Текст книги "Гидеон. В плену у времени"

Автор книги: Линда Бакли-Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Наверняка это то, что мы ищем! – воскликнула Миган.

Миссис Дайер и миссис Скокк согласились с ней, все нырнули в «лендровер», намереваясь до темноты посмотреть на коттедж. Миссис Дайер обнаружила, что ей известен стоящий в симпатичном садике коттедж, чьи каменные стены сохранились лучше, чем его название. Она часто проезжала мимо него, но не была знакома с владельцами. У нее перехватило горло, когда она связала это место с Гидеоном Сеймуром, который теперь уже представлялся ей совершенно реальным человеком.

Наступил канун отправления доктора Дайера. Доктор Пирретти и доктор Дайер прохаживались по двору фермы. Ученые договорились, что доктор Пирретти будет присутствовать при отправлении. Если отец Кэйт не вернется, то доктор Пирретти решит, строить или не строить другую машину.

Когда они вошли в столовую, все уже сидели за длинным обеденным столом. Малыши давно были в кроватях, а шестеро конспираторов – этот титул присвоила им Миган – накладывали себе еду, которую доктор Дайер упорно называл своей последней едой, что раздражало его жену. Каждый раз, когда он это говорил, миссис Дайер шлепала его кухонным полотенцем.

Все старались быть спокойными и веселыми. Миссис Дайер накрыла стол лучшей скатертью и зажгла свечи. Сэм дал отцу свой счастливый камешек – кусочек от Синего Джона из подземных пещер Кэстлетона. А доктор Пирретти принесла две бутылки розового шампанского – одну, чтобы поднять тост за мистера Дайера в преддверии его спасательной экспедиции, а другую, как она объяснила, они выпьют, когда он вернется. Миссис Дайер спросила доктора Дайера, не смог бы он взять маленькую фотографию, чтобы отдать ее Питеру. Фотография была сделана его дедом пару лет назад на берегу Девона. На ней Питер лежит на гавайском полотенце между мамой и папой. Они тогда дружно уснули втроем, одна рука Питера оказалась под шеей мамы, а другая – под шеей папы.

– Скажите ему, что я хочу получить эту фотографию назад, – сказала она. – Это одна из моих любимых…

Доктор Дайер опустил глаза и кивнул. А жена крепко сжала его руку под столом.

Они доедали принесенные Миган шоколадные трюфели, когда доктор Пирретти заговорила.

– Я должна сделать одно признание, – резко сказала она.

Все выжидающе смотрели на нее.

– Я разговариваю сама с собой.

Все рассмеялись.

– Не обращай внимания, Анита, – сказал доктор Дайер. – Такое со всеми бывает…

– Я хочу сказать, что разговариваю с собой в том месте, которое я принимаю за параллельный мир.

В столовой повисло неловкое молчание. В камине развалилось прогоревшее полено, и мистер Дайер щипцами запихнул его поглубже.

– Не понимаю, Анита, – сказала миссис Дайер.

– Я тоже не понимаю. Хотелось бы понять. Рискуя навсегда остаться в ваших глазах чудачкой, я вынуждена коечто рассказать… Видите ли, у меня возникает отчетливое ощущение, что в голосе, который я слышу, звучит чрезвычайная обеспокоенность чемто мне непонятным…

– Голос? О чем ты говоришь, Анита? – встревожился доктор Дайер.

– Полагаю, вам известно, что я страдаю головными болями с тех пор, как приехала в Дербишир. Некоторое время назад я была в соборе Святого Павла. В Галерее Шепотов, где раздается эхо и слышны все эти искаженные голоса. Это эффект тамошней архитектуры – звуковые волны отражаются от стен таким образом, что если ктото шепчет на одной стороне собора, на другой стороне его замечательно слышно. Так вот, в этих шепотах слышно то, что напоминает мне о шумах, иногда возникающих в моей голове.

– Вы имеете в виду, что слышите такие же голоса? – спросила миссис Дайер.

– Не совсем. Я бы сказала, что вижуголоса. На самом деле, теперь я осознала, что это одинголос. Просто кажется, будто я слышу шумы, пока я… не вслушиваюсь в них… и тогда это скорее зримо… Простите, трудно объяснить. Если не испытал сам, не поймешь. И еще… кажется, что ты пережил это прежде и знаешь, что случится потом…

– И кто, потвоему, говорит с тобой? – осторожно спросил доктор Дайер. Он внезапно вспомнил, как доктор Пирретти разговаривала с ним во сне, когда была в больнице. Возможно, его уважаемая коллега повредилась в рассудке?

– Легче было бы начать с того, что, как я думаю, она говорит…

– Она? Хорошо. Начинай с этого. И что же онаговорит?

– Она снова и снова, пока я всего не усвою, повторяет одно и то же. Немножко похоже на то, как слушаешь радио, которому невозможно ответить. Это сложный и мучительно медленный процесс… и существует опасность услышать или интерпретировать услышанное неправильно… О господи, когда я это говорю вслух, звучит как бред сумасшедшего…

– Анита! Ради бога, продолжай! – перебил доктор Дайер. – Мы не считаем тебя сумасшедшей!

– Хорошо, – глубоко вздохнула доктор Пирретти. – Когда мы узнали о путешествии во времени, больше всего меня пугало, что, думая о прошлом, мы почти на сто процентов были уверены, что оно, в сущности, может быть переписано. Голос, похоже, говорит мне, что это не единственнаяпроблема. Путешествия взадвперед во времени создают множество параллельных миров. Думаю, голос говорит об одном из фундаментальных законов природы, который заключается в том, что однажды случившееся не может быть уничтожено… Следовательно, вы имеете два мира – один, где все переделано, и другой, где все остается без изменений. Если это так, то, я полагаю, должен существовать параллельный мир, в котором Питер и Кэйт никогда не отправлялись в 1763 год, а просто вернулись домой пообедать…

– А это подразумевает, – сказал доктор Дайер, – что если ты права, то может существовать неопределенно большое число параллельных миров…

И мыответственны за создание этих миров, – закончила доктор Пирретти.

– Вы всерьез предполагаете, – спросила миссис Скокк, – что может быть множество миров с дубликатами Дербиширов и РичмондГрин, Атлантических океанов… Сэмов и Миган?

Доктор Пирретти кивнула.

– Это невозможно представить, правда? И потому, отвечаю на твой вопрос, Эндрю, – персона, которая, как я считаю, разговаривает со мной, есть я самав параллельном мире.

Доктор Дайер вздохнул и даже присвистнул.

– Анита, уверен, ты понимаешь, как трудно все это сразу осознать…

– Понимаю. Но я не могла больше носить это в себе. Тревога, что я, может быть, права, в конце концов пересилила замешательство, которое я испытывала как ученый. Возможно, я не права.

– А если это своего рода продвинутая телепатия или чтото в этом роде? – спросил доктор Дайер.

Внезапно он почувствовал, что очень устал и испытывает сильнейшее раздражение от своей коллеги. Голоса! Дубликат мира!

– Анита, уж не хочешь ли ты убедить меня, что завтра я не должен ехать? В любом случае я намерен вернуться в то время, чтобы найти Кэйт, Питера и его отца, и я намерен привезти их обратно, что бы ни говорили твои голоса. Или ты считаешь, это плохая идея?

– Не знаю! Может, голос и прав, но как узнать об эффекте сосуществования множества миров во Вселенной?

– Что ж, хотелось бы мне, чтобы мой дубликат в параллельной Вселенной попытался связаться и со мной тоже, и тогда, возможно, я нашел бы выход из этого затруднительного положения… – лукаво сказал доктор Дайер.

– Он явно пытается, – ответила доктор Пирретти. – Он просто орет в твои уши, но ты его не слышишь.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Путешествие во Францию начинается

Подозрения Кэйт усиливаются

Утром 11 сентября 1792 года Питер Скокк пребывал в сильнейшем возбуждении. Он начал испытывать удовольствие от общения с отцом, даже осмелился надеяться, что они могли бы стать друзьями на то короткое время, что проведут вместе. Так что, с одной стороны, ему очень хотелось насколько возможно отложить отъезд отца, с другой – случай с Кэйт на ГолденСквер подстегивал в нем желание скорее починить антигравитационную машину. В его сознании запечатлелся образ испуганной и одинокой Кэйт. Он не мог от него избавиться. Питер ощутил нечто такое, в чем не мог бы признаться ни Кэйт, ни отцу. В нем пробудилось то, что долго дремало в бездействии, и он скорее почувствовал, чем увидел, блестящие спирали, которые когдато возникали в пространстве перед тем, как он растворялся. И все же чтото переменилось: Кэйт не то чтобы двигалась между двумя противоположными полюсами, она скорее была зажата между ними. Быть может, крючки, которые затягивали Кэйт в ее собственное время, какимто образом оказались поврежденными? Питера преследовало воспоминание об ужасе в глазах Кэйт. Ему так хотелось помочь ей! И его огорчало, что, даже прожив такую долгую жизнь, невозможно найти решение, которое вывело бы из этого затруднительного положения. Ребенком он как должное принимал, что взрослые всегда знают, что делать. Теперь же понимал, что происходит на самом деле: взрослые часто испытывают такие же затруднения перед решением задачи, как и дети, но, поскольку им не к кому обращаться, они все решают сами.

Неожиданно Питер вспомнил, что сказала Огаста, дочь преподобного Остина, о Кэйт, которая «летала, как летучая мышь». Что бы это значило? Надо отправляться во Францию прямо сегодня, подумал Питер. Будем надеяться, что этот маркиз де Монферон действительно такой изобретательный, каким представляет его себе сэр Джозеф.

Ктото осторожно постучал в дверь.

– Входи, Джон!

Лакей нес умывальник с большим кувшином, два свежих льняных полотенца и разрисованную птицами и цветами миску с горячей водой, от которой шел пар. Лакей едва удерживался от зевоты, потому что ночью ему пришлось открывать задние ворота для ночных мусорщиков. Они приходили опустошать вонючую помойную яму, чтобы запахи не мешали благородным людям. Джон уже часа два как поднялся. В специально отведенной комнате подвала он чистил туфли и ботинки для всего дома. Затем при помощи насоса накачал воды, наполнив бак наверху дома, откуда через простую систему свинцовых труб она поступала на каждый этаж. Теперь, после того как он вычистил и разложил одежду Питера в гардеробной комнате, пришло время помочь хозяину подготовиться к наступающему дню.

Джон, человек со строгим лицом, которого более тридцати лет назад сэр Ричард переманил от лорда Честерфилда, всегда был фаворитом хозяев. Он расхаживал с видом пресыщенного жизнью человека, обладающего едким чувством юмора и любовью к непозволительным шуточкам. Ханна, например, после случая с перьями и большим домашним пауком отказывалась подниматься по лестнице перед ним. И хотя хозяин его уже давно стал абсолютно безупречным джентльменом, Джон все еще относился к Питеру Скокку как к неловкому беспокойному молодому человеку, который разбил больше фаянсовой посуды в свой первый визит в ЛинкольнИннФилдс, чем все семейство Пикардов за целый век. Постепенно Джон привык к эксцентричному поведению хозяина. Например, у Питера была мания – чистить зубы, что он делал после каждой еды, поскольку боялся дантистов и называл способ их лечения варварским. Этот страх всегда казался Джону абсурдным. В конце концов, если вам не нравится дантист, никто не заставляет вас обращаться к нему (что дурного в том, что для удаления зуба применяют веревку, а потом тихонько закрывают дверь?). И всетаки мистер Питер посещал дантиста хотя бы дважды в год, а дантист, получив от него золотые монетки, бывал весьма счастлив. И еще, на ежегодный праздник дня рождения требовалось поджарить небольшие кусочки говядины, которые мистер Питер ел, положив между двумя кусками хлеба, с куском растопленного сыра и жареным луком, к этому следовало подавать жареную картошку, нарезанную длинными палочками. Повар часто соблазнял его такими деликатесами, как свежие устрицы, пирог с телячьей головой или рубец в уксусе, но хозяин, непонятно почему, всегда отказывался. Джону нравился Питер Скокк. Он был хорошим хозяином – таких хозяев совсем немного: он даже заплатил доктору, когда у Джона в прошлом январе был бронхит.

Хозяин и слуга немного поговорили и в тысячный раз приступили к привычным утренним процедурам. Питер снял ночной колпак, распустил завязки на вороте широкой ночной рубахи и сел в кресло красного дерева перед умывальником, где Джон разложил туалетные принадлежности и бритвенный прибор. Когда Питер только начинал знакомиться с обычаями этого века, отношения с домашней прислугой вызывали в нем большие сомнения. Он все время старался помочь слугам. Его благие намерения часто вызывали сопротивление, поскольку это смущало слуг, которые думали, что плохо исполняют свою работу. Впрочем, через несколько лет Питер так привык к своему социальному положению, что уже редко задавался вопросами по этому поводу и, сказать по правде, теперь уже находил, что жизнь без постоянной помощи и участия Ханны и Джона была бы весьма затруднительна.

Лакей взбил приятно пахнущую мыльную пену для бритья и аккуратно нанес ее мягкой кисточкой на лицо Питера. Его хозяин всегда закрывал глаза, чтобы не попала пена, и, бывало, снова погружался в сон. Джон забавлялся тем, что во время процедуры дотрагивался до кончика носа хозяина и натягивал кожу на его щеках, всегда готовый сделать смиренное лицо, если бы хозяин открыл глаза – но Джон еще ни разу не попадался.

Затем Джон брал ремень для правки бритв, которые он обычно затачивал до такой остроты, что они становились смертельно опасными. Сосредоточившись так, что его желтые зубы прикусывали нижнюю губу, Джон нападал на щетину хозяина и брил его до тех пор, пока лицо Питера не становилось мягким и розовым, каким и должно быть лицо ухоженного английского джентльмена. Джон подавал Питеру полотенце, поскольку знал, что хозяин предпочитает вытирать лицо сам.

– Вы хотите, чтобы я сопровождал вас во Францию, сэр?

– Нет, Джон, – сказал Питер, поднимаясь с кресла и возвращая полотенце слуге. – Вряд ли я буду отсутствовать больше четырех или пяти ночей, я предпочел бы, чтобы в мое отсутствие ты ухаживал за мисс Дайер.

– Хорошо, сэр, я немедленно упакую ваш чемодан.

В дверь снова постучали. Джон открыл дверь и увидел мистера Скокка в ночной рубахе, который прижимал к щеке носовой платок в пятнах крови.

– Готов принять ваше предложение, Джон. Попытался справиться сам, но мне это не удалось. У меня уже отросла борода, а здесь я ни разу не видел ни одного мужчины, который не был бы хорошо выбрит. Но при одном только взгляде на эту острую бритву, мне сразу представился фонтан крови, бьющий из моего горла…

Хозяин и слуга обменялись понимающими взглядами, но оба сохраняли невозмутимый вид.

– Я брею мужчин этого дома уже тридцать лет, и большинство из них, говорят, живы, ведь так, сэр?

– Это правда, – сказал Питер. – В сущности, я не припомню, чтобы за последнее время мы видели фонтаны крови, не видели даже и ручейка. Может быть… пару капелек…

– Да, да, да. Шутите, шутите, – ответил мистер Скокк. – Но без некоторой помощи я или испугаюсь на всю жизнь, или опозорю за границей образ английского джентльмена…

– Совершенно верно, сэр, – сказал Джон, указал мистеру Скокку на кресло около умывальника и стал намыливать его лицо, – но этого не случится.

Питер наблюдал, как его лакей начал затачивать блестящую бритву всего лишь в паре дюймов от лица мистера Скокка. Испуганный взгляд гостя следил за быстрыми движениями лезвия, которое с легкостью могло бы перерезать горло, потому мистер Скокк отклонил шею как можно дальше. Лакей выдернул седой волос изпод своего напудренного парика и дал ему упасть на лезвие бритвы. Отец Питера судорожно сглотнул, увидев, что волосок упал, рассеченный надвое. И вот уже лезвие приблизилось к его шее.

– Приятно видеть, Джон, что твои руки не дрожат так, как это было совсем недавно, – заметил Питер.

Джон вытянул руку с бритвой – его рука подрагивала.

– Да, мой недуг несколько утих, сэр.

Несчастная жертва, почти не дыша, вцепилась в ручки кресла. Лакей точными движениями стал удалять заросли щетины. На лбу мистера Скокка выступили капельки пота. Наконец он, почувствовав прикосновение прохладного льна к коже, вздохнул с облегчением. Джон поднес к нему зеркало.

– Достаточно ли хорошо я побрил вас, сэр?

– Да, спасибо, Джон, очень хорошо!

И только тогда Питер позволил себе рассмеяться, а Джон, вытянув руки, которые были неподвижными, как скала, заверил мистера Скокка, что тот не подвергался никакой опасности.

Джон ушел помогать Ханне с завтраком, а мистер Скокк поднялся и весьма непринужденно шлепнул Питера по спине.

– Я не собираюсь обижаться на шуточки в мой адрес, но предупреждаю, могу и ответить. То, что мы, люди двадцать первого века, не можем исправить антигравитационную машину, вовсе не значит, что мы абсолютно беспомощны…

– Когда мы прибудем во Францию, я научу вас пользоваться опасной бритвой. Это проще, чем кажется.

– Я обязательно покажу Питеру, чему его старый папочка научился в восемнадцатом веке, хотя вряд ли это произведет на него впечатление.

Питер удивился и огорчился, поняв по голосу отца, что он беспокоится о том, как к нему отнесется сын. Мистер Скокк задумался, сомневаясь, можно ли быть откровенным с Джошуа, затем, решив, что можно, продолжал:

– Знаете ли вы, какими были последние слова, сказанные мне Питером?

Питер покачал головой, но, разумеется, он это хорошо помнил. С той ссоры началась череда всех этих бедственных событий. К этой ссоре Питер за прошедшие тридцать лет возвращался тысячу раз, и сейчас воспоминания нахлынули на него с новой силой. Он даже услышал металлический звук крышки бака для мусора, куда отец выбросил подгоревшую яичницу, назвав его перед этим гадким ребенком. Он вспомнил, как взлетел по лестнице, жутко разозлившись на отца за то, что тот в третий раз не сдержал обещания по поводу дня рождения. Питер тогда обернулся, стоя на лестнице, и крикнул так громко, что заболело горло. И эти ужасные слова, сорвавшиеся с губ, все еще разъедали сознание, как уксусная кислота…

– «Я тебя ненавижу!» – вот что крикнул он мне, перед тем как хлопнул дверью своей комнаты. «Я тебя ненавижу!» Я до сих пор слышу его крик… и вижу выражение его лица.

– Он так не думал… Наверняка это было сказано в пылу ссоры.

– Питер сказал так, потому что разозлился, но я не сомневаюсь, что именно это он и имел в виду. Слишком часто я ставил на первое место работу, а не сына. Я должен был уделять ему больше внимания…

– Нет, нет, я… По правде говоря… Знаете ли, Питер доверял мне и многое рассказывал. Он в то время был еще таким маленьким. Поверьте, Ник, с годами Питер стал жестоко раскаиваться в том, что сказал, и я знаю, он хотел бы вернуть время вспять и стереть эти слова.

– Нет, Джошуа. Спасибо вам, вы стараетесь облегчить мое состояние. Но я знаю своего сына.

Питер посмотрел в сторону. Конечно, ему не хотелось, чтобы отец узнал, кто он такой, и все же очень трудно было удержаться и не сказать. Как же хотелось отбросить назад прожитые годы и крикнуть отцу: «Неужели ты не понимаешь, кто я такой?!»

– Джошуа?

– Да, Ник?

Мистер Скокк положил руку на руку Питера.

– Вы, должно быть, были очень близки с моим сыном. Пожалуйста, расскажите о нем. Каким он был мужчиной… Чего достиг… Был ли счастлив?

Питер с трудом сдерживал свои чувства и, сжав зубы, молчал. Молчал так долго, что отец начал терять терпение.

– Я что, не должен расспрашивать вас, Джошуа?

– Право слово, дело не в этом… Я расскажу вам все о вашем сыне и его жизни в незнакомой стране, Ник. Расскажу вам все, что знаю о нем. Но не сейчас. Давайте поговорим по дороге во Францию. Нужно собираться в дорогу, мы должны торопиться, если хотим попасть в Дувр до темноты… И возможно… возможно, вы могли бы рассказать мне о его матери. Питер так часто о ней говорил… Мне бы хотелось побольше узнать о ней.

Столовая была залита утренним солнцем. Кэйт, наморщив веснушчатое лицо, оттолкнула тарелку с хлебом и маслом и встала.

– Пожалуйста, не оставляйте меня здесь! Я хочу поехать.

– Кэйт, это опасно, там же революция, поверь мне, кровавая революция. Не говоря уже о том, что Франция воюет с Пруссией…

– А вы сами хотели бы остаться здесь? Кроме того, я могу быть полезной, я начала учить французский…

– Я жил там несколько лет, – возразил мистер Скокк, – и вполне бегло говорю пофранцузски.

– Но я могу растворяться!

– Вотвот! И вспомни, что случилось с тобой вчера. Тебе от этого становится так плохо – будет лучше, если ты останешься.

– Я не больна! Со мной случилось чтото странное, но я не больна. Неужели вы и в самом деле думаете, что мне лучше сидеть здесь в одиночестве и беспокоиться, что там у вас происходит? Питер и Гидеон тоже уезжали без меня. Я это ненавижу. Все потому, что я девочка?

Выведенный из терпения мистер Скокк воздел руки.

– Я всего лишь пытаюсь сделать верный выбор! Стараюсь думать о том, как на моем месте поступили бы твои родители…

– Я считаю, что мы должны прислушаться к Кэйт, – спокойно сказал Питер. – Я понимаю ее страх перед одиночеством в сотнях лет от близких…

– Спасибо, Джошуа! – сказала Кэйт.

Мистер Скокк сосредоточенно посмотрел на нее и вздохнул:

– Хорошо. Это против здравого смысла, но если ты этого хочешь… Только не ввязывайся сама в неприятности, ладно?

– Если мисс Кэйт собирается во Францию, – воскликнула Ханна, – тогда уж и мне надо поехать, несмотря на революцию и на их жирные соусы! Вы, джентльмены, защитите ее от смерти, в этом я уверена, но мисс Кэйт такая бледненькая и так плохо выглядит, а вы можете просто не заметить, что она устала, или что нужно подкормить ее, или спеть ей веселую песенку.

– Вы недооцениваете мужчин, моя дорогая Ханна! – возразил Питер. – Вы думаете, мы можем быть столь бесчувственными к своим друзьям?

Ханна и Кэйт промолчали, а Питер, казалось, даже обиделся.

– Поверьте, Джошуа, – сказал мистер Скокк, – в двадцать первом веке мужчинам не легче – а в чемто даже и труднее. Вы по крайней мере не чувствуете необходимости развивать в себе женские черты характера, чтобы потом вас высмеивали за недостаточную мужественность…

– Скажите на милость! – разочарованно воскликнула Кэйт, и Питер рассмеялся, увидев, как отец смог справиться с Кэйт. «Я и не подозревал, – подумал Питер, – что у него есть такие таланты».

– Пусть они верят в свое превосходство, Джошуа, – продолжал мистер Скокк. – Каждому человеку необходимо поощрение.

Кэйт бросила в него хлебным катышком, и мистер Скокк пригнул голову, подмигнув Питеру.

– Это же шутка, Кэйт! Ты умненькая девочка, но тебе следует научиться понимать шутки.

Кэйт от бессилия зло топнула ногой.

Можно понять, почему Питер был сыт по горло своим папочкой, подумала она.

– Что ж, решено, – быстро сказал Питер улыбаясь. – Нас будет четверо. Две персоны прекрасного пола и две…

– …не такого уж прекрасного, – закончила Кэйт.

Они должны были попасть на первый же корабль, отходящий из Дувра в Кале. Если удастся поймать ранний дилижанс, который отходит от ДжорджИнн в Саутуорке, то к вечеру они доберутся до порта. Они уже опаздывали, поскольку Ханна долго упаковывала чемодан для Кэйт и для себя, при этом пришлось ей напомнить, что путешествие займет несколько дней, а не несколько месяцев. Питер, который пообещал кучеру наемной кареты лишний шиллинг, если он доставит их вовремя, постоянно поглядывал на свои карманные часы. Увы, их путешествие через Темзу оказалось не столь спокойным, как он надеялся.

Выезжая из ЛинкольнИннФилдс, они попали в облако пыли: рабочие разрушали стены дома двенадцать. Кучер и Джон (который сопровождал их до станции дилижансов, чтобы помочь там с багажом) сидели наверху и едва не задохнулись и не ослепли от разъедающей глаза пыли. Пришлось дожидаться, пока кучер оправится от приступа кашля.

Ханна от досады ворчала:

– Не понимаю, зачем джентльмену нужно все разрушить, чтобы потом снова все построить. Его повар рассказывает, что хозяин, путешествуя за границу, как безумный собирает статуи и всякие древности и что у слуг уходит целая вечность на то, чтобы стряхнуть с них пыль.

– Поскольку Джон Соуэйн заказал строительство Английского Банка, Ханна, я думаю, мы должны наконец позволить ему переделать свой дом, – сказал Питер. – Он был весьма любезен и не так давно показал мне свою коллекцию – статуи из Греции и Рима и множество разных очаровательных древностей. Впрочем, когда я увижу его в следующий раз, я напомню ему, что стоит дважды подумать, прежде чем добавлять чтото к коллекции, ведь пыль представляет собой нешуточную опасность…

Ханна пренебрежительно фыркнула, Кэйт захихикала и сразу же стала похожа на ту девочку, которую Питер когдато знал. Ханна была права: Кэйт плохо выглядела и была очень бледной. Внезапно, хотя вовсе не было холодно, Питера пробрал озноб – будто пронзило предчувствие какойто опасности.

Они говорили о маркизе де Монфероне, который, как уверял сэр Джозеф, был почти гением.

– Как забавно, что некто из восемнадцатого века – скажите на милость! – больше понимает в электричестве, чем я! – заметил мистер Скокк.

– Мы в этом веке не так уж невежественны, мистер Скокк, уж простите меня за такие слова, – сказала Ханна, оскорбленная его замечанием. – А что, вот у меня есть тетя, которую вылечили электричеством в больнице Миддлсекса, а ведь она неподвижно лежала изза апоплексического удара. Это было чуть ли не двадцать лет назад!

Питер громко рассмеялся. У отца и правда был особый талант, не желая того, обижать людей. Интересно, почему он сам в детстве не понимал, что отец делает это не со зла?

– Ханна, я уверен, мистер Скокк не имел в виду, что люди этого века в чемто ниже их.

– Нет, конечно, я не имел этого в виду, Ханна, и не хотел никого оскорбить…

– Так и не начинайте, мистер Скокк…

Питер высунул голову в окно и потом сказал:

– Это путешествие длится целую вечность. Ничего не понимаю.

Они действительно двигались очень медленно. Проехать было трудно, очень много карет направлялось именно к Флитстрит. Кэйт тоже выглянула в окно и стала разглядывать город.

Оживленные толпы лондонцев нескончаемой рекой струились по обе стороны кареты. Богатые и бедные, толстые и тонкие, молодые и старые. Вон компания молодых щеголей, бросивших одного из своих приятелей в лошадиную поилку. Как ни странно, несчастного это, похоже, не слишком огорчило. Он поднялся, весь мокрый, и отвесил поклон окружающим зевакам. Потом, там, где ШуЛэйн встречается с Флитстрит, им пришлось остановиться, чтобы дать дорогу широкой телеге, и Кэйт увидела одинокую молодую женщину в шелковом платье цвета осенних листьев. Женщина стояла на углу, как статуя, вцепившись в веер, ее большие темные глаза были полны печали. Спустя секунду карета тронулась, и прекрасная женщина с веером пропала из виду.

В это утро вовсю работали уличные торговцы.

– Кто купит мои сладкие апельсины? – крикнул продавец апельсинов в окошко Кэйт. Торговец горячими оладьями позвонил колокольчиком, а торговец пирогами протянул им пышущий паром пирог с говядиной и устрицами. Ханна весело оттолкнула его руку, но от вкусного запаха, надолго оставшегося в карете, у всех побежали слюнки. Кэйт показалось, что на полпути к Флитстрит она узнала дешевый ресторан, где она с Питером и преподобным Ледбьюри обедала в 1763 году.

Интересно всетаки узнать, что же случилось за эти годы с ее другом! Он пропал без вести или умер? И если умер, то как встретил свой конец? Кэйт тяжело было думать об этом, и она уставилась на свои колени, пока в горле не пропал комок.

Карета снова остановилась, и кучер спросил носильщика портшеза, идущего в противоположном направлении, что там впереди случилось. Питер, чтобы лучше услышать ответ, даже вышел из кареты. Ханна толкнула Кэйт локтем, показывая на того, кто сидел в портшезе: старый джентльмен с красным носом и съехавшим набок париком, свесившись из окошка, похрапывал, забыв обо всем на свете. Когда носильщик с залитым потом лицом увидел смеющихся Ханну и Кэйт, он крикнул им, даже и не подумав опустить на землю свою тяжелую ношу:

– Не будете ли вы, леди, так любезны, не подтолкнете ли его назад ко мне? Джентльмен – морской капитан. Старик хватанул слишком много рома, после того как увидел повешенными в доке для экзекуций пиратов, которые потопили его корабль. Боюсь, что его башка попадет в колеса тележки, и тогда мне ничего не заплатят.

Ханна, которая сидела ближе к портшезу, пихнула голову джентльмена, отчего тот проснулся. Носильщик поблагодарил и на бешеной скорости помчался по Флитстрит, выкрикивая в толпу: «Посторонись!»

Теперь стало ясно, что тяжелая телега, груженная бочками с пивом, столкнулась с каретой шведского посла в Лондоне. Оба экипажа перевернулись, раскатившиеся бочки стали причиной множества несчастных случаев, при этом еще испугали осла. Все это вызвало такой хаос, что образовался затор.

– Кучер! – крикнул Питер. – Не знаешь ли объезда, чтобы доставить нас к лодочникам? Боюсь, теперь мы только так и сможем переправиться через реку.

Кучер стал выводить карету из пробки, и, расталкивая других, они выехали на илистые, зеленые берега Темзы, где их встретил весьма характерный запах.

– Ну и гадость! – сказала Кэйт, зажав нос. – Не хочу плыть на лодке по этой отвратительной воде. А если вдруг туда упадешь?

И все вдруг увидели мертвого кота, который как раз проплывал мимо. Питер сказал, что им надо всего лишь встать на берегу и закричать «Гребцы!», и тут же посыплются предложения дюжины лодочников в особых красных куртках, которые доставят вас куда угодно. Но именно сегодня, как заметила Ханна, нельзя было достать лодку ни за какие деньги. Все лодки были заняты, и река до ЛондонБридж была покрыта флотилией лодок с яростно работающими лодочниками, которые и не ожидали такой удачи.

Питера охватило отчаяние – они не успеют вовремя добраться до ДжорджИнн. Однако кучер предложил доехать по Темзстрит до Биллинсгейт или Тауэра, где они уж точно найдут лодку. Никому не хотелось возвращаться в ЛинкольнИннФилдс, чтобы ждать отплытия еще сутки, поэтому они приняли предложение кучера. Вскоре путешественники добрались до Биллинсгейт, но оказалось, что и там не было лодок. В этом месте уже много веков существовал рыбный рынок, и вся земля словно пропиталась запахом тухлой рыбы.

Показался Тауэр – такой же, каким Кэйт его запомнила, когда они всей семьей ездили посмотреть на королевские драгоценности – правда, тогда во рву вроде бы не было воды. Откудато доносилось рычание котов и крики обезьян. Оказалось, что внутри Тауэра устроен зверинец, куда за небольшую плату пускают народ. Ханна посещала этот зверинец с тетей и дядей, который пожертвовал старую больную собаку для кормления львов, чтобы не платить за вход – это было вполне обычным делом.

Наконец на другой стороне Тауэра, как раз за Воротами Предателей, они увидели двух лодочников в красных куртках, Питер крикнул им, и они погребли к берегу.