Текст книги "Когда ты рядом. Дар"

Автор книги: Лин Ульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Спустя какое-то время он рассказал Дарлинг, как он сможет заставить исчезнуть что угодно: никаких потайных шкафов, люков в полу, никаких занавесов – ничего, только грандиозный оптический обман, постепенное исчезновение прямо посреди манежа на глазах у сотен ошеломленных зрителей. Восхищенная Дарлинг немедленно вызвалась ему помогать.

Но она была воздушной гимнасткой и выросла в цирке. А это значит, что становиться чьей-то помощницей было не в ее характере. Наполовину русская, наполовину конголезка, Дарлинг стала знаменитой еще в девятилетием возрасте, когда забиралась на самую вершину пирамиды, состоявшей из ее бабушки, дедушки, отца, матери, пятерых братьев, двух сестер, троих двоюродных братьев и одной двоюродной сестры. Но Дарлинг верила в талант своего мужа-иллюзиониста. У него верные руки, добрые руки. Дарлинг не сомневалась, что это руки волшебника. Существовало еще одно объяснение, почему она согласилась стать его ассистенткой. Меланхолия, временами нападавшая на него и грозившая разрушить их отношения, пугала ее. Она надеялась, что сделает его более счастливым, если будет помогать ему, каждый вечер медленно исчезая под чарующие звуки аплодисментов.

Номер с исчезновением вызвал сенсацию с самого первого представления, а газеты называли Эль Джабали величайшим волшебником Скандинавии. Турне по Норвегии стало самым успешным турне цирка «Бравадо», и Эль Джабали наконец-то смог угодить своему свекру, директору цирка. Раньше отец Дарлинг презрительно отзывался о зяте и называл его «тщеславным дураком». Теперь он хлопал его по спине после представления и целовал в губы. Естественно, ведь номер с исчезновением, представленный вниманию посетителей «Бравадо», был удивительным.

– А что он делал? Расскажи, – просит Мартин. В комнате темно, его лицо по другую сторону стола кажется расплывчатым.

– Закрой глаза и представь, – говорю я.

Мартин не закрывает глаза, но слушает внимательно.

– Номер был в самом конце представления. Свечи гаснут, освещен только круг в центре арены. Пианист играет вступление, и некоторые узнают в этой музыке последнюю песню из цикла «Зимний путь» Шуберта. Эль Джабали не торопясь выходит на арену, одетый как последний бродяга. На нем дырявый смокинг, сплющенная фетровая шляпа, рваный шарф и не по размеру большие ботинки. Он медленно приближается к освещенному кругу. Иногда он останавливается, поднимает голову и указывает на цирковой оркестр, будто давая понять зрителям, что он тоже слышит звуки фортепиано.

Он выходит на середину и молча стоит в луче света. Потом бросает робкий взгляд на пианиста и начинает дирижировать. Пианист играет, а бродяга дирижирует. Так продолжается какое-то время. Пианист играет, бродяга дирижирует. Наконец на арену выбегают двое клоунов в красном и выносят шарманку. Они осторожно ставят ее перед бродягой и жестами больших белых рук показывают, что он может сыграть на ней. Они дарят ему эту шарманку и убегают.

И бродяга начинает играть одну коротенькую мелодию за другой, но, похоже, радости это ему не приносит. Он смотрит по сторонам. Он совсем один. Бродяга совсем один. Даже клоуны ушли. Никто не хочет слушать шарманщика. Но, может, если он сыграет еще… Да, верно, он играет еще, теперь мелодия звучит веселее, будто он зовет кого-то, кричит кому-то, и, к изумлению зрителей, в круге света начинают проступать очертания женщины. Сначала появляется одна рука, потом другая, потом палец, глаз, колено, нога, грудь… И вот она уже стоит на арене, бледная красивая девушка, наполовину русская, наполовину конголезка, не менее живая, чем сам шарманщик. Даже не верится. Женщина появлялась из воздуха.

Они начинают танцевать. Шарманщик и женщина.

«Я умею танцевать», – говорит он.

Слов не слышно. Совсем. Это ведь цирковой номер, а на арене обычно не говорят. Но тебе кажется, что он говорит это вслух. Что он умеет танцевать. Его переполняет тщеславие, бродяга становится тщеславным, он говорит, что ему не обязательно стоять здесь и крутить ручку шарманки. Потому что он умеет танцевать. Бродяга умеет танцевать. Шарманщик умеет танцевать. «Я умею танцевать», – говорит он. Он может даже танцевать один. Он может танцевать без нее. «Я могу танцевать без тебя, – говорит он. – Я могу танцевать один в луче света».

Шарманщик поднимает руки и делает шаг в сторону. Эль Джабали делает всего лишь один шаг – и красивая молодая женщина начинает исчезать, она дематериализуется, испаряется прямо на глазах у сотен зрителей, и ей больно. Это видно по ее лицу. Ей больно исчезать вот так, против своей воли, прямо посреди танца, больно уходить в небытие, превращаться в воздух в присутствии всех этих свидетелей.

Она изгибается от боли. Подобно лопающемуся мыльному пузырю: ты и глазом моргнуть не успел, а она исчезла.

– Примерно так все и было, – говорю я.

– И зрители каждый вечер по-прежнему удивлялись? – спрашивает Мартин.

– Зрители каждый вечер по-прежнему удивлялись, – отвечаю я. – В Кристиансанде, Бергене, Ставангере, Тронхейме и Будё. Как ему удается? Из ничего наколдовать женщину, а потом снова заставить ее исчезнуть? «Должно быть, дело в шарманке, – говорили некоторые, – все дело в шарманке». – «Но женщина и близко не подходит к шарманке, – возражали другие, – ведь мы своими глазами видели, как она рассеивается прямо в воздухе. Он же делает только один шаг. Шарманка здесь ни при чем». Эти разговоры возобновлялись каждый вечер, и все новые зрители приходили в цирк «Бравадо» посмотреть на Эль Джабали и его невероятный номер с исчезновением.

Турне завершалось в Осло. Все билеты на девять представлений были распроданы. По словам очевидцев, Эль Джабали и Дарлинг были счастливы и воодушевлены этим успехом – больше, конечно, Эль Джабали. Каждый вечер они с женой выбегали на арену под овации публики и крики «браво».

И вот однажды вечером на предпоследнем выступлении перед закрытием летнего сезона Эль Джабали выбегает на поклон один. Зрители не обращают на это внимания. Ведь он – волшебник. Его жена – всего лишь исчезающая женщина. Женщина, которую онзаставляет исчезнуть. Зрители не знают, что она тоже звезда, воздушная гимнастка, которая стала известной еще в девятилетием возрасте, когда забиралась на самую вершину пирамиды, состоявшей из бабушки, дедушки, отца, матери, пятерых братьев, двух сестер, троих двоюродных братьев и одной двоюродной сестры. Однако об этом знает отец Дарлинг, директор цирка. Он заметил, что Эль Джабали выходит на поклон один. Он боится, что дочь обиделась. Поэтому после представления он отправляется искать ее. Он спрашивает музыкантов: «Вы не видели мою дочь?» И музыканты качают головами и отвечают, что в последний раз они видели ее на арене вместе с Эль Джабали. Тогда директор цирка идет дальше, к канатоходцам Звезде и Месяцу. Он спрашивает их: «Вы не видели мою дочь?» И Звезда с Месяцем отвечают: нет, в последний раз они видели ее на арене вместе с Эль Джабали. Директор цирка идет дальше и подходит к дрессировщику львов (который на самом деле дрессирует собак, лошадей и поющих страусов, потому что в цирке «Бравадо» больше не держат львов). Он спрашивает дрессировщика львов: «Ты не видел мою дочь?» Дрессировщик львов качает головой и отвечает, что в последний раз он видел ее на арене вместе с Эль Джабали. И тогда директор цирка (который вообще-то никогда особо не любил своего зятя) спрашивает: «Где Эль Джабали?» Его голос гремит: «ГДЕ ЭЛЬ ДЖАБАЛИ?» – «Да, где Эль Джабали?» – спрашивают все. Потому что Эль Джабали тоже пропал. Дарлинг, его жена и дочь директора цирка, пропала. Дарлинг пропала, Эль Джабали пропал.

Позже Эль Джабали нашелся. Он сидит на пеньке перед своим вагончиком, пьет яблочный сок и ест бутерброд. Директор цирка бежит к нему, а за ним бегут музыканты, канатоходцы, дрессировщик львов, бухгалтер, человек-змея, клоун, собаки и страус. Директор цирка трясет Эль Джабали за плечи и требует, чтобы тот сказал, где его дочь. Почему она не вышла на поклон вместе с ним? «Эль Джабали не знает, – отвечает тот, – я не видел ее с того самого момента, как заставил исчезнуть». Эта странная история продолжается: вмешалась полиция. Немедленно появляется подозрение, что здесь было совершено преступление. Я приезжаю на место происшествия. Разговариваю со свидетелями. Разговариваю с Эль Джабали. Разговариваю со всеми, кто был в цирке тем вечером, когда Дарлинг исчезла, но никто не может мне рассказать ничего кроме того, что они видели во время представления: Дарлинг исчезла. Испарилась на глазах у сотен свидетелей.

– А Эль Джабали? – спрашивает Мартин.

– Он потом тоже пропал.

– И ты его с тех пор никогда не видела?

– Ну-у, мне иногда кажется, что я его вижу. Нерасследованные дела меня преследуют, – отвечаю я. – Если он еще жив, то должен быть очень старым.

* * *

– Теперь я расскажу тебе историю, – говорит Мартин через некоторое время.

– Мы так и договаривались, – отвечаю я.

– Я расскажу тебе об этом диване цвета авокадо, – говорит он.

– Ты мне расскажешь, что он волшебный? Это мне уже известно, – говорю я.

– Нет, не об этом, – говорит он.

Вот история Мартина.

Очень давно, до того как Мартин повстречал свою Стеллу, а Стелла повстречала своего Мартина, у него была девушка, которую звали Пенелопе Лунд. И однажды Пенелопе сказала Мартину, что он трусливый, избалованный, слабый, эгоистичный и ленивый мужчина, который не заслуживает любви порядочной женщины. Мартин не отрицает этого. Совсем наоборот. Он согласен с каждым ее словом. Это не означает, что он перестает встречаться с женщинами. Ни в коем случае. Он просто-напросто перестает встречаться с Пенелопе Лунд, во всяком случае, на какое-то время. Вместо этого он начинает долгую и дурманящую связь со множеством разных женщин. А работа продавца мебели позволяет ему расширять список своих любовниц до бесконечности. Ведь не секрет, что мебель покупают в основном женщины. И совсем не секрет, что у женщин поднимается настроение, когда они заходят в хороший мебельный магазин. Однажды молодой продавец мебели решает воспользоваться этим настроением и переспать со всеми («А когда я говорю „со всеми“, это значит „со всеми“», – подчеркивает Мартин) женщинами, которые покупают диван цвета авокадо, выставленный в витрине магазина и освещенный лампой с абажуром в форме дамской шляпки XIX века. Такой же диван, какой позже приведет его в дом Стеллы, в жизнь Стеллы, в ее постель, из-за такого же дивана ему придется объяснить мне, почему однажды августовским вечером спустя десять лет она вдруг падает с крыши дома на Фрогнере. Вся суть, по его словам, заключалась в том, что выбор женщины как раз от него и не будет зависеть. Мартин не может, не желает самостоятельно выбирать. Он доверяется случаю. Мартин вообще ничего не хочет решать, не хочет, чтобы решение зависело от его потребностей, желаний, надежд и поступков. Мартин будет плыть по течению, позволяя обстоятельствам делать за него выбор. Но, чтобы осуществить свой план и остаться в живых (а это не так уж и просто), Мартин создает систему, шаблон, свод обязательных правил. Правило первое – как есть и пить, второе – как ходить в туалет, третье – как зарабатывать и тратить деньги, четвертое – как встречаться с женщинами. По его мнению, эти правила распространяются на все жизненные потребности. Пусть потребность в пище и питье, в опорожнении, самообеспечении и размножении заставляет других принимать решения и жить потом с ясным пониманием того, что падение – результат их личного выбора. Мартин всегда был убежден, что его падение тоже не за горами, но он не хочет быть ответственным за него. Поэтому, когда дело касается женщин, он предоставляет дивану выбирать: всех женщин, купивших диван цвета авокадо, рано или поздно навестит Мартин Волд, для которого они рано или поздно разденутся и который рано или поздно решительно займется с ними сексом всеми известными способами. Они могут быть дурнушками или красавицами, толстыми или худыми, молодыми или старыми, сердитыми или веселыми – это не важно. Он переспит с ними со всеми, по очереди. На этом месте я, естественно, прерываю Мартина и спрашиваю:

– Неужели так много женщин покупают диваны цвета авокадо?

– Ты даже не представляешь, – отвечает он. – Это настоящая диванная лихорадка. Его хотят купить все.

Я немного медлю, прежде чем задать следующий вопрос. Прошу простить мою наивность, но разве не бывает так, что женщины приходят в магазин со своими мужьями или возлюбленными, и разве тогда не возникают сложности с тем (я бросаю взгляд на свои записи), чтобы «решительно и всеми возможными способами» заняться с ними сексом?

– В смысле, – поясняю я, подыскивая слова, – куда девается муж?

Он вздыхает:

– Мы договариваемся, что я доставлю диван, когда его не будет дома.

– А разве не бывает так, что женщина отказывается?

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Ты читал Генри Миллера?

– Нет.

Я молча разглядываю потолок.

– А при чем здесь Генри Миллер? – спрашивает он. Неуверенно.

– В одной своей книге он пишет, что у самца австралийского кенгуру два пениса: один на каждый день, а другой – для праздников. Интересно, у тебя так же?

Он не отвечает. Он думает, не издеваюсь ли я над ним. Наконец, может, из любопытства, может, потому, что впереди еще вся ночь, я прошу его рассказать об этих женщинах.

– Я крадусь за ними по магазину, – рассказывает он, – слежу за ними, затаив дыхание, когда они подходят к дивану. Я изучаю их – волосы, лицо, грудь, ноги, надеюсь, что вот эта сядет, а эта пройдет мимо. Диван красивый. Многие женщины обращают на него внимание. Многие щупают мягкую зеленую ткань, представляя себе, как диван будет смотреться у них дома. Иногда я пытаюсь помочь им определиться. По правилам, этого делать нельзя, но если я вижу, как симпатичная девушка все ходит вокруг него и наконец садится, мечтательно ахая, то я неслышно подхожу к ней и говорю: «По-моему, этот диван просто создан для вашего дома!»

Тогда девушка тихо смеется и говорит: «Но вы же не знаете, как выглядит мой дом».

А я отвечаю, что узнаю это через шесть – восемь недель, которые потребуются для доставки мебели из магазина «Галилео».

– «Галилео»? – переспрашиваю я, сверяясь с записями.

– Так называется наш мебельный магазин, – отвечает Мартин.

– Да, верно.

– Мы продаем столы, стулья, ковры, кровати, жалюзи, лампы, шезлонги, полки, шкафы, скамьи, офисные столы, пуфики, а кроме того, у нас подают лучшие в городе эспрессо и салат руккола…

– Не отвлекайся, пожалуйста.

Мартин переводит дух.

– Но если на диван плюхается какая-нибудь уродина, которая явно хочет его купить, я тут как тут, качаю головой и показываю на другую модель, тоже итальянского производства. Я пытаюсь убедить ее, что другой диван красивее и дешевле и что ей следует выбрать его. Конечно, не всех удается убедить. Бывает, уродина не обращает внимания на мои слова и все равно покупает диван цвета авокадо. Тогда по правилам мне ничего не остается, как обслужить ее и тем и другим способом.

– Но ведь тебя никто не заставляет, – подчеркиваю я. – И меньше всего эти, как ты говоришь, уродины.

– Я действую по системе, – резко обрывает он. – И я не сдамся до тех пор, пока… (Он задумчиво смотрит на меня.) Это все равно что выстроить карточный домик. Сначала просто забавно, и ты не боишься, что он развалится, – начнешь тогда заново, и все. Но вдруг у тебя начинает получаться. Выстраиваешь этаж за этажом, и домик не разваливается! Тогда становится дико важным использовать все пятьдесят две карты и чтобы домик не развалился, понимаешь? Вот так. Сначала ты просто заключаешь с другом или коллегой пари, что соблазнишь первую женщину, купившую диван цвета авокадо, – при этом не важно, кто она. И ты справляешься с удивительной легкостью. Потом еще одну, понимаешь, и опять легко. И еще одну, и еще, и еще. А домик не разваливается! И с каждым разом это захватывает тебя все сильнее, ведь кто-нибудь из них может отказаться. Но никто не отказывается. Никто. И мне не приходит в голову, что я должен остановиться, сам разрушить этот карточный домик только потому, что какая-то из женщин мне не нравится. Однажды, – рассказывает Мартин, – в магазин пришла маленькая, худощавая и бледная женщина, которая сразу уселась на мой диван. Темно-русые волосы, химическая завивка, лицо, в котором не было ничего привлекательного: сухая кожа, усталые зеленые глазки, узкие губы и маленький носик. Не симпатичная, но и не сказать чтобы страшная. Я предпочитал настоящих уродин, – рассказывает он. – Так, чтобы их уродство бросалось в глаза. Или очень толстых.

Он изучающе оглядывает мою фигуру. Я взглядом даю ему понять, что нисколько не обижена.

Та женщина, не симпатичная и не уродливая, купила диван цвета авокадо, и через восемь недель Мартин приехал к ней домой. Они уже договорились обо всем, что должно было между ними произойти, и как только он ставит диван в гостиной, она начинает раздеваться. Она не смотрит на него. Даже раздевшись и лежа на зеленых подушках, она на него не смотрит. Он расстегивает брюки и думает, что, может, надо погладить ее по щеке, дотронуться до нее, по крайней мере, сказать хоть что-нибудь. Но он не делает этого, а просто наваливается сверху, засовывает в нее свой член и ничего не чувствует, абсолютно ничего, будто нижняя часть ее тела мертва. Внезапно женщина ловит его взгляд, заставляет увидеть свои глаза, полные слез радости, и это счастливое выражение глаз настолько шокирует его, что он отворачивается.

Женщина кричит от удовольствия. Ее тело двигается, и этот ритм не совпадает с ритмом его тела, он пытается уловить его, но не может. Это потому, что она не думает о нем, вдруг понимает он. Она смотрит на него счастливым взглядом, кричит от вожделения и дергается из стороны в сторону, но она не думает о нем. Кончая, она крепко вцепляется в него и отталкивает от себя так, что его член почти выходит из нее. Тогда она в первый раз целует его, прижимаясь к нему всем телом, и он вынужден уткнуться носом в ее жидкие волосы.

Они одеваются, и она вновь обнимает его, на этот раз жеманно и игриво, подобно героине викторианского романа, которая наконец-то повстречала свою единственную любовь. Она кокетливо поглаживает его ногу и говорит что-то вроде того, что хорошо, когда двое могут вот так встретить друг друга. Чувствуя прикосновение ее руки, он отшатывается.

– Меня тошнило. Обычно мне нравятся женщины… Нравится отыскивать то, что сводит ту или иную с ума. Иногда я стараюсь угадать это заранее, но чаще всего ошибаюсь. В каждой меня поражает ее неповторимость.

– Так почему же тебя тошнило в тот раз?

– Не знаю. Это было так гадко. Мне хотелось встать прямо посреди всего этого и сказать, что я больше не могу.

– Почему же ты так и не сделал?

– Наверное, из вежливости.

– И ты перестал соблазнять женщин, которые покупали зеленые диваны?

– Нет.

– Ты продолжал?

– Продолжал. Сравнение с карточным домиком не случайно. Я именно так это понимаю. Будто я выстраиваю карточный домик. Когда пятьдесят две женщины купят зеленый диван и мой карточный домик будет закончен, вот тогда я перестану.

– И придумаешь новые правила?

– Да. Новые правила.

– Станешь соблазнять женщин, покупающих… что? Может, стулья с массажной спинкой?

– Может, и так.

– А Стелла… Ты доставляешь диван к ней на дом и остаешься с ней до тех пор, пока она не падает с крыши?

– Да.

– Ты привозишь диван и остаешься.

– Остаюсь.

Аманда

Би сейчас спит. Она будет спать, пока Мартин не постучит в дверь и не скажет, что пора идти. Когда священник в церкви заговорит, я буду повторять про себя: «Черт, писька, член, убить, дьявол, дерьмо, кровь, писька, трахаться, переспать, засунуть член». Тогда я не услышу, что он говорит. А потом приедет папа, так Мартин сказал. Может, он будет стоять у церкви и ждать меня. Я не знаю, как я к нему отношусь. Мы несколько раз встречались. Первый раз, когда мне было всего три дня от роду. Тогда я, свернувшись, как котенок, спала у него под мышкой. Это мне мама рассказывала. А потом он уехал в Австралию. Не знаю, скучаю ли я по нему, я же с ним почти не знакома. Однажды, еще до того, как мама встретила Мартина, он приходил к нам в гости. Мне было четыре или, может, пять лет. Мы с мамой жили тогда в квартире на Фрогнере. Он меня постоянно обнимал. Это было так неприятно. Не люблю, когда меня обнимают. Но у него с собой был целый мешок со сладостями, не маленький мешочек, а большой такой пакет, которые дают в супермаркете, и в мешке было полно сладостей. Он их вместе с мешком привез из Австралии.

Раньше в играх водопроводчик был моим папой. Сейчас я хочу, чтобы он был моим любовником. Недавно я поднялась к нему на чердак и спросила, не хочет ли он заняться со мной любовью. Он спал. Было уже довольно поздно. Мама с Мартином тоже спали. Водопроводчик открыл глаза, посмотрел на меня и включил ночник на тумбочке. Свет от него упал прямо на мою грудь. Мне было холодно. Мне хотелось залезть в его кровать, под одеяло, и прижаться к нему. Там тепло. «По-моему, тебе надо вернуться к себе и лечь спать», – тихо сказал он. «Я хочу с тобой», – сказала я. «Нет, – сказал он, – тебе нельзя».

Иногда мы с водопроводчиком играем в «Нинтендо». Он убил лесное чудовище и прошел самый сложный уровень. У меня это никак не получалось. А иногда он разрешает мне приходить к нему. Мы занимаемся любовью всю ночь, и на следующий день из меня постоянно течет. Однажды на уроке Марианне захихикала. Я ходила от стола к столу и раздавала упражнения по английскому. Марианне хихикала, потом захихикала и ее соседка по парте, ее зовут Вигдис, а вслед за ней – весь класс. На мне были светлые брюки. Я весь день чувствовала, что трусы у меня влажные и липкие, но я не знала, что это заметно. Они сказали, что я описалась или у меня начались месячные. Но дело было не в этом, я потом, на перемене, объяснила все Марианне.

Вообще-то я в него не влюблена. В водопроводчика. У меня и другие есть.

Би спит. Она спит здесь, рядом со мной. В красном платьице, с длинными темными волосами она похожа на куколку. У нее еще есть красный дождевик с капюшоном и красные резиновые сапожки. День сегодня солнечный. На маминых похоронах мог бы и дождь пойти. Может быть, Би снится мама. Может, ей снятся длинные мамины руки, которые тянутся к ней, обнимают ее и уносят к небу.

Когда я была маленькой и не знала, как убить лесное чудовище, мне тоже снились такие сны.

Коринне

Я спрашиваю Мартина:

– У вас двое детей?..

– У Стеллы двое детей, – перебивает он. – А у меня ребенок один. Аманда не моя дочь. Би, судя по всему, моя, да.

– «Би, судя по всему, моя»… – повторяю я. – Почему ты так говоришь?

Мартин не отвечает. Мы молча сидим за обеденным столом напротив друг друга. Я знаю, что, если подождать, он первым нарушит молчание.

– Не понимаю, что происходит с Би, – наконец говорит он.

– Между твоим переездом и ее появлением на свет не прошло и года?

– Мы зачали ее в Хейланде, – отвечает он. – Мы поехали туда сразу после нашего знакомства, на день рождения Харриет, моей бабушки.

– Ты обрадовался, когда Стелла сказала, что беременна?

– Она с каждым месяцем становилась красивее и красивее. Стелла очень высокая, а тогда стала еще и очень большой. Их было двое, а я – один. Я смотрел на нее, а их было уже двое. Она – Би, но она же и Стелла, и с ними мне было спокойно.

– Вы уже тогда знали, что назовете ее Би?

– Да, в честь моей шведской прабабушки Бианки. Мы знали, что назовем ее Би и что мы зачали ее в Хейланде. Ночью я клал голову Стелле на живот и рассказывал ребенку все волшебные истории, какие мог придумать. Я представлял себе, как она появляется на свет, маленькое готовое существо с маленьким готовым личиком. Иногда мы называем ее Би. Иногда мы называем ее «господин Поппель».

Мартин закуривает.

– Это было прекрасное время.

– Прекрасное для вас обоих? Стелла не болела во время беременности?

– Нет, не болела.

– А другая дочь Стеллы, Аманда? Как она все это восприняла? Ей ведь было пять лет, когда Стелла забеременела?

– Да, примерно столько. Не знаю. Мы с Амандой никогда не были близки. Откровенно говоря, Аманда… как бы это сказать, Аманда сама по себе, Аманда никогда…

– …никогда не была чьей-то любимицей, – бормочу я.

– Что ты сказала?

Мартин удивлен.

– Я сказала, что Аманда никогда не была чьей-то любимицей. Прошу прошения. Моих коллег это тоже раздражает. Я заканчиваю чужие фразы. Дурная привычка!

Мартин смотрит на меня, а потом говорит:

– У Аманды нет ничего общего со мной или со Стеллой. Я стараюсь казаться заботливым по отношению к ней. Для Стеллы важно, чтобы я о ней заботился. Я сажаю ее на колени, но она быстро сбегает от меня. У меня с Амандой ничего не получается. Она меня раздражает. Она сама по себе.

– В каком смысле – сама по себе?

– Нам было весело. Мы дурачились.

– Что значит – дурачились? Кто дурачился?

– Мы со Стеллой, – отвечает он. – Мы раньше всегда дурачились. Встречаемся где-нибудь в супермаркете и притворяемся, что мы незнакомы. Ходим по магазину с корзинками, заигрываем с посторонними, воруем спагетти, жонглируем яблоками, танцуем с метлой в руках и все в таком духе, пока кто-нибудь из нас не засмеется. Обычно не выдерживает Стелла. Тогда я выиграл.

– Тогда ты выиграл?

– Тогда я выиграл. Однажды я начал ругаться с кассиршей, потому что она утверждала, что цветная капуста – это цветная капуста.

– Вот как?

– За мной в очереди стоит Стелла. Мы притворяемся, что не знаем друг друга. Мы заранее договорились, что никто из нас не возьмет корзину или тележку. Надо набрать столько покупок, сколько мы сможем унести в руках, и даже больше… Ну вот она и стоит, ага… В очереди, прямо за мной, беременная, совсем уже на сносях. В руках у нее молоко, хлеб, рыбные палочки, котлеты, стиральный порошок, картошка, яблоки, овсянка и все такое прочее. И вот лицо у нее все гуще краснеет, а я думаю, что она вот-вот все уронит, и начинаю спорить с кассиршей, почему цветная капуста – это цветная капуста.

Я спрашиваю Мартина:

– А что, по-твоему, цветная капуста – это не цветная капуста?

– Чтобы потянуть время, я говорю, что цветная капуста – это брокколи, а брокколи – цветная капуста, – отвечает он. – Просто чтобы позлить тех, кто стоит за мной…

Чтобы вызвать у них раздражение, злость… и чтобы посмотреть, сколько еще Стелла продержится там позади меня.

– С полными руками покупок.

– С полными руками покупок, ага. И вот я стою, показываю на чек, где написано, что я купил пять кочанов цветной капусты, и утверждаю, что купил пять кочанов брокколи. Кассирша вздыхает и отвечает, что цветная капуста со скидкой и брокколи стоят одинаково, поэтому, как ни назови, получится то же самое. Я качаю головой и говорю: «То же самое! Ничего себе то же самое! Правда остается правдой! Если я покупаю брокколи, так пусть на чеке будет стоять „брокколи“, а если я покупаю цветную капусту, то и на чеке надо писать: „цветная капуста“». Очередь начинает волноваться, я слышу позади ворчание, кто-то тяжело вздыхает. Стелла толкает меня своим большим животом, и я спиной чувствую ее выпирающий пупок. Она будто хочет сказать, что хватит уже. Тут какой-то мужчина позади кричит, чтобы я прекращал эти глупости. Я выпрямляюсь и повторяю, что правда должна быть правдой. Мне, мол, не нужен чек, на котором написано, что я купил то, чего на самом деле не покупал. Тогда кассирша опять вздыхает, вытаскивает из-под кассы брошюру с фотографиями всех овощей в мире и торжествующе показывает мне фотографию цветной капусты, под которой жирными буквами написано: «цветная капуста». Я смотрю на фотографию. Смотрю на надпись. Все вокруг затихают. Я чувствую, как Стелла дышит мне сзади в шею: «Пожалуйста, Мартин, заканчивай, это больше не смешно». – «Нет! – говорю я наконец. – Правда должна быть правдой!» – «Нет?» – ошарашенно переспрашивает кассирша. «Нет, – твердо говорю я, – это ошибка. В книжке ошибка. В книжке ошибка, вы ошибаетесь, все ошибаются, мир совсем сошел с ума». Я вынимаю из мешка кочан цветной капусты, держу его перед собой, как череп, и торжественно так начинаю, будто сейчас целый монолог произнесу: «Это брокколи!»

– И что дальше?

– Дальше происходит сразу очень многое, – отвечает Мартин. – Сначала раздается всеобщий стон, однозначно недовольный. Молодой парень, стоящий в самом хвосте очереди, сжимает кулаки и бросается ко мне. Кассирша истерически смеется. А Стелла роняет покупки на пол. К ней подбегает женщина, которая начинает причитать: «Дорогая моя… вы только посмотрите на нее… вам помочь?»Все замолкают. Вытянув ноги, Стелла сидит на полу в луже грязи посреди разбросанных покупок. Даже парень, который бросился было на меня, останавливается и смотрит на Стеллу, кулаки его по-прежнему сжаты. Мы со Стеллой смотрим друг на друга. «Это Би, – шепчет она, – Би скоро родится. – Она оглядывается вокруг, смотрит на тех, кто стоит в очереди. – Смотри, я все перепачкала… вода вокруг… Мартин, подгонишь машину?»

– Ты прекращаешь… дурачиться? – спрашиваю я Мартина.

– Естественно. Я опускаюсь на пол рядом с ней, обнимаю ее, и мы вместе начинаем смеяться. Очередь в замешательстве. Кто-то смеется, кто-то качает головой, та любезная женщина поднимает с пола покупки и складывает их в корзинку. Я поднимаюсь и благодарю ее. Низенький старичок, лет уже за семьдесят, с абсолютно лысой головой и маленькими узловатыми ручками, осторожно наклоняется к Стелле, которая по-прежнему сидит на полу, и спрашивает: правда ли она со мной знакома или на нее нашло умопомрачение из-за происходящего? Он показывает на грязную лужу. Она отвечает, что правда, мы знакомы. «И все это время, пока он утверждал, что цветная капуста – это брокколи, вы стояли позади него и ни слова не сказали?» – спрашивает он. Да, так оно и было, отвечает она. Тогда старик присаживается на корточки и шепчет ей на ухо: «Я искренне надеюсь, что вы знаете, кого сегодня родите!» Старик показывает на живот Стеллы. «Бедняжка, – говорит он, – бедное маленькое создание».После этого он поднимается и идет к выходу.

Мартин достает из пачки сигарету, но не закуривает. Он сидит и вертит ее в руках.

– И тогда Стелла закричала, – наконец произносит он.

– Закричала? – переспрашиваю я.

– Да, закричала. Она закричала тому старику, что он грубиян, что такое нельзя говорить, что он должен сейчас же вернуться и попросить у еще не родившегося ребенка прощения, что у нее родится ангел, да будет вам известно. Но старик только качает головой и исчезает за дверью вместе со своими покупками. Я пытаюсь ее успокоить, но она раздражается еще больше. Она плачет и кричит. Кричит на меня, чтобы я заставил старика вернуться, кричит, что он должен извиниться перед Би. Роды вот-вот начнутся. Мне не до старика. Нам надо быстрее ехать в больницу.