Текст книги "Материнский инстинкт (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Глава 17
Дни текли за днями, и время сжималось вокруг плотным кольцом. Рома звонил каждый день, и только эти звонки помогали выжить. Каждое утро просыпалась, зная, что непременно услышу его мягкий, бархатистый голос, и эта мысль согревала. Я почти не спала, мало ела, но, казалось, что всё это неважно – главным был страх. Страх заполнил изнутри, выплескивался наружу, окрашивая окружающую реальность в самые мрачные оттенки.
Я ходила по комнате кругами, сжимая в руках бутылочку, что дала мне Серафима – странная жидкость, способная решить все мои проблемы, плескалась внутри. Часто боролась с желанием выбросить ее в мусор, вылить в раковину – казалось, что не может быть все так просто. Уж точно не в моей проклятой жизни.
Ненависть к себе, тоска и отвращение наполняли, не давали дышать, нормально думать. Иногда я выходила все-таки на улицу, но не могла видеть вокруг улыбающиеся счастливые лица. Хотелось стать посреди оживленной улицы, протянуть руки к небу и кричать, кричать, пока вся боль не выйдет наружу, пока не станет легче. Но знала, что легче не станет, будет только хуже.
Так, в череде абсолютно одинаковых серых дней и мрачных ночей я и не заметила, как наступило двадцатое августа – день, когда, по словам Серафимы все должно было случиться.
Рассвет встретила с неприятным предчувствием. Всю ночь не сомкнула глаз, как, в прочем, и во многие предыдущие ночи. Мое сознание давно уже перестало быть моим союзником – нервное истощение, постоянный недосып. Я часто ходила, словно зомби, врезаясь в стены. Лёжа в то утро на кровати, смотрела в потолок и хотела раствориться, умереть, чтобы даже воспоминаний обо мне не осталось. Потом поняла, что и помнить-то меня особенно и некому. Кто был в моей жизни? Коллеги, ученики, Ольга и Рома. Больше некому оплакивать меня, но, сколько им всем понадобится времени, чтобы забыть? Да совсем чуть-чуть. Слезы злости и отчаяния хлынули из глаз, и жалость к себе вновь накрыла с головой. Мне так не хватало мамы, ее ласковых слов, советов. Никогда бы со мной не случилось всего этого ужаса, если бы родители не погибли. Мама уж точно нашла бы способ помочь, убедить, что все еще можно исправить. Одной мне было сложно – я словно стучалась головой о невидимую преграду, билась в стену всем телом, разбивая душу в кровь, но помощи не находила и ответов не знала.
Проплакав еще немного, решила подняться и сварить кофе – мне срочно нужен был допинг, средство, способное хоть немного взбодрить. С некоторых пор совсем перестала пить, но от кофе так и не смогла отказаться. А, собственно говоря, ради чего отказываться? Ради ребенка, который мне был не нужен? Ради здоровья, которое мне незачем было беречь? Но пытаясь встать, почувствовала, как нестерпимо заболела спина. Тело мгновенно покрылось холодным потом, и сотни мурашек принялись бегать по коже. Мой большой живот, ночью ничем не утянутый, делал меня неповоротливой и неуклюжей. Я ненавидела себя такой – толстой и, будто, распухшей.
От боли в пояснице потемнело в глазах, и закружилась голова – казалось, что еще немного, и я умру, настолько было больно. И тогда с ужасом поняла, что Серафима не обманула – час Х наступил несколько раньше той даты, которую я высчитала. Не знала, что делать, куда бежать и что предпринять. До последнего не задумывалась, как же на самом деле собираюсь рожать? Было больно, все тело ломило, в поясницу будто вогнали лом во всю длину, а живот, казалось, разрывался изнутри. Снова попыталась встать, на этот раз успешно, но почувствовала, как из меня прямо на пол что-то выпало. Не сразу решилась посмотреть, что же это такое там лежит. Звук при падении был противный, будто на пол упустила сырое мясо – хлюпающий и мерзкий. Единственное, в чем была точно уверена – это не ребенок. Когда посмотрела на пол под своими ногами, то поняла, что это кровавый сгусток величиной с куриное яйцо. Тошнота поднялась к самому горлу, и я пулей помчалась в туалет, где и избавилась от переваренного ужина. И куда только делась моя неуклюжесть, когда я горной ланью бежала в туалет?
Сидя на прохладном кафельном полу, поняла, что весь тот страх, что испытывала до этой минуты – ничто, по сравнению с тем, что ощущала в этот момент. А еще было нестерпимо больно – не знала, сколько еще смогу выносить эту муку. Боль накатывала волнами, отпуская примерно минут на сорок. Скорее всего, начинались схватки. Я была в ужасе, одно спасало – обещание Серафимы, что ее волшебная бутылочка поможет мне. И я верила в это обещание, как ни во что раньше, а иначе что оставалось делать?
Конечно, за время беременности я перечитала довольно много специализированной литературы, чтобы быть во все оружие. Но именно сейчас, когда нужно было что-то делать, я полностью растерялась. Все еще сидя на полу, принялась надрывно рыдать и проклинать все на свете. Мне было так плохо, как никогда не было ранее. Мне хотелось одновременно спать, пить, есть, плакать и умереть. Причем ни на что из вышеперечисленного сил практически не было.
Снова попыталась подняться на ноги, опираясь на стены и ощутила, как теплая волна спускается по моим ногам. Посмотрев вниз, с ужасом поняла, что это кровь. Кровь вытекала тонкими струйками, и на белом кафеле расползалось большое алое пятно.
Я боролась с собой и своим желанием позвонить в больницу, чтобы мной начали заниматься опытные врачи. Боялась, что не справлюсь сама ни за что на свете и обязательно погибну. Но перспектива умереть не пугала меня – я давно уже разучилась любить жизнь, но я не хотела всех этих вопросов, которые неминуемо последуют, стоит врачам скорой помощи переступить мой порог. Да и поздно уже – роды, по всей видимости, должны были начаться с минуты на минуту. И я все еще надеялась на чудо, что способна подарить мне волшебная бутылочка.
Я часто думала, что же внутри нее плещется. Может, травяной сбор? Или обычная заговоренная вода? А может даже и кислота какая-то, которая лишит жизни не только моего ребенка, но и выжжет все мои внутренние органы. Но выбора не было и я, превозмогая боль и стараясь не обращать внимания на кровотечение, медленно пошла, держась за стенку, в комнату. Именно там, на журнальном столике и стоял заветный пузырек.
На миг заколебалась. Я не была в больнице, не сдавала анализов, не ходила на УЗИ. Не знаю, здоров ли ребенок, способен ли к жизни. Я так долго его ненавидела, так сильно утягивала живот, что, скорее всего у него все внутренние органы повреждены. Наверное, его кости закручены как моток бельевой веревки. Но я ощущала каждый день, как он бился внутри, как доказывал, что еще жив, напоминая о себе днем и ночью робкими толчками. На мгновение мне стало его жалко. Вернее, жалко мне было по-прежнему только себя, но я впервые задумалась о том, каков мой сын. Что-то очень отдаленно похожее на материнский инстинкт зашевелилось внутри. Но в тот же самый миг поняла, сколько всего потеряю, если надумаю его оставить. Я останусь без работы, без друзей, без средств к существованию. Придется всем и каждому объяснять, где я его взяла и что это за ребенок. А если он болен? Где брать деньги на его лечение? Но самое ужасное в этой ситуации было то, что я потеряю Рому. Я так сильно любила этого мужчину, что переставала дышать, думая, что он может оставить меня. Нет уж, никакого сочувствия, никакого сострадания – я не собиралась портить себе всю жизнь из-за сына от насильника и урода.
Я отбросила сомнения и открыла бутылочку.
Слава богу, внутри не плескалась обжигающая внутренние органы кислота. Но что за жидкость мне подсунули угадать так и не удалось. Легкий травянистый аромат и абсолютно никакого вкуса. Отпила маленький глоточек, размышляя, пить дальше или нет, но пока думала, схватки участились, а спина начала болеть так, словно кто-то намеревался разломить меня на две части в районе поясницы. Подумав еще немного, залпом, как и велела Серафима, допила все до последней капли. Резкая боль, будто внутрь живота мне засунули раскаленное железо, пронзила, и я согнулась буквально пополам. Дыхание перехватило, я не могла уже понять, жива или уже на том свете жду своей очереди. Сознание медленно угасало, но в голове была одна мысль: «Серафима велела сразу же выкинуть бутылку в окно». Кое-как подошла к окну, пыталась дотянуться до ручки, чтобы открыть створку, но неожиданно тьма окутала меня со всех сторон, норовя утащить мой разум, поселив его в своих страшных коридорах. В обморок я упала так неожиданно, что даже не поняла, удалось ли все-таки выкинуть эту чертову бутылку или нет. Хотелось надеяться, что да.
Последнее, о чем подумала: «Ничего себе роды без проблем».
Глава 18
Не знаю, сколько пребывала без сознания, но когда открыла глаза, увидела, что за окном, которое я так и не успела открыть, сгустилась плотная непроглядная тьма, хотя первые схватки ощутила примерно в восемь утра. Значит, в обмороке была не менее двенадцати часов. Я лежала на полу, вглядываясь во тьму, в которую погрузилась комната, и не знала, что же могло произойти за все то время, что была выдернута из реальности. Может, уже умерла? Было очень страшно. И мокро. Наверное, за то время, что находилась по ту сторону реальности отошли воды. А еще очень больно, будто спину мою рвала на части неизвестная сила. Аккуратно потрогала живот – большой, круглый и с горечью отметила, что ничего еще не кончено. Ребенок по-прежнему находился внутри меня, но только вот жив ли он? Я надеялась, что да, потому что как по-другому мне удастся родить его? Самой, без посторонней помощи.
Вдруг ощутила сильный толчок внизу живота, живот напрягся, угрожая в любую секунду разорваться на части, как перекаченный насосом футбольный мяч. Невыносимая в своей силе боль пронзила тело, я закричала, не сдержавшись. Никогда ранее ничего подобного не ощущала, слезы брызнули из глаз. В тот момент не задумывалась, что мои вопли могут услышать не в меру любопытные соседи, которым всегда и до всего есть дело. Я не могла сопротивляться крику, рвавшемуся изнутри. Не задумывалась, сколько всего потеряю, если кто-то услышит мои вопли – просто не могла не кричать, до того больно было.
Схватки накатывали волнами, лишали рассудка, заставляли орать все сильнее и сильнее, но мне все-таки удалось взять себя в руки и, засунув кулак в рот, сдерживать истерику. Мне казалось, что вся нижняя часть тела искромсана, разорвана – настолько было больно. Дыхание сдавило, я почти не могла дышать, а сердце колотилось в груди так, что ребра болели. Я выдавливала из себя ребенка, зная, что если ему не помочь, то эта мука никогда не закончится. Не знаю, сколько длились мучения – совсем потеряла ощущение реальности, но через какое-то время почувствовала, что дышать стало немного легче, боль разом отступила, а давление внизу живота уменьшилось. Будто я освободилась от того, что разрывало изнутри. Я лежала, замерев, тяжело дыша, ощущая, как сильно вспотела – мокрые волосы облепили лицо.
Некоторое время лежала, пытаясь отдышаться, восстановить дыхание и сердечный ритм. Вокруг была полная тишина, ребенок, которого родила, не шевелился и даже не пищал. Почувствовала настоящее облегчение от мысли, что он все-таки умер. А иначе, как по-другому? Живой бы закричал, увидев свет, а этот даже не сопит.
Но мне было нужно подняться и включить свет. Я хотела разобраться с последствиями родов, избавиться от ребенка. Нельзя же было оставить его в комнате на полу. Хотя и не хотела его, ненавидела, но я же не зверь какой-то – можно же похоронить его под каким-нибудь деревом. Кряхтя и охая, поднялась кое-как на ноги и медленно, превозмогая боль и дикую усталость, прошла к выключателю. Нажав на кнопку, на секунду зажмурилась от яркого света, которым наполнилась комната. Даже сквозь сомкнутые веки свет причинял боль глазам, а я все еще продолжала прислушиваться – вдруг ребенок все-таки заплачет. Но нет, в комнате стояла такая тишина, что не слышала абсолютно ничего, кроме биения собственного сердца. Немного успокоившись, рискнула открыть глаза.
Я сначала долго смотрела на то, что лежало на полу. Да, это, безусловно, ребенок. Лежал на спине, раскинув в разные стороны ножки и ручки. Оттенок кожи слегка синеватый, а местами налипшая кровь делала его кожу практически фиолетовой. На голове редкие слипшиеся волосики, на глаза и щечки налипло что-то белое и рыхлое. Его крошечное синюшное тельце, еще влажное от вод, а меленький ротик приоткрыт. Глядя на него, не могла поверить, что вот он – конец страданий. Ребенок родился мертворожденным и это хорошо. Наверное. Не могла понять, что в тот момент ощутила – радость или боль? Какое-то странное чувство, смешанное из тоски, одиночества, боли и облегчения пронзило меня. Смахнув не прошеную слезу, осторожно пошла на кухню – безумно хотелось пить и есть. Аппетит разыгрался зверский – то ли от нервов, то ли от истощения, но от голода буквально кружилась голова. Наверное, никогда не чувствовала себя более голодной. Но никакая, даже самая сытная еда, не в силах заполнить пустоту, образовавшуюся внутри.
Включив на кухне телевизор, начала смотреть какой-то идиотский американский фильм. Я не понимала его смысла, но плевать – мне требовалось хоть как-то отвлечься от мысли о мертвом ребенке, моем ребенке на заляпанном кровью полу. Герои фильма кружились в диком танце, пели, радостно кричали и казались самыми счастливыми людьми на свете. Все их пустые проблемы и ванильные неприятности закончились, они были счастливы. Почему же не была счастлива я? Столько долгих дней мечтала об этом моменте, когда ребенок освободит меня, фантазировала, насколько огромную радость испытаю, но, черт возьми, где это счастье? Почему не чувствую его? Я вяло жевала бутерброд, тупо глядя в экран телевизора, и пытаясь разобраться в себе и своих ощущениях.
Съев все, что имела в запасе, тяжело вздохнула и пошла в ванную. Срочно нужно было помыться и привести измученное тело хоть в какой-то порядок. Теплая вода смывала с кожи грязь, кровь и вскоре пол под ногами окрасился в розовый цвет, который я всегда ненавидела, а с того момента стала ненавидеть еще больше.
Тщательно вымывшись и переодевшись, медленно пошла в комнату. Мечтала, хоть и понимала всю глупость и несбыточность таких желаний, что ребенок, лежащий на полу, словно сломанная игрушка, пупсик – просто мираж и с наступлением рассвета исчезнет, растворится. Но чудес не бывает, да и до рассвета слишком далеко.
В комнате стоял неприятный запах запекшейся крови, но я постаралась не обращать на это внимание. В тот момент были проблемы посущественнее, чем раздражающий обоняние аромат
Ноги подкашивались, а в голове стоял такой гул, что мог сравниться только с шумом толпы на народных гуляниях в честь какого-то праздника. Мысли скакали и прыгали, я не могла найти ни одной связной, как ни старалась сосредоточиться. Боялась, что мое сердце выпрыгнет из груди. Я стояла в дверях комнаты, затаив дыхание, глядя во все глаза туда, где на полу лежал новорожденный. Живот болел, в глазах темнело, и я некоторое время боролась с паникой, охватившей меня, – отчаянно захотелось закричать и убежать из этой проклятой квартиры, куда глаза глядят. Бежать без оглядки, ни разу не обернувшись. Только как долго мне пришлось бы бежать от самой себя, от того отвращения, что владело мной, от ненависти? И от вины? Разве от этого вообще можно убежать?
Не помню, сколько стояла, глядя в пустоту, как вдруг какой-то звук вывел из задумчивости. Сначала не поняла, что слышу – какой-то писк. Подумала, что где-то забившись в углу, жалобно пищит маленькая мышка. Звук становился сильнее с каждой секундой, и через несколько мгновений сомнений не осталось – мой ребенок все-таки выжил.
Кривясь от боли, я быстро подошла к лежащему на полу ребенку и присела рядом – тело его все еще покрывал слой засохшей грязи и слизи, но цвет кожи уже не был таким синюшным, как сразу после рождения.
Руки дрожали, да я вся дрожала, словно в лихорадке, но осмотреть малыша все-таки нужно было – затягивать абсолютно бессмысленно. Проблемы сами себя не решают, к сожалению. Протянула дрожащую руку и коснулась малыша – тот был самым обычным на вид, только очень грязным и с висящим на пуповине органом, похожим на сырую телячью печень. Это была плацента, которую я должна была через сутки скормить собакам. Но знала, что корми я хоть всех собак мира этой плацентой, счастья мне не видать. Этот ребенок выглядел живым. Это ребенок был живым. И в этот момент он что-то от меня хотел, но я ничего не хотела ему давать – я хотела, чтобы он заткнулся, умер, исчез.
Первой мыслью было позвонить в скорую помощь, но на это у меня не хватило душевных сил – желай я помощи врачей, встала бы на учет в поликлинику, а не по знахаркам ходила. Потом хотела выбросить его в окно. Или отнести на помойку. Но ведь меня могли там увидеть, а потом опознать и найти. Все-таки неприятности такого рода совсем не входили в мои планы. Ничего не оставалось, как оставить его у себя. Он мог умереть очень скоро – не верилось, что этот ребенок слишком уж жизнеспособный. Во всяком случае, я очень хотела в это верить.
Я была зла на Серафиму. Хотелось позвонить и высказать абсолютно все, что я думаю по этому поводу. Но снова испугалась. В последнее время я поняла, насколько труслива и нерешительна, а ведь раньше считала себя смелой. Как много мы, оказывается, не знаем о себе.
Отчаянно захотелось выпить – давно оставив эту пагубную привычку, в тот момент не могла ничего другого придумать. Было так тошно, так плохо, сердце колотилось в груди раненной птицей, а голова словно отключилась. Пошла на кухню и одним глотком, зажмурившись, осушила почти половину бутылки вина, которое уже давно хранилось для чрезвычайных ситуаций. А данная ситуация была не то, что чрезвычайной, она была вообще ни на что не похожей. Меня трясло, как осиновый лист на ветру. Не знала, что мне делать, не знала, как поступить. Я вообще уже ничего не знала и не могла даже думать нормально. Со мной произошла истерика – меня мотало по кухне из стороны в сторону, словно мой вестибулярный аппарат дал сбой. Но плач из комнаты не утихал – ребенок звал меня. Наверное, мне нужно было его искупать. Или покормить. Или напоить.
При мысли о еде моя грудь заныла. Я поняла, что это прибыло молоко, и немного растерялась. Всегда мечтала о том моменте, когда рожу ребенка и первый раз приложу его к груди. Воображение рисовало весьма радостные картины счастливого материнства, но сейчас решительно не хотелось этого делать. Я боялась. Боялась в первую очередь этого ребенка. Боялась прикипеть к нему, полюбить.
Однако грудь наливалась так стремительно, что скоро халат стал давить. Мне пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, чтобы дышать стало хоть немного легче. Предательский организм ничего не хотел понимать – ребенок родился и его необходимо кормить. Древние инстинкты сильнее всего прочего.
А ребенок тем временем кричал все громче и громче. Испугавшись, что крик могут услышать соседи, я, не обращая внимания на боль внизу живота, побежала к нему. Я должна была сделать все, чтобы он замолчал, по-другому никак. Я отчетливо видела, как он двигает ножками, ручками и ворочает крошечной головой в поисках соска, который в состоянии был его накормить. Он напоминал выброшенную на берег рыбу, которая вот-вот задохнется, но все еще старается найти воду. Эта рыба знает, что обречена на долгую и мучительную смерть, но все еще не перестает бороться за свою жизнь. Интересно, знает ли ребенок, что его ожидает?
Прошло довольно много времени, прежде чем решилась взять его на руки. Он был настолько грязным и отвратительным, что я с огромным трудом подавила в себе приступ тошноты. Как в бреду, пошла с ним в ванную и открыла кран с горячей водой. Знала, что после родов детей сразу же обмывают, чтобы смыть с них следы родовой деятельности. Вдруг вспомнила, что так и не отрезала пуповину, на которой висела плацента. Найдя в ванной маникюрные ножницы, наскоро прополоснула их под водой и, не глядя, отрезала пуповину примерно в десяти сантиметрах от детского живота. Нужен был зажим, и я вспомнила, что покупала такой в аптеке, но на поиски совсем не было сил, и я завязала оставшийся отросток обыкновенным узлом, словно это была обычная веревочка, а не кусочек плоти. Сверху прилепила полоску лейкопластыря.
Ребенок пищал все сильнее и сильнее и ловил губами воздух. Но я не собиралась его пока кормить, а собиралась для начала его искупать, а потом найти какую-то чистую тряпку и вату и обмотать его. Находясь в полубредовом состоянии, положила ребенка в пластмассовый таз и стала набирать в него воду. Наверное, вода была не слишком горячей, поэтому я все-таки не обожгла ребенка, хотя он имел все шансы быть сваренным – порой у нас из труб льется настоящий кипяток.
