше и в этой области труда», – писала она в своём дневнике 1 января 1927 года.

Однако не всё было радостно в трудной работе женщины-дипломата. Печать и дипломатия США пытались убедить мексиканскую общественность, что советское полпредство в Мехико является очагом коммунистической пропаганды и что «жестокую и аморальную особу» Коллонтай Советское правительство прислало с особым заданием – насадить коммунизм по всему Американскому континенту. Необходима была большая выдержка, чтобы, невзирая на все эти выдумки, спокойно и целенаправленно развивать с Мексикой добрососедские отношения, знакомить народ этой страны с достижениями советской культуры.

Александра организовала показ нового советского фильма «Бухта смерти», поставленного режиссёром Абрамом Роомом по сценарию Виктора Шкловского. В картине рассказывалось о революционной агитации большевиков среди моряков военно-морского флота в годы царизма. Фильм завоевал признание мексиканской общественности, и его купили многие прокатные фирмы. Однако и это далёкое от политики событие вызвало ажиотаж реакционных кругов. Владелец одного из кинотеатров, где демонстрировался фильм, был арестован за распространение коммунистической пропаганды. Его освободили только благодаря вмешательству Александры.

Особенно злобную шумиху подняла американская пресса и мексиканские реакционные круги во время забастовки железнодорожников. Профсоюз работников железнодорожного транспорта СССР прислал в помощь своим мексиканским товарищам двадцать пять тысяч долларов. Президент Кальес вызвал Александру для объяснений. Всю вину она взяла на себя, заявив, что не информировала Москву о незаконном, с точки зрения мексиканского правительства, характере стачки.

Инцидент был исчерпан, однако Александре он стоил нескольких дней сердечного недомогания и удушья. Необыкновенно разряженный воздух мексиканской столицы теснил грудь. Жаркими ночами горло душили спазмы.

– Нет, – шептала Александра дежурившей возле её постели Пине Покровской, – этот климат не для обитателей ленинградских болот. Мой организм привык к влажности. Я не хочу, чтобы от сухости моя кожа стала как у крокодила!

Узнав о её самочувствии, нарком Чичерин предложил сменить Мексику на Уругвай. Однако политический климат в стране не позволял именно сейчас заявить об отзыве. Было решено к началу июня объявить, что Коллонтай едет в летний отпуск для лечения.

Для поправки здоровья она на две недели уехала в Куэрнаваку, горный курорт, расположенный у подножия песчаного плато, на котором стоит Мехико. Дышать там было значительно легче. Александра словно вернулась в привычный для её сердца климат Европы.

Поселилась она в бывшем монастыре Сан-Ахель, перестроенном теперь в загородный отель. Кельи были переделаны в гостиничные номера. Каждый вечер здесь устраивались танцы, а днём можно было наслаждаться тишиной, безлюдьем и покоем.

Кроме Александры в отеле было только два жильца. В субботу в ресторане она заметила ещё одного гостя – мужчину лет шестидесяти в генеральской форме. Пошептавшись с официантом, он подошёл к её столику и представился: генерал Франсиско Феррано, губернатор федерального округа. На Александру он произвёл приятное впечатление: высокий, с седеющей, клином подстриженной бородой; в его живых чёрных глазах было что-то неуловимо знакомое. Она разрешила ему занять место за её столом.

   – Так вы та самая сеньора Коллонтай, которой нас пугают газеты?

   – Та самая. Вам страшно?

   – Мне всегда страшно в обществе умных и красивых женщин.

   – Если генерал может признаться, что ему бывает страшно, значит, он храбрый солдат.

   – Благодарю вас, сеньора. – Генерал с достоинством поклонился. – Храбрость солдата на поле боя – вещь естественная. Каким же мужеством должна обладать женщина, чтобы открыто заявить о своём непризнании семьи и брака!

   – Я не признаю лишь буржуазную форму брака. В социалистическом обществе, когда исчезнет всё то гнусное, что оскверняет брачные узы, семейные отношения станут гармоничными, – с некоторой резкостью произнесла Александра.

   – Вы напрасно волнуетесь, сеньора. Я вполне разделяю ваше мнение. Я сам противник брака. Причём браком я называю любое сожительство мужчины и женщины. Для меня что жена, что любовница – всё едино. Я вам скажу больше: свободное сожительство налагает больше цепей, чем законный брак. Я не о внешних обязательствах говорю, а о внутренних, моральных... Эта скованность, зависимость от собственных переживаний... Эта вечная неудовлетворённость любовницы... Моральные счета, которые она нам предъявляет... Её обиды ни с того ни с сего. А главное, что в отношениях не бывает искренности, правды. Всегда ложь, ложь обоюдная. Ложь ради покоя другого, ложь по привычке... Разве в супружестве люди бывают когда-нибудь сами собою? Такими, как с друзьями, коллегами, чужими женщинами? Разве они когда-нибудь договаривают свои мысли, дают волю своим настоящим чувствам, настроениям?.. О, об этом можно говорить много. Сам я католик, но я считаю, что у наших предков, ацтеков, были более здоровые половые отношения.

   – Не знаю, как у ацтеков, – заметила Александра, – но даже в Европе ещё в средние века юноши и девушки до вступления в брак познавали друг друга во время так называемых «пробных ночей». Разве это не парадокс, что в наш «просвещённый» двадцатый век большинство легальных браков заключается втёмную, когда вступающие в брак стороны имеют лишь самое смутное представление о психике друг друга. Более того, они совершенно не ведают, существует ли между ними физиологическое сродство, то телесное созвучие, без которого брачное счастье неосуществимо.

   – А если взять древних греков, мадам. Насколько совершенным был их институт любви: самоотверженные вакханки в храмах, интеллектуальные гетеры в полисах. А жёны полководцев и царей? Кто как не они вдохновляли поэтов и философов античности?

   – Если бы жена Перикла Аспасия[31]31
  ... Аспасия (Аспазия) – жена выдающегося афинского государственного деятеля Перикла (490—429 до н.э.).


[Закрыть] жила в наши дни, – взволнованно воскликнула Александра, – напрасно ждала бы она за своей украшенной розами трапезой товарищей по изысканно тонким любовным радостям; с грубым, недостойным её по интеллектуальному уровню мужчиной не станет она делить трапезы, а «духовно-благородному» мужчине было бы всегда некогда проводить свои вечера у Аспасии.

   – Сеньора, мне ещё не приходилось встречать женщин, которые бы так мудро и смело обсуждали эти болезненные вопросы. Я хотел бы продолжить этот разговор. Вы позволите мне после сиесты пригласить вас на прогулку по окрестностям монастыря?

Когда Александра вернулась в свою комнату, там её ждал огромный букет роз, в который была вколота визитная карточка генерала.

«Как это трогательно, – умилилась она, – ведь ни ему от меня, ни мне от него ничего не надо». Закинув за голову обнажённые руки, Александра лежала на кровати и глядела в окно. На фоне синего безоблачного мексиканского неба чётко выделялись стоявшие у окна алые розы. «Может быть, не стоило торопить Чичерина с переменой поста, – думала Александра. – В работу я уже втянулась, связи завязываются... Да, он очень мил, этот генерал. Эти чёрные глаза... О Господи! Владимир... Так бы, наверное, выглядел сейчас он в генеральской форме. Почему меня так тянет к военным? Коллонтай, Дыбенко, этот милый Серрано. Что за странная вещь судьба! Скольких сил мне стоило вырваться из среды, в которой я была рождена: уход из родительского дома, разрыв с мужем, подполье, эмиграция. Я была убеждена, что победила судьбу, а она вновь с издёвкой возвращала меня к исходной точке. Вырвавшись из жёлто-белого дворянского гнезда в Куузе, я очутилась в жёлто-белом дворянском особняке русского посольства в Осло, прямо возле королевского дворца. Нужно ли тратить силы на борьбу с собственной судьбой или безропотно ей подчиняться, ведь от неё никуда не уйти? Или надо бороться только для того, чтобы уверовать в себя? Ведь судьба не только шутила надо мной, она меня берегла. Она не дала мне стать женой царского генерала, спасла от трагедии белой эмиграции... Интересно, какие ещё сюрпризы она мне готовит?»

Ровно в четыре часа Серрано ждал её в холле гостиницы. Он взял её под руку, и они направились в парк. Видимо, когда-то парк был хорош, но сейчас запущен и почему-то напоминал украинские сады. Рядом с отцветающими вишнями цвели кусты полуодичавших роз. Вокруг монастыря было разбросано множество крошечных тёмных часовен, повсюду торчали кресты, то здесь, то там виднелись выходы подземных лабиринтов.

   – Вы знаете, генерал, – решила поделиться Александра. – У меня сейчас возникла мысль, что в средние века женщины уходили в монастырь не просто от соблазна, а чтобы укрыться от распрей, от крови и разрушений, чтобы созерцать, понять и по-своему строить жизнь на началах добра того времени. Это было своего рода «общежитие для холостых женщин», зачаточная форма социалистического общежития.

   – В душе я тоже социалист, – поддержал её мысль Серрано. – Только обобществление средств производства может избавить нашу страну от нищеты и вековой отсталости, а главное – освободит от цепей империализма янки.

   – Честно говоря, я не думала, что в правящих кругах Мексики есть столь здравомыслящие люди.

   – О, сеньора, вы не представляете, как их много.

   – Усилия этих людей можно как-то объединить? – осторожно спросила Александра.

   – Я понимаю, что вы имеете в виду. Это будет непросто, но я попробую. Ради вас, сеньора, – добавил генерал, целуя ей руку.

Они вернулись в отель в час заката. Низкое алое солнце освещало срезанные верхушки потухших вулканов. В серо-бурое поле с бесконечными рядами кактусов-агав убегала дорога без единой горстки земли или песка, дорога из оголённой застывшей серой и мрачной лавы.

С Серрано Александра вновь встретилась в следующую субботу, здесь же в отеле, во время танцев.

В ресторане было много народу, поэтому за столиком о деле они не говорили. Оба с интересом наблюдали, как публика тряслась в модном фокстроте. Но вот оркестр заиграл танго, и Серрано повёл Александру в середину зала.

   – Всю эту неделю я в основном занимался нашим вопросом, – сказал он, касаясь своей сильной рукой её талии. – Я встретился со многими людьми, они проявили большой интерес к возможности сотрудничать с Советским Союзом. Но поскольку все они люди дела, представляющие военные, торговые и промышленные круги, их интересует, может ли ваша страна оказать нам конкретную помощь в освобождении от империализма янки?

   – Заверьте их, что такая помощь непременно последует. В этом я не сомневаюсь. Что касается деталей, то я в понедельник запрошу Москву и после получения ответа через вас передам этим людям конкретные предложения нашего правительства.

   – Благодарю вас, сеньора.

   – Это я должна благодарить вас, генерал, – сказала Александра, кладя голову на плечо Серрано.

В полутёмном зале, освещённом лишь бликами вращающегося шара-светильника, проникновенно звучала страстная мелодия аргентинского танго «Е1 Choc1о». Высокая, яркая мексиканка в чёрном бархатном платье с блестками низким, чуть хриплым голосом пела в микрофон что-то непонятное, но призывно-зовущее. Александра вспомнила своё первое танго в Берлине в 1913 году. Точно под эту же мелодию и эти слова в таком же полутёмном зале в Тиргартене ей объяснился в любви Филипп Шейдеман, ставший потом первым канцлером Веймарской республики. Господи, куда бежать от собственной памяти! Разрывающееся от воспоминаний сердце – вот расплата за долгую и интересную жизнь. Оказывается, в старости страдаешь не от физической боли, а от боли воспоминаний.

Мелодия танго становилась всё более тягучей, голос певицы всё чаще срывался на шёпот, Коллонтай и Серрано всё теснее прижимались друг к другу.

Но почему вдруг барабанщик не в такт громыхнул тарелками? Даже Серрано вздрогнул от неожиданности, а лицо его исказила гримаса отвращения. Опять загрохотал барабан. Или это не барабан?

   – Франсиско, что с вами?

   – Простите, сеньора, я вынужден прервать танец, – еле слышно прошептал Серрано, высвобождаясь от объятий Александры, и тут же повалился на пол. По его спине расползалось кровавое пятно.

Певица вскрикнула и убежала с эстрады. Оркестр замолчал. Раздались выстрелы. Теперь их уже нельзя было спутать с ударами в барабан. Зажёгся свет. Вдоль стен танцевального зала стояли солдаты с карабинами на изготовку. Трое других солдат выводили из зала офицеров.

На сцену вышел полковник национальной гвардии. Подойдя к микрофону, он взмахом правой руки призвал всех к тишине.

   – Дамы и господа, – начал он громким, мужественным голосом. – Группа заговорщиков с помощью иностранной державы намеревалась свергнуть законное правительство президента Кальеса. Возглавлял заговор генерал Серрано.

За измену родине военный трибунал приговорил его к смертной казни. Приговор приведён в исполнение. Просим всех присутствующих соблюдать спокойствие и вернуться в свои комнаты в гостинице. Пока идёт проверка документов и выявление соучастников заговора, отель будет оцеплен.

«Что же делать, – лихорадочно думала Александра, шагая взад и вперёд по своей комнате. – Мне ни в коем случае нельзя здесь оставаться и подвергать себя унизительной для советского дипломата и для женщины проверке документов».

Она попыталась связаться с полпредством, но телефон был отключён.

В дверь кто-то постучал. Александра решила не открывать.

   – Сеньора Коллонтай, – за дверью послышался тихий женский голос. – Это ваша горничная.

Александра осторожно приоткрыла дверь.

   – Меня зовут Мария, – зашептала миловидная смуглая девушка лет двадцати пяти. – Я и мои подруги очень любим вашу книгу «Любовь пчёл трудовых». Мы хотим вам помочь.

Когда из служебного входа гостиницы вышло несколько горничных и уборщиц с вёдрами и швабрами, двое дремавших солдат оживились и обменялись с самыми молодыми из них игривыми фразами, но документов не спросили.

Свернув в боковую аллею, женщины вышли к остановке автобуса.

   – Слава Богу, автобус ещё не ушёл, – с облегчением вздохнула Мария. – Через полчаса вы будете в Мехико.

Растроганная Александра расцеловалась с провожавшими её женщинами, взревел мотор, и автобус, набирая скорость, пополз вверх, в сторону высокогорной столицы.