Текст книги "Чистая работа"

Автор книги: Линда Ла Плант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– А он где?

– Поехал за кормом для свиней, рано утром. Я младшую никогда еще одну не оставляла, да надо было старшую забрать.

Анна вытряхнула из заварочного чайника засохшие чайные пакетики в переполненное мусорное ведро.

Брендон вместе с другими офицерами тщательно обыскивал дом, но никаких следов Мерфи не было.

– Глухая она, – сказала Гейл, покачивая Тину.

Шерон грызла печенье, сидя на высокой табуретке и молотя пятками по ее перекладине. Анна уселась напротив Гейл, отхлебывая чай из щербатой, замызганной кружки.

– Нам нужно найти вашего брата, – мягко повторила она.

– Ну, не знаю я, где он, да и знать не хочу! Если б знала что, сказала бы, уж вы мне поверьте. По-моему, ему пожизненного мало, да-да, пожизненного, за то, что он с этими бедными женщинами делал, а он, вы говорите, опять за свое. – Гейл глубоко вздохнула. – Ну, раз уж пошел такой разговор… Он как-то и на меня полез. Мы тогда были одни дома с матерью. Да он бы и бабушкой родной не побрезговал. Стоило чуть выпить – сразу зверел. Я его просто видеть не могла, мать не знала, как с ним справиться, а теперь вот – убил женщину, и вы ко мне приехали. Нашли куда! Да я бы его своими руками задушила.

Анна выслушала ее и сказала спокойно и твердо:

– Мы сегодня же починим вам обе двери, Гейл.

– Вот и правильно. А то мой разозлится, когда приедет. Вам бы лучше с ним не встречаться.

– А как по-вашему, куда мог податься ваш брат? Кто может его принять?

– Понятия не имею. Мы бог знает сколько не виделись.

– Никто на ум не приходит?

– Никто. Я ж говорю, мы не виделись с…

Тут она нахмурилась, отставила в сторону чашку и подошла к грязному буфету. Выдвигая и задвигая ящики, Гейл нашла наконец маленькую фотографию:

– Артур, когда в последний раз вышел, заявился к нам вот с этим вонючим пропойцей, они хотели денег, да мой муж их выставил. Еще пригрозил Артуру, мол, пусть не возвращается, а то все мозги ему вышибет. Артур, хоть с женщинами мачо из себя строит, на самом деле трус каких поискать, но в тот раз он притащил с собой вот этого, а у моего Кита тогда был фотоаппарат, одноразовый такой… Даже не помню, как его звали, помню только, что познакомились они в тюрьме, они с Артуром такую ахинею несли, что я велела Шерон уйти к себе в комнату. – Гейл передала снимок Анне. – Помню, он хвастался, как освободился из-под полицейского надзора, потому что в законе была какая-то закавыка, говорил еще что-то про список. Они с Артуром тогда сильно напились. Муж наслушался всякого, да и вышвырнул обоих.

Анна посмотрела на фотографию:

– А сколько прошло лет?

– Два года… или нет, больше, не помню. Тины тогда еще не было, значит, давно.

– Получается, это было не здесь?

– Нет, я жила в другом месте.

– В этом доме он бывал?

Гейл отвернулась и вытерла нос рукавом.

– Слава богу, нет.

– Не припомните, как звали того, кто приехал с вашим братом?

– Нет. Помню только, что говорил он с ньюкаслским акцентом.

Анна сидела с Гейл до тех пор, пока не почувствовала, что можно ехать.

В машине с нетерпением дожидался Брендон. Неодобрительно взглянув на Анну, когда она села рядом, он сказал:

– Надеюсь, что-нибудь нашла. Я вот точно нашел, и знаешь что? Блох! Ну и грязища! На нее надо в социальную службу писать, что такую малышку одну оставляет.

Анна молчала, пока он заводил мотор и выруливал из ворот. Когда они выехали на главную дорогу, к дому свернул открытый грузовик, кузов которого был доверху наполнен свиным кормом.

Вернувшись в участок, они установили по компьютеру, что имя человека на фотографии Вернон Крамер. В 1976 году он получил год по обвинению в мошенничестве. В 1980 году ему было предъявлено обвинение в нанесении телесных повреждений и воровстве. В 1984 году его признали невиновным по делу о трех изнасилованиях. В 1986 году он получил шесть лет за изнасилование и развратные действия в отношении двух четырнадцатилетних девочек. В начале 1990 года он освободился, едва отсидев три года. Через восемь месяцев Крамера посадили на пять лет за похищение тринадцатилетней девочки, которой он угрожал ножом. Этот приговор совпал с заключением Мерфи, оба они отбывали сроки в одной и той же тюрьме.

Анна вздохнула и повернулась к Брендону:

– В январе девяносто седьмого года он вышел на свободу. Видно, как раз об этом времени и говорила Гейл, он хвалился, что его выпустили раньше и удалили из списка лиц, совершивших преступление на сексуальной почве.

– Да, таких, как он, не одна тысяча, ведь преступления они совершили до того, как появился этот список. Хочешь верь, хочешь нет, опасались, что они оскорбятся, если их туда внесут, что это могут расценить как ущемление прав человека! Рвать и метать хочется, честное слово!

Анна согласно кивнула, взглянула на монитор и снова посмотрела на Брендона:

– Последний известный адрес… представь себе, это Брикстон, и не очень далеко от того места, где жила жертва.

Брендон подошел, оперся сзади на ее стул, он еще раз освежился своим одеколоном, так что Анне пришлось задержать дыхание.

– Давай проверим, – сказал он. – Если вдруг у него скрывается Мерфи, нужно двигать туда, и побыстрее.

Чтобы не спугнуть Крамера, они решили воспользоваться старым приемом «проверки списка избирателей». Анна согласилась сыграть роль, она должна была позвонить в дверь общежития и попросить любого, кто ответит, срочно проверить, внесены ли исправления в список избирателей. Общежитие располагалось в самой запущенной части Брикстона и состояло из восьми комнат. Дверь ей открыл мускулистый негр в боксерских трусах, явно обкурившийся. Он широко улыбнулся, и оказалось, что некоторых передних зубов у него нет, а на двух дальних сверкают золотые коронки. Оглядев Анну снизу доверху, он послал ее далеко-далеко и с грохотом захлопнул дверь! У Анны перехватило дыхание – он возвышался над ней как гора и невыносимо вонял потом. Она доложила в участок о своем визите. За домом уже следили, поэтому Анне велели вернуться, остальные остались ждать.

Удача была на их стороне: только Анна отошла от двери, как та снова открылась и на улице показался Крамер. Анна осталась сидеть в патрульной машине без опознавательных знаков. Проследили, как Крамер зашел в небольшой магазинчик, где купил двенадцать банок пива и бутылку водки. Потом он заглянул в заведение, торговавшее рыбой с жареной картошкой, и купил две порции.

Не подозревая, что за ним следят, Крамер неторопливо пошел обратно к себе. На углу он еще больше замедлил шаг, прикурил новую сигарету от недокуренной, которую держал во рту, а окурок выплюнул прямо на землю. Он дошел до входной двери и остановился, нашаривая ключи. Брендон с двумя офицерами полиции подоспели как раз тогда, когда Крамер собирался войти. Он не стал сопротивляться и признал, что Мерфи у него в квартире, добавив, что боялся его вышвырнуть. Крамера обыскали, надели наручники и посадили в патрульную машину Анны; он тяжело плюхнулся на заднее сиденье и просидел, прислонившись головой к окну, до самого полицейского участка.

Крамер проживал в комнате 4В. Брендон и два офицера, одетые в штатское, вошли в общежитие и постучали в дверь. Через некоторое время послышался звук отпираемого замка.

– Не забыл сказать, чтобы мне полили уксусом? – раздался голос.

Брендон оттолкнул открывшего дверь плечом и вошел. Мерфи попробовал было выбежать, но понял, что это бесполезно.

Анне очень хотелось участвовать в допросе, но нет, этим занялись Брендон и Шелдон. Когда Мерфи привезли, он был настолько пьян, что допрос пришлось отложить до следующего утра. Никто и не вспомнил, что именно Анна терпеливо расспрашивала его сестру и разыскала ту самую фотографию, которая навела их на след. До девяти часов Анна просидела в участке за отчетом, а потом уехала домой. Она слишком устала, поэтому не поехала к Ленгтону, а только позвонила в Глиб-хаус и сказала, что проработала допоздна. Ночная сестра сообщила ей, что Ленгтон выполнил положенный ему в тот день курс лечения и что сейчас он смотрит кино. Анна попросила, чтобы его не беспокоили, но передали, что завтра вечером она к нему приедет.

Ей было как-то неловко оттого, что сейчас она с удовольствием ляжет в постель. Завтра Мерфи допросят, потом переведут в суд магистрата. Под честное слово его не выпустят – это она знала точно. По ее расчетам, суд должен был состояться очень скоро, значит, оставалось только к нему подготовиться. А там и делу конец.

Наутро, в половине девятого, Анна была уже в участке, к девяти часам из камеры должны были доставить Мерфи для допроса. В девять пятнадцать Анна сидела в одиночестве в небольшом помещении для наблюдения, примыкавшем к комнате, в которой проводились допросы. Мерфи пока что не было, и они ждали его поверенного, чтобы обговорить детали. Только после десяти все заняли свои места, и Анна впервые увидела Артура Мерфи.

Хмурый Мерфи был одет в белый хлопчатобумажный костюм. Волосы стрижены ежиком, уши большие, лопоухие, нос крупный. Углы тонкого рта опускались вниз чудно, как-то по-клоунски. Темные пустые глаза смотрели без всякого выражения. Он сел, сложив перед собой руки, большие, узловатые, с грязными ногтями. Анне было противно смотреть на этого человека – и из-за его жестокости, и из-за того, что он с полным равнодушием рассматривал фотографии своей жертвы.

Мерфи подался вперед, потом откинулся назад:

– Да… Она.

Холодок бежал по спине, когда он рассказывал, как видел несколько раз Ирэн Фелпс, возвращавшуюся домой. Ровным голосом Мерфи говорил, как в тот день он дошел с ней прямо до двери и впихнул ее в квартиру. Когда Брендон ответил на вопросы следователей о результатах анализа образцов ДНК, взятых на месте убийства, Мерфи вяло пожал плечами:

– Вы вот все думаете, что изнасилование – это то же самое, что секс. Ясное дело, и секс тоже, но, вообще-то, вы представляете себе, что это такое на самом деле? Власть! – Тонкий клоунский рот Мерфи искривился в мерзкой ухмылке. – У меня над ней была власть. Ну а секс – продолжение этой власти. А потом я проголодался, вот и сделал себе бутерброд, помидоры там нашел, салат, ветчину. Вкусно получилось.

Анна сжала кулаки, невозможно было поверить в то, что совершил этот человек, и уж совсем невероятным казалось, как это он сидит и рассказывает, что сделал себе бутерброд, даже не смыв кровь убитой со своих безобразных лап.

– Ничего с собой не могу поделать, – Мерфи развел руками, – сидит это во мне, и все тут, вот здесь вот сидит, понимаете? И загвоздка вся в том, что мне все время кого-нибудь надо. Как, вы говорили, ее звали-то?

– Ирэн Фелпс, – ответил Брендон с очень строгим выражением лица.

– Ирэн, правильно. Да уж, оказалась в ненужном месте в ненужное время. Девчонке вот повезло, что дома не было, а то я хотел и с ней побаловаться.

Анна вышла из комнаты. Она не могла больше выслушивать откровения этого изверга, который лишил жизни скромную молодую женщину и нанес незаживающую рану ее двенадцатилетней дочери. В заключении психологической экспертизы, которую Мерфи проходил в тюрьме, говорилось, что он очень опасен, тем не менее его освободили, и становилось жутко от полной неэффективности исправительной системы. Ведь получалось, что сбой давала сама суть правосудия.

Анна села за свой стол, и к ней подошел Гарри Блант с двумя кружками кофе, одну он пододвинул ей.

– Спасибо, – сказала она, удивившись.

– Молодец! Фотография – настоящая удача. Эта скотина ведь могла болтаться на свободе еще не одну неделю, а может, и месяц, и жил он с таким же, как и он, так что они могли начать убивать вместе.

Анна отхлебнула кофе. Гарри явно не собирался уходить.

– У меня дочь тех же лет, что девочка Ирэн, – продолжил он.

– Отец к ней приехал? – спросила Анна.

– Да, она поедет жить к нему. Непросто все это будет, там уже двое детей, а потом, в ее возрасте другая школа, новая обстановка… Бедняга. – Гарри глотнул кофе и вздохнул. – Знаешь, для таких мерзавцев нет оправдания. Все шло не так, и меня просто бесит, что никто не желает брать на себя ответственность, хотя есть за что. Тех чиновников из службы пробации, которые за него отвечали, в шею надо гнать с работы. Того, кто дал ему категорию низкого риска, надо уволить, а еще лучше привести его в ту квартиру, показать тело мертвой женщины и спросить: ему что, и теперь кажется, что Мерфи в группе низкого риска? Ты представляешь, сколько человек убили в прошлом году эти отпущенные под честное слово?

– Нет, точно не знаю.

Гарри наклонился к ней:

– Почти полсотни. Что они там думают – как нам работать? Как только их осудят и посадят, тут же снова освобождают! Прямо зло берет. Я тебе так скажу: если бы этот отморозок убил мою дочь, я бы его собственными руками задушил. А почему нет? Дадут двенадцать лет, так я за хорошее поведение выйду через семь, может, еще раньше. Я не шучу. Вон министр внутренних дел говорит, что у нас кризис. Какой, к черту, кризис? Я бы сказал, что дело гораздо серьезнее. У меня друг в тюрьме работает, так он мне рассказывал, что Ассоциацию тюремных работников уже предупреждали: сажать больше некуда – и так то бунт устроят, то в заложники кого-нибудь возьмут, и это почти каждую неделю. И знаешь что? Министерство внутренних дел выделяет на каждого заключенного почти четыреста фунтов, так что, если подсчитать, налогоплательщикам все они обходятся больше чем в десять миллионов. И что, у нас строят новые тюрьмы? Ничего подобного! Зато извращенцы вроде Мерфи освобождаются раньше срока. А теперь заключенным еще и ключи от камер собираются давать, чтобы не ущемлять их достоинство! Господи, я просто не понимаю, куда мир катится! – Гарри допил кофе и встал. – Извини, – произнес он со смущенной улыбкой. – Выговориться надо было.

– А ты с женой разговариваешь о работе?

– Нет. Когда я отсюда выхожу, то стараюсь держать все в себе, но тут, когда моя дочь такого же возраста… Я все смотрю на нее, потом на жену и думаю: а что, если бы такое случилось в моем доме? Если бы ко мне зашел маньяк, которого на улицу выпускать нельзя? Да вот хотя бы бедолага Джимми…

– Извини, кто?

– Ленгтон. Какой-то нелегальный иммигрант чуть его не пришил, и я слышал, дела у него не очень.

– В каком это смысле «не очень»?

– Ну, ходить-то он вроде не будет?

Анна вспыхнула:

– Почему это не будет? Конечно будет! Не знаю уж, с кем ты говорил, но ему сейчас гораздо лучше!

– Да встретил тут одного, только что выписался из того реабилитационного центра. Он мне и рассказал. Может, я чего не понял, ты уж прости.

– Да, ты не понял, Гарри.

– Так я и говорю, прости. Я знаю, вы с ним… как уж это? Живете вместе?

Анна встала и взяла со стола папки.

– Надеюсь, ты вразумишь своего друга. Джеймс скоро должен вернуться на работу.

– Так это же здорово!

И с этими словами Гарри ушел, оставив ее в смущении и гневе. Но все равно она была ему благодарна – из головы улетучились мысли об Артуре Джордже Мерфи. Она не позволит ему вмешаться в свою жизнь. Одного Ленгтона вполне достаточно.

Анна чувствовала себя защитницей Джимми, но расстроилась из-за того, что пополз слух, будто он не сможет ходить.

Глава 3

Освободившись на работе, Анна сразу же позвонила в реабилитационный центр. Она рассчитывала поговорить с Ленгтоном и сказать ему, что сегодня времени у нее больше, чем вчера вечером, и она приедет навестить его.

– Привет, как дела? – задал он нетипичный для себя вопрос.

– Знаешь, мы поймали убийцу, и он во всем сознался. Ему не удалось отвертеться, доказательств больше чем достаточно. – Анна помолчала, послушала. – Алло! Ты где?

– Здесь, только знаешь, у меня прямо язык на плече – в спортзале занимался. Я сейчас рухну в койку и отключусь. Давай-ка приезжай завтра.

– Как хочешь.

– Ну, до завтра тогда. Рад, что у вас получилось. Спокойной ночи.

Телефон замолчал. Анна сидела, держа в руке трубку, и чувствовала себя ужасно. Даже когда он был не в настроении, он так не разговаривал. Она подождала немного, позвонила снова, намереваясь поговорить с медсестрой. После этого разговора ей стало только хуже.

Ни в каком спортзале он сегодня не занимался. А накануне переусердствовал и занес инфекцию в коленный сустав, теперь он не мог ходить и любое движение вызывало нестерпимую боль. Опухоль была размером с мяч для регби, врачи очень беспокоились: он уже раз перенес заражение крови и теперь это могло повториться. Чтобы приглушить боль, ему ввели морфий и отвезли спать в палату.

Анне хотелось рыдать. Что, если этот друг Гарри Бланта прав и Ленгтон так и не сможет ходить? Она поразмышляла над словами медсестры и согласилась, что, если бы Ленгтон отдыхал сколько нужно и не заставлял бы себя заниматься через силу, развитие инфекции можно было бы держать под контролем и постепенно он смог бы увеличить нагрузку.

Она приготовила себе омлет, без аппетита поковыряла в нем вилкой и уже собралась поехать на квартиру Ленгтона, чтобы забрать почту, когда в дверь позвонили. Приехал Майк Льюис. Извинившись, что заглянул так просто, без звонка, он сказал, что ездил к Ленгтону.

Анна предложила ему стакан вина, он с мрачным видом уселся на софу.

– Неважные у него дела, Анна.

Она ответила, что звонила медсестре и знает, что у него воспаление коленного сустава.

– Ну, это еще не все.

– Как это понимать?

– Знаешь, есть еще и другое.

– Ничего не знаю. О чем ты говоришь?

– С головой у него не в порядке, он злится как черт.

– А ты бы какой был? – попробовала она защитить Ленгтона.

– Ну понятно, конечно, только я не могу помочь ему, Анна. Не могу я сделать то, что он хочет.

– Что же он такого особенного хочет?

– Выследить эту сволочь – незаконного иммигранта, который его искромсал.

– Он тебя просил?

– Боже ты мой, да он мне каждый день названивает, пристает с расспросами, что я сделал, что накопал, но ты ведь знаешь, этих гадов ищет специальная бригада. Я работаю над другим делом, у меня просто времени на это нет.

– Ты хоть как-то продвинулся?

– То-то и оно, что пока никак. Они точно сквозь землю провалились. Вероятнее всего, их уже и в стране-то нет, но говорить такое Ленгтону – все равно что перед быком красной тряпкой махать. Он не хочет верить, что этот подонок может уйти, улететь, вообще как-то исчезнуть, но факт есть факт – ни одного следа, ни единого. Бригада, которая это расследует, просто землю роет, но пока ничего.

– А ты что-нибудь принес с собой?

Льюис со вздохом открыл папку:

– Вот… Вообще-то, я не должен был снимать копии с оригиналов дела, но… Это все, что я пока что сумел раздобыть.

– Можешь оставить папку у меня?

Льюис кивнул:

– Конечно, только никто тебе не поможет. Я натолкнулся на кирпичную стену. Не знаю, как еще действовать.

Анна сделала Льюису бутерброд и перевела разговор на его сына и на то, как работает Баролли.

– О, нам всем не хватает шефа, с ним никто не может сравниться, понимаешь? Я знаю, ты сейчас работаешь с этим козлом Шелдоном.

Анна улыбнулась.

– Анна, я ничего не могу для него сделать, и Баролли тоже, но это все равно бесполезно. – Льюис явно колебался. – Знаешь, что сейчас самое главное? Он сосредоточен на том, чтобы поправиться. Но похоже, он больше не сможет работать, ему надо будет проходить медицинскую комиссию, но он ее не пройдет. Я думаю, его спишут.

Анна проводила Льюиса. Был уже двенадцатый час ночи, и ей вовсе не хотелось читать оставленную им папку. Ей и без того было о чем подумать, и в первую очередь о физическом состоянии Ленгтона. Будильник она поставила на пять часов, чтобы с утра пораньше почитать материалы. Анна даже не представляла, что было в папке, но если она как-то может помочь, то делать это надо было поскорее.

В папке оказались копии всех материалов по расследованию убийства: показания свидетелей, документы по аресту подозреваемого, множество фотографий. Кроме того, здесь же лежали заметки Льюиса и маленькая черная записная книжка с замечаниями Ленгтона по ведению дела. Ленгтон имел привычку говорить: «Записано!» – и постукивал по нагрудному карману, в который клал свою книжку. Над этой его привычкой частенько подшучивали и говорили: «Это в книжку, шеф». Он произносил свое излюбленное слово и тогда, когда кто-нибудь где-нибудь напортачил или даже, например, если он сам забыл выпить утром чашку кофе! Когда Анна спросила его об этой книжке, Ленгтон усмехнулся и ответил, что все прекрасно знают о его ужасной памяти: еще с молодости, с первых дней работы в полиции, он начал записывать то, что, казалось бы, никак не должен был забыть, например что нужно забрать белье из прачечной. С годами это стало привычкой, а потом и вовсе вошло в поговорку. Кстати, он обратил внимание, что детективам очень действует на нервы, когда он, находясь рядом с ними, быстро записывает что-то в блокнот.

– Пусть не расслабляются! – со смехом добавил он тогда.

Анна в ответ заметила, что никогда не видела, чтобы он пользовался своими записями.

– А… Так я о тебе пишу, а не о своих полицейских делах.

– Значит, ты хочешь сказать, что напоминаешь сам себе, нравлюсь я тебе или нет?

Он опять рассмеялся и беззаботно махнул рукой:

– День твоего рождения, например. Не бери в голову. Ну, шучу, шучу, и потом, ты-то все время заглядываешь в свою записную книжку, чаще, чем другие, я заметил!

Так и было, этому она научилась у отца. Он не уставал повторять, что нужно все записывать, потому что память – штука ненадежная. Если в зале суда вдруг понадобится припомнить весь инцидент в подробностях, записная книжка – лучшее средство для страховки.

Записную книжку Ленгтона туго опоясывала красная эластичная лента. Книжка слегка изогнулась, как будто приняла форму его грудной клетки. Анна сняла ленту, намотала ее на ладонь и открыла книжку. Мелкие четкие буквы его почерка испещряли каждую страницу. Книжка была заполнена почти на две трети, потом записи резко обрывались. Тонкие страницы склеивались между собой, несколько из них ей пришлось даже разъединять, и она подумала, что эти записи еще никто не читал. Возможно, Льюис просто не догадался это сделать: если записная книжка была предметом постоянных шуток, он мог подумать, что она не представляет никакой ценности.

Мелкий почерк было не так уж легко разобрать, Анна начала с первой страницы.

Вызов на жуткое убийство совсем молоденькой девушки по имени Карли Энн Норт поступил в девять часов утра. Тело нашли на пустыре за станцией метро «Кинг-Кросс». Норт было всего шестнадцать лет, но она уже привлекалась за проституцию и побывала в учреждении для малолетних преступников. Семья у нее была неблагополучная – и мать, и отец сидели на героине. Девушку убили ножом; убийца пытался отрезать ей голову и кисти рук тоже хотел обрубить, чтобы нельзя было снять отпечатки пальцев. Его спугнул офицер полиции, заметивший возле пустыря троих подозрительных мужчин. Он сумел задержать убийцу, но двое других, очевидно стоявших на стреме, дали деру и оставили своего приятеля один на один разбираться с полицейским. Убийца оказался нелегальным иммигрантом. По приговору суда после отбытия срока за изнасилование он подлежал высылке из страны. Ленгтон подчеркнул имя этого двадцатипятилетнего мужчины: Идрис Красиник.

Прочитав все это, Анна отложила записную книжку и раскрыла папку. За Красиником тащился длинный хвост всяких обвинений, от хранения марихуаны до нападений; уже в восемнадцать лет он был приговорен к общественным работам. Последний раз он попался на ограблении, и судья постановил, что после отбытия наказания он должен быть депортирован, однако прошло уже восемь месяцев с момента его освобождения, а он и не думал никуда уезжать – и вот убил Карли Энн Норт.

Анна вздохнула. Просто невероятно, особенно в свете дела Артура Мерфи. Как мог этот человек остаться в стране, ведь было же решение судьи о депортации!

Все тем же аккуратным почерком Ленгтон написал и несколько личных заметок: о том, что Баролли набрал слишком большой вес; о том, что Льюис стал хуже работать, потому что его жена беременна во второй раз, а из-за маленького ребенка он сильно устает и не раз опаздывал на работу.

Анна откинулась на спинку стула. Она подумала, сколько же тогда он мог написать о ней, но просматривать записи дальше было уже некогда. На работе надо появиться вовремя!

Дню, казалось, не будет конца. Мерфи доставили в суд магистрата. Как следовало ожидать, под залог его не освободили и перевели в тюрьму Уондзуорт, где он должен был дожидаться суда.

Анна успела вернуться домой, чтобы переодеться. Но перед поездкой в Глиб-хаус, взяв ключи от квартиры Ленгтона, она поехала туда.

На коврике у входной двери скопилась внушительная кипа почты, в основном рекламных листовок. Анна положила почту на стол в гостиной, чтобы разобрать и выкинуть ненужное. На столе уже лежала одна пачка. В квартире было чисто, и Анна подумала, не появлялась ли здесь бывшая жена Ленгтона. Она часто у него останавливалась вместе с Китти. Если это было так и в этот раз, то она не стала утруждать себя стиркой грязного белья. Анна запихнула его в сумку, чтобы постирать дома, и перешла в спальню.

Постель была застлана, и комната выглядела относительно опрятно. На прикроватной тумбочке стояла одна-единственная фотография – Китти, радостно улыбаясь, сидела на пони. Анна проверила, нет ли на тумбочке неоплаченных счетов, но там лежало лишь несколько купюр по десять и двадцать фунтов и какая-то мелочь. Она открыла шкаф, чтобы взять свежую пижаму, и увидела альбом с фотографиями. Ей было неловко его рассматривать, но искушение победило. Это были снимки со свадьбы с его первой женой. Она была, как Анне и говорили, настоящей красавицей, и на фотографии оба выглядели очень счастливыми и влюбленными. В конце альбома лежала карточка с ее похорон.

Анна положила альбом на место и, закрывая шкаф, заметила, что из другого ящика торчит уголок газеты. Она выдвинула ящик. Он был доверху набит сколотыми вместе вырезками из газет. Анна посмотрела на часы и решила, что уже пора выезжать, а не то она приедет к Ленгтону позже обычного. Она собрала все вырезки и положила к себе в портфель.

Радостный Ленгтон встретил ее, сидя в инвалидной коляске:

– А я думал, ты уже не приедешь.

– Извини. Я была у тебя, взяла свежую пижаму.

– Почта есть?

– Да, я привезла. Где тут можно посидеть?

– Я вот уже сижу, – рассмеялся он.

Ленгтон развернулся на месте и поехал в комнату отдыха, на ходу распахивая двустворчатые двери. Анна печально улыбнулась: даже сидя в инвалидной коляске, он не думал, что она идет за ним следом и что двери надо бы попридержать.

– Как видишь, жизнь здесь кипит, – произнес он, указывая на пустую комнату.

– Вот и хорошо, что здесь никого нет.

– Все смотрят какую-то муть по телевизору или сидят в баре. Может, хочешь выпить?

– Нет, спасибо. Ты ел?

– По-моему, давали рыбу, но, вообще-то, бог его знает, жесткое что-то, хоть вместо ракетки в настольный теннис играй.

Анна расположилась в уютном кресле и поставила на стол сумки. Ленгтон развернул свою коляску и сел напротив, она вынула почту, он быстро просмотрел ее и пробурчал, что все – фигня.

– Там еще куча такой же фигни, – сказала Анна. – По-моему, к тебе приходила бывшая жена и оставила все на столе. Счета пришли, нужно заплатить.

– Да-да, я посмотрю.

– У тебя чековая книжка с собой?

– С собой, и кредитная карта тоже, так что никаких проблем.

Она выложила из сумки чистую одежду. Он сидел, ерзая, в своем кресле-коляске.

– Ты неплохо выглядишь, – сказала она. Это была неправда. Он давно не брился, и от него пахло спиртным. – В баре был, да?

– Был, все равно здесь больше нечего делать, и даже не спрашивай, о чем тут говорят, – одни чокнутые кругом. Ни с одним нормально не пообщаешься!

– Ты, наверное, преувеличиваешь.

Он вдруг притих:

– Нет. Ничего… Это так, для поддержания разговора.

Она подалась вперед:

– Как твои процедуры?

Он наклонил голову:

– Ходить не могу, все болит, а эти гады не дают мне больше болеутоляющих. Только по счету, как ребенку десятилетнему!

– Так это специально делается, ты что, хочешь подсесть на лекарства?

– Ты-то что в этом понимаешь?

– Ну вот, тащилась, тащилась я сюда, а ты даже не можешь вежливо ответить.

– Ненавижу это идиотское кресло!

– А мне кажется, ты очень ловко с ним управляешься.

Он пожал плечами:

– Может, я теперь до смерти в нем буду сидеть.

– Нет, не будешь.

– Я его ненавижу, ненавижу свою зависимость, понимаешь ты или нет? Я даже по-маленькому ходить не могу – сваливаюсь.

– Ну, тебе же говорили, что это будет долго.

– Знаешь что? Ты разговариваешь со мной, как будто я дебил, да еще и неходячий к тому же!

– Между прочим, перенести опасную для жизни операцию, а потом…

– Я лучше тебя знаю, что со мной сделали. Иногда я жалею, что выкарабкался.

– А я вот не жалею.

– Правда? – Он склонил голову набок. – Что, правда желаешь нянчиться с калекой?

Она глубоко вздохнула:

– Хочешь, скажу прямо: сейчас ты не в лучшем виде, но…

Он не дослушал:

– Я тут подумал и хочу тебе сказать, что обратно в твою квартиру не вернусь. По-моему, будет лучше, если мы распрощаемся здесь.

– В каком это смысле распрощаемся?

– В прямом. Я о нас с тобой говорю, Анна. Не навещай меня больше. Поняла? Ни ты, ни я такого не ожидали, давай трезво на все это смотреть.

– Ты, что ли…

– Что?

– Трезво на все это смотришь?

– Вроде да.

– Тогда почему ты не думаешь о моих чувствах?

– Как раз о них-то я и думаю!

– Нет! Ты даже не дал мне сказать, что я думаю, что чувствую…

– Хорошо, я весь внимание.

Он произнес это с такой злобой, что она даже растерялась.

– Может быть, ты вспомнишь, что я тебя люблю?

– Любишь?

– Да, и ты это знаешь.

Он отвернулся.

– А от тебя – ноль внимания, ты даже до меня не дотронулся, не то что не поцеловал, – обиженно закончила она.

– С этого кресла все равно не дотянешься.

– Да перестань ты!

Ленгтон пригнул голову и вдруг зарыдал. Такого Анна не ожидала никак. Она поднялась, подошла к нему, хотела обнять…

– Уйди от меня, ради бога!

Она ухватилась за подлокотники его кресла:

– А ну, посмотри на меня! Посмотри!

Он не послушался, и ей стало очень больно, она была совсем близко, могла до него дотронуться, а он не подпускал ее к себе.

– Ну и черт с тобой! – Анна выпрямилась, отвернулась и стала укладывать вещи в сумку. – Не хочешь – как хочешь!

– Вот именно. Уходи, Анна. Я же тебе говорю, оставь меня.

Она нарочито медленно отложила в сторону то, что привезла ему, и взяла ключи от машины. Он не проронил ни слова.

Не зная, что ему сказать, она произнесла только:

– До свидания. Не провожай меня, не надо, не беспокойся.

Он ответил тихо, с болью (она никогда не слышала, чтобы он говорил с такой интонацией):

– Прости.

Анна кинула ключи на столик, подошла к нему и обняла: