Текст книги "Библия-Миллениум. Книга 2"

Автор книги: Лилия Курпатова-Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Иаков борется с Богом

Иаков смотрел в окно. Оттуда открывался прекрасный вид – чудесная круглая автостоянка, обнесенная кирпичной стеной, а за ней изумительные, оборудованные склады, с удобным подъездом, собственным небольшим причалом и железнодорожной веткой. Иаков, который к тому времени собрал в свое владение массу высокодоходных предприятий, смотрел на эти склады с чувством вернувшегося из лагеря репрессированного, который видит с улицы пятикомнатную квартиру, некогда ему принадлежавшую.

Складами этими владела церковь. На них привозили и с них продавали дорогие крепкие алкогольные напитки, сигареты, шоколад, медикаменты, на ввоз которых церковь имеет преференции. Освобожденный от таможенных платежей и большинства налогов, поповский бизнес процветал. Когда-то несправедливо обиженной церкви теперь щедро воздавалось «за моральный ущерб». Иаков вспомнил старый анекдот: звонит секретарь горкома партии попу и говорит: «А не дадите ли, батюшка, нам скамейки на собрание?» – а тот ему отвечает: «Не дам. Прошлый раз давал, так ваши партийцы на них всякие похабства нацарапали, в церкви выставлять непотребно!» Секретарь горкома к отказам не привык и возмущается: «Ах, не дадите?! Ну тогда хрен вам пионеров в церковный хор!» Батюшка: «Хрен мне пионеров? А вам тогда не видать монахов на субботник!» Секретарь: «Не видать мне монахов? Ну фиг вы от меня еще получите комсомольцев на крестный ход!» Батюшка: «Комсомольцев не дадите на крестный ход? А я монашек к вам в баню посылать перестану!» После некоторой паузы секретарь горкома: «А за такие слова, товарищ батюшка, можно и партбилет на красную скатерть положить!»

Обуреваемый такими мыслями, Иаков, ради интереса, стал подсчитывать дневной оборот церковных оптовых закромов, считая стоимость одной фуры, груженной водкой, сигаретами или шоколадом. За день со склада выезжало до трехсот грузовиков покупателей. Подсчитав сумму, Иаков перекрестился.

Так же привлекала и прелестная автостоянка, на которой стояли огромные черные машины с тонированными стеклами, снабженные водителями в костюмах и фуражках, среди которых было даже двое чернокожих. На боках машин красовались золотые надписи «Московская патриархия».

Одним словом, он начал искать пути приобретения этих складов и автостоянки.

Время научило его пробовать сначала самый простой способ – он направил попам письмо с предложением о покупке. Предложение было возвращено обратно с ироничным замечанием: «Не продается, сын мой, самим зело надобно», подписанное отцом Феодосием. Тогда Иаков обратился в правительственный комитет по благоустройству с предложением построить порт как раз на том самом месте, где находились вожделенные склады. Комитет дал согласие, но через некоторое время в его приемной появились отцы церкви с укорами и замаскированными обещаниями поспособствовать преданию анафеме государственного структурного сокращения штатов всех членов комитета, включая секретарей и рассыльных.

В общем, согласие было отозвано. Иаков совершенно не отчаялся, так как на легкую победу не рассчитывал с самого начала. Он отправил отцам церкви еще одно предложение купить у них замечательные склады по символической цене и принять автостоянку в дар. Свое предложение он подкрепил видеокассетой, содержавшей очень интересный документальный фильм о том, как попы носят под рясами джинсы, «отдыхают» в банях с девицами, обжираются в ресторанах во время постов, как, скинув рясы, разгуливают по побережью Канн, на каких машинах ездят, какие дома родным строят, какие апартаменты устраивают в тех частях монастырей, которые закрыты от прихожан и туристов.

На следующий день, когда охранник Иакова вышел, чтобы разогреть машину к моменту появления хозяина, через секунду после поворота ключа в замке зажигания раздался взрыв. Бронированный автомобиль разнесло вдребезги, а от охранника не удалось найти даже зубов.

Иаков в отместку продал этот документальный фильм главным телеканалам страны.

– Хоть на новую машину чтобы получить, – проворчал он секретарю.

Несмотря на то что ни один телеканал не решился воспроизвести пленку целиком, скандал вышел огромный. Церковные бонзы, однако, не только не растерялись, но и выступили с заявлением, что все это происки исламистов и католических ксендзов, что люди, запечатленные на пленке, никогда не имели никакого отношения к православной церкви, что все это очередной подкоп под веру и подрыв основ общественной морали, а Иакова предали анафеме. Его офис выдерживал круговую оборону от верующих, которые забрасывали здание дерьмом, бутылками с зажигательной смесью и чуть было не забили до смерти двоих сотрудников Иакова. Престиж его фирмы в народе упал, зато вырос среди директоров предприятий. В общем, сражаться было можно.

Иаков опубликовал в самых солидных газетах информацию о коммерческих операциях церкви за месяц. На следующий день у него упал карандаш, он полез под стол и почувствовал, что его бедро словно проткнуло раскаленной спицей. От боли Иаков потерял сознание. В больнице выяснилось, что в него стреляли из снайперской винтовки бронебойными патронами.

Вместе с лекарствами он получил записку следующего содержания: «У тебя, сукин сын, два часа, чтобы выступить с извинениями, признаться, что тебя подкупили исламские террористы или папские посланцы, чтобы очернить святую православную мать-церковь». Слово «святую» было жирно обведено и подчеркнуто. К записке прилагалась фотография отца Феодосия, с улыбкой обнимающего детей Иакова.

И Иаков впервые в жизни сдался. Принес церкви пространные извинения и пожертвовал десять килограммов золота на купола.

Когда это случилось, ему было двадцать семь лет.

Маленькие радости Иакова

Тесть Иакова – Лаван – постепенно старел, передавая зятю все больше и больше своих дел. Рахиль также постепенно старела, утрачивая очарование молодости и свежести, отчего ее глупость стала просто ужасно бросаться в глаза. Однажды Иаков заметил, что, глядя на его успехи, она явно сожалеет о допущенной ошибке. Несостоявшаяся пассия теперь напоминала принцессу из басни «Разборчивая невеста», которая в молодости нашла всех женихов недостаточно хорошими и в итоге, состарившись, «была уж рада, что хоть вышла за калеку».

Иаков был в хорошем расположении духа и относительно не занят, потому дал Рахили понять, что, может быть, она ему еще нравится. Боже, как он наслаждался ее попытками «вернуть былое чувство», ее ссорами с сестрой, ее жалкими гримасками перезревшей прелестницы. Затем он прикинулся, что Рахили удалось его соблазнить. И оставил их маленький роман без какой-либо точки, чем окончательно свел золовку с ума.

Короче говоря, дело дошло до того, что Рахиль, забеременев от Иакова, пообещала поставить в известность сестру. На что Иаков ответил:

– Будь добра, дай мне повод развестись с вами обеими.

– Я же погибаю! Я погибаю! – кричала Рахиль, валяясь у него в ногах, театрально заламывая руки и размазывая густой грим по лицу. Зеленые тени с перламутром намертво вцепились в веки и не желали расплываться.

Рахиль родила мальчика, по-прежнему сохраняя тайну отцовства. Мальчика назвали Иосифом.

Иакова очень забавляла эта ситуация. Каждый раз, глядя на скорбную мину одинокой матери – Рахили, он вспоминал ее девичьи капризы по поводу «слишком сладкого мороженого», «неинтересного фильма» и «плохого прикида» и наслаждался. Когда Лия пыталась закатывать сцены ревности, подозревая мужа в связях «с другими женщинами», то не могла себе даже представить, насколько идиотски выглядит в глазах Иакова, который умудрился прижить ребенка с ее собственной сестрой, у нее же под носом, и поселить этого ребенка вместе с матерью, в одном со своей семьей доме!

Когда это все произошло, Иакову было тридцать шесть лет.

Дети Иакова

Дина

Дочь Иакова выросла удивительно похожей на Рахиль – свою тетку, чем изрядно досадила собственной матери. Лия при виде дочери приходила в состояние агрессивной возбужденности, мяла салфетки, рвала бумажки, повышала голос – в общем, демонстрировала все признаки ненависти. Дину это не только не расстраивало, но даже очень забавляло. Разнообразные провокации, выводившие отчаявшихся родственниц из себя, доставляли ей подлинное удовольствие. Например, она любила выйти к завтраку, когда отец и братья чинно сидели за столом, в одних трусах и бюстгальтере.

– Оденься, негодяйка! – кричали тетка и мать визгливым хором и стегали Дину полотенцами. Та в ответ громко смеялась, закрываясь руками от бессильных ударов кусками мягкой ткани, вертясь на высокой трехногой табуретке.

Братья, напротив, очень одобрительно относились к внешним достоинствам сестры. В возрасте шестнадцати-семнадцати лет они придумали способ зарабатывать карманные деньги. Впрочем, при уровне доходов Иакова это было скорее развлечением, нежели необходимостью.

Дина гуляла по улице в каком-нибудь крайне вызывающем наряде, к ней, естественно, начинали приставать мужчины. Дальше главным было выбрать «богатого лоха». Дина «клеила» его и приводила в снятую на вечер квартиру. В самый пикантный момент, когда она уже была раздета и мужчина ясно демонстрировал свои намерения, братья вламывались в комнату и поднимали страшный скандал. А нужно заметить, что все трое были ужасно рослыми и здоровыми молодцами. Под угрозой подать на лоха в суд за растление малолетней или, в качестве гуманной альтернативы, учинить немедленную кастрацию субъекта без суда и следствия они вынуждали незадачливого любителя юных прелестниц вывернуть карманы наизнанку, после чего он получал несколько символических тумаков и свободу.

Правда, эта игра имела один минус – Дина не могла ни с кем сблизиться, поскольку вследствие этих ребячьих забав у братьев выработался «охранный рефлекс» по поводу ее «девической чести».

Дина стала краситься неохотно, на их совместные вылазки одевалась скромно, и к ней почти никто не подходил. Она садилась в уголочек бара, зевала или принималась читать журнал. Со временем эта игра утратила всякую напряженность.

Через пару лет, когда, казалось, все всё забыли, она встретила молодого человека, который действительно ее полюбил. И когда они уединились у него дома и занялись любовью впервые в жизни, дверь с треском вылетела, и ворвались братья Дины, вооруженные и не понарошку злые.

Что случилось дальше, Дина помнила как в тумане. Ее кто-то бил по лицу, одевал, а дальше… Она запомнила только то, что ноги прошлепали по чему-то скользкому, братья заставили ее снять туфли и вынесли на руках. Она билась, кричала – ей что-то вкололи. Проснувшись утром, едва открыв глаза, Дина увидела эти туфли, заляпанные кровью, лежащие возле шкафа.

Она сошла с ума.

Сын Рахили – Иосиф, который, поговаривали, зарабатывает себе на жизнь проституцией, и не мечтал, что ему вдруг ни за что ни про что свалится в руки все наследство Иакова. Однако же Дина в одночасье была отправлена в сумасшедший дом, а сыновья Лии арестованы по обвинению в умышленном убийстве…

Когда Иаков составил завещание на своего сына от Рахили, старику было добрых шестьдесят лет.

Иосиф

Иосиф вырос удивительно похожим на своего отца. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, не замечать этого было уже просто невозможно. Лия, наконец, «докопалась до правды» и, естественно, закатила скандал, подала заявление на развод, и это было последним, что она сделала, живя совместно с мужем. На следующий же день они с сестрой оказались в тесной двухкомнатной квартирке на окраине города, великодушно выделенной им Иаковом, который от души хохотал, представляя себе, как старые грымзы до конца своих дней будут вцепляться друг другу в космы и переругиваться, толкаясь на кухне задницами.

Иаков был счастлив: теперь, в сущности, реализовалась его давнишняя мечта – быть богатым, одиноким, влиятельным брюзгой, который видит, как масса людей, желая поживиться за его счет, терпит все его выходки.

Единственным человеком, которого Иакову никак не удавалось довести до бешенства, был Иосиф. Какие бы немыслимые капризы ни придумывал старик, Иосиф переносил все стойко и чуть ли не с удовольствием.

– Ты совершенно по-дурацки тратишь деньги!

– А как ты считаешь нужным их тратить? – с искренней заинтересованностью и глубоким почтением спросил сын.

– Деньги нужно вкладывать во что-нибудь, лучше, конечно, в себя. Здоровье, образование…

– Как ты мудр, папа! – сказал Иосиф и укатил учиться на юг Франции, чтобы сразу и здоровье, и образование.

Не придерешься, последовал мудрому отцовскому совету… Иаков насупился и дал свое благословение.

Чуть позже, когда Иосиф вернулся на родину после известия о том, что Иаков при смерти, он окончательно доказал то, что является истинным сыном своего отца.

– Ты бросил меня, уехал! Тебе на меня наплевать!

– Напротив, папа. Я хотел, чтобы ты мною гордился! И теперь я останусь с тобой, – Иосиф чуть было не добавил «до конца», но вовремя сдержался. Впрочем, Иаков уже почувствовал логическое завершение фразы.

– А теперь ты будешь ждать наследства, да? Так вот знай, что не получишь ни копейки!

Глаза Иосифа расширились, лицо побледнело, он весь вытянулся, так что, казалось, стал на десяток сантиметров выше, подбородок его гордо поднялся вверх – сама оскорбленная добродетель.

– Мне не нужны твои деньги. Ты можешь оставить меня без наследства, но перестать быть моим отцом ты не можешь. Я останусь и буду заботиться о тебе, даже если будешь постоянно оскорблять и унижать меня, но ты мой отец, я тебя люблю и не могу иначе. Ты поступай как знаешь, а я поступлю, как велит мне сердце!

С этими словами Иосиф развернулся на каблуках и, держа спину прямо-прямо, пошел к двери, отчетливо отбивая шаг.

Иаков оказался в довольно дурацком положении. Ну надо же куда-то девать свои миллионы! Не церкви же отдавать…

* * *

Иосиф на самом деле странно тратил выделяемые ему деньги. Странно для молодого человека его возраста. Можно сказать, что сын Иакова с детства питал нежные чувства ко всяческого рода недвижимости. Преимущественно к промышленной. Он копил карманные деньги, довольно щедро предоставляемые ему отцом, живя во Франции, тратил минимум, квартировал в самом дешевом пансионе, какой только можно было найти, среди алжирских торговцев и бедных арабов, питался один раз в день – тем, что в пансионе давали на завтрак, отчего был худ как драная кошка. Последнее обстоятельство позволяло ему также подрабатывать моделью, честно отхаживать в качестве живой вешалки оплаченное время.

«Деньги должны делать деньги!» – запала ему в голову фраза, услышанная в детстве от отца. Это было, пожалуй, самое значимое поучение, полученное им от Иакова, вроде приговора на всю оставшуюся жизнь. Ради исполнения отцовского завета Иосиф изучал нудные банковские и биржевые операции, чтобы понять, как из ста денежных единиц сделать двести за короткое время и без лишних усилий. Скопленные средства вертелись как неутомимые белки в колесе ценных бумаг, депозитов, обменных операций, обеспечивая проценты. И все это ради того, чтобы однажды купить за бесценок деревенский дом с участком возле дороги (с намерением устроить там бензоколонку) и на глазах у изумленных бывших хозяев бульдозером сровнять строение с землей. Баба заголосила, дети заплакали. Нужда заставила их продать обжитой дом, где все было так близко и дорого, но увидеть, как вся их жизнь, разрисованные детьми стены, оклеенная фотографиями артистов кухня, видавшие всякое стены спаленки будут за полчаса разрушены до основания тридцатитонным гусеничноколесным монстром, было слишком.

Баба, с грудным ребенком на руках, подошла и плюнула Иосифу в лицо. Тот вытерся, на бледном лице с впалыми щеками выступили острые углы. Дом был продан с условием, что покупатель поможет подыскать недорогую квартиру где-нибудь в поселке городского типа, чтобы семья могла устроиться с минимальными удобствами. После же недальновидного эмоционального поступка глупой тетки Иаков посчитал, что больше ничем не должен им помогать. Оставить необразованную, никогда не сталкивавшуюся с юридическими аспектами бытия женщину, на руках у которой трое детей, мал мала меньше, муж которой погиб в пьяной драке, без обещанной помощи было равносильно тому, чтобы вообще ей не заплатить.

На месте снесенного дома буквально через несколько месяцев выросла АЗС, единственная на сто километров вокруг, с небольшим мотелем и магазином. Вся прибыль с нее, а прибыль была немалая, шла в дальнейший оборот, Иосиф не брал себе ни копейки. К тому моменту, когда он так красиво отказался от наследства Иакова, по выбранной автотрассе бензоколонки Иосифа стояли через каждые сто пятьдесят километров. Трасса была длиной около полутора тысяч километров. Всего десять бензоколонок, всего десять разрушенных деревенских домов, купленных за суммы, меньшие, чем приносили за два часа работы выраставшие на их месте сооружения, и Иосиф по-прежнему не брал ни копейки из той прибыли, которую они приносили. Через пару лет налаженный бензиновый бизнес был благополучно продан за сумму, втрое превысившую первоначальные вложения. Иосиф был чрезвычайно доволен собой. Жизнь задалась с самого начала. Теперь он мог всецело отдаться своей истинной страсти – огромным промышленным сооружениям из стекла и бетона. Сознание обладания тысячами квадратных метров промышленных площадей, огромными зданиями будоражило кровь. Иосиф был постоянно возбужден, голос его еле заметно вибрировал на низких частотах, глаза лихорадочно блестели. Он так похудел, что создавалось впечатление, будто он перегоняет в деньги клетки собственного организма. Иосиф понял, что богатство – это как снежный ком: из маленького шарика, который ребенок настойчиво и терпеливо гоняет взад-вперед по сугробу, при помощи постоянно налипающего снега вырастает огромный ком, лавина, которую уже невозможно остановить. Она катится и катится вперед, повинуясь своей тяжести.

Иосиф чувствовал себя возбужденным, но несчастливым. Не то чтобы он ощущал себя несчастным. Нет. Просто чувства счастья не испытывал. Катастрофа разразилась вместе со смертью Иакова.

Получение огромного наследства, наличие которого напрочь избавило Иосифа от необходимости работать, расстроило все его планы. Не было в мире теперь ничего такого, интересного и нужного Иосифу, чего он не смог бы купить. И жизнь потеряла смысл! Достичь благосостояния отца самостоятельно, без чьей-либо помощи, было мечтой. Иосиф жмурился от удовольствия, представлял себе тот день, когда Иаков поймет, что сын превзошел его в искусстве делать деньги из денег. Именно это чувство сыграло главную роль в том наслаждении, которое получил Иосиф, отказываясь от денег отца, а теперь к чему все это? Иаков умер, все досталось Иосифу. Сын выиграл. Выиграл сокрушительно, забив все возможные голы, изрешетив ими ворота. Отец больше никогда не выйдет ни в четверть, ни в полуфинал, он выбыл из игры окончательно и бесповоротно.

Любовь? Иосиф так привык ее покупать и ему ее так охотно продавали, даже не пытаясь маскировать под какие-либо чувства, что заставить сына Иакова поверить в честные бескорыстные чувства было в принципе невозможно. Секс – это бизнес. Тело женщины – ее актив, зачастую единственный. Она должна им грамотно распоряжаться. Иосиф принимал это и уважал, как и любую предпринимательскую деятельность.

– Существует только то, что я могу потрогать руками. Все остальное – призраки, галлюцинации, иллюзии, называй как хочешь. Вся эта сентиментальная, истерическая чушь придумана некрасивыми, неудовлетворенными, закомплексованными, бедными, инфантильными, истеричными, короче – слабыми людьми. Зачем она? К чему? Какая от нее польза? Сегодня я с тобой и, может быть, буду еще месяца четыре при условии, что ты будешь достаточно интересна и сможешь разнообразить наш секс, но потом ты надоешь мне, а я тебе. Но если у тебя есть ограничитель – тебе нужны мои деньги, то у меня этого ограничителя нет. Мне нужно твое тело? – Иосиф ухмыльнулся в лицо молоденькой, самонадеянной любовнице. – тела в изобилии, желающих продать их за неимением ничего другого – огромное количество. Продать за самую разную цену – одним нечего есть, другие хотят хорошо пожить, а третьи – очень хорошо пожить. Я могу выбирать вас как куски говядины – для праздничного стола и для обычного. Вас так много… Вы такие одинаковые, так легко заменяемы. Не дуй губки, девочка, кто ты такая? Мотылек-однодневка. Истаскаешь свое нежное тело по таким, как я, купишь себе шмоток, съездишь за границу, а собрать ничего не сумеешь, нет у тебя к этому стремления, желания, воли, а есть только глупость, лень и амбиции. Куда ты пошла, дура? Думаешь, кто-то тебе что-то должен только за то, что ты вот такая? Да ни хрена! Пройдет пять-десять лет, и ты состаришься, личико твое покроется морщинами, тело расплывется, ноги покроются синими сетками, грудь отвиснет, живот вывалится, будешь рада, если какое-нибудь быдло возьмет тебя в жены. И стирать ему будешь, и готовить, и детей рожать, ненавидеть его будешь и бояться потерять больше всего на свете. Иди, иди. Мне тебя не жалко.

Пьяный Иосиф отхлебнул еще глоток из бутылки дорогущего коньяка, коньяка, стоящего совершенно неприличных денег, закусил самым дорогим лимоном из самого дорогого магазина, нарезанным серебряным ножичком на серебряное блюдечко, вытянулся в своей шикарной кровати на шелковом белье, зевнув так громко, что эхо раскатилось по огромной спальне. Потом закрыл глаза и представил себе, что он мертвый. Так хорошо! Никуда не надо идти, ничего не надо делать, нечего больше ждать. И вдруг это блаженство сменилось острой тоской, словно лопнула внутри какая-то струна, словно взрывом раскидало и повредило все в груди. Хотелось вырвать эту удушливую тоску, от которой сосало под ложечкой и кислило во рту. Иосиф вспомнил отца, когда тому было шестьдесят, как сейчас самому Иосифу. Иаков был полон неистребимого довольства собой. Одиночество радовало, отцу никто не был нужен. Он наслаждался своим заработанным богатством единолично, смакуя все прелести жизни богатого человека до самой смерти. Умудрился отгрохать себе склеп и распорядился хоронить его с царскими почестями. Добился своего, его похороны показали по всем центральным телеканалам страны. Так что же не так с его сыном? Почему, добившись большего, отгрохав себе еще более шикарный склеп, Иосиф готов лезть на стену от тоски, что булькает в глотке серной кислотой, мешая дышать?

Никого нет вокруг. Молоденькая, наивная шлюшка ушла, завтра появится другая, очередь их только что не стоит прямо за дверью… и так до самого конца, пока Иосиф не окочурится один в огромной постели, в шикарном доме, окруженный самыми лучшими вещами и самыми дорогими аксессуарами. Потом будут умопомрачительно шикарные похороны, Иосифа торжественно засунут в каменный мешок, замуруют там, чтобы трупный запах не просачивался наружу, растащат все его имущество и забудут о покойнике, который благополучно сгниет и истлеет в своем склепе, как это уже сделал Иаков. И странно то, что этого финала Иосиф мог бы добиться с равным успехом, будучи грязным, безработным бомжем в этом же самом огромном городе.

Иаков улыбался сыну с фотографии и грозил пальцем. Иосиф тяжело вздохнул, отчаянье охватывало его при мысли, что такой вот смертной тоски еще как минимум лет пятнадцать.