Текст книги "Словарь запрещенного языка"
Автор книги: Лия Престина-Шапиро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Реб Бен-Цион на первом же уроке объяснил мне, что идиш, который я пришел учить – это жаргон, на изучение которого не стоит терять времени, а учить надо иврит (вот и познакомился я с этим словом; я знал его как древнееврейский язык, а если он древний, так зачем он мне?)
Короче, реб Бен-Цион достал две книжки, они при мне и сейчас.
Еврейский алфавит я знал и прежде, со времени посещения ГОСЕТа (Еврейского театра). Не зная идиша, я на одном энтузиазме пытался понять, что происходит на сцене. В антракте я купил разрезную еврейскую азбуку и выучил ее.
Так что читать я начал сразу же после объяснения некудот. Беда была в другом. Пока проходили настоящее время, все было в порядке, но вот началось прошедшее, и мы вместе с ребе Бен-Ционом оказались, мягко говоря, в западне, и после 10 страниц запутались в 3 соснах. Я прекратил занятия.
Я думал, что с ивритом все кончено, но человек только предполагает. Почти через 20 лет (в 1968 г.) произошло второе столкновение с ивритом. Я получил от работников Израильского посольства Тору с параллельным русским переводом и учебник Шломо Кодеша «Иврит». В учебнике были грамматические разъяснения, и я его освоил за полгода, проспрягав все имеющиеся в учебнике глаголы и выучив около 600 слов.
В 1964 году я купил «Иврит-русский словарь» Ф.Л. Шапиро, с помощью которого перевел книгу, украденную 20 лет назад у моего первого учителя. Словарь был очень кстати, потому что другой подмоги для изучения языка у меня не было. Словарь и вправду хорош и тем, что он написан хорошим русским языком, и тем, что он снабжен грамматическим очерком Б.М. Гранде. Трудно переоценить значимость этой книги.
Итак, шел 1968 год. Я не помню, кто был автором идеи, чтобы я преподавал иврит по книге Шломо Кодеша «Иврит». Не помню, может и я сам, но так или иначе я стал преподавать в узком «семейном кругу». Это было мое второе столкновение с ивритом. Приходили только знакомые, мы читали, и я разъяснял, что было непонятно. Собирались раз в неделю у меня. Приходил Слепак (с супругой), Балабанов (без супруги), Финкельштейн (с супругой), Престин (с супругой), Абрамович (с супругой) , Гельфонд (без супруги). Это еще не был ульпаи. Это был кружок по изучению иврита без обязательств как со стороны учеников, так и со стороны преподавателя. Я еще не знал, что меня ждет. А ждал меня Анатолий Декатов со своим ульпаном. Об Анатолии Декатове говорили разное, но в моих глазах он был просто гением. Декатов был студентом автодорожного института. Он мог прочесть учебник, книга отпечатывалась у него в мозгу и он шел на экзамен, не задумываясь. Декатов за полгода выучил язык да так, что мог преподавать иврит на иврите. Он свободно говорил на английском, испанском, румынском, идиш и, конечно, на русском. Отличаясь феноменальной памятью, он был на редкость добросовестен. Все 52 лекции были написаны и проверены им по часам от первого до последнего слова. Слушателей он набрал через «Мосгорсправку». Забегая вперед, скажу только, что когда мы с ним встретились в Иерусалиме, он уже бодро торговался с арабом... по-арабски (а прошло менее полугода).
Он дал короткое и многозначительное объявление: «Учу ивриту – современному языку современным методом».
Понятное дело, долго ему преподавать не дали и уже через полгода выбросили из Советского Союза. Перед отъездом он пришел ко мне передавать ульпан с журналом посещений, с уплатой подоходного налога, с вывеской на иврите и русском на фронтоне дома. Почему он пришел ко мне? А к кому еще ему было идти? Конечно, в Москве были люди, знающие иврит гораздо лучше меня, но все они были люди пожилые, многие из них уже отсидели и на эту авантюру ни за что не пошли бы.
Я сразу оценил преимущества такого официального ульпана. Такой ульпан не может не дразнить КГБ (а это то, что мне было надо). Правда, что действительно страшно, так это заменять Декатова. Но, с другой стороны, было действительно жалко, чтобы заглохло такое хорошее дело, как официальный ульпан. Я согласился, взял все лекции Декатова и дал объявление в «Мосгорсправку» :
«ЕВРЕИ– ский язык
Вы хотите знать язык мудрого народа?
Приходите, я вас научу.
Фамилия, адрес, телефон».
Это объявление притягивало, как магнит железо. Я сам проверял после праздника. Идет русский человек. Бухой, точнее, хмельной, как положено. Вдруг ом видит на расстоянии ЕВРЕИ-ского. Что за мистика? Надо проверить, тем более, что ноги сами тянут.
Возникает вопрос, зачем мне понадобилось дразнить собак? А что мне еще оставалось? Ведь на уровень солидного преподавателя мне не выйти, а хулиганство импонирует молодежи. Конечно, КГБ не глупей меня. Они быстро раскусят, что я за «знаток» иврита. Значит, мне важно создать группы за короткий срок. У меня набралось около 45 человек, частично декатовские, частично по объявлению. Я их разбил по уровню на три группы. Надо помнить, что многие пришли по объявлению, а что у них в голове? Если я не хочу сломать себе шею и очень быстро, я не должен превращать уроки в «сионистский балаган» и поэтому должен о тстраниться от всего, что выходит за рамки урока (ОВИР, Израиль, политика и т. п.). Поэтому каждая первая лекция в каждой группе начиналась с того, что я преподаю иврит и только иврит и меня совершенно не интересует, с какой целью вы (ученики) пришли изучать язык. Я не хочу слушать в этой комнате разговоры об ОВИРе, подаче документов, разговоры об Израиле и т. п. Всякие разговоры о подаче документов, отказах буду считать нарушением контракта между мной и вами. Итак, начнем. Подействовало. Когда меня посадили на 15 суток за демонстрацию у здания Верховного суда против приговора о расстреле Дымишца и Кузнецова, и я вернулся к преподаванию остриженный наголо, никто не посмел спросить меня, что это за оригинальную прическу я себе выбрал, хотя большинство слушало голос Израиля и знало, в чем дело.
Ульпап был платный: 1 руб. за 2 академических часа с уплатой ежемесячного налога. Потом фискальные органы отказались принимать налог (где это видано, чтобы кустарь предлагал, а фискальные органы отказывали). Тогда я стал посылать по почте заказным с уведомлением. Потом «Мосгорсправка» отказалась принимать мои объявления под предлогом, что я инженер, а не лингвист. Не беда, я стал давать объявления в ту же «Мосгорсправку», что перевожу с иврита на русский и с русского на иврит технические тексты. Вскоре и эти объявления перестали принимать. Поздно, группы уже были созданы. Приходила, конечно, милиция (бедная милиция, везде ее всовывают) проверять паспорта, но люди продолжали посещать занятия. Даже секретарь райкома посетил меня. Ну, конечно, я получал угрожающие письма. Передал их иностранным корреспондентам. Так и играл я в эти игры до самого выезда в Израиль.
За время преподавания я прочел 4 книги, первые 3 запросто и четвертую с трудом и грамматический очерк Б. М. Гранде, а кроме того, Декатов оставил мне свои блестящие, отшлифованные лекции. Так что учебным материалом я был достаточно снабжен.
Но, конечно, я ставлю себе в заслугу не то, как я преподавал, я ведь инженер, а не лингвист, и преподавать я мог только на любительском уровне.
Главное, что я не дал заглохнуть после отъезда Декатова этому официальному ульпану. Перед своим отъездом я передал все декатовские лекции Владимиру Престину, который стал преподавать в одной из групп. Мое преподавание переплеталось со всякой другой деятельностью: встречами с иностранными корреспондентами, демонстрациями, составлением писем, без чего, конечно, трудно уехать из благословенной социалистической страны.
После голодной забастовки в здании Верховного Совета Союза ССР многие из бастующих получили разрешение на выезд. В том числе и я.
19 марта 1971 г. я вылетел в Израиль.
ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ
Юлий Эдельштейн
Словарь Шапиро памятен мне как основной, а для многих – вообще единственный источник знаний иврита. Я знал человека, который выучил язык по словарю и разговаривал предложениями, собранными из словарных статей. Предисловие к словарю было – под давлением властей – составлено так, чтобы в нем не было никаких практических советов по изучению языка – одна заумная лингвистика. Тем не менее, преподаватели умудрялись как-то отыскивать полезные намеки...
В системе подпольного преподавания иврита словарь и его фотокопии были огромной ценностью. Они переходили из рук в руки, их всегда не хватало...
СЛОВАРЬ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ
Элиягу Эссас
Когда мы рассказываем о великом явлении, то у каждого есть свое видение, своя грань, коснувшись которой, касаешься и всего явления. А в моих глазах «Словарь» Ф.Л. Шапиро – великое явление.
Пути Всевышнего неисповедимы. Мы не только не ощущаем, что приближается поворотное событие, мы даже не можем себе представить его и не можем поверить, что оно уже близко, совсем рядом. И, однако, Всевышний в соответствие со своими планами, о которых мы не имеем понятия даже после их реализации, – Он же создает не только чертежи, но и подвозит материалы, чтобы выстроилось здание. «Словарь» Ф. Л. Шапиро – такой материал.
1964 год. Август на Рижском взморье. Мне 18 лет, и я проводил последнее «беззаботное» лето после вступительных экзаменов в вуз и перед началом занятий.
И вот идем мы с отцом по «прогулочной улице» Турайдес в сторону моря, мимо книжного лотка. Рассеянным «летним» взглядом отдыхающего я осматриваю, не останавливаясь, тот лоток и прохожу дальше. Стоп! Обращаюсь к отцу и говорю, как рассказываю о сне: «Мне кажется, на лотке лежит Иврит-русский словарь»... И сам не верю тому, что говорю.
Маленькое отступление. Мои родители учились в довоенной Литве в гимназиях, где иврит был одним из языков обучения. И все детство я помню отца, слушающего несколько раз в неделю «Голос Израиля» на иврите. Не совсем понятно, как и почему мне «удалось» не выучить иврит в то время, когда родители знали его свободно. Возможно, следует учесть, что то были 50-е и 60-е годы, а также психологический настрой «когда-нибудь попозже». Но что иврит – наш истинно родной язык, сидело во мне глубоко, хотя, признаюсь, только теоретически.
Отец тоже не поверил моим словам, и мы продолжили неторопливый путь к морю. Поскольку и я не был уверен, что такое может быть, – вот так просто, на каком-то лотке, средь бела дня, то ничего не оставалось, как забыть этот сон.
Но любопытство все же победило. Минут через десять я уговорил отца, что стоит вернуться и посмотреть.
Хотите – верьте, хотите – нет, но мы нашли последний «Словарь». Продавец сказал, что только продал два из трех, привезенных со склада. Почему к этому лотку? Почему в тот день?
А теперь в самый раз задаться вопросом: что в нем особенного, в том словаре, помимо того, что он был первым «Иврит-русским словарем», изданным в СССР?
В том-то и дело, что он был издан с разрешения Главлита, то есть – властей. Значит – легитимация запрещенного языка! Значит, легитимация чтения и разговора на иврите. Значит, легитимация связи с Израилем, а через это, и со своей историей. То есть «Словарь» Шапиро восстанавливал недостающее звено, связывающее советского еврея (а это новое понятие и явление, как и «советский человек») с корнями своего народа, с самим собой!
Я надеюсь, что даже читатель, не живущий при реальной Советской власти, с ее тотальным и жестким влиянием на мышление человека, даже такой читатель сможет ощутить эту оценку важности «Словаря».
Итак, «Словарь» был куплен. И поставлен на почетное место на книжной полке. И мне кажется, что он тогда, в 60-е годы, излучал свет на всю квартиру. Излучал уверенность и закладывал семена бесстрашия.
1971 год. Ноябрь в Москве. Павел Абрамович помогает мне найти учителя иврита. Алеша Левин – мой учитель. И кто бы мог подумать, он – муж внучки Ф.Л. Шапиро, а уроки проходили каждый вторник на квартире автора «Словаря»!
Здесь я вступаю на скользкую почву предположений. Кто знает, не дух ли Феликса Львовича помог мне (и другим ученикам Леши Левина) довольно быстро овладеть языком? Но не только языком. Уже через полгода мы серьезно штудировали пасхальную Агаду и буквально заразились духом Исхода и духовного освобождения...
И еще вот о чем я хочу сказать. Может быть, в моих глазах, наиболее важном. Пример я приведу свой собственный, но свидетельствую, что такое же было со многими в Москве и в других городах.
В 1972 году довелось мне открыть впервые еврейскую – нашу! – священную книгу. В моем случае это была не Тора (ее у меня тогда не было), а книга пророка Ишеягу. Трудный текст, трудные комментарии Раши и «Мецудот». Но был у меня надежный друг – Словарь Ф.Л. Шапиро. Без него не было бы никакой возможности удержаться на плаву.
А так – удержался. Потом нашли другие наши священные книги – «Сифрей кодеш», Тора (Пятикнижие) и еще десятки книг на иврите, а может – и сотни. И через пять лет начал я преподавать еврейское мировоззрение и образ жизни. Изучение Торы и соблюдение традиций. Вначале – десяток учеников, потом – сотни – моих и не моих учеников в 15 городах Союза. И кто помогал нам не утонуть? Все тот же словарь Шапиро. Вот в этом я вижу его истинное, провиденческое значение. Помочь вернуться к своему народу, к Торе, к Всевышнему.
И, кстати. Пусть не обидятся на меня составители многочисленных и полезных иврит-русских словарей, появившихся за последние 10 лет, но лучше того Словаря (с большой буквы) я не встречал. Во всяком случае таково мое личное мнение.
НАШ УЧИТЕЛЬ И ДРУГ
Мила Вольвовская, Иерусалим
(Памяти Миши Годьдблата)
Первая встреча с нашим первым учителем иврита произошла у синагоги на улице Архипова в Москве. Перед нами стоял невысокий плотный человек в кепке, непрерывно курящий сигареты без фильтра. Глядя на нас, сказал: «Хотите учить иврит на предмет выезда в Израиль? Три рубля с носа. Первый урок в следующий четверг. Встретимся у выхода из первого вагона на станции Чертаново...»
Итак, следующий четверг...
Мы жили на Планерной, ближайшая станция метро, в те времена Речной вокзал. До квартиры Вити Фульмахта, где мы занимались, два часа езды в один конец. Встретились мы в метро, как и договорились, с Мишей Гольдблатом, так звали нашего учителя.
Первый урок. В группе б человек. У кого-то учебник Мори, у кого-то словарь Шапиро (предмет нашего вожделения). У нас, конечно, ничего не было.
Начал Миша с разговора: ани – Миша. Ми ата? Ми ат? и т.д. Он много читал и думал о методах преподавания. Наиболее важным считал разговорную речь. Поэтому урок шел в невероятном темпе. Мы едва успевали писать ивритские слова русскими буквами. О переводе и речи не было. Понял – не переводи.
Только в конце урока Миша потратил минут 15 на алфавит и огласовку. Дал всем несколько листов фотокопии учебника «Элеф милим» (с едва различимыми огласовками) и велел к следующему разу прочесть первый урок и написать рассказ.
Он был, разумеется, без кепки. Глаза его сверкали синим огнем. Мы были покорены навсегда.
* * *
Это был конец 73 года. Многие были достаточно осторожны. Миша подшучивал («Ну что, интересуетесь сионистской литературой?»), высыпал на стол фельетоны Жаботинского. Нам было чем заниматься всю неделю. Буквально через несколько уроков Вадим (один из учеников) начал писать стихи на иврите. Конечно, они еще не могли сравниться с Мишкиными переводами советских песен на иврит, которые он, кстати сказать, прекрасно исполнял, но рифма явно прослеживалась.
Уроков 10—12 мы продолжали писать русскими буквами. Миша учил нас говорить, он не хотел ослаблять темп и терпел нашу писанину на иврите.
Вскоре нам удалось за большие деньги купить словарь Шапиро. Я села и прочла грамматический очерк проф. Гранде. Все разобрала и потом не раз объясняла структуру биньянов всем в нашей группе, а впоследствии и своим ученикам. И все это благодаря Мише. Он все знал великолепно, но не хотел тратить время на то, что, по его мнению, ученик может освоить сам.
А еще удивлялись, откуда мы так хорошо знали песни Шестидневной войны и войны Судного дня?
Как же не знать? Мы столько песен слушали, пели, а слова разбирали на уроках. Так и вижу Мишу, склонившегося над пластинкой... Шох, шох «Миша, что такое «шох»?
«Ну, Мила, что такое «ля, ля, ля».
У Миши мы учились не только ивриту. Я знаю, он изменил свои взгляды, но первые понятия о кашруте, как это не странно, мы получили от него. Религия, народ, национальный характер, моральное обязательство по отношению к близким, оставшимся в России, отношения отцов детей, отношения с властями, к КГБшникам, старающимся общаться с активистами, с учителями иврита – все подвергалось обсуждению.
Часто Мишины взгляды были парадоксальны, но он умел их отстаивать. Его также отличало умение слушать. Он улыбался и слушал.
Часто подводил начинающего ученика к иностранцу и приказывал: «Говори!» Старался, если речь можно было понять, не вмешиваться и не поправля ть.
* * *
Леня, я думаю, стал преподавать иврит месяцев через 4—5 после того, как сам впервые увидел букву «алеф». Миша это только поддерживал. Он часто подчеркивал, что самое главное в изучении языка – это учиться и учить.
Уезжая, Миша оставил нам свой знаменитый словарь Эвен Шушана, с которым никогда не расставался, и передал Лене своих учеников.
* * *
Надо отметить, что возрождение иврита в Москве в 70-х годах было настолько бурным и достигло такого высокого уровня, что сами участники этого процесса ощущали, что живут в исторический момент.
Миша Гольдблат стоял у самых истоков этого процесса. Он учился в первой группе Палхана, воспитал множество учеников, в свою очередь ставших учителями. Его знание иврита вызывало всеобщее удивление. Он был окружен толпой талантливых ребят. Вообще концентрация очень способных молодых людей среди учеников и учителей иврита в то время была необыкновенно высокой.
Мишу, помимо таланта, отличала чрезвычайная доброта.
Миша с женой Полиной и двумя сыновьями репатриировался в Израиль в 1976 году. В Израиле у них родились близнецы (сын и дочь).
Мы добрались до Земли обетованной только в 1988 году.
Миша скучал по Москве. Многие взгляды Миши за эти годы изменились, и он удивлялся, когда я цитировала ему его же слова.
При первой встрече говорили всю ночь. О многом не успели поговорить, казалось, еще успеем.
О его трагической смерти узнали из газеты. Немедленно приехали. Семья еще сидела шиву.
Мы говорили и говорили о Мише... Когда мы уходили, Марик – старший сын, спросил: «Так что, отец был действительно большой человек?»
– Да, Марик, он был большим, истинно большим человеком, ярким, талантливым. И его внезапная смерть – страшный удар для всех, кому посчастливилось его знать.
МОЙ ПЕРВЫЙ СЛОВАРЬ
Майя Консон, Иерусалим
Я стала интересоваться ивритом в конце 70-х годов. Первым моим учителем был Эрик Трахман. Со мной учились Наташа Хвесина и Володя Гараев. Первым же словарем стал словарь Ф. Л. Шапиро, который вышел в России в 1963 году. Я его купила в книжном магазине на улице Горького, 10. Тогда еще этот словарь можно было купить. Он оказал мне большую услугу. Его построение – корневое и дает возможность быстро найти слово, делает его доступным пониманию. Имеется раздел грамматики (проф. Гранде), который очень помог мне при первом знакомстве с языком.
У меня было несколько учителей: Миша Шохет, Алеша Левин, Женя Деборин и Володя Зарецкий. Каждый из них преподавал нам иврит до своего отъезда в Израиль, и наша группа переходила к следующему преподавателю. И все время со мной был словарь Шапиро. Изучение языка и работа со словарем очень привязывали к стране, появилось желание познакомиться с историей Израиля.
В 1974 году я получила разрешение на выезд в Израиль. При сборах я подарила свой словарь кому-то, кто оставался пока в Москве. Такова была традиция – словарей было мало и желательно было не вывозить их из Советского Союза.
По приезде в страну я получила бесценный подарок от Володи Зарецкого: словарь Ф. Шапиро. Вот этот словарь все время со мной.
С 1991 года я пенсионерка, но продолжаю читать книги на иврите. Предпочитаю прибегать к словарю Шапиро, хотя у меня уже есть и другие словари. Очень благодарна автору этого замечательного словаря, который помог десяткам тысяч евреев учить свой язык.
Светлая ему память!
НЕМНОГО О СЛОВАРЕ, НО БОЛЬШЕ О ВНУКЕ
Аарон Гуревич, Кфар Саба
Прежде всего загадочные символы этого словаря были волшебным окном в прошлое моего народа. Затем словарь стал первым учебником иврита и уже потом в долгие годы отказа главным иврит-русским словарем. Кроме того, словарь Шапиро служил таинственным кодом, как бы паролем к сердцам единомышленников. Он был книгой, объединяющей тех, кто стремился в Израиль, он был для меня просто частицей Израиля. Словарь Шапиро дорог мне еще и тем, что одним из моих первых учителей иврита был внук Феликса Шапиро Владимир Престин, который был для меня значительно больше, чем просто учитель иврита.
Как подобрать слова, чтобы описать те чувства, которые испытываешь к человеку, который в нелегкие годы отказа был для тебя как бы вожаком, если себя рассматривать одним из стаи, стаи преследуемой, рвущейся прорвать кордон. Да и имя вожака соответствующее – Зеэв. Для меня Володя Престин был еще и источником книг по еврейской истории и культуре. От него я впервые услышал имена: Ахад Хаам, Нордау, Жаботинский.
Кличка Володи была Граф. И действительно, в его деликатности, честности, преданности идее, скромности было и есть нечто, ассоциируемое с давно ушедшим прошлым. В Москве по субботам на ул. Архипова возле синагоги к человеку с потертым рыжим кожаным портфелем тянулись невидимые нити многих и многих, приходивших долгие годы на это святое для отказа место. Для Володи в этих бесчисленных контактах, я думаю, безопасность каждого, с кем он общался, была воистину не менее важна, а может и более, чем собственная безопасность. Он посвящал этому, видимо, много сил и раздумий. И в результате мы ближе узнали Владимира Альбрехта с его циклами лекций и книгами о вынужденных общениях с органами КГБ.
С другой стороны, жизнь Володи в тот период была посвящена целиком осуществлению заветной цели – выезду в Израиль. Но добиваться этого, по его выражению, нужно не ногами (походы в ОВИР, ЦК и т.п.), что было яснее и проще. И возникали или получали интенсивный толчок культурно-просветительская деятельность: еврейский самиздат, семинары и даже симпозиум по еврейской культуре, воскресные школы, фестивали песни и пр. И это наполняло жизнь смыслом, приближало к Израилю духовно.
А когда возникали серьезные проблемы взаимоотношений (группировки, подозрения, слухи и пр.), Володя углублялся в теорию разрешения конфликтов и появлялись застольные беседы о методах их разрешения, о необходимости излагать взаимные претензии в письмах, о методах их написания и т.д.
Вспоминая все так бегло и схематично, я сожалею, что нет по разным причинам какого-либо регулярного продолжения встречам с ним. Хотя в редкие случаи общения вижу его прежнюю увлеченность, бесконечный поиск интересных людей, стремление к...
Скромность Володи резко выделялась в те времена, а нынче и вовсе является как бы ущербной, просто фраерской по распространенному в Израиле выражению. Но как не хватает по моим, может, и ошибочным понятиям, именно таких ФРАЕРОВ в обычной и тем более политической жизни нашей страны!
МОЙ УЧИТЕЛЬ – ЛЕНЯ ВОЛЬВОВСКИЙ
С.Сукорянский, Беер-Шева
Словарь Ф. Шапиро не был обычным словарем. Для преподавателей иврита в России 70—80 гг. он был ключом к пониманию языка и его структуры, более того, он был ключом в мир иврита. Да и преподавание иврита не было просто преподаванием языка. А Леня (Арье) Вольвовский не был обычным учителем.
В начале 70-х он – молодой кандидат наук, работал инженером-электронщиком в одной из московских «шаражек» – ВНИИКАНефтегаз. Там мы с ним познакомились и подружились.
В институте не удивились, когда Леня подал заявление на выезд в Израиль. Как и тех, кто это делал до него, Леню немедленно уволили с работы. Но он неожиданно для всех отказался покорно уйти, а подал в суд на руководителей института. По институтским курилкам поползли слухи об этой отчаянной дерзости. Всем было ясно, что это не обычный трудовой конфликт, что это вызов системе, безнадежная и опасная война одиночки с властью. Леня, конечно, проиграл. Но, что удивительно – нам, его друзьям, это не казалось поражением. Мы видели растерянность и испуг институтского начальства и испытывали гордость за Леню, за его мужество. После этого случая из института больше никого не увольняли за подачу на выезд.
Вскоре я узнал, что Леня изучает иврит. Мы продолжали встречаться, и я стал замечать, что в нем происходит какая-то внутренняя перемена. Вечерами мы подолгу обсуждали новости с западных «радиоголосов», говорили о диссидентах и самиздате. Но в эти типичные разговоры на московской кухне все больше проникали новые для меня темы: Израиль, еврейская история и культура. Однажды Леня и Мила, его жена, отдали мне машинописную книгу стихов И. Бродского и магнитофонные ленты с песнями Галича. Отдали с некоторым сожалением, но решительно, как расстаются с любимыми, по уже лишними ценностями из прошлого. Теперь они были заняты сбором совсем других сокровищ – сокровищ языка и культуры иврита.
Как Вольвовский стал учителем? Видимо, с ним произошло то же, что впоследствии происходило и с нами, его учениками. Иврит был богатством, изучение иврита – радостью, которой надо было делиться. Каждая буква этого языка была полна сокровенного смысла. Помню, как Леня показал нам букву «бэт», первую букву
Торы, букву, с которой начинается мир, и из которой он извергается в процессе Творения. Иврит открылся нам как праязык, первый, еще не испорченный эволюцией, математически стройный и точный. Леня доставал для нас самиздатские фотокопии учебника «Элеф милим», и мы зубрили его нелепые тексты о беседе госпожи Тапухи с госпожой Мизрахи и о том, как хорошо жить в Хайфе. Тексты эти вызывали скуку. Тогда Вольвовский разучивал с нами песню царя Давида о том, как хорошо нам, братьям, вместе. Да, мы пели слова трехтысячелетней давности, слова самого Давида! За ними следовала песня вавилонских пленников, вернувшихся из изгнания и поклонившихся Б-гу на горе Сион. Иврит и еврейская история переплетаются вместе. Мы жадно читаем книги по древней истории, которые где-то достает для нас Леня. Мы, полностью оторванные от еврейских корней, ассимилированные, обработанные антисемитской пропагандой и средой, с восторгом открываем для себя великое прошлое нашего народа. Каждое новое выученное слово, каждая новая грамматическая форма расширяют горизонты. И вот... О чудо! Я вдруг понимаю смысл фразы на древне-акадском[54] из Детской Энциклопедии. Это открытие поражает. Значит мне доступен язык, на котором говорил праотец Авраам! Проясняются финикийские названия, раскрываются имена царей, судей и пророков Израиля.
Мы учимся взапой, без перерывов. Даже праздники становятся частью этого процесса. Большинство из нас никогда не отмечало еврейских праздников. И поэтому каждый праздник был откровением. Мы выучиваем на иврите рассказы о подвигах Маккавеев и рассказываем их друг другу декабрьской ночью, в комнате, освещенной ханукальными свечами. В Пурим мы читаем Мгилат Эстер, поем карнавальные песни. Особенно запомнился первый Песах. К нему готовились заранее. Леня обсуждал с нами проблемы кашрута, учил, как делать кашерное вино из изюма. На пасхальный седер собрались почти все ученики Вольвовского. Их было много, десятки. Леня читает пасхальную Агаду. Язык трудный, много фраз из арамейского. Но смысл затрагивает каждого из нас. Оказывается, что евреи в каждом поколении совершают Исход из египетского рабства. Это мам понятно, мы свой Исход уже начали.
С этого момента изучение иврита связывается в подсознании с ощущением внутренней свободы и праздника.
Ощущение свободы не проходило, несмотря на пристальное внимание КГБ. Гэбешники досаждали многим из нас, Вольвовским – больше всего. Но Леня знал, как нужно себя вести. Он объяснял нам, что мы законопослушные граждане, которых интересует культура своего народа. Культура, «тарбут» – это и название самиздатского журнала, в выпуске и распространении которого активно участвовал Вольвовский.
В доме у Вольвовских всегда были люди. Часто приходили туристы, говорящие на иврите. Туристы привозили учебную литературу, рассказывали об Израиле. Нам хотелось узнать как можно больше об этой стране, об Иерусалиме. Леня организует выставку-представление па тему Иерусалима. Мы сидим в квартире, стены которой завешаны репродукциями картин на библейские темы и слушаем рассказ о трехтысячелетней истории великого города. Звучат песни об Иерусалиме, па экране – виды города. Леня любит этот город – центр Эрэц Исраэль, центр притяжения еврейского народа. И нам передается это чувство.
Мы продвигались в иврите очень быстро. За первой тысячей слов последовали еще две тысячи из учебника «Элеф милим вэ од алпаим». Мы уже читаем книжки с адаптированными текстами классиков иврита. Теперь нам необходим словарь Шапиро. Мы переходим на высшую ступень, читаем Тору, читаем современных авторов, учим наизусть стихи Бялика, зачитываемся Агноном... и сами начинаем преподавать.
Леня набирает новых учеников, начинающих. А нас передает другим учителям.
Леня выделялся среди всех своей энергией, жизнелюбием. С ним всегда весело, интересно, и каждая встреча с ним была узнаванием чего-то нового, связанного с Израилем и борьбой за репатриацию. Он в центре событий еврейской жизни, активист, организатор – центр притяжения.
Таким его видит и КГБ. Его пытаются запугать, несколько раз арестовывают на 15 суток. Но на Леню угрозы не действуют. Власти переходят к решительным действиям – семью Вольвовских высылают в г. Горький. Но и там он преподает иврит.
Вскоре за преподавание, сионистскую деятельность Леню судят и он попадает в тюремный сибирский лагерь.
Сейчас Леня Вольвовский с семьей живет в Эфрате, Гуш Эцион.
