Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Лиза Марклунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Бедный маленький Ханс, подумала она и взглянула на часы.

Пора забирать крошек.

* * *

Эллен бросилась к ней, раскрыв объятия. В левом кулачке болтался тигр. Радость ребенка была так неподдельна, так трогательна, что теплая волна захлестнула Аннику. От вида вязаных штанишек, прыгающих хвостиков, красного платьица с клетчатым сердечком у нее в горле встал твердый угловатый ком, который и не думал исчезать.

Она поймала прыгнувшую к ней на руки дочку, подивившись ее доверию, и погладила ее по ручкам, ножкам, мягким плечикам и напряженной упрямой спинке. Анника уткнулась лицом в макушку Эллен, вдыхая божественную нежность детских волос.

– Я сделала машину сладостей, – сообщила Эллен, освободилась из материнских объятий, ухватила Аннику за палец и потащила за собой в мастерскую.

Из картона и скотча девочка соорудила аппарат, в который сладости надо было запихивать с одного края, а потом конфета, проделав извилистый и узкий путь, выпадала с другого края в подставленную мисочку. В сумке у Анники была пачка жевательной резинки, они сразу же испытали машину и решили, что она работает. Правда, жвачка немного застряла по пути, но все равно это было фантастическое изобретение, которое надо будет в субботу проверить на настоящих конфетах.

– Мы покажем машину папе, – сказала девочка и потянулась к своему творению, чтобы взять его с собой. Механизм угрожающе закачался, и Анника бросилась к дочке.

– Сегодня мы не возьмем с собой твою машину, – сказала она и осторожно взяла в руки картонку, – потому что нам надо будет поехать в город и купить обувь для Калле. Мы не можем взять машину, а вдруг она сломается.

Она поставила аппарат на полку. Ротик девочки приоткрылся, в глазах блеснули слезы, а губки предательски задрожали.

– Но тогда, – сказала она, – ее не увидит папа.

– Ничего страшного, – сказала Анника и присела на корточки рядом с Эллен. – Машина прекрасно побудет здесь, а завтра мы ее обязательно заберем. Да к тому же ты сможешь ее и раскрасить, правда?

Эллен опустила глаза и так энергично тряхнула головой, что подпрыгнули хвостики.

– Какие у тебя чудные хвостики, – сказала Анника, потрогала их и пощекотала Эллен за ушком. – Кто тебе их сделал?

– Леннарт! – ответила девочка, фыркнула и вздернула плечики, чтобы избежать щекотки. – Он помог мне сделать машину.

– Пойдем забирать твоего братишку, – сказала Анника, и на этом инцидент был исчерпан.

Эллен взяла верхнюю одежду, шапочку, варежки, а потом вспомнила, что надо захватить и тигра.

Подготовительная школа для шестилеток находилась на Пиперсгатан, в двух кварталах от детского сада. Анника взяла дочь за теплую ручку, и они двинулись в путь, неторопливо обходя лужи и напевая летнюю песенку о хорошей погоде.

Мальчик был увлечен чтением книжки о Бесхвостом Пелле и заметил их только после того, как Анника села рядом с ним и поцеловала его в макушку.

– Мама, – спросил он, – где находится Упсала?

– Прямо к северу от Стокгольма, – ответила она. – А почему ты спрашиваешь?

– Мы можем когда-нибудь навестить Пелле и других котов?

– Конечно, – ответила Анника, вспомнив, что для детей есть специальные «кошачьи» экскурсии по следам Ёсты Кнутссона – между церквами, замками и университетом.

– Думаю, что вот эта кошка самая лучшая, – сказал Калле и ткнул пальцем в белую кошку, прочитав по складам: – Май-я Гредд-нос.

Анника удивленно воззрилась на сына.

– Ты умеешь читать? – спросила она. – Кто тебя научил?

Калле пожал плечами:

– Сам научился, по компьютеру, иначе ведь невозможно играть.

Он встал, закрыл книгу и поставил ее на полку. Потом решительно посмотрел на Аннику, сидевшую на красном матрасе.

– Сапоги, – сказал он. – Ты обещала. Мои старые протекают.

Она улыбнулась, ухватила сына за штанину и притянула к себе. Анника обхватила его руками и принялась дуть ему в шею, а Калле, смеясь, упирался и пытался вырваться.

– Мы сядем в автобус и доедем до Галереи, – сказала она. – Там мы тебя и обуем. Эллен постоит рядом и подождет.

Единичка пришла сразу, как только они появились на остановке. Они вошли и втроем сели на заднее сиденье.

– Я хочу солдатские, зеленые, – сказал Калле. – Не хочу снова синие, их носят только младенцы.

– Я не младенец, – закапризничала Эллен.

– Конечно, мы купим зеленые, – сказала Анника, – если они есть.

Они вышли на Кунгстредгорден, торопливо перешли улицу, уклоняясь от ливня грязных брызг из-под автомобильных протекторов. Войдя в торговый центр, они стянули с себя шапки, варежки и шарфы, затолкав их в большую сумку Анники. В обувном магазине на верхнем этаже они сразу нашли пару резиновых сапог цвета хаки с теплой подкладкой, высокими голенищами и отражателями. После примерки Калле отказался их снимать. Анника расплатилась, а старые сапоги положила в пластиковый пакет.

Из торгового центра они вышли как раз вовремя. Эллен стало жарко, и она начала хныкать, но замолчала, когда они вышли на темную и холодную Хамнгатан. Девочка уцепилась за руку матери и тихо засеменила рядом. Когда они подошли к светофору, Анника взяла за руку и Калле, стараясь одновременно увернуться от брызг, летевших из-под проносящихся машин. В это время ее внимание привлек силуэт мужчины, шедшего через улицу от универмага.

Это же Томас, подумала она, не успев даже осознать этот факт. Что он здесь делает?

Нет, сразу подумалось ей. Это не он.

Мужчина сделал еще два шага, и на его лицо упал свет уличного фонаря. Ну конечно это он!

Лицо ее расплылось в широкой радостной улыбке. Он же пошел покупать рождественские подарки, уже сейчас!

Она рассмеялась. Уж этот Санта-Клаус! В прошлом году он начал покупать подарки еще в сентябре и очень разозлился, когда она нашла в его гардеробе, на самом дне, какие-то пакеты и поинтересовалась, что в них.

В этот момент их окатило грязью, Эллен вскрикнула, а Анника оттащила ребенка назад и прокричала что-то обидное вслед водителю злосчастного такси. Когда она снова подняла глаза, Томаса уже не было, она поискала в толпе и увидела, как он подходит к кому-то. Этот кто-то была светловолосая женщина в длинном пальто. Томас подошел к ней, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы. Вокруг наступила мертвая тишина, Анника перестала замечать других, внезапно куда-то исчезнувших людей. Весь мир превратился в один туннель. Она стояла в одном его конце и смотрела на стоявшего в другом конце мужа, который страстно целовал блондинку, с таким жаром, что у Анники все замерло и оцепенело внутри.

– Мама, нам горит зеленый.

Но она продолжала стоять. Люди толкали ее в спину, что-то при этом говорили, она видела движения их губ, мимику, но не слышала голосов. Она видела только удаляющегося Томаса, положившего руку на плечи блондинки, обнявшей его за пояс. Видя только друг друга, они исчезли в волнах людского моря.

– Мы пойдем, мама? Сейчас опять загорится красный.

Она посмотрела на своих детей, на их ясные глаза, на их недоуменные личики и вдруг поняла, что у нее полуоткрыт рот. Она подавила рвущееся из груди рыдание, резко закрыла рот, стиснула зубы и посмотрела на проезжую часть.

– Сейчас, – произнесла она голосом, прозвучавшим как будто из подземелья, – нам будет зеленый.

И им загорелся зеленый, и они успели на автобус, в котором простояли всю дорогу до площади Кунгехольм.

Поднимаясь по лестнице, дети пели какую-то песню. Анника знала мелодию, но не могла сказать, что это такое. Ключ в замочную скважину она смогла вставить только после нескольких попыток. Калле спросил, можно ли ему остаться в новых сапогах, и мама разрешила, сказав только, чтобы он хорошенько вытер подошвы. И он так и сделал, ее милый, умненький мальчик.

Анника прошла на кухню, взяла телефонную трубку и набрала номер его мобильного телефона. Но аппарат абонента оказался выключенным. Куда там! Он сейчас идет рука об руку со своей блондинкой, зачем ему отвечать на ее звонки?

Потом она позвонила на работу и Арнольду, его партнеру по теннису. Но никто не взял трубку.

– Что у нас сегодня на ужин?

Калле стоял в дверях в своих новеньких зеленых сапогах.

– Курица с кокосом и рисом, – ответила она.

– И с брокколи?

Она покачала головой, чувствуя, как панический страх прижимает ее к мойке. Анника посмотрела в глаза сыну, чтобы удержаться и не утонуть в своем страхе.

– Нет, – сказала она. – Будут каштаны, бамбуковые побеги и кукуруза.

Лицо мальчика просветлело, он улыбнулся и шагнул к матери:

– Знаешь, мама, у меня качается зуб. Потрогай!

Она протянула руку и потрогала. Зуб действительно закачался. Потом она попробовала левый верхний зуб. Он уже качался очень сильно.

– Скоро он выпадет, – сказала она.

– Он выпадет, и мне поставят золотую денежку – скобку, – отозвался Калле.

– Да, тогда тебе поставят золотую денежку – скобку, – подтвердила Анника и села, чувствуя, что в следующий момент может упасть.

Внутренности ее оцепенели, скатавшись в странный ком из острых бритв и льдинок. При каждом вдохе в груди начиналась режущая боль. Кухонный стол под ней покачивался, как на морской зыби. «Нет идеи, нет идеи», – пел стол. Где-то в затылке затянули свой аккомпанемент ангелы – красивая, как зима, летняя любовь, медовые цветы…

Ее вдруг затошнило. Анника опрометью бросилась в туалет. Ее вывернуло наизнанку полупереваренными пирожками. Саднило горло, из глаз побежали слезы.

После этого она склонилась над унитазом, рвотная вонь отключила мозг.

В солнце вечная любовь,во все горло пели ангелы.

– Заткнитесь! – крикнула она и закрыла крышку унитаза.

Словно затравленная, она вернулась на кухню и достала все ингредиенты ужина, зажгла газ и поставила рис, разрубила куриное филе, нарезала лук, дрожащими руками открыла банки с кокосовым молочком, кукурузой и азиатскими каштанами.

Может быть, она все-таки ошиблась? Фактически это вполне возможно. Томас выглядит как большинство других шведских парней – высокий, светловолосый, широкоплечий и с небольшим брюшком. Было темно, мужчина находился довольно далеко, и, наверное, это не он стоял там с блондинкой.

Она оперлась о плиту, закрыла глаза и сделала четыре глубоких вдоха.

Возможно, это был вовсе не он. Наверное, она ошиблась.

Она выпрямилась, опустила плечи, открыла глаза, и в этот момент открылась входная дверь.

– Папа!

Радостные вопли детей, приветственные объятия, низкий голос Томаса – смесь восторга и осторожной защиты от детских наскоков. Анника уставилась на плиту и подумала, что ей надо взглянуть на него, она посмотрит ему в лицо и получит ответ.

– Привет, – сказал он ей в спину и поцеловал в затылок. – Как ты себя чувствуешь? Лучше?

Она сделала еще один глубокий вдох, потом обернулась и испытующе посмотрела ему в глаза.

Он выглядел как обычно.

Он выглядел абсолютно так же, как и всегда.

Темно-серый пиджак, темно-синие джинсы, светло-серая рубашка, блестящий шелковый галстук. Глаза тоже были такими же, как всегда, – немного усталыми, изобличавшими человека, давно расставшегося с иллюзиями. Над темными бровями топорщился ежик густых светлых волос.

Анника вдруг поняла, что не дышит, и торопливо вдохнула.

– Так себе, – ответила она. – Немного лучше.

Она отвернулась, поворошила курятину и, помолчав, призналась:

– Нет, меня только что вырвало.

– Смотри не зарази нас всех своей зимней тошнотой, – сказал Томас и сел за стол.

Это не мог быть он. Это был кто-то другой.

– Что у тебя нового на работе? – спросила она и поставила на стол чугунок с курицей.

Он вздохнул, развернул лежавшую на столе утреннюю газету, и теперь она не видела его глаз.

– Крамне из департамента юстиции тертый калач, – сказал Томас. – Много болтает, но мало делает. Вся работа достается мне и еще одной девочке из областного совета, а Крамне собирает сливки.

Анника застыла с рисом в руках. Она склонилась к столу и пыталась прочесть название рубрики на первой полосе газеты. Что-то о предложениях в области культуры, которые должны быть представлены на следующей неделе.

– Из объединения областных советов, – поправила она Томаса. – Как ее зовут?

Томас сделал неловкое движение, и угол газеты съехал со стола. Анника поймала его взгляд на короткое мгновение, прежде чем он шлепнул по газете, чтобы она не упала со стола.

– София, – ответил он. – София Гренборг.

Анника смотрела на портрет министра культуры, украшавший передовую статью.

– И как она?

Томас оторвался от газеты и, помедлив пару секунд, ответил.

– Амбициозна, – сказал он, – но дельная. Часто пытается лоббировать интересы областного совета за наш счет. Иногда сильно раздражает.

Он сложил газету и бросил ее на подоконник.

– Нет, – сказал он, – пойду за детьми. Не хочу на этой неделе пропускать теннис.

Он вышел и немного погодя вернулся, таща под мышками обоих детей. Он посадил их на стулья, потрогал качающиеся зубы, похвалил новые сапоги, пошутил по поводу хвостиков Эллен, послушал рассказы о машине сладостей и об обещании съездить в Упсалу повидаться с Бесхвостым Пелле.

«Я просто себя накручиваю, – подумала Анника. – Я ошиблась, это был не он».

Она старалась смеяться вместе с ними, но ком из льдинок и бритв в груди никак не хотел таять.

Это был не он. Это был кто-то другой. Мы – его семья, и он любит нас. Он никогда не обманет детей.

Дети торопливо глотали курицу, чтобы не пропустить «Болибомпу».

– Чертовски вкусно, спасибо, – сказал Томас и поцеловал жену, едва коснувшись ее губ.

Они вместе убрали со стола, касаясь друг друга руками и часто заглядывая друг другу в глаза.

«Он никогда меня не оставит».

Она засыпала в машину моющий порошок и нажала кнопку. Томас обхватил ладонями щеки Анники и, озабоченно нахмурив лоб, обеспокоенно посмотрел ей в лицо.

– Хорошо, что ты еще один день не пойдешь на работу, – сказал он. – Ты еще очень бледная.

Она опустила глаза и отвела его руки от своего лица.

– Я себя не совсем хорошо чувствую, – сказала она и вышла из кухни.

– Не сиди долго и не жди меня, – крикнул он ей вслед. – Я обещал Арнольду выиграть наконец у него кружку пива.

Она застыла на пороге, ледяной ком с острыми краями тяжело перевернулся в ее груди. Она остановилась, прислушиваясь к биению сердца.

– Хорошо, – ответила она и, вновь овладев своими мышцами и тяжело переставляя ноги, прошла в спальню и опустилась на кровать. Она слышала, как Томас достает из гардероба в прихожей свою спортивную сумку и ракетки. Потом он весело попрощался, и Анника внимательно прислушалась к вялому ответу детей и своему молчанию.

Он заметил в ней какую-то странность?

Он так отреагировал на что-то особенное?

Она сделала глубокий вдох, потом медленно выпустила воздух из груди.

Если честно, то она и правда бывала немного странной в последний год. Просто до сих пор Томас на это не реагировал.

Она встала, обогнула кровать и подошла к телефону, стоявшему на ее стороне.

– Томас сказал, что ты больна, – сказал в трубку Арнольд, единственный из старых друзей Томаса, принявший его новую жену. – Тебе лучше?

Анника в ответ пробормотала что-то невразумительное.

– Я понимаю, что он не может играть сегодня, потому что ты плохо себя чувствуешь, но это тянется уже вторую неделю.

Анника упала. Пол под ногами превратился в черную дыру, и она скользнула в космическую бездну.

– Мне надо подыскать себе другого партнера, если Томасу постоянно что-то мешает. Надеюсь, ты меня понимаешь.

– Может быть, тебе стоит немного подождать? – спросила Анника, поднявшись и сев на кровать. – Он очень любит играть с тобой.

Арнольд раздраженно вздохнул.

– Может быть, – сказал он, – но Томас очень нерешительный человек, он не способен определиться и твердо стоять на своем. Разве может нормальный человек купить абонемент на всю осень, а потом послать игру подальше.

Анника прикрыла ладонью глаза, сердце выбивало бешеную барабанную дробь.

– Я все ему передам, – сказала она и положила трубку.

Должно быть, она провела в забытьи какое-то время, потому что, очнувшись, обнаружила, что дети сидят на кровати, по обе стороны от матери и поют какую-то смутно знакомую песенку. Анника принялась мурлыкать мелодию вместе с ними, где-то в затылке начали подпевать ангелы.

«Это мои дети, – подумала она. – Он никогда не сможет их у меня отнять».

– Нет, – произнесла она вслух. – Ну а теперь пора спать.

Она уложила их в кроватки и стала читать вслух, сама не понимая, что читает. Она отложила книгу, поцеловала детей и обошла квартиру, выключив везде свет. Остановившись в нише окна в гостиной, она прижалась лбом к холодному как лед стеклу. Сквозняк, тянувший из-под плохо пригнанного подоконника, обвевал холодом бедра, противно скрежетала болтающаяся петля оконной створки. Внутри царила тихая немота, в груди ворочался холодный камень.

За спиной, в темноте, неподвижно застыла квартира. Качавшиеся на ветру уличные фонари бросали пляшущие желтые блики на стены и потолок. Снаружи ее окно представлялось бездонной черной дырой.

Муж неверен, подумала она. Свен тоже всегда был неверен.

Она все время молча глотала эту обиду, а однажды, когда осмелилась протестовать, он ударил ее клещами по голове. Она непроизвольно прикоснулась пальцами к узкому шраму на лбу. Рубчик был почти незаметен, и она редко о нем вспоминала.

Она привыкла к неверности.

Она видела его сейчас, как наяву, его, свою первую любовь, друга детства, жениха, звезду хоккея с мячом. Свен Матссон, который любил ее больше всего на свете, Свен, который обожал ее до такой степени, что никто, кроме него, не имел права к ней подходить, довел дело до того, что она и помыслить не могла ни о ком другом, кроме него, а по сути, и ни о чем другом, кроме него. Все прочее было наказуемо, и он наказывал, наказывал вплоть до того дня, когда вырос перед ней за доменной печью у моста с охотничьим ножом в руке. Анника погасила воспоминание, выпрямилась и отогнала его от себя, выключила на том моменте, каковой она вспоминала как кошмарный сон. То страшное чувство, которое вернулось после ночи в туннеле. Ребята из шестой студии обсуждали, что делать с ней, со Свеном и его окровавленным ножом и кошкой, летящей по воздуху с распоротым животом и выпущенными кишками.

Вот теперь изменил и Томас.

Именно сейчас он, наверное, лежит в постели с белокурой Софией Гренборг, может быть, именно сейчас он входит в нее, или они, отдыхая, уже лежат рядом, купаясь в собственном поту.

Она посмотрела на желтые отблески на стенах, отошла от окна, основательно ступая по скользкому полу, – она сама совсем недавно трижды покрыла паркет лаком. Скрестив руки над грудями, она заставила себя ровно дышать. Затемненная квартира внушала скромную надежду.

Чем готова она пожертвовать, чтобы сохранить течение своей жизни?

Выбор у нее есть. С ним надо просто определиться.

От осознания свободы плечи Анники расслабились и опустились, стало легче дышать. Она села к компьютеру и вышла в Интернет.

В темноте она вошла в информационную площадку, набрала «софия гренборг в Стокгольме» и, естественно, получила множество ответов. Женщине, которую она видела у торгового центра, около тридцати, ну, может быть, чуть меньше, но, во всяком случае, не больше тридцати пяти.

Анника ограничила область поиска.

Поскольку она была представителем объединения областных советов в группе, разрабатывавшей серьезный проект об угрозах в адрес общественных деятелей и политиков, то ей никак не могло быть меньше двадцати пяти.

Анника исключила из поиска всех, родившихся после 1980 года.

Но ответов все равно было слишком много.

Она вышла с информационной площадки и зашла на сайт объединения областных советов, чтобы найти списки сотрудников.

Имя Софии она написала через ph.

Какая дурацкая смехотворная ошибка!

Опять на информационную площадку в поиск имен.

София Гренборг. Нашлась только одна. Двадцать девять лет. Живет в Верхнем Эстермальме. Родилась в общине Энгельбрект. Конечно, где еще жить этой чертовой кукле.

Она сбросила данные на факс и выключила компьютер. Взяв с факса распечатку, она позвонила в Центральное полицейское управление и попросила подготовить копию паспортной фотографии человека, имеющего номер паспорта Софии Гренборг.

– Через десять минут, – устало ответил дежурный полицейский.

Она беззвучно заглянула в спальню, посмотрела на спящих детей и выскользнула в стокгольмскую ночь.

На улице начался снегопад. Мокрые снежинки падали с грязно-серого неба Аннике на лицо, стоило только поднять голову. Все звуки казались приглушенными на полтона, давили на барабанные перепонки глухо и фальшиво.

Она торопливо шла сквозь снегопад, оставляя на асфальте мокрые следы.

Вход в стокгольмское полицейское управление находился в доме 52 на Берггатан, в двухстах метрах от ее дома. Она остановилась у электрифицированных ворот, нажала кнопку телефона для посетителей, и ее пропустили в длинный коридор, ведущий к двери здания.

– Фотографии еще не получены, будь так любезна, посиди и подожди несколько минут.

Анника села на один из стоявших вдоль стены стульев, с трудом сглотнула и изо всех сил постаралась не чувствовать себя несчастной.

Все паспортные фотографии в Швеции доступны для всеобщего пользования и выдаются гражданам по первому требованию. В риксдаге обсуждается вопрос об ограничениях, но окончательное решение пока не принято.

«Я не должна никому ничего объяснять, – подумала она. – Я не должна ни перед кем извиняться».

Она получила конверт и, не помедлив ни секунды, вскрыла конверт и, повернувшись спиной к полицейским, сидевшим за окошком, вытряхнула из него фото. Ей не терпелось узнать, была ли она права.

Да, это была она.

Теперь в этом не могло быть никакого сомнения.

София Гренборг.

Ее муж болтается по Стокгольму и целуется с Софией Гренборг.

Она сунула фотографию в конверт и пошла домой, к детям.

Маргит Аксельссон всю свою сознательную жизнь верила в присущую человеку творческую силу. Маргит была убеждена, что творчеством можно повлиять на любого человека, надо только приложить волю и старание.

В молодости она верила в мировую революцию, в то, что массы должны освободиться и сбросить оковы империализма под хвалебные песни всего мира.

Она выпрямилась и окинула взглядом зал.

Теперь она знает, что влиять на человечество можно и в большом и в малом. Она сознавала, что вносит свой посильный вклад своей работой, воспитывая детишек – их коллективное будущее, перед которыми ответственны не только все, но и лично она, здесь, в керамической мастерской Питхольмского народного дома.

Руководители образовательного объединения рабочих всегда считали, что скудость ресурсов общества можно компенсировать в студиях, активной культурно-воспитательной работой и собственным примером самоотверженности. Именно это Маргит называла справедливым отношением к образованию и культуре.

Студийные кружки были школой демократии. Деятельность их оплачивалась из добровольных пожертвований ради того, чтобы человек имел возможность и желание развиваться, влиять на свою судьбу и учиться брать на себя ответственность, чтобы каждый человек стал источником творчества.

И Маргит видела, как и молодые, и старые постепенно втягивались в это благородное дело. Учась обращаться с глиной и глазурью, они одновременно учились верить себе, с пониманием относиться к чужому мнению, учились влиять на то, что происходило в окружавшем их обществе.

Она вспомнила об этом, стоя возле своей скульптуры.

Она преодолела ошибки молодости всей своей последующей жизнью. Ни одного дня не проходило без того, чтобы ее душа не содрогалась от последствий ее поступка. Но время затянуло рану новой кожей, жизнь и работа как целебная повязка покрыли ее вину. Но в иные дни она не могла заставить себя подняться с постели, так кружилась голова от осознания собственной порочности.

Но те дни все дальше и дальше отодвигались в прошлое, тонули в тени пролетевших лет. Все же она понимала, что вина гложет и изнашивает ее, она знала, что эта вина, которую она носит в себе, в один прекрасный момент лишит ее жизни. Она думала не только о своем ожирении, о булимии, поражавшей ее в особенно тяжелые часы, но и о тревоге, подтачивавшей ее психику, тревоге, с которой она была не в состоянии бороться. Она часто болела, лишившись из-за своих переживаний остатков иммунитета.

И вот теперь он вернулся.

Все прошедшие годы он снился ей в страшных снах, она частенько лихорадочно озиралась в темных переулках – ей казалось, что он крадется за ней. И вот теперь он и в самом деле здесь.

Но в действительности она отреагировала на его появление не так уж бурно.

Она не кричала по ночам, не падала в обморок. Правда, у нее немного участился пульс и усилилось головокружение. Она опустилась на стул, держа в руке желтого дракона, его отвратительный, ребяческий сигнал – сигнал о том, что они должны собраться в старом месте их встреч.

Она знала, что он будет ее искать. Он хотел чего-то большего, нежели провести встречу. Желтый дракон был лишь напоминанием о том, что призрак страшного зверя ожил. Он уже связался с Черной Пантерой, она знала это, потому что Пантера позвонил ей – впервые за прошедшие тридцать лет – и рассказал все, спросив, как она относится к возвращению Дракона.

Вместо ответа, она просто положила трубку. Не сказав ни единого слова, она положила трубку и выдернула телефонный шнур из розетки.

Никто и никогда не исчезает бесследно, подумала она и посмотрела на скульптуру, которая никогда не будет закончена – дитя с козочкой и их таинственное общение, лежащее в основе мироздания, происходящее без слов и жестов, однако создающее понимание и интуитивное чувство. Маргит никак не могла воплотить это в образе, и сейчас уже не было смысла продолжать.

У нее сильно болела спина, но она, превозмогая себя, накинула на работу тяжелый мокрый войлок – чтобы глина не высыхала и не растрескивалась, потом закрепила ткань ремнями. Маргит сняла фартук, повесила его рядом с остальными и через комнату с печью для обжига прошла к умывальнику, чтобы смыть с рук глину. Потом она проверила, хорошо ли ученики укрыли свои работы. Готовые скульптуры тоже не должны сохнуть слишком быстро. Оглядевшись, она убрала на место валики и рейки, положила в печь дрова для завтрашнего занятия, оставив мастерскую в полном порядке для следующей группы.

На пороге она остановилась и вслушалась в тишину. Как и всегда по четвергам, она уходила из здания последней. Обе акварельные группы и мореходный класс обычно никогда не задерживались позже половины десятого.

Маргит переобулась, надела пальто, вышла из зала, закрыла дверь и, выбрав из гремящей связки нужный ключ, заперла дверь на замок.

Коридор был тускло освещен несколькими лампочками, в углах виднелись черные тени.

Она подумала о темноте. Она боялась темноты и до того события на военно-воздушной базе, но после него, после криков и вспышки пламени во мраке, все ночи стали страшными и угрожающими.

Она пошла к выходу мимо помещения для лепки, слесарной мастерской и модели железной дороги. Дойдя до конца коридора, она осторожно спустилась по скрипучей лестнице, миновала кафетерий и библиотеку. Проверила все двери, закрыла и заперла их.

Наружную дверь на морозе заедало. Застонав от натуги, Маргит изо всей силы прижала дверь и повернула ключ с удивившей ее легкостью. Переведя дыхание, она немного постояла и начала осторожно спускаться с лестницы подъезда. На каждой встрече с начальством она говорила, что ступеньки надо посыпать песком, и каждый раз решение принималось и доводилось до сведения охраны. На том дело и заканчивалось.

Судорожно ухватившись за железные перила, она спустилась по скользким ступенькам, дыхание ее стало таким хриплым, что Маргит показалось, будто во рту у нее скребется жесткая метла. У нее дрожали колени, когда она вышла наконец на тротуар.

Шел снег, тяжелый и колкий, воздух был тих и спокоен. Ветра не было. К вечеру похолодало. Температура снижалась в такт с падавшими с неба снежинками.

Только что выпавший снежок хрустел под резиновыми подошвами сапог. Маргит тащила за собой санки. Они противно скрипели полозьями по обочине дороги.

Как хорошо было двигаться, идти по белому, только что выпавшему снегу. Она тосковала по гибкости и подвижности, какой она отличалась в молодости, так же как тосковала она по утраченному душевному покою. Сначала боль в спине усилилась, но потом ей стало легче, а когда она подходила к дому, боль почти совсем прошла.

«Мне надо больше гулять», – подумала Маргит.

Крыльцо занесло снегом, но у нее так замерзли ноги, что она решила, что снег подметет Торд. Она потопала ногами и смела метелкой снег с верха сапог, потом отперла дверь и вошла в холл.

Маргит просто умирала от голода.

Сбросив сапоги, она повесила пальто на крючок, пошла на кухню и, не зажигая свет, открыла холодильник.

Утром, перед уходом из дому, она сделала себе длинный бутерброд с яйцами и креветками и теперь съела его с такой поспешностью, что вымазала нос майонезом. Тяжело дыша и ощущая внутри грызущую пустоту, она села за стол и уставилась на мойку. Как же она устала.

Завтра ей надо открывать детский сад, значит, придется встать в половине шестого утра.

Надо пойти и лечь, подумала она, но не двинулась с места.

Она, словно прибитая гвоздями, сидела в темной кухне до тех пор, пока не зазвонил телефон.

– Ты все еще не спишь? Ты же давно должна быть в кровати.

Она улыбнулась, слушая голос мужа.

– Я уже иду, – солгала она.

– Как прошел день?

Она едва слышно вздохнула.

– Та девочка никак не может сосредоточиться, она требует от меня невероятных усилий.

– Что со скульптурой?

– Ничего.

Короткое молчание.

– Ты ничего не слышала? – спросил Торд.

– Что я должна была слышать?

– О нем.

– Нет.

– Я приду около двух. Ложись и не жди меня.

Она снова улыбнулась:

– Именно это я и собираюсь сделать…

Положив трубку, она медленно потащилась по лестнице на второй этаж. По улице проехал автомобиль с включенным дальним светом, и по стене пробежала взъерошенная тень облепленной снегом березы.

Несмотря ни на что, в жизни ей выпал счастливый жребий. Дочери выросли здоровыми целеустремленными людьми, которых высоко ценили за пользу, которую они приносили обществу. Но главным призом ее жизни был Торд.

Кончиками пальцев она погладила свадебную фотографию, висевшую на самом видном месте в гостиной второго этажа.

Она вымыла лицо, почистила зубы, прополоскала рот, сплюнула, разделась и пошла в комнату. Она аккуратно сложила одежду и положила ее на стул возле серванта.

Она натягивала ночную рубашку, когда из гардеробной неслышно вышел мужчина. Она сразу вспомнила его, хотя он стал более внушительным и совсем поседел.

– Это ты! – удивленно воскликнула она. – Что ты здесь делаешь?

Она нисколько его не испугалась. Не испугалась даже тогда, когда он поднял затянутые в перчатки руки и обхватил пальцами ее горло.