Текст книги "Библия-Миллениум. Книга 2"

Автор книги: Лилия Курпатова-Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Десяти? Я думаю – больше тысячи, – так же серьезно ответил он Завуфу.

– И ты всех любил?

Соломон залился краской.

– Я имел в виду, что сплю только с женщинами!

– А… – Завуф уже открыто издевался. – Так бы и говорил тогда: «Я трахаю только женщин». Затем лицо его стало на самом деле очень серьезным: – Знаешь, Соломон, у твоего отца тоже были тысячи женщин. А любил он только одного человека.

Потрескивание поленьев нарушало повисшую тишину. Соломон почувствовал, как страсть, о которой он так мечтал, застилает его туманом. Огромные руки нежно обхватили его, рот обожгло… Соломон ощутил, что вот-вот потеряет сознание… Резкий телефонный звонок с размаху шлепнул его на землю. Он отшатнулся от Завуфа. Тот криво усмехнулся и взял трубку.

– Алло.

– Завуф?

– Да, папа, – брови Завуфа удивленно приподнялись.

– Соломон все еще у тебя?

– Да, – Завуф уставился прямо на Соломона, который отполз к креслу и выглядел так, как будто его изнасиловали.

– Дай ему трубку.

– Пап…

– Дай ему трубку!

– Хорошо… Это тебя.

– Алло, – Соломон услышал свой голос как бы со стороны. Чужой, хриплый…

– Соломон?

– Да, это я.

– Ты здоров?

«В голосе Нафана явная тревога, но не по поводу моего здоровья», – подумал он.

– Да.

– Вирсавия умерла.

В трубке наступила тишина. Соломон не убирал ее от уха. Странно, он ожидал немедленного взрыва горя. Но его не было. Он подождал почти минуту… Ничего…

– Соломон! – позвал его Нафан. – Не отчаивайся… Пришло время. – в трубке раздались всхлипывания. Нафан плачет! Нафан плачет, а я нет! Ужас перед собственной бесчеловечностью охватил Соломона. Но он… наслаждался…

– Когда ты приедешь?

Соломон посмотрел на сидящего напротив Завуфа. Как прекрасно отблески огня играют у того на груди. Страсть уже не покидала его. Она не покинет его больше никогда!

– Завтра! – рявкнул он в трубку.

– Завтра?.. Но я не понимаю… Соломон! – Завуф разорвал голос отца, выдернув вилку телефона.

Страсть, страсть, страсть! Заливающая все тело, охватывающая со всех сторон, уносящая прочь. Соломон чувствовал себя океанской бездной, качающейся, пульсирующей в такт с вулканической силой, бьющей и обжигающей.

Маленькое зеркальце на уровне пола, часть каминной отделки, отражало его лицо. Соломон увидел маленькую белую капельку на своей губе. Она мерцала, как жемчужина. Звезда Давида.

* * *

Тот же зал. Гроб на помосте. Соломону кажется, что мать жива. Просто спит. Тот же точеный профиль, бесстрастное лицо. Тоненькая линия губ. Ее загримировали. У нее те же ярко-красные хищные губы. Вот-вот она встанет и увидит его.

Рядом сидит Завуф. Он держит его за руку.

Людей меньше. Они меньше говорят. В основном молча проходят, укоряюще глядя на Соломона. Из-за него похороны откладывались несколько раз – он приехал почти через месяц после звонка Нафана.

Вот и он появляется в зале. Опускается на колени перед гробом Вирсавии. Слезы текут по его щекам. Затем он поворачивает свое багрово-красное лицо туда, где сидят Соломон и Завуф. Он подходит быстрыми шагами и дает Соломону звонкую пощечину.

– Ты… Ты осквернил память матери! Она жила для тебя! Она все делала ради тебя! Свинья! – Нафан осыпал Соломона ударами. Тот не уклонялся. Нафана вывели из зала. Соломон продолжал сидеть в том же положении, только руки его теперь сжимали колени. Губы превратились в тонкую грань. Красные пятна на его лице чередовались с необыкновенной бледностью.

Завуф взял его за руку. Но Соломон отдернул ее и посмотрел на Завуфа глазами, полными ненависти. В этот момент он стал удивительно похож на свою мать. Губы плотно сжались, а лицо побледнело. Словно это сама Вирсавия поднялась из могилы, чтобы не дать истории начаться заново, чтобы не дать пережить сыну то, что изломало всю жизнь ее мужа и тех, кто был рядом с ним.

– Что… что произошло? – Завуф не понял, как случилось это преображение.

– Уходи! Тебе лучше уйти. Сейчас! – глаза Соломона сверкали яростью, дух Вирсавии вошел в него, демонстрируя мощь своего гнева.

– Но… Соломон…

– Ты мне больше не нужен! Я тебе ничего не должен! Уходи!

Завуф вышел, недоуменно оглядываясь.

На улице он столкнулся с отцом. Тот было кинулся к нему. А потом махнул рукой и тяжело опустился на траву, обхватив голову руками.

Завуфу показалось в этот момент, что если он не выбежит за пределы этого дома, этого владения – то задохнется. Он бежал что было силы до машины. Уезжал с максимальной скоростью. Только отъехав на несколько километров, он вдохнул полной грудью свежий, настоящий воздух. Свободен!

– Я свободен! – вырвалось у него.

Соломон… Завуф думал о нем всю дорогу. «Я на свободе… я там задыхался…» В конце концов Завуф решил, что должен вытащить Соломона из его дома.

Шло время. Соломон не отвечал на звонки Завуфа. Они не виделись более.

Жизнь Соломона постепенно возвращалась на привычный карусельный круг. Женщины, женщины… Соломон засыпал в одних объятиях, просыпался в других… Однажды он приехал домой с кучей «девочек», поспорив, что переспит с женой у всех на глазах.

Та встретила их удивительно спокойно.

– Ну… Ложись! – приказал ей еле держащийся на ногах Соломон.

Та послушно легла на стол, задрав юбку и раздвинув ноги.

Соломон встал между ее ногами, но…

Волна смешков прокатилась среди «публики».

– Помоги мне! – заорал он на жену.

Но та, убрав руку за голову, ледяным голосом с издевкой спросила:

– Как? Я же не шлюха. Я твоя жена, – проговорила она, отчетливо произнося каждое слово.

Публика замолчала.

Соломон покрылся красной краской.

– Ты такая же шлюха! Ты ведь не будешь говорить, что вышла за меня по любви!

Все замерли, стараясь ничего не пропустить.

– Но ведь и ты женился на мне «по воле родителей», – спокойно ответила ему та.

– Ах ты, сука! Вы пользуетесь моими деньгами, имуществом! Распоряжаетесь тут всем! Ты, и твой папочка, и твои любовники! – Соломон был весь красный, орал, штаны упали к его ногам, обнажая беспомощно повисший член.

Жена встала со стола. Выпрямилась во весь рост.

– Твоя мать не имела иллюзий на твой счет. Не находись твое имущество в нашем трастовом управлении, ты уже был бы нищим. Откуда, по-твоему, у тебя есть деньги на шлюх, на твои дурацкие пожертвования? Или считаешь, что наследство Давида бездонно?! – жена отвернулась.

– Я подам на развод! Я все получу обратно! – выставил палец в направлении ее спины Соломон.

– И что? – жена смотрела на него с насмешкой.

– Вы не сможете ничем распоряжаться, если я разведусь с тобой, – это одно из условий договора, заключенного моей матерью.

– Давай, – жена равнодушно пожала плечами. – Думаешь, я расстроюсь?

Соломон все еще стоял с поднятым пальцем, ярость беспомощного душила его самого.

– Посмотри на себя, – жена подошла к нему вплотную, так что его палец уперся ей в грудь. – Да что ты можешь? – ее лицо скривилось в презрительной усмешке. – Да ты даже собственную жену оттрахать не сумел!

Жена взяла палец, упиравшийся в нее, и резко повернула. Раздался хруст, и Соломон упал на колени.

– А вы что стоите? Увидели настоящего сына Давида? Довольны?

Зрители молча попятились к двери и, толкая друг друга, поспешили на улицу.

* * *

Соломон заперся в родительском доме. Многие дни он проводил в библиотеке в кабинете отца. Постепенно о нем стали забывать.

«Соломон» – великий, щедрый, благородный. Только таблички на памятниках и церквях с именем жертвователя напоминали о нем. Никто уже не интересовался, каким он стал.

А он стал старым…

Кожа высыхала, волосы белели.

О нем забывали…

Телефонный звон гулким эхом пронесся по огромному пустому дому. Сердце Соломона сильно забилось.

– Алло! – Соломон ударился зубами о трубку.

– Соломон? Это Завуф.

– Да… – Соломон опустился в плетеное кресло.

– Я недалеко, я сейчас заеду, – в трубке послышались гудки.

Они сидели возле камина, который отчаянно чадил, оставляя на потолке черные полосы. Но они сидели. Завуф держал Соломона за руку.

– Что с тобой произошло? – спросил он, поглаживая другой рукой седеющие волосы Соломона.

– Все зря… Понимаешь… Все зря! Я прожил свою жизнь… так бездарно, так никчемно!

– Ты помог многим людям! Ты занимался благотворительностью…

– Я боялся смерти и старости! Я думал купить у Бога еще немного времени, молодости! Как ты не понимаешь?! Я боюсь! Посмотри, каким я стал – морщинистым, седым, нервным!

– Соломон, это происходит со всеми. С этим надо смириться, – Завуф обнял Соломона, прижав к себе, словно желая принять часть боли и страха. Но Соломон как будто специально запирал их внутри, дорожа ими, жадно храня и перебирая.

– Я хочу… Я хочу написать о своей жизни…

– Это хорошо, – Завуф заглядывал в глаза Соломона, стараясь выглядеть веселым.

– Я хочу написать о том, как важно найти свою дорогу.

– Хорошо… – Завуф целовал глаза Соломона.

– Да ты слушаешь меня или нет?! – резко оттолкнул его Соломон.

– Почему ты злишься?

– Потому что… Потому что сейчас я нашел! Я нашел свой путь! Я не хочу больше ничего пробовать и менять! У меня слишком мало времени! Я старею!

– Соломон… – глаза Завуфа наполнились слезами. – Зачем ты так с собой… ты прав, может, времени уже не так много, поэтому нужно… жить. Нужно его ПРОЖИТЬ, это оставшееся время.

– Уходи!

– Нет.

– Я не смогу остаться молодым в вечности. Еще несколько лет, и на меня уже будет невозможно без отвращения смотреть. Запомни меня таким, каким я был, когда мы встретились. Это было прекрасно, это было похоже на чудо! – Соломон закрывал голову руками, словно кто-то невидимый осыпает его ударами палки.

– Но все можно вернуть… – Завуф протянул к нему руку. Соломон отвернулся.

– Уходи! Немедленно! Было хорошо, но больше ты мне не нужен. Ясно? У меня свой путь.

* * *

В конце выпуска новостей обычно говорят о культуре.

– Сегодня было осуществлена торжественная закладка первого камня великого храма, стоявшего на этом месте сто лет назад. Храм был полностью уничтожен во время войны. Согласно замыслу реставраторов и строителей он будет воссоздан в том же виде. Осуществление этого проекта было бы невозможным без Соломона, сына Давида.

На экране появляется Соломон. Он сильно осунулся. Длинные седые волосы собраны на затылке.

– Каждый человек должен оставить после себя какой-то след. Этот храм я строю для всех, но в первую очередь в память о моих родителях.

Скорбное выражение не оставляет его лицо.

– А теперь новости спорта.

Показывают чемпионат мира по баскетболу. Жизнь переливается через экран. Страсти кипят на площадке. Женщины вскакивают со своих мест. Карнавал. Вспышки. Жизнь.

* * *

Строительство храма практически завершено, сейчас там идут отделочные работы. Однако открытие его будет омрачено. Соломон, сын Давида, благодаря средствам которого осуществлялось строительство, умер сегодня утром в своем доме.

Отпевание человека, отдавшего почти все свое состояние на великое дело, состоится на следующей неделе, сразу после освящения храма. Соломон будет похоронен внутри. Это будет первая служба, на которую допустят прихожан, – журналистка говорит действительно трагичным и полным смысла голосом.

Завуф машинально разбирает почту. Одно письмо привлекает его внимание. Без адреса, судя по почтовому штампу, отправлено вчера. Но он знает, что это от Соломона. Знает.

Тонкий почерк, старательно выведена каждая буква, причем похоже, что кисточкой.

 
Пусть уста твои меня целуют!
Лучше вина твои ласки!
Сладкий запах – твое имя!
Влеки меня! Убежим с тобою!
Введи меня в свои покои,
Будь царем, рад я с тобой и весел,
Больше жизни твои ласки славил!
Справедливо тебя полюбил я!
 

Листок был старым. Датирован днем смерти Вирсавии.

Завуф вышел на крыльцо. Старый его дом, стоящий на холме, порос мхом. Он состарился вместе со своим домом.

* * *

Завуф купил мемуары Соломона. Бесконечный список пожертвований, слез, любви к родителям, раскаянье… Ложь… Соломон мудрый. Святой. Великий. Пророк.

Бережно развернув старый листочек с восемью короткими строчками правды и положив его на обложку книги, сын Нафана долго сидел на скамейке перед титаническим гробом Соломона, придерживая его пожелтевшую, невесомую, смятую жизнь одной ладонью, чтобы ветер больше не мог играть с ней.

Позже Завуф спрашивал себя: что было бы, останься Ионафан в живых? И не находил ответа. Но сердце сжималось от сознания того, сколько человеческих жизней погубила роковая пуля Саула.

Солнце, завершая свой привычный круг по небу, исчезло за гигантским куполом храма-гроба. Завуф представил себе скорчившееся, высохшее тело Соломона в деревянном футлярчике, маленький игрушечный трупик, случайно оставленный судьбой в царской могиле.

Пророки

НОЙ

Я иду по городу с удивительным чувством, что нахожусь внутри стереофильма, не чувствуя себя частью происходящего. Все эти люди какие-то нереальные. Я не понимаю их разговоров, стремлений и проблем, как будто вокруг существует некий вакуум, некое пространство, надежно защищающее меня от постороннего вторжения. С удивлением ловлю себя на том, что, если возникает необходимость что-то сказать, вступить в контакт с окружающими (в магазине, например), я подбираю слова, словно говорю на иностранном языке, а ответную речь слышу как синхронный перевод.

Нельзя сказать, что люди меня пугают, нет, скорее, я испытываю какую-то смертельную тоску от того, что день за днем мне приходится смотреть один и тот же нескончаемый сериал. Набор стандартных фраз и жестов, причудливо тасуемый, но всегда ясно, чем та или иная ситуация завершится. Все играют свои роли, розданные невидимым всемогущим режиссером, причем совершенно не подстраиваясь под ситуацию и прочих актеров. Некоторые лицедействуют весьма убедительно, так что я им верю.

Вот, например, как эта растрепанная пожилая женщина, волокущая тележку, давя всем ноги и ругаясь, – она недовольная, у нее роль обиженной жизнью. Или вот мужчина, играющий роль жутко делового. У него сморщенный лоб, напряженные плечи, красное от телефона ухо, он идет быстрым размашистым шагом, натыкаясь на медлительных зевак из массовки.

Я тоже понимаю, когда какую роль мне играть. Сейчас я пассажир, я недовольна медленным транспортом, духотой и огромным количеством народа. Мое лицо изображает смесь страдания, стойкости и неудовлетворенности. И вся эта ситуация – с массовкой, женщинами, что портят мне обувь своими телегами, мужчинами, которым на меня плевать, и безмозглой массой, перекатывающейся день за днем в одних и тех же направлениях, мне не нравится.

Мне не нравится, что все так, как есть. У меня был выбор – смириться и искать в предсказуемой жизни свои прелести или же не смириться и пытаться что-то с этой самой жизнью сделать. Судьба предоставила мне шансы для реализации обоих этих вариантов. Я выбираю не мириться. Мне двадцать лет, это когда борьба – все еще естественное состояние души. Я иду к Ною, вместе мы задумали изменить мир.

Ной прославился реализацией программы по включению наркоманов в социум и признания их права выбора свободной смерти. Идея пришла к нему случайно – он читал книгу и дошел до главы, посвященной наслаждению. Речь шла о подопытных крысах, которым в мозг вживляли электроды, помогающие искусственно вызывать состояние эйфории. Крысе было достаточно нажать лапой на кнопку, чтобы разряд тока заставил ее почувствовать наслаждение.

Крысы, использовавшиеся в эксперименте, нажимали на кнопку непрерывно, не выходя из блаженства. Не реагировали на писк крысят, не ели, не пили и в конце концов умирали от истощения. Это же так просто! Наркоманию вылечить нельзя! Значит, нужно позволить тем, кто выбрал этот путь, пройти его до конца – ведь это их выбор! Открытие вроде ньютоновских – которое валяется на поверхности, пока кто-то достаточно внимательный и наблюдательный его не подберет.

К сожалению, Ной наспех куда-то засунул книгу, загнув уголочек страницы, и больше не смог ее найти.

Суть предложенной им программы заключалась в следующем: каждый гражданин, употребляющий наркотические вещества регулярно, мог зарегистрироваться в соответствующем комитете, получить удостоверение и направление на работу.

Некоторая часть его заработной платы шла на предоставляемое государством жилье и питание, а остальная – на выдаваемые ежедневно наркотические вещества. С утра, перед работой – для снятия неприятных симптомов и создания тонуса, во второй половине дня – снимающих усталость и вечером – расслабляющих по выбору.

Целью программы было постепенное «выведение» из общества опустившихся элементов. Предполагалось, что, после того как все наркоманы погибнут, программу закроют. Но случилось непредвиденное – система, легализующая наркоманию и признающая наркотики в качестве средства платежа, распространилась как лесной пожар.

В «государственные наркоманы» стали записываться целыми семьями. Страна превратилась в оазис сплошного кайфа, никто не уставал, все постоянно были в хорошем настроении и умирали от передозировки. Такой порядок вещей устраивал и народ, и государство, что производило наркотики теперь легально и в огромных количествах, синтезировало их новые виды, рассчитывало нормы возрастания доз.

Эволюция дала задний ход – кадры замелькали в обратном порядке. Вот Бог комкает женщину, запихивает ее обратно в ребро, всовывает его на место, достает из Адама душу, разбирает его и высыпает из кулака горсть земли. Ной случайно, не нарочно, создал пустеющий рай!

Я люблю этого человека, с его морщинами, книгами, возрастом и болезнями сердца. С его безграничной ненавистью к обычным людям – обывателям, с его тонким чувством прекрасного, с его страстью и нежностью ко мне.

Я застала Ноя за просмотром вечерних новостей. Транслировался ежегодный «Карнавал секса». По городу под восторженные вопли двигались платформы, на которых команды юношей и девушек занимались всеми возможными видами телесной любви. Взрослые отчаянно изображали из себя детей – таскались с разноцветными шариками, бежали вприпрыжку, держась за руки, игрались плюшевыми мишками и заваливались в кучу барахтающихся тел, удовлетворять свои завышенные сексуальные потребности.

– Когда я смотрю, как счастливы эти твари тем, что им нет нужды думать о завтрашнем дне, мне все больше хочется взять и прихлопнуть все это безмозглое месиво одним ударом! – в сердцах грохнул создатель происходящего, получивший пожизненную государственную пенсию за свою «социальную программу». Потом привлек меня к себе.

Мы поцеловались, опустились на мягкий толстый ковер и занимались любовью перед камином. Сухие потрескивающие поленья, мое шикарное, округлое тело создают иллюзию девятнадцатого, а может, даже восемнадцатого века – роскошь «государственного деятеля-пенсионера» иметь собственный дровяной камин и любовницу много моложе себя.

Окруженный тяжелой старинной резной мебелью, в глубоком зеленом кресле с вытертыми ручками, живущий в стенах, увешанных тысячелетними египетскими, китайскими, индийскими масками, Ной живет вне времени, вне пространства, вне хромированной утвари (стулья из нескольких металлических трубок и четырех полосок кожи, невесомые «шкафы» – одни металлические уголки, проволочный каркас, поперечная балка и полки-решетки, без дверей, без ручек, без тайны), вне асексуальных женщин – мальчиков-подростков, вне модного минимализма, предполагающего только контуры. В моде минимум всего – одежды, волос, тела, забот, работы, детей, ума. Уличная одежда – отражение общественного сознания. Все наружу, нечего прятать!

Отчаявшись спасти человечество при помощи свойственных людям пороков, Ной стал одержим идеей атомного взрыва. С маниакальным упорством он собирает сведения о механизме атомной бомбы.

Сутулый, морщинистый, патологически образованный, он ужасно страдает от того, что все чистое мировое знание, слежавшееся в недрах университетских библиотек и лабораторий, выплеснуто наружу, разбавлено десять к одному досужими псевдоучеными россказнями, называемыми «популярная литература» или «доступно о сложном».

– Я глубоко уверен – сложное не может быть доступным! В этом случае оно перестает быть сложным и становится доступным, а это две большие разницы! Чистое, прозрачное, подлинное знание, превращенное в мутный, бесконечно доливаемый и перерабатываемый поток!

Ной не дает мне читать книг, предварительно им не проверенных:

– Если ранее человек, подлинно интересовавшийся каким-то вопросом, шел и изучал настоящую научную литературу, читал ее, вникал в сущность, сопоставлял и делал выводы – одним словом, учился и думал, то теперь же испытывающий интерес по какому-либо поводу с легкостью идиота окунается в отстойник мирового знания, именуемый INTERNET, и хватает по-быстрому все относящееся к теме.

В итоге у него в голове оседает иловая масса, создавая ощущение сытости, и он начинает мучить окружающих своей интеллектуальной отрыжкой. Не говоря уж о том, что домохозяйки, покупая красочные энциклопедии типа «Коротко обо всем на свете» или карманные книжечки «Полная сокровищница мировой философии», становились жутко учеными всезнайками и начинали беспокоиться по поводу: «А не кажусь ли я слишком умной?»

Ной не считает меня домохозяйкой. Хотя я, в сущности, была бы не против. Готовлю ему еду (очень стараюсь), убираю его рабочий стол, мою посуду – и испытываю радость от всего этого! Занимаюсь домашними делами в его квартире с необыкновенной серьезностью, представляя, что я в какой-нибудь телепередаче для домохозяек рассказываю, как надо готовить то или иное блюдо, заваривать чай, правильно мыть пол и так далее. Очень забавно. Правда.

Иногда мы ходим гулять.

– Город напоминает гигантскую личинку, которая одним свои концом поглощает миллионы тонн жратвы, километры выложенного на прилавках съестного, а с другого своего конца выбрасывает миллионы тонн дерьма. И растет, растет, растет! Наполненная мелкими двуногими тварями, которые множатся, делятся, жрут, спят и ни о чем не думают.

Мы шли по центральным улицам, предаваясь упоительному презрению к миру, к его обитателям, к их жизни, проблемам, источникам радости и огорчений. Мы ужасные сплетники, изощряющиеся в высокохудожественном, интеллектуальном злословии.

Нам навстречу движется бесконечный поток тварей обоего пола, рыгающих, трясущих жирными животами и обвислыми грудями, жрущих и пьющих на ходу, сидя в кафе, в парках, на ступенях театров и университетов. Жадно втягивая ноздрями дым мангала ближайшего бистро, я безудержно представляю себе, как все это месиво плоти начнет визгливо метаться, в панике топча друг друга и визжа от боли и ужаса, погибнет под обломками зданий или сгорит заживо. Вот так вот аппетитно, паленым мясом и кипящим жиром, запахнет поджаренный город.

Огромный стол, заваленный чертежами, застарелое пятно от кружки с кофе, пепел, взлетающий при каждом плавном повороте вентилятора, – в такой уютной обстановке Ной делает бомбу. Безмозглая цивилизация продавала на рынках все – от семечек до тротила и подводных лодок. Маленькую подержанную субмарину мы приобрели по сходной цене.

В специальных квадратных очках-линзах под мелодичную дробь дождя за окном и потрескивание поленьев Ной паяет яркие, цветные провода, собирая тонкий электронный механизм, устанавливая твердые, обернутые маслянистой бумагой бруски, подводя к ним блестящие клеммы, наконец, он вкладывает внутрь душу – металлическую колбу с небольшим атомным зарядом. Новорожденная бомба сияет своей чистотой и законченностью. Она поблескивала в своем черном чемоданчике в углу кабинета, пока Ной собирал ее сестер – таких же строгих, чистых, целомудренных и целеустремленных. Совершенных убийц.

Делая уборку, я играю в телепередачу, обращаясь к невидимым зрителям.

«А теперь я стираю пыль с атомной бомбы. Это небольшая бомба и абсолютно безопасная. Мы можем взять дозиметр и проверить. Как вы видите, радиационный фон в норме. Такие бомбы очень удобны для хранения в домашних условиях. Их можно использовать как в городе, так и на дачных участках.

Домашние атомные бомбы просты в обращении, долго хранятся, не ржавеют и всегда готовы к употреблению. Вы получите эту бомбу в аккуратном черном чемодане, мы приложим также инструкцию по ее применению и видеокассету с возможными вариантами использования.

Но и это еще не все! Если вы позвоните прямо сейчас, пока действует наше специальное предложение, то также получите в подарок замечательный, простой и изящный цинковый ящик».

Временами, когда нас охватывает желание понежиться подольше в постели или оставить все как есть, спокойно состариться и умереть, Ной включает телевизор – новости и ток-шоу неизбежно возвращают нас к поставленной цели.

Бесконечная череда тупых, не наделенных никакими отличительными признаками физиономий – улыбающихся, страдающих, делящихся идиотскими рассказами о своей удивительно одинаковой, бездарной, скучной, дурацкой и абсолютно никчемной жизни. За отсутствием фантазии и способностей делающих проблему из чего угодно!

– Я не знаю, как мне дальше жить! Вся моя жизнь больше не имеет смысла после его ухода! – восклицает женщина по имени Жанна, выпучивая глаза. – Подскажите, что мне делать?

– Это была история Жанны. Конечно, сейчас многие сочувствуют ей. Я обращаюсь к нашим зрителям: если кто-то бывал в подобной ситуации, позвоните и расскажите, как вы справились с этой проблемой.

Мы решили пошутить. Ной взял трубку и набрал указанный на экране номер. Занято, но мы упорно звонили с двух телефонов, и, наконец, после короткого гудка ему ответил приторный голос операторши.

– Говорите, вы в эфире, – обратился к нам благообразный дядька-ведущий.

– Дорогая Жанна, обычно люди не берутся за то, чего не умеют делать. Если вы и вправду не знаете, как вам жить, мы советуем вам повеситься, или отравиться, или спрыгнуть с крыши. Нам кажется это очень логичным.

Смешинки скакали у меня внутри как ненормальные, я схватила подушку и засунула себе под живот, встав на нее локтями. Ужасно хотелось засмеяться, но нельзя ничего упустить – такой момент!

Глаза благообразного ведущего забегали навстречу друг другу – надо ведь как-то выйти из такой ситуации! Мы злорадно веселились, наблюдая за перекосившимся лицом Жанны, которая разом перестала плакать и явно рассердилась, что кто-то нашел-таки решение ее проблемы.

На самом деле ни одна из этих тварей не желает, чтобы ее сложности решились, потому как пока они у нее есть – она особенная, у нее ПРОБЛЕМЫ, поэтому Жанна их страстно ищет, выдумает, напрягая обе извилины – свою и мужа!

Это как сцена из Рабле, когда нищие хвастаются своими увечьями, говоря, какой доход они им приносят. Кто-то, со сломанной рукой, зарабатывает по две серебряные монеты, кто-то, с язвами на лице, – по три, этот, с отрубленными по колено ногами, – даже пять. Но больше всех зарабатывает здоровенный нищий – до трех золотых. Он с явной гордостью выставляет вперед свои облезлые, изъеденные местами до мяса, покрытые струпьями ноги, над которыми кружится рой мух, привлекаемых гнойной вонью.

«Конечно, будешь зарабатывать больше всех, – завистливо восклицают менее искалеченные нищие, – когда у тебя такие ноги!»

Незаметно прошли осень и зима. Мы почти не выходили, только чтобы смотреть предполагаемые места взрывов. Днем Ной работал. Делал бомбы. Потом разрабатывал план операции, маршрут. Вечером мы ужинали, потом подолгу сидели голышом перед ярким огнем, занимались любовью, разговаривали и глубокой ночью перебирались в постель, чтобы проснуться поздним утром, валяться и дурачиться до завтрака.

Так незаметно приблизился главный день нашей жизни. Ной оделся в лучший костюм – в еле заметную полоску, который ему очень идет. Я приготовила отличный завтрак – тосты с икрой, салат из креветок, мягкие рогалики и крепчайший ароматный кофе. Затем мы торжественно вложили в каждый чемоданчик отдельную табличку с нашим посланием жертвам.

Уместив имущественный итог нашей совместной жизни в багажник машины с правительственными номерами, мы выехали из охраняемого двора, как будто за покупками. Двигаясь по заранее намеченному маршруту, ужасно веселились, тратили уйму денег, поэтому нам все радовались.

Рынки, дорогие магазины в центральных зданиях, общественные учреждения, церкви. Особенно церкви – сборище ловких мошенников, извративших идею Бога, превративших его во всепрощающего слюнтяя, который подставляет под удар щеки и визгливо просит не бить его. По мне, так что это за безмозглый и мягкотелый Бог, который позволил себя распять? Вот индийский Шива, другое дело – он всемогущий, грозный, кровожадный и постоянно трахается со своей любимой – жестокой богиней Кали.

Особенно мне понравилось в одном жутко дорогом обувном магазине, где манекенообразная девушка с надутой физиономией высокомерно взирала, как я пытаюсь застегнуть узкое голенище на своей нормальной ноге.

– Это вам не подойдет! – переплюнула она через губу.

Я подумала: «Ах, ты сучка! Должна выпрыгивать вокруг меня сереньким зайчиком, а стоишь растопырив пальцы, словно накрашенные ногти сушишь!»

Вслух же улыбнулась и попросила позвать менеджера. Девушка заерзала и нервно поинтересовалась: «Зачем?»

«Хочу, чтоб тебя уволили напоследок, дура», – подумала я, но соврала, что мы хотим узнать о подлинности товара перед покупкой.

Особа недовольно удалилась. Через несколько минут появился круглый молодой человек в позолоченных очках. Ной стоял у меня за спиной; узнав его, менеджер рассыпался услужливым щебетаньем. Я тут же потребовала у него книгу жалоб. Выложила все, что я думаю об обслуживании в их магазине и о продавщице. Показала пачку денег и сказала, что ничего у них не куплю и скажу всем знакомым, что здесь ничего покупать не нужно, а еще мы позвоним владельцу и расскажем, что тут творится… Менеджер покрылся красными пятнами и принялся утирать лоб платком, бормоча извинения.

В конце концов, я успокоилась и сказала, что мне понравились вот эти сапоги. Менеджер тут же приволок мне кучу коробок, самолично примеряя все на мои ножки и злобно косясь на бледную дуреху-продавщицу с трясущимися губами. Останется без премии, как минимум.

Мы оставили у них в вентиляции черный чемоданчик с чувством глубокого удовлетворения – все-таки он не дешевый.

Никто нигде даже не пытался нас проверять на предмет наличия оружия или прочих запрещенных предметов (атомных бомб, например) – Ной слишком известен.

У прохожих рты приоткрываются, глаза округляются, дебильные детеныши тыкают пальцами и кричат: «Мама, смотри!» Мамы медленно поворачивают свои сальные шеи, с полуоткрытым ртом, из угла которого стекает слюна, с одинаково выпученными глазами долго ищут обозначенный объект, потом говорят: «О!» – и лезут за фотоаппаратом.

Ной был счастлив как никогда.

– Скажите, что делать, ну как так жить?! – окружают нас толпы жаждущих инструкций и обещаний, а также исполненные предвкушения вечернего рассказа соседям, знакомым и родне: «А я сегодня видел Ноя! Я ему сказал то-то и то-то…»