Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Лиза Марклунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Сам же он, как отец, занял выжидательную позицию, решив предоставить споры другим. Когда же они не смогли договориться, он сказал свое веское слово в пользу Черной Пантеры.

В груди заныло, когда он подумал, как изменились молодые революционеры. Без его руководства Черная Пантера растерял всю силу, стал своей бледной тенью.

Второй сын выбрал свой путь и давно отказался от своих прежних идеалов. Он был хуже всех других, Белый Тигр. Белый Тигр среднего возраста настолько разительно отличался от непоседливого мальчика, каким он его помнил, что отец был почти убежден, что сына подменили кем-то другим.

Он продолжил свой путь к маленькому домику в туристическом поселке, явственно видя рядом с собой Белого Тигра. Он вспомнил, как они шли здесь рядом. Это было летом. Белый Тигр выбрал себе такое имя, потому что белый цвет символизирует чистое прямодушное животное, отличающееся гибкостью и силой.

У него было чистое сердце, подумал человек, но сегодня его сердце черно, как металлургический завод, которым он руководит.

В углах и за занавесками он мельком замечал людей, совершающих бессмысленные путешествия. Люди пили кофе, планировали покупки, готовили неприятности своим конкурентам и мечтали о сексуальном удовлетворении. Поселок был заполнен почти целиком, но почти все постояльцы были на каком-то мероприятии в крытом зале, что было ему только на руку. С тех пор как он зарегистрировался здесь, в Уппланде, с ним не заговорил еще ни один человек.

Он остановился у входа, почувствовал, что его качает. Силы были на исходе. Теперь рядом с ним были двое его последних детей.

Лев Свободы получил свое имя отчасти благодаря тому, что многие в группе считали, что кто-то из них должен символизировать их солидарность с Африкой, но сам Лев не был способен на истинно великие мысли. У мальчика были верные убеждения, но ему нужен был авторитетный наставник, способный направить его по правильному пути. Все вместе они решили работать над тем, чтобы Лев Свободы своим мощным рыком распугал всех притеснителей и угнетателей Черного континента.

Он был, пожалуй, нужен Льву Свободы больше, чем другим, и мальчику поэтому пришлось хуже, чем другим.

«Я должен протянуть тебе руку, сынок», – подумал он, входя в свое крошечное временное жилище.

Он уселся на стул возле двери и принялся устало стаскивать с себя сапоги. Диафрагма сильно разболелась, его стало тошнить.

Он застонал, откинулся на спинку стула и на мгновение закрыл глаза.

Другая его дочь, Лающая Собака, была очень активна в шестидесятые, но с ней могло произойти все, что угодно. Интересно было бы на нее посмотреть. Может быть, именно она заслужила его наследие.

Он подошел к гардеробу и проверил, на месте ли его матросская сумка.

19 ноября, четверг

С громким стуком захлопнулась входная дверь, и по квартире мягкими пушистыми лапками прошлась умиротворяющая тишина. Анника осталась дома одна. Она лежала в кровати, зарывшись головой в подушку и подтянув колени к подбородку. Пододеяльник промок холодным липким потом. Аннике было страшно. Ангелы бессильно тянули свою бесконечную песню. Сегодня она должна встать и выйти, хотя бы для того, чтобы забрать детей. Она никогда не могла поболеть в свое удовольствие. Томас не привык за них отвечать, не привык отвозить и забирать детей, готовить еду, читать вслух и укладывать их спать. От всех этих нагрузок он становился упрямым и раздражительным, и Аннику начинала мучить совесть.

Она еще глубже заползла под одеяло.

На свете случаются и гораздо худшие вещи, подумала она.

Дети могут заболеть. Томас может ее бросить. Газета может разориться. В Ираке может начаться война. Все это было намного хуже. То, что происходит, – это сущие пустяки.

Но что-то ведь ее мучит. Пошатнулось доверие к ней как к профессионалу.

Она положилась на Шюмана. Поверила в его рассудительность.

Что-то случилось – либо с ним, либо с ней. Может быть, с ними обоими. Может быть, все дело в этой истории. Она, наверное, оказалась им не по зубам.

Или она так и застряла в том туннеле.

Она понимала, что существует и реальная альтернатива.

Не потеряла ли она способность отличать существующее от возможного? Не утратила ли она действительно чувство и понимание реальности?

Она накрылась одеялом с головой и впустила в голову потайные мысли. Они вошли в голову, выстроились в боевой порядок, и когда она всмотрелась в них, то поняла, что они совершенно безопасны.

В этой истории нет ничего особенного, а она, Анника Бенгтзон, права.

В ней действительно ничего нет.

Раньше Шюман, возможно, и был прав, но теперь он ошибается.

Она отбросила одеяло и вдохнула полной грудью. Как была, голая, она прошмыгнула в ванную, сходила в туалет, почистила зубы и сразу приняла душ.

В квартире – без Томаса и детей – было непривычно пусто. Она остановилась на пороге кухни, скользнула невидящим взглядом по остаткам завтрака, оставленным на столе мужем и детьми. Потом прислушалась к шумам и шорохам, которые она не воспринимала, когда все были дома и она переставала быть личностью, становясь чистой функцией. Когда она поднималась к чему-то большему, чем ее «я», мелкие и несущественные нюансы бытия не проникали в ее мозг и сознание. Она была Ответственной за Жизнь и в этом качестве парила над шепотом и криками. Только дикий рев по поводу жизненно важных проблем, таких как Еда, Ленты или Где Мой Тигр, мог дойти до ее сознания.

Теперь же она была сидящим на больничном листе собственным «я», ушибленным и безмозглым, использованным по назначению репортером с истекшим сроком годности. Она утонула в нюансах, прислушиваясь к ним с тупым изумлением.

Глухо, монотонно и основательно гудел холодильник – на полтона ниже, чем вентиляция в соседнем здании. Из вытяжной трубы расположенного там ресторана несло чадом подгоревшего жаркого, приготовленного на обед. Шипели и стонали автобусы, отправлявшиеся от остановки вниз по Хантверкаргатан. От пожарной части на Кронубергпаркен раздавались звуки удаляющихся и приближающихся сирен пожарных автомобилей.

Ее вдруг охватила паника.

«Я больше так не могу».

Все мышцы тела напряглись так, что стали каменными, она перестала воспринимать звуки, потеряла способность связно мыслить. Осталось только одно страшное предчувствие.

«Никакой опасности нет, – строго сказала она себе. – Тебе все это просто кажется. Я не задыхаюсь, наоборот – это гипервентиляция, это пройдет, надо просто подождать, отнесись к этому спокойно».

Пол внезапно приблизился, она поняла, что стоит на четвереньках и почему-то заглядывает под посудомоечную машину.

«Он уничтожил меня как человека, – подумала она, понимание этого вернулось во всех красках. – Шюман ценил меня не только как репортера, он всегда уважал меня как личность. Никогда прежде он не позволял себе такого. Наверное, его так сильно прижали, что он был вынужден принять волевое решение, чтобы его приняли. Меня не приняли. Теперь он не может за меня драться, это слишком дорого ему обойдется».

Она встала, увидела на колене синяк. Слишком много кислорода она вдохнула, отчего и упала на все четыре.

Панических атак у нее не было много лет. После рождения детей и до эпизода с террористом в туннеле приступов вообще не было. Теперь они возобновились, правда, случались они теперь нерегулярно и сопровождались страшным предчувствием – как будто должно было произойти что-то ужасное.

«Мне, наверное, надо попить таблетки счастья», – подумала она.

Она знала, что Анна Снапхане частенько достает такие таблетки из зеленой баночки, что стоит у нее в ванной в квартире на Лидингё.

«Но все это фантазии, – решила она. – Я предаюсь моим собственным страхам. Это же просто мозговые призраки, это тролль, который боится света, избавься от них – просто смотри, как они приходят, а потом исчезают».

Она встала, уперлась руками в край посудомоечной машины и стала ждать, когда придут в норму газы крови.

Она знает, что права. Есть несомненная связь между Рагнвальдом, министром культуры, преступлением на Ф-21 и убийствами журналиста, мальчика и провинциального политика.

Она также ясно поняла, что ей ни под каким видом не разрешается больше рыться в этом деле.

Я не желаю больше слышать этот вздор.

«В рабочее время, – подумала она. – Если я позвоню по нескольким телефонам, пока сижу дома на больничном, то это не в счет».

Она пошла в спальню, оделась, вернулась на кухню, сварила себе кофе и села за стол. Посуду, оставленную Томасом и детьми, она убирать не стала, просто сдвинула тарелки и чашки на край стола и расположилась за ним с кружкой кофе, блокнотом и шариковой ручкой с логотипом объединения общин.

Надо больше узнать о террористе и министре культуры, чтобы увидеть, связывает ли их нечто большее, чем просто помолвка много лет назад. Интернет у нее дома был, но с устаревшим модемом. Томас хотел установить широкополосный, но у него вечно не доходили руки, так как пока и старый модем работал вполне сносно.

Просмотреть церковные книги, записала она в блокнот. Выяснить, что можно, об окружении и родителях.

Прочитать все, что возможно, о публичных выступлениях министра культуры, начать с должности, потом копнуть поездки, представительства, заявления, записи в реестре недвижимости, в реестре предприятий и т. д.

Почитать об ЭТА и лестадианстве.

Она окинула взглядом короткий список.

На сегодня хватит.

Она пододвинула к себе телефон и набрала номер общины Саттаярви. Выяснилось, что такой общины и населенного пункта уже не существует. Тогда Анника запросила номера всех общин в округе Пайала и получила номер телефона административного центра с номерами в Юнесуандо и Тярендё.

Саттаярви принадлежал округу Пайала.

Ёран Нильссон родился 2 октября 1948 года. Он был единственным ребенком Тойво и Элины Нильссон. Мать была вписана в церковную книгу 18 января 1945 года. Место ее рождения Кексгольм. Родители Ёрана поженились 17 мая 1946 года. Отец умер в 1977 году, мать – в 1989-м.

Она записала данные в блокнот и поблагодарила за сведения.

Кексгольм?

Так или иначе, придется выйти в Сеть.

Другое название – Кякисалми. Город находится на реке Вуоксе, в месте ее впадения в Ладогу, на Карельском перешейке, недалеко от старого шведского города Выборга.

В нынешней России, другими словами.

Она зашла на сайт администрации лена Лулео и нашла историческую справку об этом районе.

Осенью 1944 года в Карелию вошли советские войска и вся область опустела. Местное население, около четырехсот тысяч человек, бежало в Финляндию, а многие еще дальше, в Швецию.

Она внимательно смотрела на экран.

Этническая чистка, подумалось ей. Явление старое как мир, просто для него придумали новый термин.

Имеет ли это какое-то значение? Важно ли, что мать террориста в свое время бежала от русских солдат?

Непонятно. Может быть.

Она вышла из Сети и позвонила в администрацию общины Нижнего Лулео. Такие разыскания всегда легче делать по телефону. Собеседники не видят жадного и любопытного, как у гиены, оскала.

Карина Бьёрнлунд родилась 9 сентября 1951 года. Она была вторым из троих детей четы Хильмы и Хельге Бьёрнлунд. Супруги разошлись в 1968 году. Мать состоит во втором браке, живет в Лулео, на Стургатан. Отец умер. Братьев Карины зовут Пер и Альф.

О чем это говорит?

Ни о чем.

Она поблагодарила ассистента общины и суетливо поднялась со стула, невидящим взглядом окинула квартиру, потом снова придвинула к себе телефон и позвонила в «Норландстиднинген».

– Ханс Блумберг в отгуле, – сказала ей хмурая тетка на коммутаторе.

– В любом случае соедините меня с архивом, – торопливо сказала Анника, боясь, что сейчас ей начнут вешать на уши лапшу про ЕС.

В архиве ответил молодой женский голос.

– Я знаю, что руководство решило тесно сотрудничать с «Квельспрессен», но никто не спросил нас, сможем ли мы это делать, – нервно сказала она. – Я могу дать вам наш пароль, вы войдете в систему и сможете работать в нашем архиве.

«Если она немного расслабится, то станет такой же, как Ханс», – подумала Анника.

– То, что я ищу, находится не в компьютерном архиве, – сказала она. – Я ищу самые ранние материалы относительно Карины Бьёрнлунд.

– Кого? Министра культуры? У нас этих вырезок наберется на пару десятков миль.

– Мне нужны самые ранние. Сможете прислать мне их по факсу?

Она продиктовала номер своего домашнего телефона и постаралась надежно записать в мозгу, что надо не забыть запустить факс.

– Сколько прислать? Первую сотню?

Анника задумалась:

– Пришлите первые пять.

В трубке как будто подул ветер. Раздался тяжкий вздох и недовольное фырканье.

– Ладно, но не раньше обеда.

Они попрощались, и Анника пошла на кухню, убрала остатки завтрака, посмотрела, что лежит в холодильнике, поняла, что на ужин сможет приготовить куриное филе в кокосовом молочке.

Потом она обулась, зашнуровала сапоги и потянулась за курткой.

Надо выйти, подышать воздухом. В доме 7–11 на улице Флеминга она купила разогретые в микроволновке пирожки с шампиньонами и беконом и съела их, держа в целлофановой обертке, пока шла в город по Королевскому мосту. Картонный стаканчик она бросила в урну на перекрестке улиц Вазы и Королевской и быстро пошла к Хёторгет, но замедлила шаг на Дроттнинггатан, единственной прямой, как в континентальной Европе, улице, где царило смешение святого и инфернального, где можно было встретить всех – уличных ангелов, трубадуров, шлюх и замерзающих бездомных, занимавших все пространство между торговыми дворцами, светящимися гирляндами и проезжей частью. Она вторглась в эту тесноту и тотчас прониклась общей болью. Ее толкали проходившие мимо люди, и Аннику охватила сентиментальная меланхолия при виде стиснувших зубы мамаш, толкающих перед собой скрипящие детские коляски, группок молодых красивых иммигранток из пригородов, сбежавших подальше от своего общежития, с их высокими каблуками и звонкими голосами, развевающимися волосами, расстегнутыми куртками и вызывающе обтягивающими свитерами. Она смотрела на важных нервных мужчин с обязательными портфелями, облизывающихся парней в лыжных канадских куртках, туристов, продавцов сосисок, смотрела на разносчиков товаров, на сумасшедших и наркоманов, она растворилась в них, смешалась с ними, может быть, даже нашла свой родной дом на дне этого огромного и на удивление мирного колодца.

– Это разве не та, что сидела в туннеле с террористом? Это она? Смотри! Она точно была в туннеле, ее показывали по телику…

Она не обернулась, все эти перешептывания – вещь преходящая, тот, кто достаточно долго просидит на берегу реки, увидит, как мимо проплывут трупы его врагов.Скоро никто не вспомнит о событиях в туннеле, а сама она смешается со всеми прочими людьми на дне колодца. Она, как поседевшая снежинка, будет опускаться все ниже, все глубже, все ближе к илистому дну, и вскоре ее перестанут замечать.

Она остановилась у стеклянной двери дома номер шестнадцать, возле неприметного входа в департамент одного из правительственных ведомств. Оконные переплеты сияли начищенной медью, за большими стеклами виднелись ухоженные пальмы в кадках, а в аквариуме из пуленепробиваемого стекла стоял охранник в форме.

Анника открыла двойную дверь, стряхнула слякоть с подошв на мраморный пол и подошла к охраннику со стыдливым чувством нарушителя границы, пытающегося подползти к чужим тайнам. Она постучала пальцем по микрофону в закрытой двери.

– Он работает, – сказал пожилой мужчина за стеклом. Анника видела, как он шевелит губами. Голос доносился слева, из скрытого динамика.

– Очень хорошо, – произнесла Анника, попыталась улыбнуться и наклонилась к микрофону. – Я хочу просмотреть почту Карины Бьёрнлунд.

Так она и сказала. Да, шпион здесь, вот он. Сейчас он будет рыться в мусорных баках и почтовых ящиках.

Мужчина взял в руку трубку и нажал какую-то кнопку.

– Садись и жди, а я позвоню в регистратуру.

Она прошлась по маленькому вестибюлю. Три изогнутых уголком дивана, флаги ЕС и Швеции, стильная подставка с брошюрами и металлическая статуя, изображавшая, вероятно, ребенка, кажется девочку.

Она не стала садиться, а принялась рассматривать статую. Неужели она бронзовая?

Она подошла ближе к изваянию. Кто она, эта девочка? Сколько шпионов она здесь встретила и проводила?

– Извини, это ты хотела просмотреть дневники министра?

Анника подняла глаза и увидела мужчину средних лет с конским хвостом и бакенбардами.

– Да, – сказала Анника. – Именно так, совершенно верно. Это я.

Сквозь зубы она процедила свое имя, протянула мужчине руку. Публичные документы получают для ознакомления согласно принципам гласности, и при этом никто не обязан удостоверять свою личность. Она почитала этот закон, он, во всяком случае, давал ей шанс. Мало того, он отчасти избавлял ее от стыда. По крайней мере, никто не знал, кто она.

– Проходи сюда.

Они прошли через две запертых двери в коридор с покатыми стенами, вошли в лифт и поехали на седьмой этаж.

– Налево, – сказал мужчина.

Пол на седьмом этаже был покрыт не мрамором, а линолеумом.

– Вниз по лестнице.

Так, здесь избитый дубовый паркет.

– Это моя комната. Что ты хочешь посмотреть?

– Все, – ответила Анника, решив пройти шпионский путь до конца. Она сняла куртку и бросила ее и сумку на стоявшее в углу кресло для посетителей.

– Хорошо, – сказал мужчина и запустил программу. Карина Бьёрнлунд получила 668 запросов с тех пор, как девять лет назад стала министром. – Здесь весь дневник.

– Я могу получить распечатку?

– Годовую?

– Нет, все.

Администратор, не изменившись в лице, включил принтер.

Анника скользила взглядом по записям: дата регистрации, номер дневниковой записи, входящая дата, дата создания документа. Потом имя администратора, удостоверившего написанное, имя и адрес подателя, сочинившего вопрос, описание вопроса и, наконец, результат.

Решение, прочитала она, ad acta.

– Что значит ad acta? – спросила она.

– Нет ответа, – сказал мужчина, повернувшись к Аннике конским хвостом. – Сдано в архив без принятия мер. Возможно, это поощряет наших регулярных писак сочинять всякие пустые и вздорные письма.

Она мысленно рассортировала запросы по видам: приглашение на кинофестиваль в Каннах, просьба подписать фотографию, призыв спасти разоряющееся книжное издательство, пять вопросов от учеников 8 «Б» класса из Сигтуны, приглашение на нобелевский ужин в Стокгольмской ратуше на 10 декабря.

– Где, чисто физически, находятся все эти письма и почтовые отправления?

– Те запросы, которые ты сейчас читаешь, еще свежие, все остальные находятся у ответственного администратора.

Она принялась просматривать следующую страницу и сразу обратила внимание на первую строку.

Запрос от объединения газетных издателей относительно изменений правил вещания цифрового телевидения.

Канал Анны Снапхане, подумала Анника.

– Можно мне посмотреть вот это?

Архивариус выпрямился, посмотрел на строку и поправил очки.

– Для этого тебе надо связаться с ответственным администратором, – сказал он и указал на имя под датой подачи документа.

Она продолжала листать страницы. Как часто запросы передавались на рассмотрение.

Она добралась до записей последнего времени.

Дата регистрации: 18 ноября.

Податель: Герман Веннергрен.

Запрос: Пожелание встречи для обсуждения важных вопросов.

– Что это? – спросила Анника и положила лист перед архивариусом.

Несколько секунд он читал.

– Это письмо, – ответил он наконец. – Пришло во вторник вечером, зарегистрировано вчера.

– Я хочу знать, что находится в письме, – сказала она.

В ответ мужчина пожал плечами:

– Ничем не могу тебе помочь. Свяжись с ответственным администратором. Что-нибудь еще?

Она отвернулась и, тихо возмущаясь, продолжила листать страницы.

Почему вдруг председатель правления «Квельспрессен» решил, что он должен переговорить с министром культуры вечером во вторник?

Она постаралась подавить тревогу.

Податель: Аноним.

Запрос: Рисунок желтого дракона.

Решение: ad acta.

Она снова перечитала строчки.

– Что это такое? – спросила она, наклонилась к листку и ткнула пальцем в прочитанный текст.

Мужчина послушно надел очки и стал читать.

– Анонимное письмо, – сказал он. – Мы их часто получаем. По большей части это газетные вырезки или выражения несколько странных взглядов.

– И много среди таких писем картинок желтых драконов?

Он коротко рассмеялся:

– Нет. Немного.

– Где находится это анонимное письмо?

– Я складываю их вот в эту картонную папку.

Мужчина снял очки, потянулся за коричневой папкой, на которой было написано: «Канцелярия правительства. Анонимные письма». Раскрыв папку, он извлек оттуда верхний конверт.

– Мы храним их в этой папке пять лет, а потом отправляем в центральный архив. На заднюю сторону конверта мы обязательно ставим штемпель.

Мужчина передал Аннике маленький конверт, позволив ей читать.

На штемпеле была видна дата: 31 октября текущего года.

– И что там внутри?

– Думаю, что дракон.

Он вытащил из конверта вчетверо сложенный лист формата А4, развернул его и показал Аннике.

– Я не понимаю, зачем отправитель прислал это министру, – сказал архивариус, – но, видимо, это имеет какое-то отношение к культуре.

На белом листе был действительно изображен дракон, контур был нанесен дрожавшей рукой и раскрашен желтой тушью.

В голове Анники что-то щелкнуло. Она физически ощутила этот щелчок.

Она же совсем недавно видела точно такого же дракона, но где?

– Можно снять с этого рисунка копию? – спросила она.

Мужчина вышел в коридор, чтобы сделать фотокопию, а Анника взяла со стола конверт и принялась его рассматривать. Адресовано министру культуры Карине Бьёрнлунд, Стокгольм, Швеция.

Она присмотрелась к штемпелю на почтовой марке. Paris lе 28 Octobre.

Вероятно, Рагнвальд жил на французской стороне Пиренеев последние тридцать лет. Здесь наверняка была какая-то связь, но все же, где она раньше видела этого дракона?

Она зажмурила глаза и принялась рыться в памяти. Какой-то проблеск мелькнул во временном хранилище памяти в лобной доле.

Она открыла глаза, прислушалась. Что делает архивариус?

Мужчина разговаривал с кем-то в коридоре.

Анника осмотрелась и увидела маленький квадратик в нижней части экрана. Она подкралась к компьютеру, наклонилась к монитору и прищурилась.

Прямой номер Карины записан под номером коммутатора департамента, потом слово «мобильный», а следом номер в сети GSM.

Она сумела разобрать комбинацию цифр: 666 66 60.

Дважды дьявольское число Антихриста и ноль.

Это случайность или это что-то говорит о Карине Бьёрнлунд?

– Чем еще я могу помочь?

Анника вздрогнула и выпрямилась и, обернувшись, смущенно заморгала.

– Возможно, вы сможете сделать это позже, – сказала Анника, беря со стола кипу распечаток. Десять лет входящей корреспонденции в адрес шефа департамента культуры.

Она почти бегом бросилась к лифту.

Мехмет заполнил собой почти весь проем двери кабинета Анны Снапхане. Злая энергия словно пламя светилась над его головой. Рефлекторной реакцией Анны на его появление была чистая и острая радость, ослепительно-белое ликование, залившее ее от груди до корней волос.

– Нам надо поговорить, – сказал он. – Надо сделать это скорее, пока мы не распалились до того, что никакие переговоры будут невозможны.

Радость звучала в ушах звонкой песней: «Он пришел сюда! Он пришел ко мне! Я важна для него!»

Анна смотрела, как он проходит в кабинет небрежной элегантной походкой, которую она так любила. Ее красавчик, по которому она так тосковала ночами, что временами просыпалась от оргазма. На крутящемся стуле она откатилась от стола и медленно встала.

– Я тоже этого хочу, – ответила она и протянула ему руку.

Он уставился в пол и сделал вид, что не заметил ее жеста.

– Сильвия на больничном уже целую неделю, – сказал он тихо, но с большим чувством.

Радость разбилась вдребезги, и Анна услышала, как ее осколки со звоном разлетелись по пластиковому ковру.

– Это не я тебе изменила, – она не скрывала злорадной ненависти к сопернице.

Он примирительно поднял руки.

– Нам надо как-то пережить это тяжелое время, – сказал он. – Здесь нет ничьей вины. Виноваты все и никто. Между нами уже ничего нет, в этом мы, по крайней мере, можем быть едины.

В глазах Анны блеснули злые упрямые слезы. Она звучно втянула воздух, прежде чем смогла ответить.

– Я думала, что-то осталось, – сказала она.

– Но я так не думаю, – отрезал Мехмет. – Этого не бывает. Для того чтобы два человека жили вместе, надо, во всяком случае, чтобы они оба этого хотели, или нет?

Она на мгновение прикрыла глаза, потом вскинула голову и попыталась улыбнуться:

– Ты хочешь сказать, что живые чувства отменены?

– Анна, – сказал Мехмет умоляющим тоном, от которого улыбка Анны сразу погасла. – Если мы не сможем нормально общаться, то погрязнем во взаимных счётах, которые не приведут нас никуда. В конечном итоге расплачиваться за все придется Миранде. Мы не можем этого допустить.

Анна вцепилась пальцами в край стола и уставилась на мыски своих туфель.

Понимание зародилось где-то в ногах, поднялось к груди, и еще до того, как оно вошло в голову, она осознала, рассмотрела его мир, ей стало ясно, что было для него самым важным.

Миранда, его дочь. Его новая женщина и его будущий ребенок. Она, Анна Снапхане, больше не существует для него. Страдания и сомнения были отброшены. Теперь она для него всего лишь неизбежное зло, чужая женщина, с которой он делил постель и ребенка, побочный продукт прошлой жизни, с которым ему придется иметь дело до конца жизни.

Она едва не задохнулась от сочувствия к себе, жалкий звук вырвался из ее горла. Она несколько раз вздохнула, стараясь сдержать рыдания.

– Я все еще люблю тебя, – сказала она, глядя в сторону.

Он шагнул к ней и заключил в объятия, она же обвила руками его мощный торс, уткнулась лицом в его плечо и расплакалась.

– Я ужасно тебя люблю, – прошептала она.

Он медленно качал ее в руках, гладил по волосам и целовал в лоб.

– Я знаю, – тихо сказал он. – Я понимаю, что все плохо, и мне очень грустно от этого. Прости меня.

Анна Снапхане открыла глаза и увидела белый воротник его рубашки, почувствовала, как слезы стекают по носу и повисают на его кончике.

– Нет никаких причин держаться за свою дьявольскую гордыню, – тихо сказал он. – Ты справишься?

Она вытерла слезы под носом тыльной стороной ладони.

– Не знаю, – прошептала она.

На факсе лежало пять листков, когда Анника вернулась домой. Она оставила на полу в прихожей груду верхней одежды и побежала к телефону. Скоро надо было уже идти за детьми.

Она опустилась на стул из тонких реек, приставленный к столу, заваленному счетами, быстро просмотрела полученные факсы и поняла, что женщина из архива «Норландстиднинген» прислала ей материалы, отсортированные в порядке их публикации.

На первой фотографии была запечатлена юная Карина Бьёрнлунд, начинающая и многообещающая легкоатлетка. Статья была посвящена ЧН, каковую аббревиатуру Анника расшифровала как чемпионат Норланда или чемпионат Норботтена. Фотография была зернистая, но четкая и контрастная. Прищурившись, Анника внимательно рассмотрела худенькую девочку с хвостиком и маленькой грудью, упоенно размахивающую букетиком перед объективом. Фотография дышала радостью, заметной даже теперь, спустя тридцать пять лет после того, как был отпечатан снимок. Карина выиграла забеги на все дистанции чемпионата, и ей прочили блестящую спортивную карьеру.

Почему-то после этой фотографии копание в дневниках министра культуры показалось Аннике еще более постыдным.

Она положила фотографию чемпионки в самый низ стопки и взяла следующую страницу.

Вторая статья рассказывала о Карлсвикском клубе любителей собак и о выставке, на которой золото получил Бамсе и его хозяйка Карина Бьёрнлунд. Карина была сфотографирована вместе с пятью другими собаками и их хозяевами на подготовке к праздничной выставке в спортивном комплексе. Снимок был меньше предыдущего и очень темным. Единственное, что удалось разглядеть Аннике, – это белые зубы будущего министра и черный язык ее собаки.

Третья вырезка была датирована 6 июня 1974 года. В ней красовалась цветная групповая фотография выпускной группы факультета медицинских секретарей Университета Умео. Карина стояла третьей слева в самом заднем ряду. Анника пробежала глазами по группе. Одни девушки, очень похожие друг на друга. Только шведки, ни одной иммигрантки. Прически «паж» с зачесанными набок и уложенными под феном челками, развевавшимися над левой бровью.

Четвертая вырезка была меньше всех других. Это была короткая заметка от 1978 года из рубрики «Имена и новости», в которой было сказано, что областной совет Норботтена извещает о том, что Карина Бьёрнлунд стала секретарем совета.

В пятой вырезке сообщалось об, очевидно, очень бурной встрече в ратуше. Встреча состоялась осенью 1980 года. На снимке четверо мужчин очень оживленно и, по-видимому, в повышенных тонах обсуждали вопросы организации здравоохранения в лене. На заднем плане была видна женщина в цветастом платье с бесстрастно сложенными на груди руками.

Анника поднесла лист к глазам и прочитала мелкий текст.

Председатель областного совета Кристер Лундгрен отстаивает позицию политиков в вопросе о центральной больнице Норботтена в дискуссии с врачами и активистами группы «Спасение». Секретарь Лундгрена Карина Бьёрнлунд внимательно слушает своего шефа.

Отлично, подумала Анника и опустила лист. Вот как она начинала. Служила у Кристера Лундгрена, который как-то незаметно стал министром внешней торговли, и, прицепившись за его фалды, вместе с ним проникла в правительство.

Она снова поднесла лист к глазам, увидела, что текст был опубликован на двадцать второй странице, то есть в самом конце провинциальной газеты, прочла преамбулу, в которой описывался процесс принятия политических решений, скользнула глазами по тексту и прочла фамилию автора в правом нижнем углу.

Ханс Блумберг, репортер областного совета.

Она моргнула и прочла еще раз.

Ба, да вот и он сам – более молодая и изящная копия архивариуса «Норландстиднингена». Она насмешливо фыркнула, представив себе карьеру архивариуса также отчетливо, как и его заваленный всяким хламом стол. Такие, как Ханс, есть в любой газете, добросовестные, но совершенно лишенные фантазии репортеры, занимающиеся «чрезвычайно важными делами», политическими решениями и общественным развитием. Такие репортеры пишут скучные тексты, очень добросовестны, презирают ангажированных газетчиков и тех, кто пишет статьи с эмоциональным накалом. Вероятно, какое-то время он был председателем журналистского клуба, боролся за безнадежные дела, но никогда за такие, как она, но с прочими он справлялся.

И вот теперь он сидит в архиве и считает дни, дожидаясь, когда же закончится это унижение.