Текст книги "Когда ты рядом. Дар"

Автор книги: Лин Ульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Лицо Май тоже было знаком. Он любил изучать его внимательно, почти недоверчиво, так пассажир в самолете изучает лицо стюардессы, когда самолет начинает трясти и в салоне гаснет свет. Мы падаем? Она в панике? Нам конец?

Все вокруг являло собой знаки, связанные с его болезнью. Оглядываясь вокруг, Юхан спрашивал солнце, траву, небо, книги и Май: смогу ли я выжить? Неужели умру? Подайте мне знак! Скажите! Как в тот раз, когда Май потеряла, уничтожила или убила ребенка у себя в животе – Юхан никогда не мог подобрать нужное слово, это было одной из тех тем, на которые они никогда не говорили, никогда! – тогда он подумал, что в переменах погоды есть знак. Он отчетливо это помнит. Светило солнце, и вдруг подул ветер, начался дождь, и тогда Май рассказала ему, что беременна, но решила сделать аборт. Он помнит, как изменилась погода. Он помнит, каким было лицо Май, когда она сказала, что это девочка. Он помнит, как нашел в магазине книгу с изображениями зародыша на разных стадиях его развития и сердце, которое перекачивает двадцать восемь литров крови в сутки.

Но придет время, когда Юхану станет хуже, боли усилятся и знаки исчезнут, знаки перестанут быть знаками, они превратятся в случайные события. Ведь и сам Юхан в конечном счете был довольно-таки случайным событием. Придет время, когда Юхан поймет, что мир ничего не пытался ему рассказать, что его тело не пыталось ничего ему рассказать, потому что это тело – просто мясо, а мясо гниет, и его боль тоже ничего не пыталась ему рассказать. Все это просто было тем, что оно есть. И ничем другим. Никаких знаков не существовало. У него не было никакого небесного союза с этим миром, и у мира с ним никакого небесного союза не было. Солнце было солнцем. Дождь – дождем. Мясо – мясом. Боли – болями. Придет время, и Юхан, молитвенно сложив руки, прошепчет: «Почему?» И ответ будет прост: «Потому что!»

Но сейчас! Сейчас он стоял перед зеркалом в надежде, что что-то произойдет, что-то случится, в надежде на знак, на то, что тролль, поселившийся в его теле и омрачавший ему жизнь, уступит место долгим, солнечным дням. Моя… жизнь, подумал Юхан. Лучшей формулировки он не изобрел. Стоя перед зеркалом, он тщился произнести что-нибудь патетическое. Но ничего другого не приходило ему в голову. Выпить стакан холодного пива. Почитать. Сходить на рыбалку. Полежать рядом с Май, рука об руку, почувствовать запах ее волос и тела. Прислушавшись к себе, Юхан почувствовал легкую головную боль и тошноту. Тошнота пугала его. Еще немного, и он будет бояться, что нечто чуждое, страшное и немыслимое вот-вот произойдет с ним, с его телом – то, чего он не может предвидеть и поэтому не может к нему подготовиться и держать под контролем, – судороги, кровотечения, приступы удушья.

Его беспокоила перспектива долгого пребывания за пределами большой светлой и современной больницы. Сначала он радовался, что может уехать прочь, но теперь он понял, что это «прочь» заключает в себе лишь опасности. Ему больше не хотелось «прочь». Ему хотелось находиться там, где были технические возможности, чтобы спасти его жизнь. Там, где он не мог просто так умереть среди травы, деревьев и тихой воды. Кто спасет его, если он вдруг сляжет прямо здесь? Май? Ее едва хватает на то, чтобы дать ему валиум, когда он жалуется на недомогание. Разумеется, она врач, но у нее нет ни оборудования, ни медикаментов, ни специальных познаний в нужной области. А при его состоянии Юхан нуждается в самых лучших специалистах. Он перевел дыхание. «Мое состояние требует самых лучших специалистов». Он посмотрел на изможденное лицо в зеркале, попытался поймать собственный взгляд, задержал дыхание. Тошнота усилилась, словно кто-то воткнул ему в горло щепку, да так и не вытащил обратно. А может быть, головная боль была еще тяжелее, чем тошнота. Он по-прежнему старался не дышать, ему не хотелось спровоцировать рвоту, потому что тогда он не смог бы остановиться до тех пор, пока, измученный, не свалился бы на пол, как жалкий маленький прутик. И кто тогда ему поможет?

В детстве Юхан соревновался с мальчиками, кто дольше сможет не дышать. Не дышать под водой, в железнодорожном туннеле, не дышать, пока кто-нибудь считает до пятидесяти, семидесяти или даже до ста. Когда его сыну Андреасу было десять лет, Юхан нашел его в платяном шкафу с полиэтиленовым пакетом на голове. Юхан сорвал пакет и ударил мальчика по лицу – не потому, что Юхан из тех, кто легко распускает руки, а потому, что ему стало страшно.

– Зачем ты это сделал, Андреас?

Но мальчик только пожал плечами и ушел.

Как-то раз, несколько десятилетий спустя, Юхан спросил Май:

– Почему игра со смертью кажется детям такой привлекательной?

Немного подумав, Май положила палец ему на горло, надавила, потом немного сильней – пока он не оттолкнул ее.

Он выдохнул, посмотрев на свое лицо в зеркале, сделал шаг назад, испытующе оглядел всего себя: бледные руки, худые длинные пальцы, нестриженые ногти (не забыть бы их постричь!), белый обвислый живот, похожий на маленький детский ранец, тощие ноги – они всегда были тощими, поэтому Май и сравнивала его с бобовым стеблем.

– Мерзкая падаль, – громко сказал себе Юхан. – Мерзкая, старая, сраная падаль, – сказал он и сам удивился, что произнес слово «сраная». И это он, пожилой интеллигентный человек! Он наклонился поближе к зеркалу, рассматривая гнойник на левой щеке, который сегодня был огненно-красным и словно смеялся ему в лицо.

– Дерьмо! Дерьмо!

Гнойник продолжал смеяться. Юхан засмеялся в ответ.

– Дерьмо! Мразь! Пидорас! Гондон!

Должно быть, он говорил громко, потому что с кухни вдруг послышался голос Май:

– Юхан? С тобой все в порядке?

Он пробормотал что-то неразборчивое.

Голос из кухни продолжал:

– Я на минутку выходила…

Юхан перебил ее:

– Все в порядке, Май. Я стригу ногти. – Он помахал перед зеркалом руками. – Стригу ногти!

Пальцы Юхана до сих пор хранили запах ее лона. Пальцы, которые она осторожно, нежно и решительно засовывала в себя, когда они занимались любовью этим утром.

Строго говоря, смерти не в чем его упрекнуть, думал Юхан. Он всегда вел себя осторожно, сдержанно, выполнял обещания, не забывал молиться. Умирали другие, но не Юхан. Он не курил, не пил, не превышал скорость, не хвастался. Он был не из тех, кто чувствует облегчение на чужих похоронах, и не из тех, кто говорит: «Со мной этого не случится». Он знал, что именно такие высказывания могут прихлопнуть тебя, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Твоя самоуверенность. Поэтому он следил за собой, чтобы не выглядеть высокомерным – не провоцировать ситуацию. В своих отношениях со Смертью, которые Юхан мало-помалу стал рассматривать как своего рода дружбу, – не ту дружбу, что бывает между равными, вовсе нет, но все-таки это была дружба, – он вел себя покорно, почти вкрадчиво. Я знаю, что со мной это может случиться, я знаю, что ты сильнее меня, но я стараюсь, я очень стараюсь, посмотри, я стараюсь, я так благодарен за то, что ты меня не трогаешь.

Когда друга Юхана Уле Торьюссена вышвырнула за дверь молодая кареглазая любовница и он вернулся в Норвегию из Нью-Йорка, после недолгих скандалов жена простила его. Спустя четыре года он заболел и умер.

– Это мне в наказание за то, что я решил, будто смогу быть счастливым, – прошептал Уле Торьюссен Юхану. – Моя самоуверенность меня и подкосила.

– Не говори ерунды, – возразил Юхан, но, разумеется, эта мысль не оставила его равнодушным, и он порадовался, что никогда не искушал судьбу, никогда никого не предавал, даже свою жену номер один, которую он не любил. И он всегда был благодарен Май. Ни один день вместе с ней не был прожитым зря.

После церемонии прощания на похоронах Уле близкие говорили не о том, какой была его жизнь, и уж точно не о том, что когда-то он «искушал судьбу» в поисках счастья на другом берегу Атлантического океана. Он смог умереть красиво, спокойно и быстро («испепеленный мужественной борьбой»), с достоинством, о котором было сказано отдельно. Особенно на это упирала простившая его жена. Когда Уле Торьюссен лежал на смертном одре, горела свеча и вся семья была в сборе, он заверил всех и в особенности жену в своей любви. Он сжал ее руку и еще раз попросил прошения.

– За что, любимый? – прошептала она, потому что ей очень хотелось услышать это еще раз.

– За то, что…

Уле Торьюссен увидел перед собой прекрасные карие глаза, мансарду на Коламбус-авеню в Нью-Йорке, человека, который показывал дорогу заблудившемуся туристу.

– За что, любимый? – повторила жена.

– За все! – прошептал Уле Торьюссен, закрыв глаза.

Юхан, который слышал эту историю о смертном одре много раз, подумал, что Уле закрыл глаза отчасти из-за того, что был на пороге смерти, а отчасти – из-за того, что хотел, пока не поздно, еще раз увидеть прекрасные карие глаза.

– Он закрыл глаза и умер с улыбкой, – всхлипывала простившая его жена, у которой глаза были самые что ни на есть голубые.

Юхан был совсем маленьким, когда впервые обратился к Смерти. Ради матери. У нее была простуда с высокой температурой, и мальчик решил, что она вполне может умереть. Исчезнуть из его жизни. Отец был ему безразличен, он умер несколькими годами позже, когда Юхану было пятнадцать. Но мама! Мама с такими красивыми руками. С ее нежными поцелуями. С круглым мягким животом, в который так уютно было зарыться лицом. Она не должна умереть. Он поднял глаза к небу, потому что Смерть наверняка находилась где-то там, и пообещал ей, что больше не будет воровать деньги из маминой сумки и вообще станет добрым, послушным и примерным мальчиком, если мама останется в живых. Смерть его услышала. Мать поправилась, и все стало как раньше, только Юхан с тех пор – разумеется, втайне – регулярно беседовал со Смертью. Он убеждал ее быть доброй, не трогать мать, сестру и его самого. Как уже было сказано, отец был ему безразличен. Но Смерти он об этом не говорил. Он не говорил об этом никому. Он не разрешал себе даже думать об этом, потому что Смерть вполне могла прочитать его мысли. И вот, после того как мать поправилась, Юхан стал добрым, послушным и примерным мальчиком. По-настоящему добрым. Даже по отношению к отцу – неуклюжему мужчине, от которого дурно пахло. Отец, безусловно, был очень хорошим. Даже лучше, чем другие отцы. Он находил время, чтобы поболтать с Юханом и его сестрой, особенно с Юханом, который был младшим. Отец читал ему по вечерам книжки, гулял с ним и водил в кино. Они ходили в кино и до и после войны. Они смотрели даже немецкий цветной фильм «Золотой город», в котором заключительную реплику героини написал сам Джозеф Геббельс: «Я недостаточно любила свой город и поэтому должна умереть!» Они посмотрели этот фильм, хотя мать и была против.

Закрыв глаза, Юхан услышал голос отца:

– Я хочу посмотреть его не потому, что он немецкий, а потому, что он цветной, черт побери! – кричал отец. – Потому что он цветной!

– Какая разница, – шептала мать. – Неужели ты не понимаешь. Никакой разницы нет. Будь он хоть трижды цветной, он все равно остается немецким. Подумай, что про нас скажут!

Отец встал перед матерью. Юхан помнит, как это было, и именно тогда, именно тогда, когда он увидел перед собой отца с матерью, он заметил то, чего раньше не замечал.

Дело в том, что когда Юхан думал о своих родителях, ему представлялась внушительных размеров мать и маленький отец. Но теперь, шестьдесят лет спустя, перед зеркалом в ванной, он вдруг увидел их такими, какими они были в действительности. Мать вовсе не возвышалась над отцом, совсем наоборот, она была маленькой. Она была крошечной женщиной. Это отец возвышался над ней.

Отец встал перед матерью и прорычал:

– Кто скажет?

– Все! – прошипела она. – Все! Ты сам знаешь!

Юхан закрыл глаза, и когда открыл их опять, поймав в зеркале собственный взгляд, он вспомнил их такими, какими помнил всегда, какими он предпочитал их помнить. Большую мать и маленького отца.

Отец гулял с сыном и водил его в кино, он был хорошим и добрым. Но все же оставался при этом противным, неуклюжим и вонючим (Юхан подозревал, что он плохо моет между ног), и кроме того, у него не было друзей. У чужих отцов друзья были. А у отца Юхана – нет. Возможно, его одиночество было как-то связано с войной. Юхан не был уверен. У других отцов было много историй, и они часто их рассказывали, а отцу Юхана рассказать было нечего. У него не было ни друзей, ни историй.

Однажды мать опять заболела. Простудилась. Лежала в жару. Бледная. Это было в 1946 году, Юхану только что исполнилось тринадцать. Врач вышел из комнаты матери с озабоченным выражением на лице, Юхан подошел к нему и спросил:

– С мамой все будет хорошо, да?

Врач ответил, что не следует терять надежду. Юхан кивнул, про себя проклиная врача за идиотский ответ. Он же врач, а не священник. Надежду пусть подает дворовым кошкам и фрицевым потаскухам. А отец, этот добрый слабак, от которого дурно пахнет, погладил его по голове и сказал то же, что и врач: «Не следует терять надежду, Юхан. Мы должны надеяться, что мама поправится и на этот раз тоже». Да уж, подумал Юхан. Не сомневайся!

Он заперся в спальне, которую делил с сестрой, упал на колени и прошептал:

– Возьми его. Возьми моего любимого отца вместо матери!

И тогда Смерть прошептала ему в ответ:

– Но раз ты одинаково сильно любишь и мать, и отца, почему я должна забирать его, если пришла за ней?

Юхан задумался.

– Потому что он прожил дольше. Это ведь… справедливо.

На мгновение воцарилась тишина. Юхан смотрел в потолок.

– А не потому ли, что отец тебе безразличен? Не потому ли, что отец для тебя всего лишь вонючий трусливый жалкий человечек, который, по-твоему, может умереть и ничего от этого не изменится? Не потому ли, что ты боготворишь свою мать, и потому что без нее ты погибнешь? Разве это не так, Юхан, дружок, разве не поэтому ты обращаешься ко мне со своей просьбой?

– Нет, – ответил Юхан, молитвенно сложив руки. – Я люблю их обоих. Папа хороший, он всем желает добра. Просто будет справедливее, если ты заберешь его первым. Он… он… на десять лет старше мамы.

Юхан поднял глаза и встретился в зеркале с собственным взглядом. Он выглядел усталым. Он и вправду устал. Эта усталость с каждым днем становилась сильнее. День походил на ночь. Он уставал, когда не спал. Уставал, когда спал. Ему вспомнилась маленькая девочка в поликлинике, которая думала, что он такой же старый, как ее древний дедушка. Он стал рассматривать себя. Та девочка видела перед собой именно это лицо. Его лицо… Бедный ребенок!

Через день после того, как тринадцатилетний Юхан разговаривал со Смертью, мать со слабым румянцем на щеках поднялась с кровати. Неделю спустя она весь день была на ногах, а три недели спустя она уже выздоровела и вернулась на работу. Юхан почти забыл тот эпизод в спальне, когда год спустя случайно услышал разговор матери и отца, доносившийся из гостиной. Отец побывал у врача, об этом Юхан уже знал, но особо не заинтересовался. Юхан услышал испуганный шепот отца и мягкий спокойный голос матери, пытавшейся утешить его: «Все будет хорошо! Я в этом уверена! Просто не может быть иначе!» Потом он услышал, как отец разрыдался со словами: «Я боюсь!» Юхан сел на кровати. Отец, этот маленький вонючий человечек, у которого нет друзей, этот кроткий мужчина, который всегда был так добр с Юханом, теперь испуганно плакал в гостиной.

Юхан молитвенно сложил руки и принялся благодарить:

– Спасибо, большое спасибо, спасибо, – шептал он, чувствуя, как к горлу подступает комок. Юхан вытер слезы ладонью. Он снова улегся в кровать. Закрыл глаза. Стал прислушиваться к разговору в гостиной. Отец тихо плакал.

Юхан опять сложил руки.

– Эй, – прошептал он в темноту. – Ты здесь?

Ответа не последовало.

– Я знаю, ты меня слышишь. Я просто хотел поблагодарить тебя за то, что ты исполнила мою просьбу, но для меня это вовсе не маленькая жертва. Мой папа хороший человек. И мне он не безразличен. Ты сказала, что мне нет до него дела, но это не так.

Юхан подул на зеркало. Он увидел перед глазами лицо отца. Белое, застывшее в ужасе лицо в последней вспышке, перед тем как мать закрыла дверь в комнату и он завыл.

Юхан не хотел умереть так, как умер отец. Он хотел сам решать, когда придет время. Он никому не хотел быть в тягость, и меньше всего Май. Хотя бы не отягощать ее больше, чем сейчас. Май на семнадцать лет моложе него, ей всего пятьдесят три. Она стройная. Высокая. Почти что красивая. Он попытался представить себе лицо Май так, как только что представлял лицо отца. Но у него не получилось. Он видел только туман. Юхан слышал ее голос, доносившийся с кухни, Май что-то напевала, гремя тарелками, вилками и ножами. Невозможно мысленно увидеть лицо, которое так хорошо знаешь. Подумав, он понял, что редко видел ее лицо во сне. Лицо матери он мог представить в любой момент, и лицо умирающего отца, пока дверь в спальню не закрылась, – тоже; он мог представить лицо Алисе, которая что-то кричала ему, но только не Май. Зато, закрыв глаза и изо всех сил потянувшись к тому свету, который всегда горел у него внутри, он мог вызвать в себе радость, которую пробуждало в нем ее лицо. Не только тогда, когда они были влюбленными, но и сегодня. Словно ему открывалась лесная поляна, полная земляники. Где-то у него внутри было место, которое всегда светилось. Маленькая непостижимая искорка, о которой он знал, хотя лишь очень немногие из его знакомых сказали бы, что Юхан Слеттен – человек с искоркой. На похоронах о нем говорили как о порядочном, приятном, остроумном, способном человеке с незаурядным умом. Упоминали его интерес к книгам, кино и музыке, но интерес этот был весьма умеренным. Никто не говорил о «страсти», никому и в голову не приходило в связи с Юханом произнести слово «страсть». И даже Май, которая, к удивлению многих, стоя у гроба, взяла прощальное слово, не создала впечатления, что на протяжении двадцати трех лет их совместной жизни имела место быть страсть. Прозвучали такие слова, как дружба, забота, понимание и стабильность. Особенно стабильность. Она повторила это слово несколько раз. Теперь, когда все было позади, могло показаться, что только один Юхан знал об этой искре у себя внутри, об этой маленькой синей искре. Но ведь она была! И поэтому он твердо намерен бороться. Бороться до последнего. Он может выжить. Вполне. Такие случаи бывали много раз. Юхан составил список историй, которые он прочитал или где-то услышал, о людях, выживших, несмотря на смертельный диагноз, это были мужчины и женщины, которые не умерли с похожим диагнозом. Он мог стать одним из них. Одним из тех, кто выжил.

А когда он не сможет больше бороться, он умрет с достоинством. Прежде чем его найдут перепачканного собственным дерьмом. Прежде чем он станет Май в тягость. Он так решил, она должна его понять. Это его последняя просьба о помощи. Он будет бороться. О да! Он будет бороться. Но если случится так, что борьба окажется бесполезной, Юхан попросит Май, чтобы она помогла ему умереть без боли и унижения.

Юхан стоял лицом к лицу со своим отражением в зеркале.

Разговор о собаке наложил отпечаток на весь последующий день. Юхан даже не мог сказать, что действительно хотел бы иметь собаку. Когда Чарли усыпили в возрасте восьми лет, он решил для себя, что собак у него больше не будет. Как уже было сказано, вовсе не желание завести собаку омрачило весь день, а то, что совершенно обычная беседа супругов о том, возможно это или нет, оказалась намертво связанной с вопросом жизни и смерти. Как и все остальное в те дни. Но в то же время это было не так. Май не хотела собаку, потому что знала: Юхан скоро со всеми распрощается («Ха-ха, вот это выражение, – подумал Юхан, скорчив гримасу собственному отражению в зеркале. – Распрощаться! Я с вами распрощаюсь. Юхан Слеттен распрощался со всеми!»), ей ни к чему возиться с собакой. Но она этого не сказала. Она избегала об этом говорить. Все их разговоры, даже самые идиотские, самые банальные, касались того, что скоро он со всеми распрощается. (Хотя такое выражение и связано скорее с уходом с работы, подумал Юхан, а ведь он подразумевал под ним нечто большее: сыграть в ящик, дать дуба, уснуть вечным сном, уйти в мир иной.) Но чтобы говорить об этом напрямую… нет, только не это! Этого Май избегала. Равно как и Юхан. Но больше они не строили планы на будущее, как прежде. Май не хотела. Она не хотела признавать, что знает то, что Юхан должен умереть, но в то же время не хотела и строить какие-либо планы. Она даже не хотела делать вид. Не такой она человек.

Разговор о собаке заставил Юхана задуматься, ему захотелось поговорить с Май. Он бродил по своему небольшому вэрмландскому садику, проклиная капризную погоду (перемены которой воспринимал как знак, посылаемый ему свыше) и думая о том, что пора взять ситуацию под контроль. Его внутренний голос говорил ему, что пришло время взять ситуацию в свои руки. Так оно и было. Некий голос, словно какой-то чужой, глубокий вздох у него внутри, сказал, что пора, черт побери, взять ситуацию под контроль! И как раз в тот момент из-за облаков выглянул луч солнца и посветил на него, солнце осветило крошечной частью своей безграничной силы моего слабого друга Юхана Слеттена, который думал о том, что пора взять ситуацию в свои руки.

Он поднял лицо к небу, чтобы погреться на солнце.

Время пришло.

И это легло в основу разговора между Юханом и Май, который состоялся тем вечером. Они ужинали. Аппетит у Юхана был неважный. От пищи, особенно вкусной, его тошнило. Но иногда он по-прежнему мог наслаждаться вином и в тот вечер выпил пару бокалов. Они сидели на кухне за столом под синей люстрой. Гнойник у Юхана на левой щеке был блестящим и красным, Май сказала немного отсутствующим тоном:

– У тебя гнойник сильно покраснел, давай я его смажу.

Она встала.

– Сядь, Май!

Май посмотрела на него, немного удивившись. Но села.

И тогда Юхан сказал:

– Оставь в покое мое лицо! Нам надо поговорить.

Он перевел дыхание.

– Я принял решение!

Оба слегка вздрогнули от того, каким голосом он это сказал.

– И нам никто не помешает, – продолжил Юхан. Он поднял руку, дотронувшись до лица. – Забудь про мое лицо.

– Да ради бога… – Май засмеялась.

– Я… – запнулся Юхан. – Я все обдумал.

– Хорошо.

– Я хочу, чтобы ты выслушала меня не перебивая. Это важно. Мне нужна твоя помощь, Май. Мне нужна твоя помощь. Ты нужна мне… больше чем когда бы то ни было.

– Юхан…

– Я все обдумал.

Май кивнула.

– Я болен. Но я буду бороться. Буду. Возможно, я выздоровлю… да… но если нет…

– Юхан, – мягко перебила его Май. – Ну хотя бы раз в жизни. Тебе ведь стало лучше, правда? Может быть, просто будем наслаждаться жизнью, ни о чем не думая?

– Сейчас я хочу договориться с тобой, – прошептал Юхан. – Чтобы прожить остаток своей жизни вместе, Май, прожить спокойно. Я хочу покоя, только покоя!

– Не видать тебе никакого покоя, пока ты будешь строить догадки о том, что случится в будущем, – ответила Май. – Может быть, завтра мне на голову упадет кирпич, и тогда пиши пропало, нет больше Май. От этих гаданий нет никакого проку…

– Май, послушай меня! – закричал Юхан. – Я просто сказал, что буду бороться, что хочу жить. Я хочу жить. Я не хочу умирать. Но ты должна мне помочь, если… если болезнь станет слишком обременительной… – Юхан подыскивал правильные слова, – слишком обременительной для нас обоих.

Май смотрела в пол.

– Меня ты нисколько не обременяешь, – прошептала она.

– Но если все-таки это станет нам в тягость.

– Юхан, я смотрю на это совсем иначе, – перебила Май. – Боль можно облегчить. Ведь у тебя есть я. Я всегда буду рядом.

Юхан посмотрел на Май с благодарностью. Он сказал:

– Я боюсь унижения. Не хочу, чтобы ты видела меня в таком состоянии… Я боюсь, что перестану собой владеть. Не хочу, чтобы последним воспоминанием обо мне была вонь. Помню, как отец… – Юхан не договорил.

Май посмотрела на него, вдохнула воздух.

– Я понимаю, о чем ты, но…

Она осеклась.

Май сказала «но». Юхан хотел знать, что последует за этим «но». Он хотел знать, повторит ли она слова о том, что всегда будет рядом. Что независимо от его просьбы она повторит эти слова: «Я буду рядом, всегда». Но она ничего не добавила. Она не сказала, что будет рядом, и вообще ничего больше не сказала. Ничего. Вместо этого Май стала убирать со стола. Юхан молча смотрел на нее. На ее волосы, заплетенные в длинную седую косу, на ее крупные руки с коротко подстриженными чистыми ногтями, на полупрозрачные белые дуги в основании каждого ногтя. Они являются признаком здоровья, однажды сказала Май. У его первой жены Алисе были тонкие поломанные ногти, которые она грызла всякий раз, когда забывалась. Иногда она ходила в салон, где ей приводили ногти в порядок и красили розовым лаком. Вернувшись домой, она размахивала руками – крошечными китайскими ручками – у Юхана перед лицом и спрашивала, как ему это нравится. Он посмотрел на свои давно не стриженные ногти. У основания тоже были полупрозрачные белые дуги. Один раз он приложил свою ладонь к ладони Май и сказал, что руки у них одинаковые, но она вырвалась и сказала, что сравнивать руки – плохая примета.

Май обещала, что будет рядом, всегда. Будет держать его за руку до последнего. Она не уйдет. Его рука в ее. Рука у Май такая хорошая, и ему хочется, чтобы последним ощущением в его жизни стало именно это – его рука в ее. Чтобы она перевела его на ту сторону.

Он всегда считал, что у нее замечательные руки. Такие ласковые. Май, которая обычно была такой торопливой, могла вдруг остановиться и лечь совсем близко. Она как-то по-особенному гладила его тело, медленные движения руки по животу и еще ниже, она как-то по-особенному сжимала его мошонку, слегка, словно это была игра. Ее ласки не были порывистыми, неуклюжими и жесткими. У других женщин не было таких рук. Только у Май.

В тот вечер, прежде чем они легли, Май зажгла камин. В летнем воздухе пахло осенью, подул сильный ветер, и внезапно спустилась ночная мгла, которая вдруг пришла на смену долгим и светлым вечерам, длившимся не один месяц. Сидя в креслах, Юхан и Май читали книги. Этот вечер мог быть совершенно обычным вечером, подумал Юхан, если бы не тошнота, если бы не рвотный комок в пищеводе, который не хотел подниматься вверх или опускаться вглубь. И если бы не разговор с Май, закончившийся на слове «но».

Может, она хотела сказать, что будет рядом, хотела повторить те слова?

– Скажи же, Май! – шептал он. – Скажи! Скажи!

Юхан посмотрел на Май, сидевшую перед камином в свете пламени. Она уткнулась в книгу, приоткрыв рот, как маленькая девочка, зачитавшаяся первым в своей жизни детективным романом. Но Май уже не была маленькой девочкой, нет, она была пожилой женщиной, удовлетворенно думал Юхан, хотя лицо ее сохранило черты ребенка, из-за чего незнакомые люди на протяжении долгих лет считали ее гораздо моложе. Пожилая женщина, над которой также властвует время. Как и над маленькой девочкой, которая думает, что никогда не умрет. Но даже в волосах у маленькой девочки когда-нибудь будут копошиться черви. Он улыбнулся, глядя на Май. Все могло бы закончиться здесь, подумал он. Раз – и все. Двое старых друзей. Юхан и его жена. Юхан и Май, сидящие в креслах перед камином, со своими книгами вечером на исходе лета.

Он смотрел на нее, но она об этом не знала. Седая поблескивающая коса растрепалась за день, выбившиеся пряди обрамляли лицо, красные теплые щеки, на носу круглые очки. Он протянул было руку, чтобы погладить ее по щеке, но решил не разрушать очарования.

Все могло бы закончиться здесь. Без боли, крика, страха и унижений. Только одно мгновение – Юхан и Май перед горящим камином, – а затем долгая черная ночь.

Рука об руку с лучшим другом. Все могло бы закончиться так.

Закрыв глаза, Юхан вспомнил о другой женщине. Он подумал о матери.

Мать. Время от времени, до того как она умерла, они встречались в кондитерской, где пили шоколад со взбитыми сливками и ели булочки. Как-то раз он попросил ее рассказать об отце. Обычно ни о чем таком они не разговаривали. Она рассказывала о несносном соседе, о дамах из клуба любителей бриджа, о долгих одиноких прогулках в «Гласмагасинет» [16]16
  «Гласмагасинет» – крупный универмаг в Осло, специализирующийся на продаже изделий из стекла.


[Закрыть]. Но когда Юхан спросил об отце, мать начала было рассказывать, потом вдруг осеклась и замолчала.

Она сидела отвернувшись, прямо напротив него.

– Не могу, – прошептала она слабым голосом, повернув к нему маленькое морщинистое лицо. Глаза у нее блестели от слез. – Тебе не понять… Каждый раз, когда я пытаюсь представить его, у меня перед глазами всплывают картины его последних дней. Отец, перепачкавшийся в… отец, когда ему совсем плохо. А я не в силах помочь ему. Кажется, эти воспоминания перекрыли все остальные, хорошие. А ведь хороших было немало. Мы с твоим отцом… У нас был прекрасный брак. Он был хорошим человеком. А у меня остались о нем только плохие воспоминания. Мерзкие. И прогнать их я совершенно не в силах. Забыть об этом не получается. Я пытаюсь. Я пытаюсь вспомнить о чем-то другом. О хорошем. Но у меня не выходит. Я не знаю, как мне спастись от этой мерзости.

Юхан услышал, как Май зевнула, книга выскользнула у нее из рук. Огонь в камине потух. Пора было ложиться. Они больше не разговаривали. Просто делали какие-то привычные дела, которые муж и жена делают по вечерам, не мешая друг другу, не путаясь друг у друга под ногами. Стелили постель. Чистили зубы, закрывали дверь в ванную, шли в туалет, мыли руки. Целовали друг друга на ночь. Гасили свет.

Так было всегда, но Юхан знал, что этой ночью он не заснет. Теперь он почти никогда подолгу не спал, но не будил Май своими жалобами. У него болела голова. Его мучила давящая боль в правом глазу, как будто маленький бешеный человечек вонзал кулак ему в лоб. Впрочем, при такой изменчивой погоде головные боли были нормальным явлением. Хуже было с тошнотой, возможно, потому что она только усугублялась, потому что одеяло было слишком теплым и чем-то попахивало, потому что Юхан никак не мог удобно улечься. Он пробовал думать о здоровых клетках в своем организме, уничтожающих больные. Он пытался представить их, как советовал психолог. Но вместо этого видел противоположную картину: смерть, смерть, смерть и еще раз смерть здоровых клеток. Он проклинал этого психолога и вообще все дурацкие советы идиотских психологов. Ведь, несмотря на них, он лежал у себя в кровати и ему становилось все хуже и хуже.

– Все в порядке, Юхан?

Голос у Май был мягкий. Она вовсе не спала.

Юхан ответил:

– Дай свою руку, мне страшно.

Май дала ему свою руку:

– Не бойся. Я тебя люблю.

Юхан не выдержал: