Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Лиза Марклунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Мне выйти? – жестом продемонстрировала Берит, ткнув пальцем себя в грудь, а потом показав на дверь.

Анника покачала головой и прикрыла глаза.

После следующего сигнала трубку сняли. Ответил сонный женский голос.

– Меня зовут Анника Бенгтзон, я звоню из редакции газеты «Квельспрессен», – произнесла Анника отчетливо модулированным тоном, которому она научилась за годы работы ночным редактором, когда приходилось ради телефонных разговоров вырывать людей из объятий крепкого сна.

– Кто? – переспросила женщина в трубке.

– Это я написала в газете о Линусе, – сказала Анника, вдруг почувствовав, что плачет. – Я звоню вам, чтобы сказать только, как я потрясена и опечалена.

Мальчик как живой предстал перед ее мысленным взором, его вихрастые волосы, пытливый взгляд, его ожидание, выраженное языком тела, его ломающийся голос. Она едва смогла удержать подступившие к горлу рыдания.

– Простите, – сказала она, – я…

Она закрыла рот рукой, чтобы заглушить плач, стыдясь присутствия Берит, сидевшей на стуле для посетителей.

– Это не ваша вина, – сказала женщина все еще сонным голосом.

– Вы – его мама?

– Да, это я, меня зовут Вивека.

С ударением на «е».

– Я чувствую себя страшно виноватой, – сказала Анника, начав разговор совсем не с того, с чего хотела. – Я не должна была писать о Линусе. Он мог бы остаться в живых.

– Этого мы не можем знать, – бесстрастно возразила женщина. – Но я думаю, это хорошо, что вы смогли заставить мальчика высказаться. Я не могла понять, что с ним происходит. Его словно подменили с тех пор, как это случилось, он не хотел мне ничего говорить.

– Это так, – сказала Анника, – но подумайте о том…

Женщина довольно резко ее перебила:

– Вы верите в Бога, Анника Бенгтзон?

Анника ответила не сразу, дожидаясь, когда остановятся слезы.

– Пожалуй нет, – призналась она.

– А я верю, – тихо произнесла женщина с несколько принужденной уверенностью. – Это помогло мне пережить многие испытания. Господь призвал Линуса к себе, и хотя я не могу знать почему, должна это принять.

Горе лилось из замерзших проводов, неслось ветром из холодного Лулео. Оно леденило Аннику, пустота протянула к ней угольно-черную руку человекоубийства, и только бесконечная божественная любовь могла сохранить от полного замерзания.

– У меня умерла бабушка, – сказала Анника. – С тех пор прошло уже семь лет, и я вспоминаю ее каждый день, но я даже представить себе не могу меру вашей потери.

– Я должна продолжить свой земной путь без Линуса, – сказала его мама, – хотя я и сегодня не могу себе представить, как сумею это сделать. Но я спокойна за то, что делает наш Небесный Отец, я знаю, что в любом горе он простирает надо мной свою руку.

Женщина замолчала, но Анника слышала, что та плачет. Она стала думать о том, не закончить ли этот тягостный разговор и положить трубку.

– Со временем я пойму, почему так случилось, – чистым, отчетливым голосом вдруг заговорила женщина, – потом, когда снова увижу моего Линуса в доме нашего Небесного Отца. Я знаю, что так будет. Только так я смогу жить дальше.

– Мне хотелось бы так верить в Бога, – сказала Анника.

– Он на Небесах, и он точно так же ваш, как и мой, – сказала женщина. – Он там, просто вы должны его принять.

Снова воцарилось молчание, которое должно было быть тягостным, но, к своему удивлению, Анника вдруг поняла, что оно исполнено тепла и красоты.

– Есть еще одна вещь, о которой я хочу вас спросить, – проговорила Анника. – Вы не получали по почте какого-нибудь странного письма после смерти Линуса?

На несколько секунд Вивека Густафссон задумалась.

– Вы имеете в виду письмо о молодежи? – спросила она наконец.

Анника метнула быстрый взгляд на Берит:

– О какой молодежи?

– Пришло письмо без имени отправителя и без подписи. Письмо доставили вчера. Думаю, что это соседи, которые хотели посочувствовать, но не осмелились постучать.

– У вас осталось это письмо?

Женщина тяжело вздохнула, как будто от неизбежной необходимости делать что-то, принадлежавшее миру живых, вникать в повседневность, которая десятки лет была освещена теплом общности, а теперь внезапно потеряла всякий смысл.

– Думаю, что я положила его в коробку со старыми газетами. Подождите, сейчас его принесу…

Короткий треск раздался в ухе Анники, когда Вивека положила трубку на деревянный стол у себя в Свартэстадене. Послышался шорох и шаги по комнате.

– Простите, что заставила ждать, – устало произнесла женщина, – вот что здесь написано: Как нам судить о том, является ли молодой человек революционером? Как мы можем это узнать? Может быть только одно правило, а именно: готов ли он объединиться с рабочими и крестьянскими массами или не готов к этому на деле. Если он хочет делать это и делает на практике, то он революционер, если же нет, то он не революционер или контрреволюционер.

Анника уставилась на Берит и схватила ручку.

– Можете повторить это еще раз, только медленно? Мне надо записать текст. Как нам судить о том, является ли молодой человек революционером?

– Как мы можем это узнать? Может быть только одно правило, а именно: готов ли он объединиться с рабочими и крестьянскими массами или не готов к этому на деле.

– Как мы можем это узнать? Может быть только одно правило…

Берит закивала, изображая председателя Мао, а Вивека Густафссон продолжала читать в трубку:

– …а именно: готов ли он объединиться с рабочими и крестьянскими массами или не готов к этому на деле. Если он хочет делать это и делает на практике, то он революционер, если же нет, то он не революционер или контрреволюционер.

– Вы рассказали об этом письме в полиции?

– Нет, – ответила женщина, и впервые за все время разговора в ней проснулась жизнь, удивление, которое скоро перерастет в умение испытывать любопытство, а затем и радость жизни. – Мне надо было это сделать?

– Как выглядит письмо?

– Э-э… – протянула Вивека. – Ну что я могу сказать? Обычный лист, вырванный из тетради.

– А4, разлинованный?

– В синюю линейку. А это важно?

– У вас остался конверт?

– Да, вот он.

– Как он выглядит?

– Как выглядит? Обычный маленький белый конверт, в который вкладывают сложенный вчетверо лист. Адресовано нам, семье Густаффсон. Обычная марка. Есть штемпель. Что здесь? Лулео. Дату не могу разобрать.

– Какая марка?

На несколько секунд наступило молчание.

– С хоккеистом.

Анника плотно зажмурила глаза и попыталась успокоить бешено бьющееся сердце.

– Думаю, вам надо позвонить в полицию и рассказать о письме. Я, наверное, напишу об этом в газете, если вы не против.

Удивление женщины перешло в замешательство.

– Но зачем?.. – спросила она.

Анника поколебалась, она не могла откровенничать с Вивекой Густафссон.

– Я не знаю пока, что это означает, – сказала она. – И с моей стороны было бы ошибкой говорить то, чего я не знаю.

Женщина задумалась, потом, кажется, кивнула.

– Да, если не знаете, то не надо и говорить, – согласилась она. – Я поговорю с комиссаром.

– Позвоните мне, может быть, я что-нибудь смогу для вас сделать, – сказала Анника.

Пустые слова эхом отдались в бездонной пропасти материнского горя.

– Что за волшебный разговор? – поинтересовалась Берит. – Иногда мне казалось, что мальчик находится в этой комнате.

Анника прижала дрожащие ладони к щекам.

– Это тот же самый убийца, – сказала она. – Это совершенно однозначно, другого быть не может.

– В каком районе это случилось?

– Два убийства в Лулео, одно в Упсале.

– Было бы неплохо послушать, что скажут по этому поводу в комиссии по расследованию убийств. Отчетов у них пока нет, так стоит это сделать после того, как ты туда позвонишь.

– Ты уверена? – сказала Анника. – Все три письма – это цитаты из Мао?

Берит встала, протерла усталые глаза и пошла к двери.

– Теперь ты взялась оскорблять старую революционерку, – усмехнулась она. – Но я все же поем, не то стану мертвой революционеркой.

Она вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Анника осталась сидеть на стуле, слушая стук собственного сердца.

Есть ли всему этому какое – то иное объяснение? Могут ли разные люди, незнакомые друг с другом, рассылать цитаты Мао людям, чьи родственники только что встретили смерть, рассылать на одинаковых листках бумаги в конвертах с одной и той же почтовой маркой?

Она встала и подошла к стеклянной стенке, отделявшей ее комнату от редакции, посмотрела поверх голов в окно за спортивной редакцией и попыталась что-то различить за пеленой смешанного со снегом дождя. С четвертого этажа ей был виден только серый горизонт, на фоне которого метались снежные хлопья, большая береза за окном покачивала ветвями в такт дыханию ветра.

В какой безутешной стране мы живем, подумала она. Почему люди решили поселиться именно здесь? И почему мы здесь остаемся? Что заставляет нас все это выдерживать?

Она зажмурила глаза. Ответ был ясен. Мы живем там, где наши близкие, мы живем для тех, кого любим, ради наших детей.

Но приходит некто и убивает их, лишая нашу жизнь всякого смысла.

Это нельзя прощать.

Она быстро подошла к столу и набрала номер мобильного телефона председателя комиссии.

Металлический голос объявил, что он находится на совещании и не освободится до конца дня, не оставляйте сообщений, звоните завтра.

Анника набрала прямой номер управления, после множества переключений наконец ответила секретарша.

– Он на совещании, – ответила та. – Потом сразу поедет на другое совещание.

– Да, я знаю, – сказала Анника и, тряхнув запястьем, посмотрела на часы. Было 15.32. – Мы договорились встретиться в перерыве между совещаниями, это очень срочно. Я могу подъехать около четырех.

Эти слова возбудили у секретарши сильные подозрения.

– Мне он ничего об этом не говорил.

– Он знает, что дело не терпит отлагательства.

– Но в шестнадцать часов он должен быть в департаменте юстиции. Через пятнадцать минут за ним придет машина.

Анника записала в блокнот: Розенбад, 4. Департамент юстиции располагался на четвертом и пятом этажах здания правительства, а комиссия Государственного совета – на шестом.

Правда, там располагался не весь департамент. Комитеты помещались во многих других местах.

– Да, именно так, – сказала Анника. – Где будет заседать комитет?

Секретарша зашелестела бумагами.

– В комнате 2002–13, речь пойдет о новом законе о криминальном надзоре.

Анника зачеркнула Розенбад, 4 и написала: Регерингсгатан.

– Вероятно, я неправильно его поняла, – сказала она, – попробую позвонить завтра.

Она бросила свои записи в сумку, схватила в охапку шапку, рукавицы и шарф, поискала мобильный телефон в куче вещей на столе, потом, не найдя, решила, что он валяется где-то в сумке, рывком открыла дверь и побежала к столу новостей.

Янссон только что пришел. Он сидел за столом с красными глазами, нечесаный и просматривал местные газеты. На столе стояла пластиковая кружка с кофе.

– Что-то стряслось с автоматом, – сказал он Аннике и ткнул пальцем в кружку.

– Ты не хочешь покурить? – спросила Анника, и Янссон с готовностью раскрыл пачку сигарет.

Анника вошла в пустую курительную комнату, которая, источая дурной запах, возвышалась в центре редакционного коридора.

– Я, кажется, обнаружила серийного убийцу, – сказала она, пока Янссон прикуривал двадцатую за день палочку здоровья.

Янссон выпустил клуб дыма и уставился на вентиляционную решетку.

– Кажется?

– Я не знаю, что именно известно полиции, – сказала она. – Я надеюсь застать председателя комиссии по убийствам по пути на заседание департамента, а это произойдет через пятнадцать минут.

– Говори, что у тебя есть?

– Три убийства, – ответила она. – Сбитый машиной насмерть журналист, убитый мальчик в Лулео и застреленный в Эстхаммаре местный политик. Через день после каждого убийства родственники жертв получили рукописные письма с цитатами из Мао Цзэдуна. Письма написаны на линованной бумаге и запечатаны в обычные конверты шведской почты с одинаковыми почтовыми марками – с изображением хоккеиста.

Янссон уставил в Аннику сонный взгляд. Он страдал хроническим недосыпанием – сказались восемнадцать лет ночной работы, четвертая жена и пятый ребенок.

– Похоже, что мы попали в яблочко. Полиции остается лишь прокомментировать факт.

– Будем надеяться, что у них есть нечто большее.

Выпускающий редактор посмотрел на часы.

– Выходи на улицу, – сказал он и затушил недокуренную сигарету в хромированной пепельнице. – Я бегу заказывать машину.

Анника вышла из курительной комнаты, повернула направо и, словно лошадь в шорах, кинулась к лифтам. Оба лифта оказались заняты, и Анника опрометью сбежала вниз по лестнице.

У входа в редакцию уже стояло такси.

– Как фамилия? – спросил шофер.

– Торстенссон, – ответила Анника и упала на заднее сиденье.

Это была старая шутка из времен прежнего шеф-редактора. Анника, Янссон и некоторые другие взяли моду заказывать такси от высочайшего имени шефа, причем иногда удавалось поймать другое такси, а заказанная машина приходила позже. После долгого ожидания разгневанный шофер поднимался в редакцию и принимался выяснять, где клиент, что приводило к комическим следствиям. Несмотря на то что Шюман спихнул Торстенссона после истории с убийством Мишель Карлссон, они продолжали держаться за эту старую добрую традицию.

Дождь со снегом бил в боковое стекло, заставляя Аннику моргать и пригибаться. Дорога стояла глухо. Для левого поворота загорелся красный свет, потом сменился зеленым, потом опять красным, но машины не трогались с места.

От нетерпения у Анники зачесались кончики пальцев.

– Я чертовски опаздываю, – сказала она. – Мы что, и дальше будем так ехать?

Шофер, обернувшись, окинул Аннику снисходительным взглядом:

– Вы же заказывали такси, а не танк.

Она посмотрела на часы и попыталась убедить себя в том, что и К. тоже стоит в пробке.

– После этого светофора начнется автобусный ряд, – утешил Аннику шофер.

Без трех минут четыре они остановились на углу Хамнгатан и Регерингсгатан. Анника нацарапала свою фамилию на квитанции счета, выскочила из такси с сумкой на руке и с сильно бьющимся сердцем.

Мимо с ревом проезжали машины, поливая брюки водой и жидкой грязью. Банки и магазины начали заранее готовиться к Рождеству, мигающая оранжевая подсветка витрин била в глаза. Снегопад усилился, Анника прищурилась.

Не опоздала ли она? Может быть, он уже вошел в здание?

Темно-синий «вольво» незаметно притормозил у дома 30–32 по Регерингсгатан, и она сразу увидела эту машину. Прежде чем мозг успел понять почему, она уже знала, что К. сидит в этой машине. Она подбежала к дверям и встала так, чтобы он не смог пройти мимо нее.

– Секретарь сказала мне, что вы звонили, – сказал он и с громким стуком закрыл заднюю дверь автомобиля.

Машина бесшумно тронулась и исчезла в потоке автомобилей за завесой выхлопа и жестью капотов.

– Я хочу знать, что вам известно о серийном убийце. – Она устремила на него испытующий взгляд, чувствуя, как ледяная вода течет по вискам.

Комиссар, широко расставив ноги, встал в лужу и посмотрел Аннике в глаза. Взгляд у него был настороженный и вполне бесстрастный.

– О каком именно? – спросил он.

– Черт, – выругалась она, почувствовав, как несколько снежинок упали ей за воротник. – О том, который рассылает своим жертвам цитаты из Мао Цзэдуна.

Несколько секунд К. молча смотрел на нее, а она – как снег падает ему на волосы, тает и стекает на брови. Оранжевый плащ быстро промок на плечах. Голая рука, державшая портфель, сжалась сильнее.

– Я пока не в курсе, – ответил он, и Анника почувствовала, что внутри у нее стало холоднее, чем на улице.

– Журналист в Лулео. Мальчик, который стал свидетелем убийства. Центрист из Эстхаммара. Эти преступления должны быть как-то связаны между собой.

Он сделал шаг вперед, глаза его потемнели, он попытался пройти мимо Анники.

– Я не могу сейчас говорить, – сказал он, не разжимая губ.

Анника быстро сместилась вправо и загородила К. вход.

– Это Рагнвальд, – сказала она, когда он оказался лицом к лицу с ней. – Он стоит за этими убийствами, разве нет?

Комиссар на несколько мгновений задержал взгляд на Аннике, пар их дыхания смешивался, прежде чем ветер уносил облачко.

– Хороший день выбрали вы для этого разговора, лучше не могли придумать, – недовольно сказал он.

– Я была такой всю жизнь, – ответила она.

– Я позвоню сегодня вечером.

И Анника пропустила его в дверь.

Она обернулась и услышала, как он назвал свое имя, как загудел электронный замок, как со скрежетом открылась металлическая дверь.

Удивительное дело, в какую бы сторону ни шла Анна Снапхане, ветер все равно дул ей в лицо. Каждый раз, когда она меняла направление, то же самое непостижимым образом делал и ветер, несший липкий снег. Как обычно, она проклинала свою уступчивость в тот день, когда Мехмет предложил, чтобы Миранда ходила в садик в его районе, а не в районе, где жила Анна. Правда, собственное жилье было именно у него, поэтому в его предложении была своя логика.

Но все, хватит. Четыре года, восемнадцать тысяч часов, потраченных на дорогу.

Детский сад был расположен в невероятно идиллическом месте, в тихом уютном дворе самого приятного района Эстермальма. Фамилии почти всех подружек Миранды начинались с «фон» или были заново придуманными именами нуворишей типа Сильвербильке. ^[2]

Ах да, фамилия близняшек Андерссон, как у самой популярной в Швеции киноактрисы.

Анна свернула за последний угол и сразу получила в глаза пригоршню льдинок. Она застонала от отчаяния. Впору поворачивать назад. Остановилась, чтобы перевести дух, увидела вход в сад и на миг укрылась от ветра за фасадом ближайшего дома. Ни ветер, ни снег не помешают Анне ее прикончить, это она знала твердо. Это была не просто ревность, или как еще можно было назвать это чувство.

Это была работа, или, правильнее сказать, пылающий костер, подобный тому, какой развели хозяева под ее начинанием – ТВ «Скандинавия». Это была неугасимая борьба за власть.

Сегодня семья владельцев, контролирующая крупнейшую сеть распределения фильмов в Скандинавии и, кстати, владеющая газетенкой Анники, сорвала переговоры, которые они вели с иностранными и отечественными кинокомпаниями. Были нарушены устные договоренности, лежавшие в основе раскрутки ТВ «Скандинавия». Все, одна за другой, начиная с половины девятого утра. Под праздник семья решила ударно поработать, напугав до смерти все независимые кинокомпании к северу от экватора.

Интересно, что будет дальше, думала Анна Снапхане, вглядываясь в сумрак полуприкрытыми глазами. Держится ли ее телевидение на жидкой глине или на зыбучем песке? Выбор небогат.

Ей сильно захотелось выпить, лучше всего лимонной водки, чтобы ощутить вату в голове, чтобы размякло и расслабилось все тело.

Но сначала надо забрать Миранду, подумала она и явственно увидела перед собой лицо Анники, вещающей что-то о преимущественных правах отца, вспомнила, как Мехмет вышел из себя, кричал, падал на колени, а потом, наконец, сел в машину и как безумный выехал на улицу и намертво застрял в сугробе в сотне метров от завода в Хеллерфорснесе.

«Нет, никогда», – подумала Анна и, не обращая больше внимания на ветер, направилась к входу в сад.

Густой детский запах, запах мокрой одежды окружил ее уже в дверях. Лестничная площадка была заляпана глиной, а поверх шкафчиков красовался бодрый призыв: «Ну-ка, быстренько разулись!»

Анна вытерла ноги о коврик, но, судя по его состоянию, это было бесполезно. На цыпочках она прошла в холл, где вдоль стен стояли синие металлические индивидуальные шкафчики, набитые детской одеждой, мягкими игрушками и рисунками, изображавшими отдых в деревне, дни рождения и вынос праздничных елок.

Анна перевела дух, негромко позвала дочь и в этот момент увидела эту женщину, стоявшую у входа на кухню.

Высокая, стройная, из-под палестинского платка видны длинные рыжие волосы, распущенные по плечам.

Анна растерянно заморгала.

Просто неслыханное средневековье – женщина в палестинском платке.

Женщина, увидев Анну, застыла на месте, в глазах ее промелькнула паника.

– Я… – заговорила она, собравшись с духом, – меня зовут Сильвия. Да, это я – Сильвия.

Она шагнула вперед и протянула руку.

Анна Снапхане принялась в упор рассматривать эту женщину, чувствуя, как в ней закипает злоба, закручивающая в узел желудок. Она не смогла заставить себя принять протянутую руку соперницы.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, слыша в ушах глухое эхо собственного голоса.

У новой женщины Мехмета, его невесты, будущей супруги, будущей матери его ребенка, был довольно жалкий и подавленный вид.

– Я… должна была забрать Миранду, но она сказала, что ты…

– Теперь моя неделя, – отрезала Анна, удивляясь тому, что слышит свой голос как бы со стороны. – Зачем ты здесь?

Сильвия, Беременная Невеста, нервно облизнула губы, и Анна заметила, какие они чувственные, эти губы. Сильвия была красива, намного красивее ее, Анны. Ревность и злоба застилали глаза, острыми ножами кололи сердце, она была вне себя от гнева и чувства унижения, но в следующий миг поняла, что проиграет, если даст сопернице заметить свою слабость, если тотчас не восстановит самоуважение и уверенность в себе.

– Я, вероятно, ошиблась, – сказала Сильвия. – Я была уверена, что должна сегодня ее забрать. Я думала, что сегодня мой день.

– Ты все свои фразы начинаешь с местоимения «я»? – сказала Анна, резво отступила, обошла Сильвию, Красивую Беременную Невесту, и вошла на кухню, где услышала сердитый вопль: «Мама!»

Миранда бросилась в объятия матери с зажатым в кулачке огрызком яблока и липкими губами приникла к волосам Анны.

– Радость моя, – прошептала Анна, – чем же ты сегодня целый день занималась?

– Они хотели меня связать, но я вырвалась и как дракон полетела по улице до самой Лидингё.

Анна рассмеялась, девочка оторвалась от матери и пошла в раздевалку, не обратив внимания на мачеху. Обернувшись, девочка крикнула через плечо:

– Мы поедим где-нибудь, мама? Я хочу яичницу.

Анна подошла к Сильвии, которая по-прежнему загораживала проход.

– Мне можно пройти? – сдержанно спросила она.

– Я очень плохо себя чувствую, – сказала Сильвия, глаза ее наполнились слезами. – Я не понимаю, как я могла так ошибиться. Прости. Все дело… мне так плохо, меня все время тошнит.

– Сделай аборт, – сказала Анна.

Красивая Сильвия вздрогнула, как от пощечины, лицо ее вспыхнуло.

– Что? – спросила она.

Анна сделала еще шаг, подошла к Сильвии так близко, что задышала ей прямо в лицо.

– Самое противное, что я знаю, – это избалованные бабы, которые все время хнычут. Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе еще и посочувствовала?

Элегантная Беременная Сильвия отступила на шаг и, широко раскрыв рот и глаза, отвернулась к кухонной двери.

Анна Снапхане прошла мимо нее, чувствуя, как пылает лицо, подошла к своей ненаглядной умнице дочке, которая, самостоятельно одеваясь, принялась болтать о тесте для блинов. Она взяла Миранду за руку и вышла с ней из сада, чувствуя спиной уязвленный взгляд Сильвии.

Анника пожарила рыбные палочки и натолкла картофельное пюре, чего никогда не делала, когда Томас был дома. Томас привык к добротной домашней пище, его мать всегда придавала большое значение качеству продуктов, но, боже мой, как же это, наверное, трудно! Семья Томаса владела продуктовым магазином. Нельзя, правда, сказать, чтобы дорогая свекровь надрывалась на работе в собственном магазине. Она лишь приходила туда и набирала то, что ей хотелось, не расплачиваясь и не внося записей в бухгалтерские отчеты. Понятно, что у нее была масса времени на готовку.

Томасу никогда не приходилось самому чистить картошку. Он не знал, что такое полуфабрикаты, и очень удивился, когда Анника пришла домой с пачкой равиоли.

Правда, его дети с большим аппетитом уплетали за обе щеки прессованную рыбу и пюре из картофельного порошка.

– Обязательно надо есть вот это, красное? – спросил Калле.

Ей придется старательно отмывать посуду от перца, который дети аккуратно сдвинули на края тарелок.

Анника сидела, чувствуя, как под ней горит стул. Ей предстояло еще по меньшей мере четыре часа напряженной работы.

– Нет, – сказала она. – Теперь можете посмотреть кино, если хотите. Какой диск мы возьмем?

– Ура! – закричала Эллен и с таким чувством взмахнула руками, что ее тарелка оказалась на полу.

Анника встала и подняла тарелку. Она уцелела, чего нельзя было сказать об остатках еды.

– «Красавицу и Чудовище», – сказал Калле и спрыгнул со стула.

– Нет, – отрезала Анника, чувствуя, как запылали ее щеки. – Только не это!

Дети, широко раскрыв глаза, уставились на мать.

– Но этот фильм нам подарила бабушка, – сказал Калле. – Тебе не нравится «Красавица»?

Анника подавила дурное настроение и наклонилась к деткам.

– «Красавица и Чудовище» на самом деле очень плохой фильм, – сказала она. – Он нам лжет. Чудовище захватило в плен Красавицу и ее папу, оно мучило их, оно их похитило и всячески тиранило. Вы думаете, что это хорошо?

Дети дружно покачали головой.

– Вот именно, – сказала Анника. – Но все же Красавица полюбила Чудовище. Она знала, что если по-настоящему крепко полюбит, то спасет его.

– Но это же хорошо, – сказал Калле, – что она спасла его.

– А зачем ей было это делать? – спросила Анника. – Зачем было спасать Чудовище, которое только и занималось тем, что мучило ее и грубо с ней обращалось?

– Но если оно стало очень милым в конце? – сказал Калле, и его губы дрогнули от воспоминания.

Анника в смятении посмотрела на мальчика. Эллен, ничего не понимая, переводила взгляд с брата на мать. Анника наклонилась и обняла сына.

– Ты очень хороший и добрый, – шепнула она ему. – Ты не можешь понять, как человек может быть плохим и злым. Но на свете есть злые люди, и их невозможно исцелить любовью.

Она погладила Калле по волосам и поцеловала в щеку.

– Можете посмотреть «Мио, мой Мио».

– Он такой страшный! – воскликнула Эллен. – Ты должна смотреть его с нами.

– Ну, тогда «Птичку»?

– Да-а-а!

Через тридцать секунд после того, как Анника нажала кнопку видеомагнитофона, со дна ее сумки раздался телефонный звонок. Схватив сумку, она бросилась с ней в спальню, закрыла за собой дверь и вывалила содержимое на неубранную кровать. Зарядное устройство проводом потащило за собой один из блокнотов.

В трубке раздался голос К:

– Я просмотрел цитаты, о которых вы говорили.

Анника выудила из кучи блокнот и ручку.

– И что? – спросила она и опустилась на пол, упершись в спинку кровати.

– Чертовски странное совпадение, – сказал он. – Слишком странное, чтобы поверить в его случайность.

– У вас есть что-нибудь еще, что может связывать эти три убийства?

На другом конце провода послышался глубокий вздох.

– Нам пока мало что известно, но в способах убийства нет ничего общего. Все они осуществлены абсолютно по-разному. Мы поискали сведения об убитых и не нашли между ними никакой связи. У нас нет даже отпечатков пальцев.

– Только письма?

– Только письма.

– И какие выводы вы из этого сделали?

Снова послышался вздох.

– Человек из Эстхаммара был убит. Это мы установили точно. В него стреляли с расстояния не меньше одного метра. В такой ситуации он просто физически не мог сам нажать на спусковой крючок винтовки. Естественно, существует связь между убийством мальчика и журналиста, но мы не нашли их связи с политиком из Эстхаммара. Парень видел, как машина переехала газетчика, а это классический мотив. Он мог опознать убийцу.

– Или он знал этого убийцу, – сказала Анника.

Комиссар помолчал.

– Почему вы это говорите?

Анника повертела головой и уставилась на ковер.

– Сама не знаю, – сказала она. – Наверное, это просто чувство, которое возникло у меня во время разговора с мальчиком. Он очень боялся и все время уходил от вопросов.

– Я читал отчет полицейского управления Лулео. Там ничего не сказано о том, что он чего-то боялся.

– Ясно, что он этого не сделал, он же просто защищался.

В трубке повисло скептическое молчание.

– То есть вы не думаете, что мальчик его знал, – сказала Анника, – потому что полагаете, что это сделал Рагнвальд.

Приоткрылась дверь, и в щель просунулась Эллен.

– Мама, он взял пульт и говорит, что не даст его мне.

– Извините, – сказала она комиссару, отложила трубку, встала и пошла за Эллен.

Калле, нахохлившись, сидел в углу дивана, прижимая к груди два пульта – от телевизора и от видео.

– Калле, – сказала Анника, – отдай Эллен один пульт.

– Не дам, – ответил мальчик. – Она все время нажимает кнопки и мешает.

– Тогда я заберу оба, – сказала Анника.

– Нет! – запищала Эллен. – Я тоже хочу пульт.

– Все, с меня хватит! – крикнула Анника. – Давай сюда эти чертовы пульты, и сидите молча, иначе я вас сейчас прогоню спать.

Она отняла у Калле пульты и вернулась в спальню, слыша за спиной обиженный рев Калле:

– Это ты виновата! Теперь у нас вообще нет ни одного пульта! Глупая коза!

Анника закрыла дверь и подняла с пола телефон.

– Рагнвальд, – сказал К.

– Сюп рассказал мне о Рагнвальде и разрешил писать о нем, о том, что он вернулся.

Комиссар коротко рассмеялся:

– Я пока не видел статьи.

– Она выйдет в завтрашнем номере, очень щепетильная история, скажу я вам. Сюп не так уж много мне сказал. Думаю, что вы знаете больше.

Комиссар не ответил.

– Много ли вы знаете? – спросила Анника. – Идентифицирована ли его личность?

– Сначала хочу сказать пару вещей, – ответил К. – Вы можете упомянуть о письмах, но не пишите, что в них были цитаты из Мао.

Анника записала это в блокнот.

– А Рагнвальд?

– Мы уверены, что он снова здесь.

– Зачем? Он вернулся, чтобы убить этих людей?

– Его не было больше тридцати лет, поэтому у него, наверное, были очень веские причины вернуться. Какие, мы не знаем.

– Он маоист-убийца?

– Это всего лишь обозначение. Слово. Плохо, что его нельзя использовать практически. Я не знаю, кто он. Может быть, он – маоист, но я не очень в это верю.

– Но ведь это он взорвал самолет на базе Ф-21?

– По некоторым сведениям, он был замешан в этом деле, но мы не знаем, был ли на месте преступления, когда прогремел взрыв.

– Как, собственно говоря, его зовут?

Комиссар К. поколебался.

– Вы получили от меня серийного убийцу, – ответила Анника. – Неужели я не могу получить от вас террориста?

– Но не надо это использовать, – сказал К. – У нас появился шанс его взять через тридцать лет, и пока мы хотим для надежности сохранить статус-кво. Я скажу, но это только для вашего сугубо личного архива. Никаких публикаций и дат, никаких бумажек и документов.

От волнения у Анники пересохло во рту, она выпрямила спину и застыла с ручкой в руке, чувствуя, что сердце готово выскочить у нее изо рта. Переведя дух, она собралась было спросить о процедуре сохранения тайны, но в это время открылась дверь и в комнату вбежал Калле.

– Мама, она взяла моего тигра, скажи ей!

В мозгу Анники произошло короткое замыкание, она уже набрала в легкие воздуха, чтобы заорать так, что стекла задрожат. Кровь бросилась в лицо, она посмотрела на Калле сумасшедшими глазами.