Текст книги "Словарь запрещенного языка"
Автор книги: Лия Престина-Шапиро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Когда Давид посватался к Эстер, она в зеркальце даже не заглянула – ведь после праздника Пурим только и видела в нем, что его, Давида Эшколя, лицо. Приехал на свадьбу и сам рабби Мотл. Поздравив невесту, он тихонько спросил: «А знаешь ли ты, Эстер, как называется на нашем священном языке, иврите, виноградная гроздь?» – «Эшколь», – шепнула Эстер. – «А как будет на иврите великий ученый, ты помнишь? – «Эшколь», – расцвела улыбкой Эстер. И глаза ее светились и сияли, словно зеленые виноградины, омытые росой.
– Чтение словаря, купленного когда-то по большому знакомству, – вспоминала Мирьям Бахрах, – входило в нашу с сестрой беллетристику. Слово за словом, страница за страницей. И вот когда мы дошли до страницы 54-й, нашли там слово эшколь и два его значения – гроздь и великий ученый. Кажется, идея рассказа возникла у обеих одновременно. Словарь Шапиро стал для нас источником вдохновения. Говорят, что он архаичен. Возможно. Но его поэтическая структура будит воображение и сегодня.
...Лена Гофштейн, преподаватель музыки из Киева. Вот ее быстрый монолог: «Вообще-то я собиралась в Америку. Там была родная тетя... Шел 1980 год. Сидели в отказе. Мир вокруг себя мы не хотели принимать, но другого не знали. Как жить в отказе? Что делать? Начали учить иврит. Многие были арестованы. Те, кто не сидели, почему-то работали переплетчиками. Размножали и читали учебник «Элеф милим» – 1000 слов, книги «Это мой Бог» Германа Вука, «Эксодус» Леона Юриса, произведения В. Жаботинского. Во время обыска все это забрали. Кроме... словаря Шапиро. Во-первых, он вышел в СССР, но, главное, они ведь в КГБ все знали, знали и то, что по словарю нельзя выучить иврит. А мы смеялись: может, иврит и нельзя было выучить, но он дал нам новое философское осмысление бытия, через слова и их значения менялись наши представления о мире... Возьмите такое избитое словопонятие как мир, за который «боролись» со всех трибун. В слове шалом обнаруживается корень ш, л, м... шалем—цельный... Слова, корни слов заставляли думать... Многое было откровением. Слово руах – душа и дух. Нахат руах (נחת רוח) – душевное спокойствие. Какое чудо! Опускаться – линхот, матос нахат – самолет опустился. Нечто свыше опустилось на душу, и она успокоилась... Снижение напряжения, покой... Я ложилась спать и думала о картине бытия; и во мне пела моя еврейская душа... А имена сыновей Ноя – (Ноаха)... Вдруг открылся их смысл: Сим, оказывается, Шем, что в переводе – имя. Яфет – от яфе – красота. Хам – это не русское «хам», а от хом – тепло, энергия. Так благодаря словарю строилась другая система ценностей. Мои родители «читали», наверное, другие словари, поэтому они уехали в США... Наверняка, гордятся своими внучками. Одна из них, Рути, сабра[50].
Еще роман. Владимир Кислик, многолетний отказник, ученый-физик, какую-то часть срока заключения провел на Азовском море. В городе Жданове (!) строили металлургический комбинат. Работал сварщиком. И был у него самоучитель «Мори» (на иврите означает «мой учитель»). Однажды (он не помнит, кто) привезли ему словарь Шапиро, сказали, что от Эдуарда Кузнецова (участника «самолетного дела», сейчас в Израиле – главного редактора газеты «Вести»). С помощью словаря Владимир Кислик проспрягал все имевшиеся в «Мори» глаголы – во всех временах и возможных формах, исписал толстую тетрадь и переправил с оказией в Москву одному из учителей иврита. Тот проверил и прислал обратно... Так вот учили иврит, когда он был под запретом.
Все это происходило после смерти Феликса Львовича Шапиро. Не выпало ему удачи – подержать в руках свой словарь. Успел он выполнить только первую корректуру. Об этом рассказала по приезде в Израиль Рахель Павловна Марголина, его прилежная помощница, знавшая иврит и переписавшая от руки все слова, сделав 28 000 карточек!
У книг своя жизнь, у людей – своя. Феликс Львович Шапиро, составитель первого, чудом изданного в СССР через 46 лет после революции иврит-русского словаря,
родился возле Бобруйска 17 апреля 1879 г. в семье учителя хедера. Понятно, что он получил традиционное еврейское воспитание. Незадолго до смерти он писал Аврааму Капу, американскому профессору (присылавшему ему книги на иврите): «Право исполнять обязанности раввина я получил, достигнув жениховского возраста, затем חצצתי ונפגתי (хицацти вэнифгати) – это устойчивое старинное выражение Барух Подольский переводит как «глянул (я) вокруг и был захвачен», то есть захвачен жизнью [а не как в сборнике статей и материалов о Шапиро (Иерусалим, 1983 г.): «посмотрел и передумал». По смыслу близко, но оттенок другой].
В 18 лет он начинает учить русский язык, читает русских классиков. После учительского института всей душой стремится в Санкт-Петербург, но въезд зуда ограничен для евреев и, узнав, что «вид на жительство» может дать диплом дантиста, переквалифицировался, стал дантистом на час. Итак, с 1905 года Феликс Львович в Петербурге. В 1907 году он женился на Минне Лазаревне Вайс, красавице, которая была ему верной спутницей на протяжении более полувека.
Сначала были частные уроки иврита, затем преподавание в училище ОПЕ – Общества для распространения просвещения между евреями в России. Об этом обществе можно прочесть в книге Михаила Бейзера «Евреи в Петербурге» (141-я книжка издательства «Библиотека Алия», 1990 год). Отмечу только маленькую неточность. Автор сообщает, что Шапиро жил в Петербурге до 1915 года, тогда как сам Феликс Львович в большой и увлекательной научной работе о горских евреях-татах сообщает, что с 1913 по 1923 годы он жил в Баку. И в Баку, и до этого в Петербурге, он много печатается. Достаточно назвать несколько его работ, чтобы понять область его интересов: «Старый и новый хедер», «Высшие школы еврейских знаний (ешиботы)», «Страницы из истории женского образования», «Книги пророков», «Народная школа и реформа «хедера», рецензии на книги «Детство» и «Воскресение» Толстого, «Дон-Кихот»Сервантеса, на сказки «Тысяча и одна ночь» – в связи с их переводом на древнееврейский. Всего 84 работы на трех языках (перечень составлен самим Феликсом Шапиро). Еврейская тема, идиш и иврит с 20-х годов уходят в подполье и возникнут только в конце 50-х. 85-й пункт перечня гласит: «Это уже 1956-й год. Оттепель – курс языка иврит. Грамматика, хрестоматия и словари. Словарь принят в печать Издательством литературы иностранных языков». Из всего намеченного напечатан только словарь, и то после смерти автора. Он умер в 1961 году. Чем он занимался почти 40 лет? Организовал первую Азербайджанскую опытно-показательную трудовую школу, учил учителей создавать учебные пособия и политехническое оборудование. Надежда Константиновна Крупская в 1933 году написала похвальный отзыв на его «Передвижные выставки учебно-наглядных пособий в борьбе за политехнизацию школы».
Ведь все же как-то надо жить,
Ведь могут вправду задушить Всё – здравый смысл и волю...
Наум Коржавин
Дом для беспризорников он организовал еще до Макаренко. Из Баку переехали в Москву в 1924 году. Работал в Книготорге и в Комитете трудовых резервов. Вышел на пенсию. «Был старый, – пишет дочь, Лия Феликсовна Престина, – надломленный, больной человек. И вдруг... оживает... молодеет».
Феликса Шапиро в середине 1953 года приглашают работать в МГУ, на факультет восточных языков, и в Институт международных отношений, и в Высшую дипломатическую школу. По понятным причинам его ученики – не евреи. А он преподает им язык Талмуда и Танаха. Письма из Москвы полетели во все концы мира. И стали поступать книги и словари. Шапиро понял, что без иврит-русского словаря не обойтись. Значит, он его должен сделать. Обязан. Это его миссия. Получив толковый
словарь Авраама Эвен-Шошана и словарь Меира Медана, он приступает к делу. В течение всей работы, занявшей почти 8 лет, Феликсу Львовичу помогали его ученик и ассистент Абрам Иосифович Рубинштейн и Рахель Павловна Марголина. Труднейшей задачей для Шапиро стало нахождение русских эквивалентов, и по оценке специалистов, точность в разграничении значений и их оттенков средствами русского языка превышает иногда точность исходного материала.
Вот мы и вернулись на круги своя, к словарю, – главной работе и итогу жизни Феликса Львовича Шапиро.
Я думаю, что мне удалось прочесть о Феликсе Львовиче все, что написано о нем (до сих пор) и все, что написал он сам. Но благодаря внуку Шапиро, Володе Престину, мне посчастливилось посмотреть видеопленку, на которой Феликс Львович заснят в кругу семьи и друзей. На седер Песах празднуют его 80-летие. Он в черной кипе, ермолке, сохранившейся, наверное, от отца. На экране много молодых лиц – внуки, их друзья. Они внимательно слушают объяснения Феликса Львовича. А он, полный вдохновения, рассказывает, что такое марор и зроа и харосет (атрибуты пасхального седера). А потом он поет и все поют, он танцует и все танцуют. Он так любил песни на идиш! Юлия Ратнер, племянница Рахели Марголиной, исполняя просьбу Шапиро, обегала всю Москву, чтобы купить для исполнительницы еврейских песен Нехамы Лифшиц самый большой букет...
...И по всему этому я без всякого усилия представляю себе, как он входит в мой ульпановский класс, где я учу азы иврита. «Мори» (мой учитель) – грузный человек низенького роста, уже седой, без шляпы и усов, каким был в молодости, и даже без галстука, мы ведь в жаркой стране и... дома. Он говорит: «Алеф – первая буква еврейского алфавита, ее цифровое значение – один, единица. Посмотрите, как красива эта буква. И он пишет ее на доске: “א“. Вот вы и стали грамотными людьми. А известно ли вам, как называют на иврите безграмотного человека? אינו יודע צורת א (эйно иодея цурат алеф) – тот, кто не знает изображения алефа...
Мне кажется, его глаза смеются. Но чудеса только начинаются. Он говорит: «Наша неделя начинается после субботы». יום א' (йом алеф) – первый день недели, воскресенье. Как просто, как логично: день первый, йом алеф... Есть много свидетельств того, что словарь Шапиро стал для многих не только и не столько словарем, но и учебником истории, иудаизма, кратким курсом сионизма, энциклопедией еврейского духа, родником творческого вдохновения. Вот и для меня это беседа с мудрым, удивительным человеком, о котором до сих пор было так мало рассказано. И сколько тайн он унес с собой!.. Интересующимся могу сообщить, что пять первых материалов, связанных с именем Шапиро, были опубликованы в 17-м томе Еврейского самиздата в 1979 году, к 100-летию со дня его рождения – авторы этих материалов тогда были в отказе, потом почти все приехали в Израиль. Усилиями одного из них, Семена Кушнира, бывшего иерусалимца, был составлен и вышедший в 1983 г. в Израиле сборник статей Ф.Л. Шапиро и материалов о нем.
Чтение некоторых работ Шапиро навело меня на мысль, что в Феликсе Львовиче остался нереализованным талант писателя, может быть, драматурга. Его исторический очерк о старом и новом хедере в Бобруйске можно ставить на сцене, например, в жанре хасидского мюзикла. Жаль, что на бумаге я не могу доказать вам этого... По словам Володи Престина, дед так увлекательно и живо, вместо русских народных сказок, рассказывал ему истории из Танаха, что оживал каждый рисунок Гюстава Доре.
Не скрою, мне приятно думать, что многие тысячи репатриантов узнали о личности автора уникального словаря из моей давней радиопередачи, которую по просьбам радиослушателей неоднократно повторяли. Но, выразив надежду, что в честь 30-летия выхода в свет словаря (1993) будет организован специальный вечер, я не предполагала, что дочери автора словаря, Лие Феликсовне Престиной, удастся в короткий срок организовать такой вечер в Беер-Шеве. Зал был переполнен. Затем подобные вечера прошли в других городах.
И, наконец, мне удалось установить факт, о котором не знал никто из родных Феликса Львовича. Оказалось, что он писал стихи. Уезжая в Израиль, Рахель Марголина оставила у близких знакомых пакет, обозначив его кодом «Японская шкатулка». Кто бы ни был, сказала она, если он придет в их дом и произнесет слова: «Японская шкатулка», – ему можно отдать этот пакет. В 1965 году сестре Рахели, Ципоре (она жила в Израиле), удалось съездить в Москву. По просьбе Рахели Павловны она встретилась с К.И.Чуковским. О второй просьбе вы уже догадались. Что же хранилось в таинственной шкатулке? В ней были письма погибшего на войне сына Рахели Марголиной и... стихи Феликса Львовича, обращенные к ней самой и написанные на иврите. Он писал их в 1960 году, за год до своей смерти. Рахель Павловна бережно хранила его стихи до последнего дня своей жизни. Когда на ее могиле (она ушла из жизни в 1971 году) ставили памятник, тот же друг, что годами хранил «Японскую шкатулку», только что сам ступивший на землю Израиля, положил в его подножие горсть земли, привезенной с могилы Шапиро, с подмосковного Востряковского кладбища. Но где же мне искать эти стихи? Из четырех сестер Марголиных в живых осталась только Кция Павловна, но она приехала только в 1973 году и понятия не имела, о чем речь. Стихи, видимо, оставались у сестры Ципоры. Однако и ее уже нет на свете. Из всех родственников я выбрала ее сына, может, потому, что он учитель. Авремеле (так все называют Авраама) удивился моей просьбе поискать в архивах покойной матери пакет со стихами на иврите. «Какие стихи! Никаких стихов у меня нет». Как в детективном фильме, я попросила его на всякий случай записать номер моего телефона. Через две недели звонок. Авремеле строго спросил, кто я такая и почему мне известно, что хранится в его доме. «Как вы узнали, что стихи именно у меня?». А я, еще не веря удаче, ответила как герой Шолом-Алейхема: «Вычислила». Он был поражен. Он их нашел. И, не доверив почте, привез мне их сам, из Кирьят-Гата в Тель-Авив. Так мы узнали, что Феликс Львович на старости лет не просто увлекся, но и полюбил, был по-юношески влюблен в свою верную помощницу, умную, преданную, благородную и красивую Рахель Павловну Марголииу. Вот они, эти узкие листочки тугой желтоватой бумаги со столбиками стихов на иврите, написанные его рукой...
Вэ шув мешорэр ани
(И снова я поэт)
Рэитих, шматих, ахавтих
хальфа вэ эйнена сэйвати
ле хаим цаирим шавти
ми йом ше пгаштих ла-ад ахавтих...
(Я видел тебя, слышал, любил,
Про седины свои забыл,
И в день нашей первой встречи
Стал вновь молодым – навечно...
Безбожники утверждают,
Что нет Б-га на небе,
А женщина, что свила гнездо
В моем сердце, в моей душе, в моей крови —
Откуда взялась, если не с неба?
) הופיעה מאין ולא משמי שמיים?)
(Хофия меайн вэ ло мишмей шамаим?)
Он называет ее ангелом, находит в ней прелесть и царственность... И сравнивает себя с Фаустом, к которому вернулась юность.
אם בשר ודם ככל האנשים
איך נפחה בי, הזקן שבזקנים
שחר עלומים
ואש נעורים?
(Если она из плоти и крови, как все люди,
Как ей удалось вдохнуть в меня, старца из старцев,
Рассветную зарю,
Огонь юности?)
И он заканчивает:
Элохим ешно
אלוהים ישנו
Вэ хи – малахо
והיא מלאכו
(Есть Б-г,
И она – его ангел).
Одно стихотворение называется «Иллюзия», другое «Рахель», третье «Моя молитва!» Рахель собирается в Израиль, он рад за нее, но страдает и ревнует, и негодует: как же она оставляет его? Но она уедет только в 1963 году, через два года после его смерти.
Может, это и не стихи вовсе, а одна сплошная молитва: «Дай мудрость ее сердцу. Ведь была же она счастлива моей любовью. Здесь, в Галуте галутов. Нет! Вырваться, взойти в Сион!.. А я, а меня?.. Господи, приди мне на помощь!»
Какие сильные чувства! Какая искренность! Отвечала ли ему взаимностью скромная и сдержанная Рахель?
Пусть это останется тайной. Но одну тайну мне, кажется, удалось разгадать. Я без конца вглядывалась в каждую букву, изучала, переписывала, сравнивала, переводила эти стихи и как-то не задумывалась, подписав два из них словом נפ"ש (нефеш – душа), он между פ и ש поставил апостроф, и вдруг меня осенило: он закодировал в подписи Ф и Ш – начальные буквы своего имени, на это Лия Феликсовна среагировала: а ведь папу звали Натан-Файтель Шапиро, но этого почти никто не знал.
Он был бы рад узнать, что вся его семья здесь, в Израиле. Что его правнук Миша защитил докторат на земле Израиля. Что у него много правнуков. И что его дочь, Лия, сделала все, чтобы память о нем сохранилась в наших сердцах и в истории еврейского народа.
МОЯ ТЕТЯ РАХЕЛЬ МАРГОЛИНА
Юдифь Ратнер, Реховот
В послевоенные годы я почти все каникулы и выходные проводила у моей тети Рахели. Она работала учительницей и была свободна в каникулы. Мама отправляла меня к тете, чтобы помочь ей справиться с одиночеством и подавленностью, охватившими Рахель после того, как с фронта пришло сообщение о гибели ее единственного сына Муни.
Рахель Павловна Марголина жила возле еврейского театра на Малой Бронной в коммунальной квартире с высоким лепным потолком. Два окна ее комнаты смотрели на улицу и школу, где до войны учился Муня. В темной каморке у самой кухни проживала горбатенькая Маша, которая до войны была няней Муни, а потом служила консьержкой в подъезде. Вместе с тетей она оплакивала своего питомца. Несмотря на огромную разницу в образовании, женщины поддерживали друг друга, помогали справиться с бедой. Тетя была тогда на грани самоубийства, ни с кем не общалась, не подходила к телефону, не могла есть. Жизнь потеряла для нее всякий смысл.
В 1955 году Рахель Павловна обратилась в ОВИР с просьбой о воссоединения со своей матерью и сестрами, переписку с которыми никогда не прерывала. Однако ответа не получила: подобные ходатайства просто не рассматривались в те годы. У нее дома собирались молодые люди, причем не только те, кто хотел побольше знать об Израиле: они читали и самиздат, и литературные новинки – словом, там царила интеллектуальная атмосфера. Моя тетя ожила, но красивые библейские глаза были грустными, взгляд потухшим – казалось, она никогда не станет такой, как прежде. В середине 50-х, в мои студенческие годы, я реже навещала тетю – как правило, перед концертом в консерватории или возвращаясь из кинотеатра повторного фильма у Никитских ворот.
В один из таких визитов я застала у нее двух отчаянно споривших гостей. Они казались мне тогда очень пожилыми – оба действительно были значительно старше Рахели. Один из них, совершенно седой, с окладистой бородой, – Лазарь Шолмонович Гордонов, географ и лингвист, знаток иностранных языков. Второй – лысоватый, плотный, как мне показалось, немного напряженный и нервный, – Феликс Львович Шапиро. Рахель относилась к нему с особенным почтением и вниманием. Ее глаза блестели, она была непривычно оживлена и удивительно хороша.
Одна половина стола была завалена библиотечными карточками, испещренными ивритскими буквами, а другая, накрытая белоснежной скатертью, занята приготовленными рукой Рахели салатами и прочими угощениями, а также кофе с цикорием, который в те времена казался мне очень вкусным.
Я понимала, что нервозность Феликса Львовича объяснялась некоторой ревностью к Лазарю Шолмоновичу: они оба были поклонниками Нехамы Лифшицайте. И... оба благоговели перед Рахелыо Марголиной! На концерты «еврейского соловья», как называли Нехаму, оба приходили с цветами и сидели в первом ряду, не сводя с певицы глаз. Феликс Львович обычно просил Рахель купить цветы, а тетя поручала это мне. Я шла на рынок, и букет совершал обратный путь в присутствии всех участников этого романтического действа. Много лет спустя, в Израиле, когда уже не было в живых ни Рахели, ни ее поклонников, я рассказывала это Нехаме, и мы с грустью смеялись.
Рахель Павловна была верной помощницей Феликса Львовича в работе над словарем. Историк и лингвист, она прекрасно разбиралась в вопросах гебраистики: все 28 000 слов с объяснением их происхождения были собственноручно переписаны ею на карточки, которые я видела на столе. Оба понимали важность этой работы, полностью поглотившей все их помыслы и думы. Они много говорили об Израиле. Феликс Львович понимал сионистские устремления Рахели, и с грустыо думал о предстоящем расставании.
Рахель совершенно преобразилась: снова стала широко общаться с людьми, ходить в гости, в концерты, приглашала к себе, отмечала еврейские праздники. Она вновь обрела смысл жизни и однажды сказала Феликсу Львовичу: раньше никогда бы не поверила, что после гибели сына не утрачу интерес к жизни. На что он ей ответил выдержкой из Талмуда: «Над каждым живым творением витает дух Божий и неслышно повелевает: живи, живи, живи».
Думаю, не ошибусь, если скажу, что ее преображению способствовали не только духовная и дружеская близость, но и глубокое чувство любви, охватившее двух пожилых людей. Он был женат, и, разумеется, не находил поддержки в своей семье, несмотря на то, что Рахель помогала ему в уходе за неизлечимо больной женой. Напряженное отношение со стороны его семьи огорчало Рахель, но она понимала, что без нее ему было бы значительно труднее справиться с ситуацией. Она ездила вместе с ним в Ильинку, где находилась больная, убирала, готовила, находила врачей-специалистов. Феликс Львович не мог не оценить ее помощь и проникался еще большим чувством благодарности и любви к моей мудрой, красивой тете. В своих стихах на иврите ои сравнивал себя с Фаустом, которому Бог на старости лет послал любовь и вдохнул в него молодость. Рахель свято хранила их вместе с письмами сына с фронта. Феликс Львович страдал от мысли, что останется один, если она уедет в Израиль. Но разлучил их не отъезд Рахели, а его смерть в 1961 году. Он так и не дожил до выхода словаря.
Рахель снова погрузилась в уныние и траур и стала более активно добиваться разрешения на выезд. В 1962 году через высокопоставленного отца одного из своих учеников ей удалось передать Хрущеву письмо, в котором Рахель обращалась к нему, как и она, потерявшему на фронте сына, с просьбой разрешить ей воссоединиться с семьей в Израиле. И в 1963 году ступила на землю Иерусалима.
В том же году мои родители выслали ей вышедший к тому времени Иврит-русский словарь. С этого момента и до декабря 1971 году, когда автомобильная катастрофа прервала жизнь Рахели, евреи Советского Союза могли слышать ее голос в передачах радиостанции «Коль Исраэль».
СЛОВАРЬ НАДЕЖДЫ
(Фрагменты интервью с Израилем Минцем)
– Мы с вами беседовали о появлении в Москве словаря Феликса Шапиро.
– Это было в 1963 году. В том году я был реабилитирован и смог вернуться из вечного поселения, к которому был приговорен, в Москву. Не помню точно, как до меня дошло, что такой словарь появился, и я отправился в единственный магазин, в котором он продавался. Посмотрел на словарь – правдоподобно ли это? И тогда кому-то мысленно произнес благодарственную молитву, не знаю почему. То есть мне понятно почему. Потому, что еврейские буквы и иврит настолько были запрещены...
– Мы с вами договорились, что интервью адресовано тем евреям, которые не собираются уезжать, и должно быть максимально «кашерным».
– Я вас понимаю, но очень трудно самого себя редактировать... Я пошел к кассе и уплатил за десять книг. У выхода ко мне подошел директор магазина и спросил: «Извините, пожалуйста, почему вы купили десять словарей?» Я сказал, что для меня это очень большое событие, я хочу одарить этой книгой своих друзей.
– И как отреагировал на эти слова директор магазина?
– Он, видимо, был взволнован и удивлен, что словарь архаичного языка может вызвать живой интерес у современника. На меня же произвели впечатление евреи, толпящиеся в магазине. Один другому говорит: «Ну, видите, вы все жалуетесь на советскую власть, но вот издали все-таки словарь иврита!» – «А вам понятно, почему это произошло?» – «Коль скоро есть у нас государство свое, есть Израиль, значит язык...»
– Послушайте, вы просто обложили меня своим Израилем.
– Я вам скажу, что мой Израиль – это и ваш Израиль тоже. Я, например, совершенно точно установил в Советском Союзе, что нет такого еврея, который остался бы равнодушным к такому событию...
Я видел женщину, просматривавшую книги, которая спросила: «Что такое ивритский словарь?» – «Вы что, не знаете, что иврит —это еврейский язык?»
Она тут же купила словарь. Я пошел за ней и спросил: «Извините, гражданка, для чего вы купили словарь, если не знаете иврита?» Она сказала: «Это неважно, я уже человек пожилой, но у меня есть дети, внуки. Дай Бог, чтобы они стали им пользоваться, чтоб у них появилось желание и интерес к родному языку...»
Я был рад, что словарь вызывает такую реакцию. Пришел домой, отложил все дела и занялся просмотром словаря. Я был крайне удивлен, мне стало не по себе, что буква «hей» весьма похожа на букву «хет». Меня возмутило: неужели так небрежно можно издать такой словарь, и я написал письмо в издательство иностранных и национальных словарей.
Через некоторое время я получил ответ. «Ваше письмо по поводу словаря мы получили. Ваши претензии несостоятельны, специалисты утверждают, что буква (в скобках написано «аш») достаточно хорошо читается. Если вам трудно ее различить, мы рекомендуем вам пользоваться очками».
Но все же я был рад появлению этого словаря. Словарь произвел, видимо, очень большое впечатление не только в Советском Союзе, но и в Израиле...
– Прошлый раз вы очень колоритно рассказали о том, как побывали у разных людей и у всех находили словари. И мы с вами затронули вопрос: какое значение этот словарь имел для еврейского самосознания в России?
– Да, помню, я встречал у синагоги людей, которых не так уж хорошо знал, со словарем в руках. Я спрашивал некоторых: «Скажите, вы умеете пользоваться словарем?» – «Нет, мы не знаем иврита».
Но словарь окрыляет, это – надежда на лучшее будущее, на нормальные отношения с Израилем. И евреям станет легче. Одним словом, этот словарь способствовал какому-то возвращению к Субботе. Причем я расширяю смысл Субботы. Это не только какое-то религиозное начало, это – возвращение к желанию получить то, чего люди были лишены в течение многих лет в Советском Союзе.
Словарь оказал очень большое влияние и воздействие на евреев в Советском Союзе далее в тех случаях, когда они, казалось, были уже полностью оторваны от еврейства, ассимилированы.
Примерно 1967 г.
Израиль Борисович Минц – краткая справка
Израиль Борисович Минц (1900 г., Ромны, Украина – 1989 г., Тель-Авив), сионист, халуц, общественный деятель, знаток иврита, узник Сиона, активист и наставник в борьбе советских евреев за выезд в Израиль, публицист, переводчик.
В начале 20-х годов – первый секретарь областного комитета халуцим Белоруссии. Вскоре переехал в Израиль и включился в Гдуд ха-авода (рабочий батальон им. Иосифа Трумпельдора).
В 1931 году по семейным (не идейным) обстоятельствам отправился в СССР и застрял там на 42 года. Трижды арестовывался как сионист, был осужден на пять лет с последующим вечным поселением в Воркуте, где провел 26 лет до реабилитации в 1963 году.
Вернувшись в Москву, продолжал заниматься деятельностью, направленной на подъем национального самосознания евреев. Поддерживал связь с израильским посольством, помогал в организации ульпанов, преподавал иврит, вел переписку на иврите с израильтянами (в том числе с поэтом А. Шлёнским), занимался литературным переводом с иврита, написал ряд работ для еврейского самиздата на русском языке.
В 1973 году И. Минцу удалось вернуться в Израиль. До конца дней занимался активной общественной деятельностью: выступал перед солдатами Армии обороны Израиля, в кибуцах, клубах, центрах абсорбции; переводил с иврита на русский; публиковал многочисленные статьи в русскоязычной и ивритской прессе; возглавлял совет ассоциации узников Сиона; поддерживал интенсивную связь с узниками Сиона в СССР, оказывал посильную помощь отказникам, активистам алии.
Лежа в больнице на смертном одре, менее суток до кончины, в устном завещании автору этих строк вспомнил с сожалением о том, что не дожил до увековечения имени Феликса Шапиро, о чем он неоднократно писал.
Л. Любарский
МОЙ ДРУГ
Борис Орлов
Иврит-русский словарь, который составил Феликс Львович Шапиро, я увидел впервые 27 лет назад, когда решил подать документы на выезд в Израиль. Была зима 1970 – 71 года, до выезда было далеко, еще не пришел вызов из Израиля от мифической тети, но мы уже начали учить иврит. Словарь нам показал и научил им пользоваться мой первый учитель иврита Леня (Леви) Иоффе. С тех пор, вот уже более четверти века, я с ним не расстаюсь. Когда мне нужно что-то посмотреть или проверить, я, не оглядываясь, протягиваю руку и беру с полки не раз уже подклеенный словарь Шапиро, привезенный из Москвы в 1973 году. Рядом с ним давно уже стоят три тома словаря Эвен-Шошана, словари поменьше, но Шапиро полезен, как ни один другой.
Слова в словаре, расположенные «кустами» – по корню (шорешу), вводили в гущу языка, приучали создавать и запоминать производные слова, глагольные формы, идиоматические выражения. Лексика иврита сильно изменилась за последние 20 – 30 лет. Иврит стал более гибким, современным языком, включившим и «ивритизировавшим» массу иностранных слов в сфере науки, техники, быта и разговорной практики. В какой-то мере лексика словаря Шапиро кажется иногда старомодной. Меня, научившегося читать на иврите раньше, чем научившегося говорить, часто упрекали в том, что мой иврит «слишком литературный», т. е. он далек от упрощенного уличного магазинно-автобусного сленга. Последнему можно научиться и без больших умственных усилий. Но я благодарен словарю Шапиро за то, что он приучил меня не к языку толпы, а к языку литературы.
Вот уже много лет я читаю художественную литературу только на иврите. Иврит – один из главных инструментов моей преподавательской деятельности в Тель-авивском университете. По-видимому, я знаю его достаточно хорошо. Однако нет-нет да и приходится мне обращаться к огромному словарному запасу словаря Шапиро и блестящему грамматическому очерку языка иврит, составленному проф. Гранде и помещенному в конце словаря.
О ФЕЛИКСЕ ЛЬВОВИЧЕ ШАПИРО
А. Рубинштейн, Москва
