Текст книги "Мама Стифлера"

Автор книги: Лидия Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Анализы

16-12-2008 23:02

(Прим. автора: Креатив про гавно, креатив был написан полтора года назад, слабонервным и воспитанным людям читать не рекомендуется)

С моей лучшей подругой Юлей мы забеременели одновременно.

По-моему даже в один день. С той разницей только, что осеменители у нас с ней были разные. Хотя я давно в этом сомневаюсь, глядя на то, как с каждым годом наши с ней дети становятся всё больше похожи на моего мужа. Пугающе похожи просто.

А тогда, одиннадцать лет назад, выйдя из кабинета районного гинеколога, с кучей бумажек в руках, мы с Юлькой впервые так близко столкнулись с понятием «совеццкая медицына».

Перво-наперво нам с Юлой предписывалось встать на учёт по беременности. А что это значит? А это значит, что нас ждал немыслимый пиздец, в сопровождении целой гаммы чувств, в кою окунулись мы с Юлией, подсчитывая количество бумажек в нашых руках, и прикидывая, успеем ли мы сдать все эти анализы до того, как родим.

Бумашка первая. Анализ мочи.

Анализ мочи предписывалось сдавать через день на протяжении всех девяти месяцев. Направления нам дали сразу на три месяца впирёд. С бумагой в стране больше дефицыта нету. Мы хотели посчитать, сколько же литров мочи нам с ней придёцца принести согласно выданным бумажкам, но на пятнадцатом литре сбились, и заплакали.

Бумашка вторая. Анализ крови.

Кровь надо было сдать: из пальца, из вены, на сахар, на билирубин, на ВИЧ, на сифилис, на гепатит, на группу крови, общий, хуёпщий… В общем, дураку понятно: столько крови нету ни у меня, ни у Юльки. Снова заплакали.

Бумашка третья. Анализ крови на токсоплазмоз.

Вы знаете, чо это такое? Вот и я не знаю. А Юлька – тем более. А название жуткое. Так что Юлька, наказав мне до её возвращения посчитать бумажки с требованиями принести в лабораторию чемодан говна, снова вернулась в кабинет номер дваццать два, с целью уточнения термина «токсоплазмоз».

Я засела считать бумажки. В общей сложности, нам с Юлой нужно было принести минимум по килограмму говна, чтобы нас поставили на учёт. Всё просто: нет говна – нет учёта. Нет учёта – рожай в инфекционной больнице, рядом с полусгнившими сифилитиками. И причём, ещё за собственные бабки. Нету бабок – рожай дома, в ванной. По-модному. Посмотрев на даты на бумажках, я поняла, что этот килограмм надо принести сразу в один день, разделив его на три порции. В одной порции будут искать под микроскопом глистов, в другой – какие-то полезные витамины, а в третьей, по-моему, картошку. Юльки в тот момент рядом не было, поэтому я плакала уже одна.

А минут через пять вернулась красная Юлька.

– Они тут все ёбнутые, Лида. – Сказала Юлька, и плюхнулась жопой на важные документы о бесперебойной поставке говна с витаминами. – Знаешь, кто такой этот токсоплазмос?

– Это фамилия врача?

– Хуже. Это вирус. Да-да. Страшный вирус. Если он у тебя есть – то ребёнок у тебя будет похож на Ваню-Рубля из пятого подьезда.

Я вздрогнула. Ванька-Рубль был безнадёжным олигофреном, и любил в свои двадцать пять лет гулять по весне в кружевном чепчике возле гаражей, пириадически облизывая гаражные стены, и подрачивая на покрышки от КАМАЗа. Родить точно такого же Ваню я не хотела. Вирус меня пугал. Вдруг он, вирус этот, уже у меня есть? Я запаниковала:

– А как он передаёцца, вирус-то? Я, Юль, если чо, только в гандоне ебусь.

Юлька посмотрела на меня, и назидательно ответила:

– Оно и видно. Именно поэтому ты тут щас и сидишь. Если я не ошибаюсь, гандоны иногда рвуцца? – Я покраснела, а Юлька добавила: – Но гандоны тут ваще не при чом. Вирус этот живёт в кошачьих ссаках и сраках. Ты часто имеешь дело с кошачьими ссаками, отвечай?

Смотрю я на Юлу, и понять не могу: то ли она, сука, так шутит неудачно, то ли врачи нас наебать хотят, патамушта анализ этот ещё и платный. В общем, я и отвечаю:

– У меня нету ссак. Кошачьих ссак. Нету. У меня даже кота нету. У меня хомяк есть. Старый. Но он на меня никогда не ссал.

Выпалила я это, и начала нервно бумажки у Юльки из-под жопы выдирать.

– Нет, Лида. Хомяк – хуй с ним. Вирус только в кошачьем ссанье есть. А я врачихе этой щас и говорю: «А нахуя нам этот анализ, у нас и котов ссаных-то нету. У меня дома ваще скотины никакой, кроме бабки мужа – нету. И то, она пока, слава Богу, не ссыцца. Поэтому совершенно точно ни у миня, ни у Лидки этово вашего ссанова микроба нет…»

Юлька замолчала, и опустила глаза. А я не выдержала:

– И чо дальше? Чо она тебе ответила?

Юла всхлипнула, и достала из кармана ещё одну бумашку:

– Она сказала, што, возможно, у нас с тобой есть подруги, у которых есть коты, которые срут в лоток, и вполне возможно, что эти подруги заставляют нас в этом лотке бумашку менять… В общем, за мой нездоровый интерес к ссакам меня принудили сдать дополнительный анализ говна. Уже не помню для чего. Ну не суки?

И подруга заплакала. И я тоже. И какая-то совершенно посторонняя и незнакомая нам беременная тётка – тоже. А слезами горю, как известно, не поможешь…

На следующий день, в восемь утра, мы с Юлькой, гремя разнокалиберными баночками, пописдели в поликлинику.

Лаборатория для этих баночных анализов там находилась прямо у кабинета, где брали кровь. С одной стороны, это был плюс: потому что кровь из нас тоже хотели выкачать – так что не надо далеко ходить. Но присутствовал и минус: в очереди желающих сдать кровь сидели несколько очень неотразимо-красивых мужчин. И они смотрели на Юльку. И ещё – на меня. Смотрели с интересом. Животов у нас с ней ещё не было, но интерес мущщин был нам всё равно непонятен. Две ненакрашенные девки в ритузах, с полиэтиленовыми пакетами, внутри которых угадывались очертания баночек с чем-то невкусным – по-моему это ниразу не сексуально. Но, возможно, эти мущщины были дальними родственниками Вани-Рубля, только очень дальними, и очень на нево непохожими. И, чорт возьми, мы с Юлькой сразу почувствовали себя порнозвёздами района Отрадное. Минуты на две. Патамушта потом нам с ней пришла в голову гениальная мысль о том, што щас мы с ней должны на глазах этих красивых мужчин вытащить из пакета свою стеклотару с говном, и водрузить её прям им под нос. Патамушта эти мужчины однозначно имели отношение к Рублю, раз сели прям у каталки, куда больной глистами народ ставит свои анализы. Стало ужасно неудобно. Но делать было нечего. Раз принесла – надо отдать. Из-за Ваниной родни песдовать сюда с новыми банками второй раз не хотелось. Так что я, подмигнув самому красивому мужчине, беспалева достала свои баночки, и гордо шлёпнула их на стол. Юлька, в свою очередь, чуть ухмыльнувшысь, тоже достала свои склянки, и я ахуела: Юлькина тара была густо обклеена наклейками от жувачки «Бумер», и о содержимом баночек можно было только догадывацца. Хотя я и подозревала, что в них лежыт вовсе не «Рафаэлло». Я покосилась на Юльку, и та шепнула:

– Это ж блядство какое-то: на глазах пяти десятков людей своё говно сюда вываливать. Я ж люблю, чтобы всё было красиво и аккуратненько. Кстати, это я сама придумала. – Последняя фраза прозвучала гордо.

Теперь я покосилась на мужчин. Те сидели, и делали вид, что ничего не видели. И на нас с Юлькой уже даже не смотрели. Может, оно и к лучшему.

Тут я подняла голову, и увидела над каталкой с говном надпись: «Баночки с ссаками открывать, а баночки с говном – даже не думайте. Ибо это ахуеть какой косяк»

Согласно лозунгу, я отвинтила крышку с одной баночки, и оставила в покое вторую. Юлька последовала моему примеру, и мы с ней, с чувством выполненного долга, уселись рядом с мущщинами, и начали всячески шутить и смеяцца, пытаясь скрыть нелофкость, и привлечь к себе внимание.

Насчёт последнего пункта, как оказалось, можно было и не старацца. Ибо внимание нам было обеспечено с той минуты, как в коридор вышла большая бабища с волосатыми руками и могучей грудью, и, сразу выделив опытным глазом Юлькину весёлую стеклотару, заорала на пять этажей поликлиники:

– ЧЬЯ ЭТА БАНОЧКА?! ПОЧЕМУ, БЛЯ, ЗАКРЫТА?! КТО, БЛЯТЬ, ТУТ СЛЕПОЙ, И ЛОЗУНГОВ НЕ ЧИТАЕТ?!

Красивые мужчины интенсивно захихикали, а Юлька густо покраснела, и, не глядя на них, твёрдым шагом подошла к бабище, и смело откупорила свою банку.

Волосатая тётя тут же сунула в неё нос, изменилась в лице, покраснела, отпрянула в сторону, и завопила:

– У ВАС ЖЕ ТАМ КАЛ!!!!!!!

Красивые мужчины зарыдали, и начали сползать с казённой банкетки на линолеумный пол, и даже безнадёжно больные и глухие старушки, которые пришли сюда за порцией яду, чтоб скорее сдохнуть, затряслись, и закашлялись как рота туберкулёзников. Пятьдесят пар глаз смотрели на Юльку, до которой вдруг дошло, что ей уже всё равно нечего терять, и она заорала в ответ:

– Да! Да, бля! Там лежит мой кал! Моё говно! Говнище, бля! Я высрала ево сегодня утром, и сложыла, блять, в банку! А что вы там хотели обнаружыть? Мармелад «Жевастик»?! Хуле вы тут теперь орёте, в рот вам, бля, кило пиченья!

Мужчины к тому моменту уже умерли, а старушки выздоровели.

– ЗАЧЕМ ВЫ ЗАКЛЕИЛИ БАНОЧКУ?! – Бесновалась могучая тётя, и трясла Юлькиным анализом над головой уже умершых Ваниных родственников, – Я ЕБУ, ЧОТАМ У ВАС ЛЕЖЫТ???!!!!

Юлька пыталась отнять у нервной женщины свой кал, и огрызалась:

– А вот хочу – и заклеиваю! Мой кал! Моя баночка! Что хочу – то с ними и делаю! Быстро забирайте у меня говно, пока я вам тут прям в каталку не насрала!

– Хамка! – взвизгнула тётя, и стукнула Юлькиной баночкой по столу, отчего у той отвалилось дно, и Юлькины старания скрыть свой кал от глаз посторонних закончились полным провалом. Трупы мужчин уже начали странно пахнуть. А старушки вообще пропали из очереди.

– Говноройка криворукая! – выплюнула Юлька, и быстро накрыла свой экскремент моим направлением на анализ крови.

– Вон отсюда! – визжала тётка, и уже схватилась за ручку каталки.

Второй части Марлезонского балета мы с Юлией ждать не стали, и поэтому быстро съеблись из поликлиники, забыв взять в гардеробе свои куртки.

Через неделю Юлькино направление вернулось обратно в кабинет к нашему районному гинекологу, с пометкой: «Кал нужно сдавать в чистой прозрачной посуде. Пересдать»

Вот этого надругательства Юлька уже не вынесла, и мы с ней перевелись в другую поликлинику. Тоже районную, но настолько нищую, что у них даже микроскопа лишнего нету, чтоб витамины в говне поискать. И наш кал в этой поликлинике нахуй никому не был нужен.

Как оказалось, у нас и токсоплазмоза не было, и дети родились непохожими на Ваню Рубля, а то, что они похожы на моего мужа – выяснилось только пять лет спустя, но это уже другая история.

А наша совеццкая медицына навсегда останецца самой ахуительной медицыной в мире.

Зато я теперь точно знаю, что в говне есть витамины.

Армянский Бандерос

27-07-2007 22:10

Как-то так получаеццо, что не умею я песать о вымышленных персонажах… Может, кишка тонка, может, с фантазией дефицит, а может, просто креатива хватает в моей собственной жизни. И до сих пор не пойму: хорошо это – или плохо? Сегодня я, в очередной раз, подниму избитую тему об Интернет-знакомствах. Возможно, ничего такого нового я не привнесу, но вот вам флаг в руки, и барабан на шею: решать вам.

Итак, дело было в далёком 2000-ом году. В том знаменательном году я уже хрен знает скока была брошенной маманей-одиночкой, и не имела ничего кроме лучшего Друга Дениски. Дениска неспроста был мои лучшим другом (хотя, почему это был? Он и щас есть!), он радел за Лидкину личную или, хотя бы, половую, жызнь и всячески пытался ей её устроить…

Вначале рассмотрению была подвергнута его личная персона, но очень быстро отвергнута по многим причинам. Если Диня и обиделся – я до сих пор об этом не подозреваю… А ещё у Дини был Тырнет. По карточкам. Тормозной шопесдец. Но был. И тёмными ночами Диня заходил в какой-нить московский чат под ником Линда, и клеил там мужыГов. Наклеив пяток-другой, он показывал их мне, и мы уже вместе решали кому отвалить щастья в виде меня.

В ту кошмарную ночь Диня нарыл мне Роберта Робертовича. Именно так. Роберт Робертович. И это нифига не ник! Это фамилие ево такое. Имя, вернее. С отчеством. А ник у него был, шоп мне сдохнуть если вру – Лав Мэн Из Москвы! И не меньше. И писал он Дине-Линде: «Если ты, – пишет – Кракозябра с кривыми ногами и с горбом – иди сразу в жопу. Немедленно. Ибо я – копия Антонио Бандероса (да-да, именно так!), и весь из себя небожытель ниибацца. И даже если ты милая симпатичная девчушка – всё равно иди в жопу. Патамушта мне, такому Антонию-Бандеросу-Прынцу Ниибическому-Роберту-Робертовичу нужна как минимум Мисс Вселенная. И только так. Да.»

Линда-Диня хрюкнул, и написал ему: «Да твоя Мисс Вселенная третьего дня приходила автографу у меня выпросить, да была послана нахуй, и сопровождена пинчищем пионерским, для скорости, понял? Я ваще баба охрененная, а ты, наверное, гном бородавчатый.» Роберт Робертович возмутился, и потребовал очной встречи. А я дала на неё согласие. К сожалению, как оказалось..

И вот, я стою на станции метро «Цветной бульвар», с газетой «СПИД-инфо», в виде пароля, и жду Антония Бандеросу. Стою, мечтаю о том, как я щас ахуею от такой красотищи, и какой у меня Динечка молодец, шо выкопал мне такого жониха, ёпвашумать!

Из брильянтового дыма меня вывел осторожный стук по плечу, и писклявый голос: «Ты – Лида, да?» Я порывисто обернулась, волосы мои взметнулись пшеничным вихрем, на щеках алел румянец, и губы жадно зачавкали: «Роберт… Бандерос..»

И тут я вижу, собственно, Роберта…

Лирическое отступление. Грешна я. грешна тем, что иногда слишком что-то преувеличиваю либо приукрашиваю. В принципе, незначительно, но понятие «Точность» – это не мой конёк. Но всё, о чём я напишу ниже – чистая правда, без преувеличения. Возможно, даже, приуменьшила, ибо достаточно дохуя лет прошло с того момента, и что-то я могла и подзабыть… Итак:

Карлик. Почти. Метра полтора. На коньках, и в шапке. Армянин. Стопудовый. На носу – бородавка, с торчащим из неё кустиком сизых волос. Волосы длинные, давно немытые, в перхоти, и перетянуты в хвостик ПАССИКОМ ОТ ПРЕЗЕРВАТИВА!!!!!! И это ещё не всё. На нём была рубашка в клеточку с мокрыми, и добела вытравленными армянским потом, подмышками, и он дышал мне в лицо ароматом трёх десятков мёртвых хорьков, убитых дустом в момент группового калоотложения.

Я вздрогнула, и уронила пароль. Роберт улыбнулся улыбкой Фредди Крюгера, поднял пароль, и, обдав меня запахом покойных хорьков, пропищал: «А ты это… Ничё такая… Я думал, хуже будешь. Ну чо, пошли гулять шоле?»

По-хорошему, мне надо было срочно съёбывать от него с воплями Видоплясова, но я впала в маразм и ступор, и покорно поплелась за Бандеросом-карликом, не веря своим глазам..

На улице был апрель. И лужи-лужи-лужи… Много луж. Я шла по ним с обречённостью бурлака с Волги, и думала о Диньке… О том, что зря я отвергла его кандидатуру… о том, что щас бы я лежала у Диньки на диване, он бы суетился и делал свой фирменный жутко гунявый глинтвейн, а потом я бы уткнулась в него носом, и мы бы смотрели с ним Шрека..

Но вместо этого я шла как бригантина по зелёным волнам за Робертом. Неизвестно куда.

Я замечталась настолько, что пришла в себя у дермантиновой двери от писка карлика Бандероса: «А вот тут я жыву… Проходи!» Тут я встрепенулась, и хриплым басом прокаркала: «НЕЕЕЕТ!! Я домой хочу! У меня молоко убежало, и я пИсать хочу очень!» Чо я несла, Господи..

Но Роберт уже открыл дверь, и дал мне поджопника. Я влетела в помещение, и замерла, раззявив рот: кто-нить из вас видел клип «Дюны» «Коммунальная квартира»? Ага-ага. Теперь я знаю, где это клип снимался! Мимо меня бегали дети без трусов, и с горшками в руках, тётки в бигудях и с тазами, мужыги в семейниках… И никто не обращал внимания на то, как я, получив второй поджопник, резво полетела по коридору в голубую даль.

Долетела я до каморки Роберта. Отдышалась, поймала себя на том, что потею и воняю от страха не хуже Роберта, и пошевелила булками, проверяя наличие влаги меж ними. Сухобля. Видать, организм мой сильнее, чем я думала. Роберт по-босяцки пнул ногой облезлую дверь, и впустил меня в свои палаты. Впустил – это, правда, мягко сказано. Он меня туда впнул. Знаю, что нет такого слова, но по-другому и не скажешь. Когда дверь за мной захлопнулась, я медленно огляделась…

2 пивных ящика. На них лежит матрас. Ссаный. Судя по цвету, виду и запаху. Это, типа, кровать. Ещё один ящик. На нём доска. Это стол. За ним едят. Такой же стул. На нём сидят. И шифоньер с тёмным потрескавшимся зеркалом. Я шлёпнулась на стул. Который ящик. И стала ждать смерти от армянского надругательства.

Роберт важно сел рядом, шлёпнул мне на стол фотоальбом, и сказал: «Это фотки с нудистского пляжа. Оцени мой член.» Я судорожно сглотнула, и поняла, что меня щас выипут. Возможно, с извращениями. И заставят мастурбировать бородавку. икнула. Снова пошевелила булками. Сухо. Вздохнула и открыла альбом.

Увидела члены. Сплошные члены. В зарослях чего-то дикорастущего. С мотнёй а-ля «Тут потерялся и умер Индиана Джонс». Зажмурилась. Пошевелила булками. Сухо. Аминь.

Не знаю, правда, какой из этих членов принадлежал Роберту, но на всякий случай сказала: «Неплохой такой… Пенис. Да.»

Роберт очень обрадовался, и обнажил в смущённой улыбке коричневые зубы.

И сказал: «А теперь выпьем с горя! Где же кружка?» И убежал. Пока его не было, я предприняла попытку свалить через форточку, но поняла, что пятый этаж, а жопа у меня нихуя не с кулачок, еси чо… И загрустила. И снова настроилась на армянское надругательство.

И оно пришло. Через пять минут. С эмалированной зелёной кружкой, с которой, по видимому, прошёл весь ГУЛАГ его героический дедушка Автандил… В кружке плавали опилки и небольшие брёвна. Это был чай. Наверное. Ибо перед смертью пробовать яд не хотелось. Наверняка, он был долгоиграющий. Я бы сначала изошла поносом, соплями, и билась бы в корчах минимум 5 часов..

А вот в довесок к яду мне принесли овсяное печенье. Одно. Но, что характерно, спизжено оно было явно из клетки с попугаем. Ибо было явно поклёвано с одного краю.

Паника меня потихоньку отпустила. Раз меня поят чаем с печеньем – значит, уважают, и убивать прям щас не будут точно. Возможно, я отделаюсь только дрочуванием бородавки.

Тем временем у меня затекла жопа. Реально так затекла. И я встала. В полный рост. При этом у меня задралась рубашка, и на секунду мелькнула серёжка в пупке..

ЖЕСТЬ!!! Жесть-жесть-жесть!!!!! Кто ж знал, что пирсинг – это фетиш Роберта Робертовича??? Мой дырявый пуп с дешёвой серёжкой из хирургической стали произвел на Бандероса неизгладимое впечатление: он рухнул на колени, припал к моему животу губами, и стал грызть мою серёжку, бормоча: «Принцесса моя… Я тебя люблю… Выходи за меня замуж… Мондула моя..» Я случайно опустила глаза вниз, и увидела 2 жёлтые пятки, торчащие из рваных разноцветных носков..

Всё. Это меня и спасло. Это вывело меня из какого-то гипноза, и я рванула прочь из каморки, по инерции схватив СПИД-инфо-пароль. И безошибочно пролетела по лабиринту коридоров к входной двери..

Сзади топал по линолеуму жёлтыми копытами армянский Бандерос, и кричал: «Отдай газету!!!!!!!! Я её ещё не читал!!!!! Отдай!!!»

Я кинула ему газету, и вылетела на лестницу. По лестнице я скатилась кубарем, и понеслась, не разбирая дороги… Я бежала, черпая апрельскую уличную жижу своими полусапожками, на ходу крестилась, и, на ходу тусуя булки, наконец, обнаружила меж ними приятную влажность. Бля. «Легко отделалась!» – мелькнула мысль, и я продолжила своё бегство из Шоушенка.

..С тех пор прошло 7 лет, а я всё ещё ненавижу словосочетание «Антонио Бандерос», рубашки в клетку, и длинные волосы у мужчин.

Павловский рефлекс – форева!!!

Ассоциации

07-06-2008 11:30

Ассоциации – вещь странная и порой пиздец какая интересная.

У меня, к примеру, иногда такие ассоциации с чем-то возникают – я сама потом с себя охуеваю.

На днях, заглянув дома в свой рефрижератор, я с прискорбием обнаружила там хуй. В том смысле, что из продуктов питания там имелся только суповой набор в виде верёвочки от сардельки, и лошадиного копыта, для собачушки. А скоро мужыг мой с работы придти был должен. И вполне вероятно, он дал бы мне пизды за отсутствия ужына. В общем, вариантов мало: или пиздюли, или в магазин.

Я выбрала второй вариант. Нарядилась, бровушки подмазала, и попёрлась в супермаркет.

Купила я там пищи разнообразной, гандонов на всякий пожарный, и уже домой почти собралась, но тут стопиццот тысяч чертей меня дёрнули завернуть в магазинчег с разной, блять, бижутерией. Очень я люблю всяческие стекляшки разноцветные. Причём, не носить даже, а просто покупать. Дома уже ящик целый всяких бусиков, хуюсиков, браслетиков, заколочек и прочего щастья туземцев набрался. Бывает, раскрылачусь я возле своего ящика с бохатством, как Кащей, и сижу себе, над златом чахну. Закопаюсь в нево по локоть, и ковыряюсь, ковыряюсь, ковыряюсь… Иногда почти до оргазма. И все домашние мои уже знают: если Лида в ванной закрылась, стонет там громко и гремит чем-то – значит, мыццо и гадить надо ходить к соседям. Это надолго.

Но вернёмся к ассоцыациям.

Я такая, колбасой и томатами нагруженная, с гандонами подмышкой, заворачиваю в этот магазин, где сразу начинаю рыцца в бохатсве, и стонать. В магазине этом меня давно знают, и уже почти не бояцца. Естественно, нарыла я там себе серёжку в пупог. В виде бабочки-мутанта, с серебристой соплёй, торчащей из жопы. Красивая штописдец. Особенно сопля эта, из стразиков самоцветных. Застонала я пуще прежнего, купила мутанта незамедлительно, и домой поскакала, в спирте её полоскать, и примеривать к своему пупку.

И только я эту бабочку в себя воткнула – в башке сразу ассоциацыи ка-а-ак попёрли!

Дело было лет восемь-девять назад. Молодая я была, тупая до икоты, и к авантюрам склонная. И подрушка у меня была, Наташка. Ну так, подрушка-не подрушка, в школе когда-то вместе учились. А работала Наташка тогда в каком-то пидрестическом модельном агенстве, администратором. Одна тёлка во всём штате. Остальные – пидоры непонятные. Как её туда занесло – не знаю. По блату, вестимо. Я, например, в то время отрабатывала практику в детской театральной студии, сценарии сочиняла, спиктакли ставила. Всё лучше, чем с гомосексуалистами якшаться, я щитаю. И как-то припёрлась я к Наташке на работу. То ли отдать ей чота надо было, то ли забрать – уже не помню, не суть.

И вот сидим мы с ней, кофе пьём, над секс-меньшинствами смеёмся-потешаемся, анекдоты про Бориса Моисеева рассказываем. В общем, две такие ниибаццо остроумные Елены Степаненки.

Вдрук дверь открываецца, и в кабинет к Наташке заходит натуральный мальчик-гей.

– Хай, Натали, – говорит педик, и лыбицца. И в зубах передних у нево брульянты лучики пускают, – Арнольдик у себя?

– Чо я тебе, секретарша штоли? – Огрызаецца Наташка, и злобно на брульянты смотрит. – Не знаю я. Сам иди смотри.

– Экая ты гадкая, Натали. – Огорчилась геятина, и ушла, дверью хлопнув.

– Это кто такой? – Спрашиваю. – И чо у него в зубах застряло такое красивое?

– Это Костик, модель наша бывшая. – Наташка поморщилась. Щас нашол себе алигарха какова-то, и тот его в тухлый блютуз шпилит. За бабло. А чо там у нево во рту… Так это, наверное, Костик так своё рабочее место украшает. Фубля.

– Фубля. – Согласилась.

Тут дверь снова открываецца, и снова к нам Костик заходит.

– А что, девчонки, – сверкнул яхонтами любовник алигарха, – может, выпьем? Арнольдика нету всё равно, и до конца рабочего дня полчаса всего осталось. Так выпьем же!

– Чо такое Арнольдик? – Пихаю в бок Наташку. – Главный гей в вашем рассаднике Пенкиных?

– Типа того. Директор наш. Судя по всему, один из Костиных брюликов – его подарочек. Везёт пидорасам.

– Жуть какая. Просто вертеп разврата. Как ты тут работаешь?

– Охуительно работаю, между прочим. Тебе такое бабло в твоём кукольном театре и не снилось.

Тут я чота набычилась. Не люблю я, когда мне баблом тычут в рожу. Я зато культуру в массы несу, хоть и бесплатно. И с пидорасами не целуюсь. Ну и отвечаю Костику:

– А отчего ж не выпить-то? Плесни-ка мне, красавчик, конинки француской, и мандаринки на закусь не пожалей.

Наташка на меня так злобно позырила, но ничо не сказала.

Короче, чо тут рассказывать: упились мы с Костей-педиком в сракотень. Уж и Наташка домой ушла, со мной не попрощавшись, и на часах почти десять вечера, а мы всё сидим, третью бутылку допиваем и цитрусы жрём.

– А вот зацени, – говорит Костик, и майку с себя снимает, – нравицца?

Смотрю: а у него в пупке серёжка висит, и на сиськах серёжки висят, и в носу что-то сверкает, и в ушах злато болтаецца.

– Заебись, Константин, – говорю, – а ты где такую хуйню себе подмутил?

– Сам проколол. И пупок, и соски, и нос. И язык ещо. Хочешь, я тебе тоже чонить проколю?

А я уже сильно нетрезвая сижу, и эта идея меня вдруг сильно впечатлила:

– Хочу, – отвечаю, – пупок проколоть хочу. Немедленно. И штоп серьга там висела красивая, как у цыган.

И раздеваюсь уже. Хули педиков стесняцца? А Костик из своей бапской сумочки уже инструменты аццкие вынимает: тампон, зажым, иглы какие-то… Я чуть не протрезвела.

– Нучо? – Подходит ко мне со всей этой трихомудией. – Ложысь.

Я уже перебздела к тому моменту, но зассать перед педиком, это, знаете ли, самый позорный позор на свете, я так щитаю. Поэтому тихо ссусь от страха, но ложусь на диван кожаный, глаза закрываю, и почему-то начинаю представлять сколько народу на этом диване анальную девственность потеряло. Затошнило ужасно, и в этот момент мне Костя сделал очень больно в области пупка, а я заорала:

– Костик, блять! Отъебись, я не хочу больше серег цыганских! Больно же!

А Костик уже свои садо-инструменты обратно в сумочку убирает:

– Поздно, прокомпостировано.

Я с дивана приподнялась, смотрю: а у меня уже в пупке серёжка висит кросивая, золотая, и главное, нахаляву. Я заткнулась сразу, и давай перед зеркалом вертецца, пузом трясти, новым приобретением любовацца. И тут меня посетила идея:

– Костик, – говорю, – а давай ты мне сиську тоже проколешь, а? Давай прям щас, а то передумаю.

И лифчик снимаю. Педик же, чо стесняцца?

А педик вдруг занервничал, покраснел, отвернулся, и протрезвел.

– Не, – отвечает, – не буду я тебе сиську прокалывать. А ты оденься уже, нехуй меня смущать. Я, между прочим, бисексуал.

Еба-а-ать как интересно!

Я быстро лифчик свой поролоновый на место косо присобачила, и к Костику поближе подобралась:

– Тоисть ты и с дядьками и с тётьками штоле?

– Типа да. – Смущаецца такой, и коньяк вдрук пить начинает прям из горла.

– Проблюёшся, Костя. Ты, давай, с темы не съезжай. А тебе с кем больше ебацца нравицца? Тока честно.

Чота меня вдрук такой кураж захватил, и нездоровая как триппер жажда познаний в области педерастии.

– Пошла в жопу. – Грубит Костик, и продолжает пить. – Не скажу.

Тут весь выпитый мной алкоголь резко подействовал на мой маленький мозг, и я вдруг говорю:

– Не хочеш рассказывать – щас сама проверю.

И быстро снимаю с себя всё барахло. Только серёжку в пупке оставила, штоп не проебать халявную драгоценность. Вот с чего мне стало так интересно – совращу я полупидора или нет – не знаю. Конина, наверна, палёная была.

Костик коньяком давицца, но зырит, и пятнами пошол. А я разошлась, по дивану скачу кенгурой, вокруг Костика пляски народов севера устраиваю, соблазняю как умею.

Ну и допрыгалась, ясен пень.

Мальчик-гей кинул в угол пустую бутылку, схватил меня холодными лапками, и алчно повалил на диван, пыхтя мне в ухо:

– Ты любишь тантрический секс?

– Если это не в жопу, то люблю. – Отвечаю честно.

– Точно? – Кряхтит, а я чувствую, как он втихаря хуй дрочит где-то за моей левой коленкой.

– Точно-точно. Ну, давай уже, хорош дрочить-то, бисексуал, бля.

Ну, он и дал…

Через два часа я уже обзавелась опрелостями на жопе (подозреваю, што диванчег-то был из кожзама), а через три – мозолями вдоль позвоночника. И перестала ощущать свои гениталии. Анекдот сразу вспомнился: «Ты меня ебёш, или кастрюлю чистиш?»

Хриплю на выдохе:

– Ты когда кончишь-то, зараза?

– Ещё не скоро. Это тантра. Наслаждайся.

И чо я, дура, не спросила сразу чо такое тантра? Это ж хуже чем в жопу…

– Ёбнулся ты штоле? Какая нахуй тантра?! Я щас сдохну уже!

– Устала? Тогда переворачивайся. И наслаждайся.

Да вот хуй тебе, Костя. Я и перевернуться уже не могу. И вообще ничего не могу. Только хриплю как профессор Лебединский. И, само собой, насладилась уже лет на тридцать вперёд.

Вот скажыте мне: нахуя мне всё это нужно было? А? Хуй на. Я тоже не знаю. Но точно знаю, что это порево и жорево надо прекращать. А то у меня мозоли будут не только на спине.

– Я не могу перевернуцца, Костя. Штоп тебя пидоры казнили… Я наслаждаюсь. А давай ты ваще кончать не будеш, а я домой поеду?

С виду-то он худой вроде, а весит как мой шкаф. Я это точно знаю, этот шкаф на меня один раз упал. Поэтому с Костей надо по-доброму. А то щас нагрублю – он до послезавтра с меня не слезет, и я умру позорной смертью. Под педиком. Меня родители из морга забирать откажуцца, стопудово. Стало очень обидно и страшно.

– Нет, я должен кончить! – Пыхтит Костик, и подозрительно шарит рукой где-то в раёне своей жопы. – Помоги мне.

«Памахи-и-и мне, памахи-и-и мне, в светлохлазую ночь пазави-и-и», блять! Апять ассоцыации.

– Чем тебе помочь, Костенька-сука? – Пищю на последнем издыхании.

– Поиграй пальчиком у меня в попке. А когда я тебе скажу «Давай!» – засунь мне туда ЧЕТЫРЕ пальчика. Тогда я кончу, а ты пойдёш домой.

Тут меня перекосоёбило штопиздец. Не, я ж понимаю, что сама виновата, дура. Нехуй было с пидором хань жрать, и сиськами своими ево смешыть. Но сувать ЧЕТЫРЕ пальца в чью-то жопу… Я лучше сдохну. Да я, если уж прямо, в любом случае сдохну. Только в варианте с пальчиками ещо сойду с ума, и закончу жызнь, сидя на горшке, с демоническим хохотом пожырая папины кактусы.

Надо было спасать свою гениталию и жызнь заодно, и действовать нужно было хитро. А у меня, если чо, с хитростью и логикой дефицыт. Это у меня наследственное, от мамы.

– Ну давай, поиграю… – Говорю, а сама уже зажмурилась. – Можно уже сувать палец-то?

– Суй! Суй, Арнольдик! – Кричит Костик, и хрипеть тоже начинает.

Вот же ж пидор… Я, конечно, знаю, што иногда мужыки, лёжа на мне, совершенно другую бабу представляют, штоп кончить худо-бедно, но вот штоп они другого мужика при этом представляли – это какая-то блевотина. И, естественно, я, как обычно, в её эпицентре.

– Сую, Костя! – Ору, и вонзаю в Костиковы булки все свои десять трёхсантиметровых когтей. – Вот тебе, скотина зловредная!

И давай драть его жопу. Пару раз, каюсь, пальцем в очко ему попала. Чуть сознание не потеряла. Но жызнь дороже. Ору, царапаюсь, ногами слабо шевелю, за жызнь свою никчемную цепляюсь.