Текст книги "Библия-Миллениум. Книга 2"

Автор книги: Лилия Курпатова-Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Просто я не встретил женщины, Давид. Мужчин встречал не часто, но они были МУЖЧИНАМИ. А ЖЕНЩИНЫ не встретил ни одной, а той, что любила бы…

Давид сидел немного оторопевший, сложившийся в его голове образ их отношений вновь угрожал рассыпаться.

– Так ты был с мужчинами потому, что не встретил женщины?

Самуил опять улыбнулся. Давид почувствовал себя глупо, словно школьник, уличенный в том, что не знает элементарных вещей, которые уже давно ясны и понятны всем и каждому.

– Нет разницы, Давид. Мужчина, женщина… Главное, чтобы любили, главное, чтобы любили, чтобы любили, любили…

Голос его становился все тише. Он замолчал, долго смотрел на почерневшую от осени воду пруда. Потом снова обернулся к Давиду и начал говорить так, словно рассказ обещал быть долгим.

– Когда я был молодым, то решил, что никогда в жизни не смогу быть с женщиной. Я был глуп и не знал, что такое настоящая женщина, пока не столкнулся с ней. Она была… – Самуил оборвал свою речь, несколько минут молчал, уставившись в одну точку.

Давид видел, как мышцы на его лице реагируют на какие-то внутренние импульсы: то уголки губ приподнимаются вверх, то ноздри расширяются, в конце концов глубокая складка прорезала лоб Самуила между бровями. Он вздохнул, и когда заговорил снова, было понятно, что длинного рассказа не предвидится.

– И прошел тогда мимо, потому что был уверен, что не смогу полюбить ее. Когда я все понял, то стал искать ее, но не нашел. Надеялся, что судьба сведет нас с ней когда-нибудь снова, а потом перестал. И вот мне шестьдесят. Я буду стариться и умирать в одиночестве, мне некому оставить мое наследство, никто не приведет ко мне в гости внука. Зачем я прожил свою жизнь, Давид? Ведь Бог давал мне шанс прожить ее иначе. Я ушел от тебя, чтобы не лишать возможности выбора. Чтобы ты закончил свою жизнь в окружении многочисленных родных и близких!.. Чтобы не увидел, как состарюсь я…

Давид провел рукой по морщинистой щеке Самуила, по его седым мягким волосам, отвернулся… и медленно пошел прочь. Это так больно узнать, что возлюбленный всегда думал только о себе! Но Давид гнал от себя эти мысли, вычеркнул эту встречу из своей памяти. Есть вещи, в которых нельзя сомневаться! Есть образы, которые нельзя разрушать. Самуил – мудрый, страстный, мужественный, прекрасный – навсегда остался в сердце Давида в расцвете своей силы и красоты.

На следующий день Давид собрал вещи, взял билет на ближайший самолет, даже не поинтересовавшись, куда тот направляется, и уехал. На четыре года. Уже в пути ему пришла мысль, что нужно совершить кругосветное путешествие. Нужно обойти весь мир, чтобы быть уверенным в том, что чистой, истинной любви более не существует на свете.

САУЛ И САМУИЛ

Решение везти Саула на острова было финансовым безумием в условиях валютного кризиса. Но надежда, глупая, призрачная, несбыточная, заставила Самуила рискнуть по-крупному, ослепив иллюзией, что там, в далеком тропическом раю, Саул оценит силу чувства Самуила, полюбит его и подарит блаженство.

Глядя с берега в бинокль, как Саул носится на скутере по серым волнам под вспышками молний, несмотря на грозу и шторм, вступив в схватку сразу и с Зевсом, и с Посейдоном, Самуил понял, что мечте его не сбыться никогда, но видеть своего возлюбленного довольным – уже счастье. А тот словно обезумел в своей схватке с волнами и небом, забыв о том, что смертен.

– Ты рад, что мы приехали? – спрашивал Самуил уже в сотый раз.

Саул страдальчески скривился и ответил:

– Да, да, да! Сколько раз можно повторять?! Мне все нравится, спасибо тебе, Самуил, большое! – развернувшись к Самуилу спиной, Саул пошел в сторону бара.

Самуил поплелся за ним как старая верная собака, чувствуя жгучее неудобство за то, что портит Саулу отдых своим присутствием.

Некоторое время назад они почти расстались. Самуилу удалось сохранить Саула рядом, только сделав его деловым партнером, причем без всякой выгоды для себя. Саул, который, к слову сказать, был женат и имел троих детей, согласился неохотно, похоже, под давлением жены.

Он перенес свое личное отношение к Самуилу и на бизнес. Мог исчезнуть, не сказав ни слова, мог забыть о важной встрече, а мягкие упреки Самуила, что «нужно вести дела аккуратнее», натыкались на ожесточенное сопротивление.

– Я буду поступать так, как считаю нужным. Если тебе это не нравится, мы всегда можем разойтись! – таков был самый корректный из ответов на замечания.

Самуил ощущал себя заложником собственного чувства, понимая, что любовь к Саулу рано или поздно разрушит его жизнь, но и жить без него не представлялось возможным. Самуил не знал, что ему делать. Увидев Давида в спортзале, он узнал в нем себя самого, а еще – надежду на исцеление от своей фатальной страсти. Эти жадные взгляды, это непонимание собственной природы, это смятение и стремление были знакомы Самуилу как в молодости, так и теперь.

Прежде чем он подошел к Давиду, прошло несколько дней. Самуил раздумывал, имеет ли он право открыть юноше истину – может быть, лучше ее и не знать? Может быть, он совершит ошибку, указав тому путь? Однако, вспомнив себя в эти годы, Самуил решил, что природа, естество все равно возьмут верх. Он невольно залюбовался свежестью и наивностью молодости, которой только предстоит пройти все ступеньки той лестницы, в конце которой уже находится сам Самуил. И кроме того, в то время он думал, что чья-то любовь может сделать его счастливым, что Саул сможет отойти на второй план, вытесненный другим чувством, что Самуил будет знать, что еще может быть желанным и любимым. Это и заставило его подойти к Давиду.

– Ты сам меня соблазнил, – сказал Самуил позже, солгав. Это он соблазнил Давида, соблазнил молодость опытом, чтобы доказать себе, что имеет власть над молодостью, может заставить ее подчиняться себе, может заставить спать у своих ног и никогда не покидать его.

– Я люблю тебя… – шептали ему нежные мальчишеские губы, целуя в шею и грудь. Самуил понимал, что в этих словах нет ни хитрости, ни лжи. И отчаянно завидовал, завидовал этой способности, которая ушла от него самого с годами. Способности любить слепо, безоглядно, не обращая внимания ни на что, быть готовым пойти на край света, умереть. Самуил все бы отдал, чтобы снова уметь любить так же. Но проклятая прожитая жизнь, со всем ее «опытом», научила его взвешивать и дозировать свои эмоции, сдерживать свои чувства, подмечать слабости и недостатки любимого, страховаться изменами на случай разрыва.

– Ты лучше всех, – говорит ему Давид, и говорит это искренне, он уверен в том, что Самуил самый лучший, самый прекрасный, единственный мужчина на свете.

– Ты лучше всех, – говорит сам Самуил Саулу и понимает, что это не так, что Саул эгоистичен, жесток и не способен любить никого, кроме себя, что он, не задумываясь, предаст Самуила, если получит от этого какую-либо выгоду, что Саул рядом и терпит ухаживания Самуила с плохо скрываемой яростью только потому, что ему нужны деньги. Самуил понимает… И, тем не менее, каждый день с невыразимым наслаждением позволяет себе страдать, открывает новые и новые грани этого страдания, погружаясь в наваждение душевной боли, мук ревности, неразделенной любви. Он словно заперт в голографической трехмерной фотографии, где осенняя ноябрьская буря гнет черные голые стволы деревьев, сметая полусгнившие листья в черный, кажущийся бездонным пруд.

Самуил проснулся на рассвете и тихонько высвободил свою руку из-под головы Давида, немного задержался в постели, легко проводя пальцами по контурам лица и плеч любовника.

– Мальчик мой красивый, если бы я только мог тебя полюбить… – сказал Самуил еле слышно и ощутил, как в груди защемило от тоски, от сознания невозможности любви к Давиду, невозможности собственного счастья…

Тогда и пришло решение: Самуил не может больше привязывать Давида к себе, не может больше питать юношеские надежды, не может лгать.

Не то чтобы Самуил специально хотел заставить Давида страдать – просто не мог предположить, что тот настолько сильно его любит. Самуил тяготился этой любовью, чувствовал себя виноватым: он не может ответить тем же.

– Ты молод, молодость быстро все забывает, – говорил он и чувствовал, что каждое его слово разрывает Давиду сердце.

Саул стал открыто изменять Самуилу. Приходил в гости со своими молодыми любовниками и оставался с ними на ночь в постели хозяина, предоставляя Самуилу терзаться и мучиться на диване в соседней комнате, а наутро, оставаясь в одиночестве, созерцать следы чужой страсти на своей кровати. Саул словно специально желал уколоть Самуила демонстрацией неизбежности старения. Тот настолько сильно волновался по поводу своей приближающейся старости, что от этого напряжения, казалось, старел еще быстрее.

– Что я тебе сделал?! – корчась от внутренней боли, спрашивал он у своего возлюбленного.

– Почему ты так уверен, что все происходящее в мире связано с тобой? Я самец, мужчина, понимаешь?! Мне нужно разнообразие, сильные ощущения! Если ты надеешься, что я буду сидеть возле твоего инвалидного кресла, когда ты состаришься, то знай – этого не будет никогда!

– Но ты можешь хотя бы не быть таким жестоким?! Почему ты приводишь их ко мне?

– Ах, прости… Ладно, я буду водить их в гостиницу или сниму квартиру. – Саул издевательски воззрился в наполнившиеся страхом глаза Самуила.

– Но это… опасно. Вас могут… заснять на пленку, или… Могут быть неприятности, – неожиданно для себя лихорадочно залопотал Самуил. – Я, в общем, не против…

«Господи, ну что ты со мной делаешь!» – внутри все разрывалось, но мучиться ревностью на диване в другой комнате, слушая, как возлюбленный предается чувственному разврату с другим в его (Самуила) постели, все-таки лучше, чем лишиться присутствия Саула вовсе. В конце концов, пусть хоть так, но Саул делит с ним ложе! Самуил может лечь утром на измятые, влажные простыни и ощутить его запах, тепло его тела… Онанировать, будучи окутанным эфирным следом возлюбленного.

– Мой дом – твой дом! – заключил Самуил свою речь.

На губах Саула заиграла злобная, торжествующая улыбка.

И он появлялся с очередным симпатичным молодым человеком, оставляя Самуила терзаться ревностью, обидой и страданиями. Несчастному это разрушительное чувство стало казаться наказанием за его беспутную жизнь.

Самуил давно перестал отмечать свои дни рождения, однако Саул не давал о них забыть, каждый раз появляясь на пороге в сопровождении толпы своих друзей, с каждым из которых спал хотя бы раз.

Через три месяца после окончательной капитуляции Самуила Саул с компанией пришли «поздравить» именинника с пятидесятилетием. Случайное появление Давида тогда оказалось спасительным. Позже Самуил долго винил себя, что позволил вспышке ревности вычеркнуть из собственной жизни единственное светлое и настоящее, что у него оставалось.

Саул же был неприятно удивлен появлением соперника.

– А Самуил не такой уж и дряхлый, – заметил он вслух.

Самое сильное впечатление на Саула произвело сияние, исходившее от Давида. Он ощутил, как его, словно мотылька, влечет к этому огню, что пылает в молодом сердце. Саул почувствовал, как холодок пробежал по его позвоночнику, – ведь по отношению к этому, невесть откуда взявшемуся юному любовнику Самуила, он (Саул!) уже «старый дядька»!

Когда Давид вышел на середину гостиной, Саул обомлел. Казалось, сам Океан танцевал перед ним, слившись всей своей мощью в легкую изящную фигуру. Этот Океан грозил мгновенно разлиться и утопить, похоронить Саула в толще воды, если тот рискнет хотя бы пошевелиться. Еще через мгновение эта смерть уже казалась незначительной платой за блаженство.

– Я завидую тебе, – сказал он потом Самуилу.

– Почему? – Самуил был рад, что ему удалось завладеть вниманием Саула.

– Этот мальчик, Давид, кажется, он продлевает твою молодость. Он дает тебе жизнь. Почему ты не с ним?

– Потому что я люблю тебя… – начал было Самуил, который, будучи ослеплен радостью от появившейся возможности поговорить с Саулом, не заметил, что возлюбленный впервые за долгое время заговорил с ним уважительно, с нотками грусти и даже зависти.

– Ох… – Саул отмахнулся от приблизившегося к нему лица, уважение исчезло. – Перестань, ради Бога, я устал от твоего слюнявого занудства! – теперь он еще больше презирал Самуила за глупость, которой не было ни конца, ни края. Молодой бог любит этого старика, а он готов пятки лизать такому же стареющему субъекту! Дурак!

– Меня тошнит от твоего раболепства! Ты не мужчина! Ты даже не баба! Ты дерьмо! – с этими словами Саул покинул квартиру Самуила, чтобы больше туда не возвращаться.

С этого дня все мысли Саула были заняты Давидом. Тот казался ему молодым львом, только набирающим силу, но скоро, очень скоро, Давид станет взрослым, и Саул сможет… сможет быть в безопасности рядом с ним. Он сможет сохранить вечную молодость благодаря Давиду, он не повторит ошибок Самуила.

* * *

В огромной квартире Самуила ночью было страшно. Тонированные окна, пропуская лунный свет, делали его зловеще-синим, почти чернильным, пугающим своей густотой. Предметы вырисовывались в темноте многорукими чудовищами, гладкий пол всегда таил опасность поскользнуться. Самуил спал один под двумя одеялами в огромной постели, свернувшись в ее левом углу, и казался маленькой куклой, случайно забытой в большом доме. Его разбудил настойчивый телефонный звонок. Самуил проснулся, но еще некоторое время лежал тихо, охваченный предчувствием, что брать трубку не нужно. И все-таки взял. Через секунду входная дверь его квартиры была выбита, ворвались люди в масках, с собаками и оружием, вытащили Самуила из постели, наскоро одели и повезли.

Потом следователь показывал ему какие-то бумаги, квитанции, заявления. Наконец, ошарашенный Самуил понял, что его обвиняют в мошенничестве, хищениях, намеренном невозвращении кредитов.

Ворох бумаг завертелся вокруг яростным смерчем, но из этой белой воронки на руки Самуилу выпал только один лист: «Настоящим доношу, что генеральный директор в период с… по… совершал следующие противозаконные действия… (шло перечисление), в доказательство своих слов прилагаю документы по списку…» Внизу стояла подпись Саула. Самуил почувствовал, как в глазах его темнеет, и весь мир, словно разбитое зеркало, рассыпался возле его ног, оставив Самуила одного в кромешной темноте.

Он совершал противозаконных действий не больше, чем другие люди их круга, – все знают, как это делается, просто не говорят об этом вслух. А Саул не только сказал, но и представил доказательства! Так просто…

– Зачем ты подставил меня? – грустно спросил Самуил у своего возлюбленного во время их короткой встречи у следователя. – Мы же расстались, ты разбил мне…

– Я исполнил свой гражданский долг, – оборвал его тот. Лицо Саула вдруг исказилось от гнева. – К тому же это был единственный способ тебя отрезвить, на все остальное ты уже перестал обращать внимание!

– Почему ты так сильно меня ненавидишь, я ведь всегда тебя любил…

– Заткнись, заткнись!!! – Саул кричал, закрывая уши. – Ты всегда любил только себя! Почему ты не оставил меня в покое? Преследовал своей любовью?! Думаешь, мне было легко выносить твой старческий запах, легко было чувствовать себя проституткой?!

Самуил был поражен.

– Я стал спать с мужчинами из-за денег, продолжал спать с ними из-за денег и с тобой был из-за денег, ясно?! Я вас всех ненавижу! Я не встретил ни одного из вас, кто мог бы называться мужчиной! Вы все грязные, похотливые скоты! У меня появился выход, ты мне его предоставил. И знаешь, это очень справедливо – сначала ты изгадил мою жизнь, а теперь я – твою!

Саул ушел, а у Самуила появилось такое ощущение, что вся одежда на его теле грязная, рваная и мокрая. Он подумал, что так, наверное, должна чувствовать себя маленькая девочка, у которой был красивый кукольный дом, украшенный мебелью и цветами, полный любимых игрушек, и к которой однажды пришел грубый мужик, растоптавший этот дом ногами, расшвырявший кукольную посуду, разломавший самих кукол и разбросавший бесполезные ошметки по всей детской.

ДАВИД И ИОНАФАН

Случай в душевой и четырехлетнее отсутствие помогли Давиду по возвращении получить исключительное расположение Саула, который после «отхода от дел» Самуила путем серии запутанных комбинаций приобрел огромное состояние.

– Когда Голиаф застрелился… дело на нашу фирму закрыли, потому что особых доказательств у этого пидора… – Саул посмотрел на Давида и уточнил: – в смысле, мудака; так вот особых доказательств у этого мудака не было. Были догадки, и, надо отдать ему должное, правильные, но без доказательств… Даже не верится, как хорошо! – Саул развалился в удобном кожаном кресле, глядя на город в огромное окно шикарного кабинета, расположенного в пентхаузе самого престижного делового центра столицы, принадлежавшего некогда Самуилу.

– Да? А кому обязаны? – на столе Саула, играя антикварным пасхальным яйцом, сидел Давид. Саул с удовольствием следил за прыгающим в руке молодого мужчины состоянием.

– Я не ожидал. Впрочем, вкусу Самуила можно доверять. – Саул приподнял свою черную бровь, которая все так же демонически изгибалась черной пантерой. Разве только глаза его несколько потускнели за это время.

– Да, Самуилу можно, – и Давид странно посмотрел на Саула, то ли лукаво, то ли с затаенной обидой. Саул сделал вид, что не заметил.

Серые-серые глаза Давида стали с возрастом еще более веселыми, еще более притягательными – бог веселья и обмана Локи смотрит такими глазами, убивает, смеясь, и заставляет других брать с него пример. Умирать и убивать надо весело.

– Самуил рассказывал, что вы провели не так уж много времени вместе, – отпустил шпильку Саул и тут же пожалел, что вспомнил времена их соперничества, когда теперь им уже нечего делить, а жизнь распорядилась так, что Давид оказался рядом. Впереди, как говорится, только светлое и счастливое будущее. И тут такой словесный ляп! Саул почувствовал, как у него поджались ягодицы.

Давид нахмурился и положил яйцо обратно на стол.

– Расскажи мне, как ты был в Индии, – примирительно возобновил разговор Саул.

Давид все еще сердился, но все же начал рассказывать и незаметно для себя увлекся, как и надеялся Саул.

И вот Давид уже бегал по комнате, изображал животных и местных жителей – он был прекрасен! Светлые, выгоревшие добела волосы резко контрастировали с бронзовой кожей, обветренное лицо дышало мужеством и свежестью, он был ловок, силен – годы не прошли даром.

Он путешествовал из страны в страну, когда было нужно, летал, брал машину или шел пешком, добирался на попутках, на автобусах – четыре года Давид бежал от себя вокруг света. Четыре долгих года на континентах он искал себя и, так и не найдя, вернулся, согласно законам географии, в исходную точку. Саул не знал об этом, и никто не знал… Только любящий в состоянии увидеть потаенную грусть, ту, что возлюбленный так старается скрыть от посторонних, а еще больше от себя самого.

Самым удивительным в Давиде стали его глаза – ясные, блестящие, яркие. В них сконцентрировалась жизнь, а маленькие лучики морщин делали взгляд только еще более искрящимся. Ценнейшим открытием за время его путешествия стало сознание того, что жить, в сущности, стоит только ради самой жизни, ради тех ощущений, что она дает. Потому что, если начать искать смысл и забыть об ощущениях, то окажешься в глухом коконе, и жизнь пройдет мимо…

Давид теперь точно знал, что любви не существует, он исходил весь свет и нигде ее не встретил.

Постепенно комната заполнялась народом. Люди заходили на минутку и оставались слушать до конца.

– Все! – наконец обратился к публике Давид. – Клуб путешественников закрывается.

Все стали расходиться довольные и веселые – ну как только что из Индии.

В кабинете остались только Давид, Саул и Ионафан – старший сын Саула, незаметно вошедший во время повествования и все это время не отрывавший глаз от Давида, но не просто любовавшийся им, а зачарованный, завороженный, переживавший все его эмоции, отражавший движения его лица, ставший им на это время… Или навсегда?

– Давид, поехали сегодня ко мне. Я познакомлю тебя с семьей, поживешь некоторое время у нас? – Саул был счастлив, просто счастлив.

– Да, Давид! – воскликнул Ионафан, глядя жадными, нетерпеливыми, блестящими, восторженными глазами. Но тут же смутился и слегка отступил назад. Давид обернулся, впервые заметив его, и… Господи!

В голове все смешалось, еще минуту назад он был во всем уверен! Мир снова рассыпался блестящими осколками, обнажив одну живую, трепещущую душу, что возникла перед Давидом ниоткуда, что была в этом городе все время, пока тот искал ее в дальних странах… Он знал! Он всегда знал, что она есть! Как долго же он бежал, как долго же он искал! И только вернувшись отчаявшимся, потерявшим надежду, начавшим жить собственными воспоминаниями – он нашел! Встретившись с глазами Ионафана, Давид схватился рукой за спинку кресла.

– Тебе плохо?! – Саул и Ионафан подхватили Давида с двух сторон и усадили в кресло.

– Нет! – поднял тот влажные глаза. – Мне хорошо! Мне очень хорошо!! – он останется в доме Саула, он все сделает, чтобы пробыть там вечность…

* * *

Давид и Ионафан сидели вместе на заднем сиденье огромной машины Саула. Ионафан улыбался и как-то легко, незаметно, естественно положил свою ладонь на руку Давида, а тот крепко сжал ее и продолжал держать всю дорогу, словно испугавшись, что Ионафан исчезнет, растворится, как миражи, которых так много видел Давид и на которых так и не научился не обращать внимания.

Через час они уже входили в большой дом. Ахиноам, жена Саула, открыла им дверь и, увидев Давида, застыла на некоторое время. Все, кто впервые видел его, испытывали небольшой шок. От Давида шла волна нежности и страсти, теперь еще и усиленная стократно благодаря находке. Ахиноам словно попала в поток жизни, огня, желания… Концентрированный ветер…

Никто не заметил, что Давид и Ионафан вошли в дом, держась за руки, как молодожены.

– Давид! Ура, Давид! – хором кричали обе дочери Саула – Мелхола и Мерова, сбегая вниз по лестнице, – они были немного знакомы.

Вскоре драгоценный гость, сопровождаемый многочисленным семейством Саула, оказался в гостиной, а затем в столовой. Все наперебой пытались быть рядом с ним, ревниво отпихивая друг друга. Воспользовавшись перепалкой между сестрами, Ионафан уселся рядом с Давидом и не сводил с него глаз. Давид посмотрел на него и улыбнулся, неожиданно впервые в жизни открыв ощущение идущего навстречу тепла. Они оказались в комнате одни – все остальные растворились в воздухе, вместе со своими голосами, шумом, самой комнатой, всем окружающим миром. Они ничего не говорили, только переглядывались, читая мысли друг друга.

«Здравствуй, брат», – глаза Ионафана, глубокие, зеленые, влажные, светились искренней нежностью и удивительной мудростью. Давид был околдован уверенностью и естественностью этого юноши, который так спокойно понимал и принимал свою природу, отдавался на волю своего естества, открывал свое вспыхнувшее первой любовью сердце Давиду, нисколько не заботясь о том, как Давид обойдется с его любовью. Просто не мог иначе… Ионафан отдавал ему свою душу, даже не заботясь о том, чтобы Давид ее принял. Это чувство поражало… О таком он уже давно не мечтал, совсем не ждал и почти не верил…

«Я тебя долго искал, я тебя придумывал!» – внутри все дрожало как натянутая струна, трепетало, как готовая сорваться с места голубка.

«И придумал, и нашел», – Ионафан улыбался, и Давид еле сдерживался, чтобы не припасть губами к этому жаждущему его поцелуя прекрасному, четко очерченному и вместе с тем по-мальчишески мягкому, нежному рту.

Пространство и время повисли на одной ноте…

– Давид! Давид! – кто-то тряс его за плечо. – Ну что ты застыл! Пойдем, я покажу тебе аквариум, – и Мелхола потащила его за собой.

Ионафан пошел за ними.

Огромный аквариум разделял зимний сад надвое, как огромный экран. Мелхола трещала без умолку, рассказывая Давиду о рыбах, о том, как эта конструкция собиралась, и о прочей ерунде, ее сорочья трескотня была так надоедлива и монотонна, что вскоре юноши к ней привыкли и перестали ее слышать.

Ионафан подошел к аквариуму с обратной стороны. Молчаливый диалог продолжился.

«Тебе нравится?» – сквозь воду, излучавшую зеленоватый, приглушенный свет, лицо Ионафана было похоже на морское видение.

«Аквариум не имеет никакого значения», – Давид горел, ему хотелось пройти сквозь разделявшую их преграду, чтобы всем телом почувствовать, вобрать в себя так неожиданно подаренное ему тепло.

«Весь мир сейчас не имеет никакого значения», – Ионафан все так же улыбался и молчал красноречивее любых слов.

– Мелхола, а где корм? – обратился Давид к сестре Ионафана, слыша свой голос будто со стороны, после того как не увидел вокруг ничего похожего на корм.

– Ой! Здесь его нет! Забыли принести. Сейчас я сбегаю, – и она вихрем помчалась на кухню.

Как только она выбежала, Давид нетерпеливо положил руки на стенку аквариума. Через прозрачную воду и стекло лицо Ионафана светилось – тонкие пальцы легли на стекло с другой стороны как отражение Давида, отражение его души, ласки и нежности… Отражение всего спрятанного от мира… Сладкое безумие уничтожило ощущение реальности… В начале мира был безбрежный океан, и Дух Божий носился над волнами…

Вода – сорок сантиметров зеркала между одним человеком, слитым одним взглядом. Один взгляд на двоих, один мир на двоих… Давид шел, стараясь преодолеть расстояние до конца зеркала, путь был вечен – он всю жизнь шел к этому зеркалу!..

Сорок сантиметров воды, аквариум шириной четыре метра – два метра до края, два метра до встречи со своим отражением. Два метра до целостности… Но они закончились… Закончился побег и поиск! Руки встретились посередине…

Давид созерцал протянутую ему душу, лежащую на руках Ионафана. «Это твое, брат…» «Разве?..» «Не отталкивай меня сомнением, я не могу оставить себе то, что уже принадлежит тебе…» И Давид принял драгоценный дар, поместив живую, светящуюся душу рядом со своей, которая согрелась и сплелась воедино с подаренной…

Любовь, если она любовь, входит мгновенно, она проста и понятна, чужда уговорам и ухаживаниям, она – сама нежность, идущая навстречу, она то, что вспыхивает сразу и с двух сторон, это взаимопроникновение – или есть, или нет.

– Вот и корм! – Мелхола вбежала в сад и замерла на месте, увидев Давида с Ионафаном, застывших у края аквариума и держащихся за руки. Стеклянный шар упал и разбился легко, от одного соприкосновения с полом. Чудо разбилось…

Мелхола неуклюже, торопливо подбежала к аквариуму и стала кормить рыб, периодически подозрительно косясь на брата. Тень догадки, возможно, и мелькнула в ее голове, но Мелхола слишком тяжело ворочала мозгами, чтобы поймать эту тень и осмыслить. Однако женское нутро, всегда безошибочно угадывающее наличие соперницы, подало сигнал тревоги.

Давид и Ионафан подключились к кормлению одновременно – ибо были теперь одно.

Диковинные яркие рыбки хватали червей, раздирая их на части и отбирая друг у друга.

– Давид! Иди сюда! – позвал с улицы Саул.

Тягостная молчаливая ситуация разрешилась. Ионафан схватил Давида за руку и, как локомотив, потащил вон из оранжереи, оставив далеко позади Мелхолу с ее червями.

Они выбежали на улицу. Морозный воздух пьянил своей свежестью. Саул гарцевал на прекрасном черном коне, от которого шел пар.

– Это тебе, Давид! Подарок от нас! – и Саул легко спрыгнул на землю, присутствие Давида делало его молодым.

Мелхола с недовольным лицом тоже появилась на крыльце.

Давид и Ионафан наперебой принялись влезать на коня, кататься по двору, вызывая бешеный лай у собак, которые, увидев конкурента, пытались схватить его за ноги. Саул отогнал собак. На крыльце появилась Ахиноам.

– Давид! Где тебя поселить?

Давид и Ионафан сидели на спине лошади вдвоем, Давид ощущал горячее, ароматное дыхание на своей шее. Вопрос Ахиноам застал его врасплох, он боялся обернуться, боялся встретиться с горящими ясными глазами Ионафана.

– А… Мам, можно у меня. У меня есть свободный диван, – подал голос Ионафан, обнимавший Давида все это время под тем благовидным предлогом, что ему нужно за что-то держаться.

– Давид, у нас есть свободная комната наверху, – проинформировала Ахиноам, игнорируя предложение сына.

В этот момент конь резко поднялся на дыбы, сбросив обоих всадников в сугроб. Саул замахнулся было плетью, но, увидев, что сын и гость целы и невредимы и, смеясь, спокойно поднялись, пощадил коня.

– Там далеко до ванной! – неожиданно пришла на помощь брату Мелхола, словно не заметив, что тот только что свалился с приличной высоты, быть может, даже ушибся!

– Там далеко до твоей комнаты, – рассмеялся Саул. – А чем дальше он от твоей комнаты, тем лучше.

Кто бы мог подумать, что этот человек – ревнивый отец!

– Пап! Не переживай, я буду на страже чести сестры, – сказал Ионафан, обнимая Давида за плечи. Ком снега тут же обрушился на его голову. Мелхола сбила брата с ног и принялась яростно закапывать в сугроб. Давид в свою очередь опрокинул на землю ее и вдвоем с Ионафаном засыпал снегом так, что у той потекла вся косметика.

– Мама! Ну скажи ему! Отстаньте, дураки! – завопила Мелхола, которой растекшаяся тушь начала щипать глаза, и, обидевшись, ушла в дом. Задержавшись на крыльце, она обернулась на Давида: искорка довольства мелькнула в глазах, все-таки ей было приятно, что он вывалял ее в снегу.

Настала ночь.

– Я постелю тебе, нам… – сказал слегка дрожащим голосом Ионафан. – Ванная – следующая дверь от меня, берегись там Мелхолы с Меровой, – его тон стал комично-деловитым. Оглянувшись с порога, Давид увидел, как он с серьезным и даже нахмуренным лицом расстилает свежую простыню на своей широкой кровати.

Давид пошел в ванную, понежился под горячей водой, но предвкушение блаженства заставило его поторопиться. Открыв дверь кабины, Давид увидел, что на пороге ванной стоит Мелхола в коротком махровом халате, надетом на голое тело. От неожиданности он поскользнулся и чуть не упал.

– Ты что? – спросил он, спрятавшись за дверь и разозлившись на это бесцеремонное вторжение. Вообще подобное поведение свойственно молодым глупым женщинам, которые почему-то считают, что при их виде все мужчины должны на стенку лезть от желания!

– Я принесла тебе полотенце, – ответила Мелхола, растягивая слова и явно считая это сексуальным.

– У меня есть свое, если Саул увидит, он тебя прибьет! – Давид не считал это девичье кривлянье ни сексуальным, ни сколько-нибудь забавным! Кроме того, Мелхола его задерживала.

– Почему меня? – продолжая пребывать в уверенности относительно собственной привлекательности, продолжала томно гнусавить Мелхола.