Текст книги "Кальдорас (ЛП)"
Автор книги: Линетт Нони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Хлоп. Ушел.
Это было предупреждение, то, что сказала Библиотека, когда просила подтвердить, что он хочет пройти через это. Было много причин, по которым Нийкс хотел отказаться, но это не была одна из них. Однажды он уже умер, и этого было достаточно. Он не планировал делать это снова и не собирался позволять страху быть вычеркнутым из жизни – что бы это ни значило – удерживать его от выполнения задания.
Но, по крайней мере, ему не пришлось беспокоиться о том, что его вторая смерть может произойти от руки Эйвена, не в этот раз. Потому что…
– Теперь ты можешь разморозиться. Двигайся, говори, делай все, что хочешь, – сказал Нийкс, чувствуя неестественную тягу к команде, которая передавалась через него прямо Эйвену.
Нийкс все еще не мог поверить в то, что Библиотека предложила ему сделать – провести запретный ритуал предъявления прав на мятежного принца. На самом деле ему удалось осуществить это только благодаря его собственной связи с Алекс и силе ее воли, которая все еще текла по его венам. Эйвен был ошеломлен неожиданным появлением Нийкса ранее в тот день, его мгновенный шок позволил Нийксу за считанные секунды прорваться сквозь его защиту, вскрыть его плоть…
И заявить о своей воле.
Нийкс почувствовал отвращение при одной мысли об этом. Но он также понимал, почему это было необходимо. Потому что теперь, если Эйвен попытается убить его, он сам решит свою судьбу.
Если Нийкс умрет, то и Эйвен тоже.
У Библиотеки было извращенное чувство юмора, это уж точно. Особенно учитывая все остальное, что она рассказала Нийксу.
– Как поживает наша дорогая Эйлия? – спросил Эйвен вкрадчивым тоном, который противоречил смертельной ярости на его лице.
– Во-первых, она вовсе не твоя «дорогая», – сказал Нийкс, небрежно скрестив руки на груди. – Звезды, можно подумать, ты уже должен был это понять. Безответная любовь, что-нибудь напоминает? – Он нашел мстительное удовольствие в том, как Эйвен заскрежетал зубами, прежде чем продолжить: – А во-вторых, новое правило: тебе запрещено говорить о ней.
И снова он почувствовал, что команда покинула его, а затем Эйвен резко закрыл рот, не сказав того, что собирался.
– А теперь, – продолжил Нийкс, – у тебя есть какие-нибудь вопросы? О том, что я сказал тебе раньше?
Эйвен перешел с общего языка и ответил на меяринском, который он всегда использовал гораздо менее официально.
– Ты имеешь в виду, как Сорайя де ла Торра вернула тебя к жизни, чтобы ты мог отправиться в место, которое не было разделено с тобой, для выполнения задачи, которая не была разделена с тобой, и как я вынужден сопровождать тебя против своей воли, по – как ты уже догадался – причине, которая не была разделена с тобой? – Гнев Эйвена усилился, его насмешка стала еще более явной, когда он сказал: – Нет, Нийкс. С чего бы мне задавать какие-то вопросы?
Это были те моменты, которых Нийкс боялся, те, когда становилось легче забыть все, что произошло, о том, как тьма уничтожила его когда-то лучшего друга. Потому что этот Эйвен, язвительный, саркастичный, сообразительный Эйвен, был тем, кого Нийкс давным-давно считал своим братом. Но теперь того Эйвена не было. Заявленный или нет, Нийкс не мог рисковать и терять бдительность рядом с ним, даже если Библиотека поощряла его к этому.
– Каждый заслуживает шанса на искупление, – сказала Библиотека Нийксу после того, как раскрыла намерение, чтобы два врага-меярина сотрудничали. – Даже Эйвен Далмарта.
Нийкс настаивал, что это были напрасные усилия, что после того, что он сделал, пути назад нет. Что Эйвен не хотел возвращаться. Но Библиотека осталась непреклонной, заявив, что они оба необходимы для выполнения предстоящей задачи.
Однако ему не говорилось, в чем заключалась эта задача. Эйвен был прав насчет этого. Но он ошибался насчет того, где именно.
Потому что Библиотека отправляла их в другой мир.
Это было все, что Нийксу сказали, это и тот факт, что мир каким-то образом находился внутри Библиотеки, и именно поэтому он сможет оставаться в своем нынешнем состоянии. Нийкс не понимал, как такое возможно, до сих пор не понимал, но он вспомнил, что Алекс однажды рассказывала ему о древней экосистеме, которая была предложена в качестве убежища ее родителям. И потом, конечно же, в долине внизу, где он сейчас стоял, все еще виднелась липовая Мейя. Казалось, что возможности Библиотеки безграничны, что не оставляло ему никаких оснований сомневаться в существовании замкнутого мира в ее стенах.
Но даже в этом случае…
– Не могу поверить, что я действительно согласился на это, – пробормотал Нийкс себе под нос, уверенный, что ему нужно проверить голову.
– И ты, и я, – процедил Эйвен сквозь зубы.
– Пора, – прервал его голос Библиотеки, этот звук успокаивал Нийкса и напоминал ему о том, зачем он здесь. Он мог не знать деталей, мог понятия не иметь, что ждет его впереди, но он должен был верить, что в том, что он собирался сделать, была цель – даже если эта цель означала, что он должен был сделать это бок о бок со своим смертельным врагом. Бессмертным врагом.
Эйвен, очевидно, не испытывал такой же целеустремленности, что проявилось, когда он сказал, и в его голосе прозвучало мрачное обещание:
– Однажды я найду способ освободиться от твоих притязаний, и первое, что сделаю, это перережу твою…
– Ладно, хватит болтовни, – спокойно сказал Нийкс, посылая мысленную команду Эйвен замолчать. – С этого момента соблюдай дружеское молчание.
Или, возможно, не такое уж и дружеское. Но Нийксу было все равно, что чувствовал Эйвен, тем более что это чувство было взаимным. Библиотека была безумна, если думала, что они когда-нибудь смогут поладить, точно так же, как она была безумна, если думала, что Эйвен когда-нибудь сможет найти дорогу обратно к свету.
Но Нийкс знал, что это не его проблема. Сейчас имело значение только то, что Эйвен не мог причинить никому вреда, пока он был связан волей Нийкса. А что касается того, что будет дальше…
Что ж, они встретят это вместе.
К лучшему это или к худшему, но им придется.
При этой несколько тревожной мысли перед ними, прямо внутри картины, появился дверной проем. Он был открыт, но, тем не менее, из него не было видно, что находится по ту сторону, не было и намека на то, куда они могут попасть, не было и намека на то, что им придется делать, когда они прибудут.
Их будущее предстало перед ними, как чистый лист, готовое и ожидающее.
Повернувшись от дверного проема обратно к молча кипящему от злости Эйвену, Нийкс посмотрел ему в глаза и сказал:
– Пришло время посмотреть, осталось ли в твоем кровожадном сердце что-нибудь, что стоило бы искупления.
И с этими словами Нийкс приказал Эйвену двигаться вперед, проигнорировав уничтожающий взгляд, который бросил на него мятежный принц, и вместо этого в последний раз взглянул из-за деревьев на Золотые скалы. Он упивался этим зрелищем, понимая, что даже если это и не настоящая Мейя, то, возможно, он видит сияющий город в последний раз.
Но он не мог так думать. Не станет так думать. Он, как никто другой, знал, что все может случиться… он был живым доказательством того, что это правда.
Или, возможно, предсмертным доказательством.
В любом случае, нет ничего невозможного, о чем он и напомнил Алекс. Они оба знали это лучше, чем кто-либо другой.
Позволив этому знанию поселиться где-то глубоко внутри, Нийкс расправил плечи и последовал за Эйвеном в дверной проем, понятия не имея, что ждет его впереди, но все же уверенный в двух вещах:
В Библиотеке его ждало приключение.
И он был готов.
Глава 3. Эйвен
Было много вещей, которые Эйвен Далмарта, некогда правитель Мейи и дважды принц-изгнанник, ненавидел всей душой.
Мокрые носки, скисшее молоко, число три.
Публичные проявления привязанности. Сентиментальные прозвища. Пустую болтовню.
Медленно ходящие, громко жующие, притоптывающие ногами, дышащие ртом.
Постоянные извиняющиеся, пресмыкающиеся и сплетники.
Людей, которые слишком много говорят.
Людей, которые слишком много улыбаются.
Людей, которые вообще улыбаются.
Людей в целом.
Список свергнутого короля был длинным и постоянно пополнялся, но на первом месте стояла девушка, Александра Дженнингс, известная ему как Эйлия, а на втором – его лучший друг, ставший предателем, Нийкс Рэйдон.
Однако сегодня Эйвену пришлось вспомнить еще об одной вещи, которую он презирал:
Каникулы.
В частности, праздник Кальдорас.
Сидя перед чайной с видом на заснеженную городскую площадь, Эйвен не смог сдержать презрительной усмешки, когда увидел вызывающе яркие украшения и чрезмерную жизнерадостность существ, населявших этот внутренний библиотечный мир. Не помогало и то, что они были расой смертных, и это было достаточной причиной для того, чтобы Эйвен их ненавидел. Но обязательно ли им было быть такими чертовски веселыми? Они пели гимны на улице, ради всего святого. И дело было не только в сегодняшнем дне, поскольку настал Кальдорас – Эйвен достаточно долго прожил в этом отвратительно счастливом мегаполисе, чтобы знать, что для его тошнотворно довольных жителей это обычное явление.
Ну, для большинства из них.
Конечно, в этом мире была и более гнусная сторона, и именно поэтому он и Нийкс были доставлены сюда Сорайей де ла Торра – Библиотекой Легенд. Тайная тьма, такая же, как и в любом другом мире, куда их отправляли за несколько недель до этого.
Эйвен все еще не знал, каков был общий план Библиотеки. С тех пор как он был вынужден покинуть Золотые утесы Мейи – или нарисованную версию, служившую ему тюрьмой, – они с Нийксом путешествовали из мира в мир в пределах Библиотеки, и каждое новое место так или иначе требовало их помощи. В одном мире раса немертвых существ восстала из могилы и пировала на живых обитателях. Другой мир был наводнен монстрами, с подобными которым Эйвен никогда раньше не сталкивался, но, в отличие от Сарнафа из Медоры, кровь этих тварей не была ядовитой для меяринов, что позволило ему и Нийксу убить достаточно, и загнать остальных обратно в недра земли, а затем запечатать их там навсегда.
Вместе Эйвен и Нийкс останавливали войны, предотвращали стихийные бедствия, излечивали от эпидемий, меняли правительства и предотвращали множество других катастроф, социальных коллапсов и даже массовых вымираний.
Задание за заданием, они шли туда, куда их посылала Библиотека, помогая тем, кто в этом нуждался.
Эйвен ненавидел каждую секунду этого.
Но у него также не было выбора из-за уз подчинения между ним и его некогда лучшим другом-предателем.
Нийкс приказывал, и Эйвен подчинялся… это было так просто.
Каждый раз, когда отдавался приказ, жгучая боль от Заявления Прав усиливалась, и с течением недель негодование Эйвена становилось все сильнее.
А ведь прошло всего несколько недель.
Несмотря на то, что теперь наступил Кальдорас, а они покинули Золотые утесы в предыдущий Кальдорас, для Эйвена и Нийкса не прошло и целого года, что указывало на то, что внутри Библиотеки время текло иначе, чем за ее пределами. Эйвен не был уверен, как именно, насколько быстро или, возможно, насколько медленно… он понятия не имел, прошел ли во внешнем мире всего один год или сотни.
Ему также было все равно.
Для него, бессмертного, время имело мало значения, особенно сейчас. Все, что он знал, это то, что он должен был выждать, и тогда однажды…
Однажды он найдет способ освободиться от этих проклятых уз, которые держали его в плену.
Если у Эйвена Далмарты и было что-то особенное, так это терпение.
Поэтому он будет ждать.
И тогда его время придет.
До этого славного дня он был обречен играть роль доброго самаритянина в разных мирах, подчиняясь прихотям Библиотеки и приказам Нийкса, как простой слуга.
Каждое мгновение, проведенное в обществе предателя, действовало Эйвену на нервы, но он испытывал самодовольное удовлетворение, зная, что это чувство взаимно, так что это, по крайней мере, доставляло ему некоторое развлечение. Единственным положительным моментом было то, что ему с самого начала было приказано никогда не общаться мысленно, если только Нийкс сам не спровоцирует контакт. Возможно, это было связано с тем, что Эйвен получал огромное удовольствие, посылая Нийксу определенные образы – в первую очередь, подробные воспоминания о том, как Нийкс снова и снова пронзал Александру своим кинжалом в почерневших подземельях Таэварга, демонстрируя пытки, столь прекрасные, что Эйвен часто мысленно возвращался к этим воспоминаниям, просто чтобы поностальгировать. Понаслаждаться. Нийкс не испытывал такого же ликования и с этого момента категорически запретил Эйвену общаться с ним мысленно – приказ, которому Эйвен был только рад подчиниться.
Нийкс, однако, по-прежнему мог связаться с Эйвеном, когда пожелает, открыв канал связи между ними, чтобы Эйвин мог ответить. И именно из-за этой связи Эйвен отвлекся от веселых гуляк на городской площади, когда его окликнул голос предателя.
«Где ты, черт возьми, пропадаешь?» спросил Нийкс. «Мы должны были встретиться десять минут назад!»
Эйвен отхлебнул подогретого какао, не обращая внимания на острую боль, охватившую его при воспоминании о горячем шоколаде, который они с матерью пили в его юности, о том, как он часто присоединялся к ней в ее любимой солнечной комнате во дворце меярин, о том, как она всегда улыбалась ему над дымящейся чашей, о ее золотых глазах, наполненных любовью.
Так много любви.
Нахмурившись, Эйвен отогнал воспоминания – вместе с воспоминаниями о том, как он видел ее в последний раз, умирающей от его клинка, – и лениво ответил:
«У меня перерыв».
«Перерыв?» воскликнул Нийкс. «Ты что, издеваешься надо мной? Я собираюсь устроить засаду на нечестивых убийц из братства Синн, и на случай, если ты забыл… а ты, очевидно, забыл… ты должен прикрывать мне спину, придурок. Я умру, и ты умрешь, помнишь?»
Как будто Эйвен мог забыть. Он посмотрел на серебристый шрам, пересекающий его плоть, знак Заявления Прав, причину, по которой он разделял с Нийксом все раны, полученные во время их приключений в потусторонней библиотеке. Физическая связь была односторонней… о чем Нийкс всегда спешил угрожающе напомнить Эйвену, когда чувствовал себя особенно уязвленным… и это было единственным, что удерживало Эйвена от убийства предателя во сне.
«Всегда такой драматичный», мысленно растягивая слова, ответил он, допивая напиток и смахивая с чайного столика украшения Кальдораса. Учитывая зимнюю температуру, он был единственным посетителем, сидевшим снаружи, и меяринская кровь позволяла ему переносить холод гораздо лучше, чем людям с блестящей кожей, собравшимся на площади перед ним. «Я до сих пор не понимаю, зачем мы вообще здесь… не похоже, что несколько благочестивых смертных могут причинить много неприятностей по большому счету».
Эйвен почувствовал, как Нийкс заскрежетал зубами, несмотря на их связь, и ухмыльнулся, осознав, как легко было спровоцировать предателя.
«Это культ, Эйвен», процедил Нийкс сквозь зубы. «Культ, который похищает детей и приносит их в жертву ложным богам. Учитывая твое прошлое, понимаю, что убийство невинных может показаться тебе забавным занятием на выходных, но, хочешь верь, хочешь нет, большинство здравомыслящих людей выступают против такого рода вещей. Вот почему мы здесь. Так что шевели задницей и встретимся у их храма, чтобы мы могли их остановить».
«Мы уже остановили их», напомнил ему Эйвен, не сдвинувшись ни на дюйм, поскольку, хотя Нийкс и произнес эти слова, он не добавил их в команду. Это была лазейка, которой Эйвен пользовался при любой возможности. «Мы спасли детей и передали лидеров культа местным властям для суда. Теперь они больше не могут причинить вреда… наша задача здесь выполнена».
«Мы захватили лидеров, да, но что насчет их помощников?» В голосе Нийкса слышалось нетерпение. «Возможно, мы и распустили их группу, но все еще есть много лоялистов, с которыми нужно разобраться… все они жаждут крови. В частности, моей крови, поскольку тебе удалось так удачно исчезнуть, прежде чем они смогли как следует разглядеть твою мерзкую рожу».
Эйвен почти услышал, как Нийкс закатил глаза, и ухмылка вернулась на его губы при виде мысленных образов.
Но тут Нийкс закончил:
«Присоединяйся ко мне, пока их кровожадные убийцы не нашли меня первыми, и мы покончим с ними вместе. Это приказ, Эйвен, иди сюда, сейчас же».
На этот раз Эйвена пронзила боль от приказа, и он нахмурился, поднимаясь с места, как марионетка на ниточках. Его движения были скованными и отрывистыми, когда он начал отходить от стола, сопротивляясь приказу, хотя и понимал, что в этом нет смысла. Он отчаянно пытался освободиться в первые дни их связи, точно так же, как это удалось Александре, когда он сам Заявил на нее Права, но в конце концов ему пришлось признать, что ее дар воли делал ее аномалией. Однако он обнаружил, что есть некоторое пространство для маневра, когда дело доходит до интерпретации, и именно поэтому теперь он мог заставить себя двигаться черепашьим шагом, а не бросаться на помощь Нийксу, как того хотел крегон. Нийкс специально не приказывал Эйвену торопиться, так что Эйвен мог не торопиться.
Он слегка усмехнулся, когда представил, как аметистовые глаза Нийкс вспыхнут раздражением из-за его столь затянувшегося прибытия, и он еще больше замедлил шаг. Такие мстительные удовольствия делали существование Эйвена сносным, а маленькие злобные моменты скрашивали его в остальном жалкие дни. Это почти доставляло ему удовольствие…
Эйвен чуть не споткнулся на незаконченной мысли и выбросил ее из головы, прежде чем она успела закончиться и укорениться.
Проходя по площади и огибая сверкающих горожан – ластростос, как называли их блестящую расу, столица которой неоригинально называлась Ластрос, – Эйвен задирал нос перед всеми, кто осмеливался помахать ему рукой или поздравить с Кальдорасом. Он сосредоточил взгляд на архитектуре, а не на тошнотворно блаженных толпах, оценивая возвышающиеся хрустальные башни и заснеженные башенки, окружающие его, здания, созданные таким образом, чтобы казаться парадоксально древними и современными. Он мог ненавидеть смертных, населявших этот мир – или любой другой мир, – но их город, несомненно, представлял собой зрелище, достойное восхищения. Конечно, это было ничто по сравнению с сиянием его любимой Мейи, но и вполовину не так ужасно.
Покинув городскую площадь, Эйвин пересек мост через замерзшую реку, прежде чем продолжить путь по прибрежной дорожке. Чем дальше он удалялся от центра Ластроса, тем меньше становилось ликующих толп, и все меньше людей пытались поздравить его с праздником… и, следовательно, все меньше людей бросали на него косые взгляды, когда он проходил мимо. Он мог бы счесть это приятной прогулкой, если бы не причина, по которой он ее предпринял. Его темп оставался таким медленным, что он почти двигался назад, но он больше ничего не слышал от Нийкса… хотя, скорее всего, это было потому, что Нийкс знал, что из-за того, что Эйвен лишен наследств, он не мог получить доступ к Валиспасу и передвигаться с той же скоростью, с какой мог передвигаться сам Нийкс. Эйвен тысячелетиями терпел это неудобство, но сейчас оно было не менее болезненным, чем тогда, когда он впервые обнаружил, что не может использовать Вечный Путь.
Эйвен не позволял своим мыслям блуждать по таким дорогам, его воспоминания о первых днях его первого изгнания были надежно заперты, чтобы никогда не открыться. По крайней мере, пока он был в сознании. В последнее время он обнаружил, что некоторые события из его прошлого все сильнее и сильнее проникают в его мысли во время сна, а повторяющиеся сны вызывают у него беспокойные ночи и внезапные пробуждения. Он никогда не помнил своих снов после того, как резко просыпался, только их обрывки, хотя единственное, что он помнил точно… лицо Александры. Нет… лицо Эйлии, частично скрытое изящной маской Мирокса, которую она надевала на маскарад в конце лета, с тонкой струйкой красной крови, стекающей из маленького пореза на щеке. Кровь, которая в точности показала ему, кем она была в юности. Кем она была.
Эти сны бесконечно расстраивали Эйвена, и не только потому, что повторяющийся образ человека, который победил его, вызывал у него желание совершить невыразимые акты насилия, но и одновременно заставлял его вспоминать другие чувства, которые он когда-то испытывал к ней, чувства, которые было нелегко забыть, даже после стольких лет вынужденной разлуки. Смириться с ее предательством. Возможно, он не помнил ее должным образом до тех пор, пока не убил Тиа Ауранс, которая манипулировала его воспоминаниями, но это только усугубило ситуацию, когда воспоминания вернулись после смерти Айз Даэги в Грейвеле. Ненависть Эйвена к Александре – к Эйлии – была ослепляющей, но такой же была и его…
«Нет, прекрати», рявкнул он на себя, отказываясь доводить ход своих мыслей до конца. Вместо этого, продолжая неспешно прогуливаться вдоль живописной реки, он попытался вспомнить еще какие-нибудь детали из своих повторяющихся снов. Единственное, что дошло до него, был тихий голос, шелковистый и зловещий, но он понятия не имел, что тот говорил. Эйвен знал только, что чем чаще ему снились сны, тем сильнее он чувствовал беспокойство, что заставляло его задуматься, а не были ли это вовсе не сны, а, возможно, воспоминания. И если так, то он не мог избавиться от ощущения, что чего-то не хватает, чего-то жизненно важного, о чем он забывает, чего-то… испорченного.
Или более запятнанного, чем реальная история, которую он вспоминал в часы бодрствования. События, последовавшие за его неожиданной встречей с Эйлией тысячелетия назад, прочно запечатлелись в его памяти, начиная с убийства людей и заканчивая неудачными попытками убить отца и брата, чтобы захватить трон. Эйвен никогда не забудет ни тот день, ни последующие. Поэтому он был озадачен тем, почему его сны происходили не совсем так, как он помнил. В его реальных воспоминаниях определенно не было зловещего голоса, и, учитывая, что он почти идеально помнил имена, лица и голоса, тот, что шелестел в темноте его подсознания, был, мягко говоря, сбивчив.
Эйвена мало интересовали тайны, но еще меньше его волновало все, что нарушало его сон, поэтому он был полон решимости не обращать внимания на сны. Насколько он знал, Нийкс подшучивал над ним, используя их ментальную связь, чтобы проникнуть в его спящий разум. Он не мог не признать, что предатель хотел сделать его сознательное и бессознательное существование невыносимым, особенно учитывая, как часто он заставлял Эйвена задуматься о том, чтобы рискнуть связью «ты умрешь, и я умру» между ними, только чтобы он мог обрести немного проклятого звездами покоя. Эйвен уже однажды убил Нийкса… ему не терпелось сделать это снова.
По крайней мере, так он пытался убедить себя.
Он отказывался зацикливаться на воспоминаниях о лучшем друге, который у него когда-то был, о том, как близки они были и как сильно заботились друг о друге. Они росли вместе, бок о бок тренировались как воины Зелторы, несли бремя семейных ожиданий, смеялись и плакали в годы триумфов и неудач, делили друг с другом каждое мгновение, хорошее и плохое. Нийкс был близок Эйвену как брат… иногда ближе, чем ее родной брат по крови, Рока.
Горечь захлестнула Эйвена, когда он вспомнил, как в последний раз видел Рока после битвы на землях Акарнаи, но вместе с этим нахлынули и другие эмоции, которые он не хотел рассматривать слишком внимательно.
Или вообще не хотел.
И, к счастью, ему не пришлось этого делать. Потому что, когда он сошел с речной тропинки и направился в заснеженный переулок, ведущий на окраину города, внезапная боль пронзила его туловище, настолько сильная, что он ахнул и согнулся в пояснице.
Эйвен схватился руками за живот, прежде чем отодвинуть в сторону черный материал своего плаща, убирая столь же темную одежду, которую носил под ним, и не обнаружил ничего, кроме безупречной золотистой кожи. Что бы ни беспокоило его, что бы ни вызывало боль, пронзающую его живот… рана была не его.
Это была рана Нийкса.
Автоматическим побуждением Эйвена было прорычать имя предателя через их связь, ища причину охватившей его агонии, но из-за постоянного приказа между ними, запрещавшего ему вступать в какую-либо связь, он не мог мысленно окликнуть его, пока Нийкс не сделает это первым.
Но Нийкс не произнес ни слова через их связь.
Не было ничего… ни требования узнать, где Эйвен и почему он так долго, ни приказа поторопиться, ни объяснения боли, которая только усиливалась с каждой секундой. Вместо этого воцарилась звенящая тишина, которая продолжалась достаточно долго, чтобы Эйвен почувствовал то, чего не испытывал уже очень давно:
Беспокойство.
Он ускорил шаг, безуспешно пытаясь мысленно воззвать к Нийксу, его собственная воля боролась с приказом. Впервые с тех пор, как они покинули его нарисованную тюрьму, он пожалел, что отправил Нийксу картинки пыток Александры.
Эйвен редко испытывал сожаление. Это было для него в новинку, и чувство ему явно не нравилось.
Когда он свернул в другой переулок, жжение в животе усилилось, и незнакомое ощущение, которое он мог принять только за панику, начало охватывать его. Он окинул взглядом то, что осталось от зданий с белыми крышами, ведущих к окраине города, а затем за ними – к зазубренным, покрытым снегом горам, окружающим Ластрос. Храм братства Синн был высечен в основании этих скалистых утесов, и Эйвен все еще был слишком далеко от того, что там происходило. От того, что происходило с Нийксом.
Без предупреждения острейшая боль пронзила живот Эйвена, и наконец-то… он услышал Нийкса через их связь. Его мысленный голос был слабым, едва слышным и состоял всего из трех слов:
Эйвен… Пожалуйста… Поторопись…
За этим приказом не стояло никакой силы, в нем не было ничего такого, что заставило бы Эйвена подчиниться. Но, не задумываясь обо всех причинах своих поступков, Эйвен начал бежать, затем ускорился, затем втопил, его ботинки поднимали снежные хлопья, когда он с невероятной скоростью двигался по отдаленным улицам Ластроса.
«Не смей умирать», – выплюнул Эйвен в ответ Нийксу, стиснув зубы от пронзительной боли, которая только усиливалась из-за его скорости. «Мы оба знаем, что я один достоин чести убить тебя – снова – так что даже не думай отказать мне в этом».
Нийкс не ответил, даже не для того, чтобы язвительно напомнить Эйвену о том, что тот и так знал… что их жизни связаны, и если он в конце концов погибнет, то погибнет и Эйвен.
Но, несмотря на то, что Эйвен пытался убедить себя, что только инстинкт самосохранения заставил его со всех ног броситься к храму, тихий голос, давно спрятанный в его подсознании, шептал, что, возможно, только возможно…
Это было не совсем правдой.
Когда Эйвен проскользнул через украшенный белыми колоннами вход в храм Братства, он ошеломленно остановился, увидев открывшееся перед ним зрелище.
Перед ним разверзлась кровавая бойня.
Сам храм напомнил ему Обскурию – величественный собор Ходящих по Теням в Грейвеле, – но вместо мрачных, жутковатых оттенков святилище братства Синн отличалось перламутровым мрамором и кристаллической архитектурой, излюбленной расой ластростос. Наружные двери, через которые только что пробежал Эйвен, вели прямо в большой зал со сводчатыми потолками и мраморными колоннами, а также арочными окнами, вырубленными в горной стене, откуда открывался вид на город, из которого только что бежал Эйвен. В дальнем конце зала располагались ступени, ведущие к возвышению, которое должно было быть чистым, девственно белым, но сейчас было…
Все в крови.
Часть крови была красной и принадлежала смертным ластростос, немногим оставшимся послушникам Братства. Часть – черной и принадлежала их почитаемым ассасинам: набожной бессмертной расе, о существовании которой Эйвен не подозревала до прибытия в этот мир. Но больше всего Эйвена встревожила серебряная кровь, которая текла среди моря красного и черного по белому мрамору.
Кровь Нийкса.
Ее было слишком много.
В центре возвышения, сражаясь за свою жизнь с толпой противников, стоял сам Нийкс, его темно-синий плащ был забрызган красным и черным. Но именно поток серебра, просочившийся сквозь его темную рубашку, заставил Эйвена прыгнуть вперед, призвав Ваэварку, когда он пробежал оставшееся расстояние по залу и бросился вверх по ступеням, чтобы перехватить один из клинков убийц.
Одного за другим Эйвен убивал всех, кто пытался помешать ему добраться до Нийкса, который все еще держался на ногах, даже будучи ослабленным и раненым. Эйвен был не менее яростен в своих битвах, когда прокладывал путь через помост, его призрачный клинок никому не уступал, малейшая царапина была смертельна даже для бессмертных убийц. Предвестник Смерти не терпел дураков, как и его хозяин.
Наконец, Эйвен прорубил себе путь к Нийксу и добрался до него как раз в тот момент, когда в задней части храма открылась дверь и орда новых убийц в красных доспехах бросилась им навстречу. Не раздумывая, Эйвен занял позицию позади Нийкса, и они вдвоем сражались спина к спине, как и тренировались много тысячелетий назад. Их движения были идеально сбалансированы – когда Эйвен поднимался, Нийкс опускался; когда Эйвен нападал, Нийкс защищался; когда Эйвен парировал, Нийкс делал выпад. И так продолжалось, как в хорошо поставленном танце. Все это время Эйвен старался держать свой смертоносный черный клинок подальше от Нийкса, даже когда все более безумный голос в его голове предупреждал, что боль в животе достигает опасного уровня, как и онемение, которое начало проникать в его тело – онемение, которое не было результатом мелких порезов и царапин, полученных им от убийц.
Бессмертные в красных доспехах были грозными противниками, их скорость и сила были схожи с расой меярин, хотя их техника боя сильно отличалась. В любое другое время Эйвен, возможно, и подумал бы о том, чтобы оставить в живых хотя бы одного из них, чтобы узнать, как и где они развили свои навыки. Он был уверен, что они родом не из этого мира. Но, несмотря на его любопытство к их происхождению, Нийкс быстро угасал… и, благодаря связи между ними, Эйвен тоже. Было нелегко продолжать поднимать Ваэварку навстречу клинкам убийц, продолжать блокировать их нетрадиционные движения, не спотыкаться, когда силы покидали его с пугающей быстротой. Он протолкался вперед, в глубине души удивляясь тому, что Нийкс все еще держится на ногах.
Теперь убийц оставалось всего с дюжину.
Еще больше ударов мечом от Эйвена и Нийкса, еще больше уклонений, еще больше колющих и режущих ударов, и вот их стало с полдюжины.
Затем осталось только три.
Два.
Один.
После победы над последним нападавшим в ушах Эйвена воцарилась тишина, нарушаемая только их с Нийксом тяжелым дыханием. Он всматривался в окружавшие их тела убитых, его мышцы напряглись, пока он ждал, что откроется еще одна дверь и появятся новые противники.
