Текст книги "Генеральный конструктор Павел Сухой"

Автор книги: Лидия Кузьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

И вот скоростной, высотный, предельно насыщенный автоматикой самолет с треугольным крылом сделал свой первый вылет. Это было новое слово КБ Сухого в авиационной науке и технике. Это была еще одна победа коллектива.

…Еще один самолет с треугольным крылом, пилотируемый летчиком-испытателем Григорием Александровичем Седовым, совершал в это время испытательные полеты. Это был экспериментальный истребитель Е-4 конструкции Артема Ивановича Микояна.

Советская авиационная наука могла справедливо гордиться тем, что в очень короткие сроки у нас в стране были созданы совершенно новые конструкции боевых самолетов.

…После первых вылетов начались обычные испытательные будни. И тут пришло известие: 24 июня в Тушине состоится воздушный парад. Руководство министерства приняло решение показать на этом параде среди других и новые самолеты КБ Сухого. А до парада осталось уже совсем немного времени. Интенсивность испытательных полетов увеличилась. Вот тут-то и обнаружилось, что на перехватчике с треугольным крылом все еще не убирается шасси.

«Моя работа на самолетах Сухого, – рассказывает Н. И. Коровушкин, – началась с подготовки к воздушному параду. Нас, летчиков-испытателей, участников парада, собрали на совещание и сообщили программу и порядок пролета машин: первый и старший группы Г. А. Седов пойдет на микояновском Е-2 со стреловидным крылом, за ним я на машине Сухого Су-7, далее на МиГах Е-4 и Е-5 с треугольным крылом Г. М. Мосолов и В. Н. Нефедов, на суховском «треугольнике» В. Н. Махалин. Замкнет колонну опытных машин Владимир Константинович Коккинаки на реактивном бомбардировщике Ильюшина. Задача ставилась такая – над трибунами Тушина пройти на высоте не более 100 метров, при скорости не менее 1000 километров в час, держать дистанцию друг от друга 100 метров и уйти с набором высоты.

До парада остается две недели. На суховском перехватчике увеличили усилие гидроцилиндра уборки [174] шасси: теперь они стали четко убираться и выпускаться. Тренировочные полеты по маршруту авиационного парада пошли полным ходом.

Осталось три дня до парада. И вдруг новое ЧП – на перехватчике Сухого обнаружено просачивание топлива из крыльевого бака.

Главный конструктор берет на себя всю ответственность и разрешает Махалину летать только с фюзеляжными баками. Топлива в них на 30 минут полета, а для прохода парадным маршрутом через Тушино нужно 28. Значит, остаток топлива всего на две минуты. Риск? Да. И руководство министерства снимает этот самолет с воздушного парада. Суховцам обидно. Особенно расстроился Махалин. Он упросил Сухого взять его с собой в министерство на заключительное совещание по подготовке к параду.

Заместитель министра, докладывая о программе показа самолетов, назвал Махалина пилотирующим самолет Су-7. Неугомонный Махалин не выдержал:

– На Су-7 летит Коровушкин, я полечу на «треуголке», мне доверили эту машину, и я буду ее показывать.

– На чем вы полетите? У вас же горючего не хватит!

– На энтузиазме, уважаемый товарищ, на энтузиазме (и добавляет к этому «крепкое» словечко). Только разрешите взлететь последним, а садиться первым и с ходу, без предпосадочной коробочки.

В зале коллегии наступает настороженная тишина. Министр опустил голову в раздумье и наконец соглашается:

– Ну что ж, если Махалин уверяет, что сможет полететь таким образом, разрешим ему участвовать в параде!

Наступил последний день подготовки. Все регламентные работы выполнены, радиостанция и другое радиотехническое оборудование проверены, керосина залили под самые пробки – все готово. Кабины опечатали, самолеты зачехлили. Завтра – в путь.

Июнь, самая короткая ночь. Солнце едва зашло и тут же готовится показаться из-за горизонта. Еще рано, но уже слышен шум работающих двигателей. Утро прекрасное, на небе ни облачка…»

Вспоминает Н. И. Коровушкин:

«Едем на КП. [175] Участникам парада сообщают прогноз погоды: малооблачно, средняя дымка, видимость на отдельных участках четыре-шесть километров. Даются последние указания: в эфир может выходить только ведущий, посадка разрешена на две полосы с любых направлений; летаем только мы. «Добро» получено – все по плану.

Машины уже отбуксированы на полосу и расставлены в шахматном порядке. Одеваемся, едем к самолетам. Последние приготовления – и садимся в кабины. Лишних людей – никого, да и откуда: выходной день. Инженеры и техники хлопочут у своих машин. Все идет четко по графику. Проверена связь с ведущим и КП. Сидим и ждем команды: «Группе – запуск». Услышали ее, и каждый по порядку коротко ответил: «Понял».

Первым взлетел ведущий – Г. А. Седов. Через минуту все машины были уже в воздухе, построились на безопасных расстояниях. «Роза, группа в сборе, вышли на первый», – сообщил Г. А. Седов штабу парада. «Все по плану», – ответило Тушино. Мы молчим, и только Владимир Коккинаки в положении замыкающего изредка докладывает на КП о погоде. Вот и последний разворот, снижаемся и выходим на прямую. Топливо, температура газов в норме. Ведущий, увеличивая скорость, уходит вперед, а мы последовательно начинаем отставать. Проскакиваем Истру, видимость ухудшается – мешает солнце, оно как раз в передней полусфере. Сейчас главное не потерять ведущего. Все мелькает, как в калейдоскопе. Впереди очень быстро приближается зеленое поле – Тушинский аэродром, и как-то неожиданно слева открылось пестрое пятно из разноцветных платьев, шляпок и зонтов, но нам не до них. Ведущий прижимается к земле, и я тоже. Секунда! И Седову дают команду: «Горка». Почти тут же мне и Махалину. Плавно переходим в пологий набор высоты и уменьшаем обороты. Все прошли хорошо.

Мы с Владимиром Махалиным садились на одну полосу. МиГи – на другую. У Махалина топливо на пределе, и, когда я уже снижался и выпустил шасси, он крикнул мне что-то вроде «разойдись!». Я отвернул вправо, пропуская его на полосу…»

Воздушный парад в Тушине 24 июня 1956 года стал триумфом советской сверхзвуковой авиации. Шесть самолетов [176] новых типов прошли в этот день над полем Тушинского аэродрома. Среди зарубежных гостей много было военных представителей и из социалистических, и из капиталистических стран. В том числе начальник штаба ВВС США генерал Туайнинг.

Особенно заинтересовал иностранных специалистов перехватчик Сухого. Глава военной делегации одной из капиталистических стран, указывая на этот самолет, спросил стоящего рядом с ним нашего авиационного специалиста:

– Максимальная скорость у него 1,8 «маха»?

– Больше, – услышал он в ответ. – 1,9?

– Нет, он рассчитан на большее.

Генерал посмотрел с сомнением и отошел, не поверив.

Обозреватель американского журнала «Популярная механика» Т. Тэрнер писал в статье «Русский ответ на F-104 "Старфайтер":

«Летчики Советских ВВС проводят испытания современного типа самолета конструкции Сухого. Он принадлежит к тому же классу, что и американский истребитель F-104., Оба эти самолета являются перехватчиками с одинаково высокими скоростью, маневренностью и хорошим вооружением.

Имеющиеся фотографии самолета Сухого обнаруживают рациональное мышление русских конструкторов».

Это признание особенно важно, если вспомнить, что самолету F-104 «Старфайтер» фирмы «Локхид» сопутствовала громкая реклама. Это его называли «самый скоростной, самый высотный, самый маневренный». И действительно, в 1955 году на нем была достигнута скорость, равная двум «махам». Но уже через несколько месяцев такая же скорость была получена на самолетах Сухого, монополия американцев на эпитет «самый» рухнула…

Известный английский авиационный обозреватель Уильям Грин позднее напишет о Сухом в журнале «Воздушное обозрение» (1966, № 6):

«Павел Осипович Сухой – имя, бывшее, по существу, неизвестным на Западе, да и в Советском Союзе до 24 июня 1956 года. В тот день перед многочисленными иностранными военными миссиями и многими тысячами москвичей пронеслись над Тушинским аэродромом три совершенно новых сверхзвуковых самолета, взмывших в небо. Нарастающий [177] шум форсажных камер почти заглушил слова комментатора о том, что это новейшие образцы, созданные конструкторским бюро П. О. Сухого. Это было новое имя для иностранцев, хотя один из членов английской делегации вспомнил, что Сухой лет пятнадцать тому назад спроектировал легкий разведчик-бомбардировщик, который был скоро снят с вооружения.

Западные разведки, лихорадочно просматривая каждый дюйм пленки из фотоаппаратов, использовавшихся открыто и тайно, заново оценивали способности конструкторов советских боевых самолетов в свете откровений этого воздушного парада.

В то время еще не было известно, что эти самолеты были предшественниками, прообразами тактического истребителя Су-7 и его модификации всепогодного перехватчика, которым предначертано стать в шестидесятых годах двумя наиболее важными самолетами в составе советских ВВС и ПВО».

По существу, в этом комментарии почти все точно, кроме одного: на параде были показаны не три, а два самолета Сухого. Третьим был МиГ-21.

Через несколько дней после парада его участников вызвал министр, объявил всем благодарность и вручил ценные подарки. Владимиру Махалину прямо-таки повезло: он, заядлый охотник, в подарок получил тульскую штучную двустволку – очень дорогое охотничье ружье.

Испытания перехватчика продолжались. Полет на параде был лишь десятым после рождения машины. Надо было проверить все, на что она способна. И конечно же, как поведет себя в штопоре. Проверка на три витка в штопоре обязательна для любого самолета.

…Прокрутив правый штопор, Махалин вводит самолет в левый. И вдруг на КП слышат: «Скис» двигатель». И тут же радиосвязь с самолетом прекращается. Все присутствующие бросились на улицу и отчетливо увидели – день был солнечный и ясный, – как самолет, штопоря, стремительно приближается к земле…

Ужас и отчаяние от того, что нельзя ничем помочь летчику, что невозможно предотвратить катастрофу, охватили всех.

«А дело было так, – рассказывал потом В. Н. Махалин. – «Скис» двигатель, пытаюсь запустить его, а он не запускается. Делаю одну попытку, вторую, третью… шестую. Скорость и высота катастрофически теряются. [178]

Земля все ближе, ближе… Пробую еще раз запустить двигатель, нажимаю кнопку… и на высоте примерно 1000 метров чувствую: подуло… двигатель начинает выходить на обороты. Ура! Иду на свой аэродром. Связываюсь с КП, а мне говорят:

– Садись быстрей, мы за тебя переживаем. Сажусь, подруливаю на стоянку. Здесь – ни одного человека. Обычно целая толпа встречающих, а тут никого. И стремянку к самолету некому подать. Вот черти! Вылез из самолета, поставил колодки, чтобы ветер не укатил самолет, иду в домик испытателей. У всех, кто попадается навстречу, удивленные глаза. Вхожу в кабинет начальника. Полно народа, все «висят» на телефонах. Обращаюсь к Теплякову: «Какого черта меня не встретили?»

– Жив, жив… – проговорил он в трубку, а сам бледный как смерть бросился ко мне.

Оказывается, все видели, как я падал, и начали «принимать меры» – вызывать пожарных, медицину…»

Потом разбирались, почему в полете не сразу запустился двигатель. Оказалось, ему на высоте не хватило кислорода. В горах у человека начинается кислородное голодание. Такое произошло на большой высоте и с двигателем.

С тех пор на всех самолетах есть запас кислорода. Двигатели теперь запускаются на любой высоте, если, конечно, они не откажут из-за какого-либо дефекта.

После полетов летчики собираются в столовой, тема разговоров обычно «летная»:

– Как твоя «балалайка»? – обращается кто-то к Махалину.

– Почему «балалайка»? – с обидой возражает тот.

– Да потому, что твой «треугольник» очень похож на этот русский народный инструмент. Для частушек годится, а для высшего пилотажа нет…

– Нет? Посмотрим!

В очередном испытательном полете после выполнения задания у Махалина осталось еще литров 200 топлива. Зашел он на малую полосу аэродрома и на очень небольшой высоте – метров 50 – сделал замедленную бочку почти через весь аэродром, показав таким образом всей аэродромной братии, на что способна суховская «балалайка». [179]

Только пришел на летно-испытательную станцию, ему говорят: «Срочно позвони Павлу Осиповичу». Звонит.

– Владимир Николаевич, у нас ведь один экземпляр нового самолета. Вы так уверены в нем, что уже бочки на малой высоте делаете?

– Лучшего самолета, Павел Осипович, еще не было.

– Ну, ну, если уж вы так считаете… Оказывается, кто-то успел сообщить генеральному, что Махалии «хулиганит» – крутит замедленные бочки.

«Балалайка», в общем, была реабилитирована, и Махалин всем доказал, что на ней можно «играть» не хуже, чем на скрипке…

Пришел срок проходить Махалину медицинскую комиссию. Владимира Николаевича положили в госпиталь для профилактического обследования. Через пять дней ему поставили диагноз: «У вас серьезное заболевание крови… Вам нельзя больше летать не только летчиком, но и пассажиром».

Страшный приговор был окончательным и обжалованию не подлежал Что пережил Владимир Николаевич, могут понять только летчики. Было ему тогда 36 лет, но с тех пор он поседел…

После того как испытатель выписался из госпиталя, его пригласил к себе Павел Осипович.

– Вы согласны продолжать работу у нас? Да? Тогда я подписываю приказ о вашем назначении заместителем начальника летно-испытательной станции.

Несколько лет Владимир Николаевич работал замом у Теплякова. Потом опять сел в кабину Су-7Б, только уже не летающего, а «бегающего»: в отделе шасси была создана подвижная лаборатория, разрабатывающая меры защиты воздухозаборников от попадания в них со взлетной полосы частиц, вылетающих из-под переднего колеса самолета.

Как и раньше, садился Махалин в кабину своего любимого самолета, включал двигатель, выруливал на взлетную полосу, разбегался… но не взлетал. А взлететь-то так хотелось!

За самоотверженную работу на самолетах Сухого, за мужество, проявленное при испытаниях, Владимир Николаевич Махалин награжден двумя орденами Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза. [180]

Одна из модификаций самолета-перехватчика оказалась настолько удачной, что этот самолет еще до окончания государственных испытаний решили запустить в серийное производство. Чертежи передали на серийный завод. Послали туда своего представителя – руководителя темы Н. П. Поленова. Конструкция самолета с треугольным крылом резко отличалась от всех других самолетов, которые ранее строились на этом заводе. Например, в нем почти полностью отсутствовали сварные узлы, широко применявшиеся в ранее строившихся самолетах, но зато было много крупных деталей, изготовляемых штамповкой или литьем. Приходилось почти полностью перестраивать производство, что не очень пришлось по душе руководителям завода: кому охота отказываться от налаженных, привычных процессов и переходить на новые?!

Для знакомства с ходом освоения новой конструкции и оказания помощи на завод выехала авторитетная комиссия. Среди членов комиссии тоже нашлись противники суховских новшеств. Однако П. О. Сухой твердо стоял на занятых позициях, и никакие нажимы «сверху» не поколебали его.

Впоследствии, в ходе эксплуатации самолета, эта конструкция крыла из штампованных и литых элементов оказалась настолько жизненной, что теперь на все самолеты, как на отечественные, так и на зарубежные, ставится именно она, а клепаные, состоящие из отдельных деталей, так называемые «слоеные силовые элементы» ушли в область преданий…

В один из трудных моментов внедрения перехватчика директор завода, энергичный и опытный руководитель, упрекнул Сухого: «Конструкция вашей машины еще не отработана до совершенства». На это Сухой резонно ответил: «Конструкторы замесили тесто, а суметь испечь из него хороший, не сырой, не подгоревший пирог – дело производственников».

Технологическая обработка конструкции в серии неизбежно связана с увеличением веса. Но Павел Осипович не терял бдительности. Предложения по упрощению технологии производства самолета принимались им только в том случае, если связанное с ними превышение веса было минимальным.

В КБ еще помнят случай, который произошел на одном из заводов при запуске в серию самолета Сухого. [181]

Прибывший на завод Павел Осипович при первой же встрече с конструкторами строго заметил: «Вы задолжали мне 12 килограммов, прошу их вернуть». Он не забыл, что при разработке чертежей были допущены «вольности» с весом. Пришлось с большим трудом, уже в процессе внедрения сокращать вес.

И при запуске в серию перехватчика Павел Осипович тщательно следил за соблюдением весовой дисциплины и за превышение весового лимита строго спрашивал с виновных.

Однажды для доклада об освоении треугольного крыла на серийном заводе к Павлу Осиповичу был приглашен конструктор, только недавно начавший работать в КБ. Он бодро сообщил: «Технологию изготовления балки крыла удалось значительно упростить, а вес ее увеличился всего на 130 граммов» (балка весила 30 кг)…

Павел Осипович прервал конструктора: «Учтите, на самолете около 70 тысяч деталей, и если увеличить вес каждой только на один грамм, уже получится 70 килограммов…» Это послужило уроком и для молодого инженера, и для всех, кто работал вместе с Павлом Осиповичем.

Во время внедрения перехватчика в серийное производство завод посетил Леонид Ильич Брежнев. Как секретарь ЦК КПСС он ведал тогда вопросами новой техники. Леонид Ильич познакомился почти со всеми технологическими процессами изготовления агрегатов, сборкой самолетов, а также с изготовлением отдельных технологически очень сложных деталей, таких, как лонжероны и силовые балки крыльев.

Многое в то время на заводе находилось в стадии освоения, и некоторые операции приходилось выполнять еще вручную. На это Леонид Ильич обратил особое внимание.

После знакомства с работой цехов, вечером, беседуя с хозяйственным и партийным активом предприятия, Л. И. Брежнев потребовал скорейшего устранения подмеченных им недостатков.

За ходом серийного выпуска своего перехватчика постоянно следил генеральный конструктор, он часто бывал на заводе. И очень скоро производство самолетов с треугольным крылом было налажено и завод начал [182] перевыполнять заданный ему план. Из «теста», замешенного в конструкторском бюро П. О. Сухого, «выпекались» отличные «пироги».

* * *

В войсках перехватчик Сухого ждали, он был нужен частям ВВС и ПВО страны.

Еще в середине пятидесятых годов для стратегической разведки американская фирма «Локхид» построила самолет-шпион У-2. Этому самолету удавалось подниматься на высоту более двадцати километров.

Советское правительство потребовало от оборонных отраслей промышленности скорейшего создания эффективных средств для надежной защиты наших воздушных границ от проникновения вражеских самолетов – разведчиков и шпионов.

Перехватчик Сухого должен был стать одним из видов боевого оружия для перехвата нарушителей границ.

Чтобы ускорить его появление в войсках, решили совместить заводские испытания с государственными. Первым по этой программе стал летать на суховском перехватчике Леонид Николаевич Фадеев.

Предоставим ему слово:

«У перехватчика Сухого не было аналога. Высота, скорость, дальность обнаружения и захвата противника у него были по тем временам непревзойденными. Пусть не обвинят меня в излишней восторженности. Я объективен хотя бы потому, что именно на этом самолете потерпел самую страшную для меня аварию.

Полеты в период государственных испытаний проводились очень интенсивно. Днем и ночью поднимались наши машины на перехват условного противника. Всего за считанные минуты мы успевали взлететь, набрать высоту, перехватить цель и вернуться назад. Сегодняшние летчики скажут: в этом нет ничего удивительного, обычное дело. Теперь – да. Но тогда, двадцать пять лет назад, скорость 2,1 М была уникальной».

Леонид Николаевич не рассказал нам, что же произошло с ним тогда, когда он летал на перехватчике Сухого. А было вот что.

…Фадеев испытывал машину на штопор, прокрутил третий виток и стал выводить ее в горизонтальный полет. Посмотрел на приборы – температура двигателя вдруг резко подскочила, хотя ничего особенного в его [183] работе не было слышно – случился так называемый «тихий помпаж».

Пошел он на посадку с выключенным двигателем. Вспомнил Соколова. Подумал – ни в коем случае нельзя уменьшать скорость планирования ниже допустимой. Вышел на четвертый разворот, высоты еще достаточно, чтобы попытаться спасти самолет. Выпустил шасси на большом угле снижения. Когда уже шел на посадку, заметил впереди груды строительного мусора, канавы. Однако было поздно. Колеса задели за что-то, и самолет завалился на бок. Острая боль пронзила позвоночник. Но он тут же забыл о ней: надо скорее выбраться из машины! Освободился от парашюта, сорвал с себя кислородную маску, с трудом вылез из кабины.

Вертолет уже кружил над местом посадки. Летчику подают знаки, чтобы отошел от самолета: ведь самолет может взорваться в любой момент. Фадеев сделал несколько шагов в сторону, к нему подъехала санитарная машина. Он был почти без сознания. Окончательно пришел в себя только в госпитале. С тех пор Леонид Николаевич больше не летает. Но с машинами Сухого по-прежнему имеет дело. Работает в КБ его имени. Отличными летчиками-истребителями стали его сыновья-близнецы Леонид и Алексей. Летную династию Фадеевых продолжает и внук Дмитрий.

Вскоре новый самолет Сухого стал не просто перехватчиком, а одним из звеньев комплекса перехвата, включавшего в себя наземные радиолокационные станции, систему автоматизированного наведения на цель, самолет с бортовой РЛС и системой автоматизированного управления ракетами класса «воздух – воздух». Все это должно было функционировать как единая система: наземная система локационных станций подавала летчику команды с земли, вычисляла необходимую в этот момент для самолета скорость и высоту, определяла точные координаты противника и наводила перехватчик на цель.

Для разработки авиационного боевого комплекса в КБ был создан специальный отдел, а для его испытаний построили уникальный стенд. Все элементы системы вначале проходили проверку и отладку на стенде и только после этого устанавливались на самолете,

И вот настал день главного экзамена. Предстояло выполнить перехват и поразить боевыми ракетами самолет-мишень, [184] летящий на большой высоте со сверхзвуковой скоростью.

Южный аэродром. Ясный солнечный день. Тишина. На стоянках перехватчики в готовности номер один. На командный пункт сообщили: мишень запущена. На ее перехват вылетел Н. И. Коровушкин. Вот что он рассказал после полета: «Как только я набрал высоту, сразу был выведен наземной станцией наведения в зону. И вдруг в наушниках услышал громкий голос заместителя генерального конструктора Евгения Алексеевича Иванова: «Николай, сбей его, сбей!»

Его волнение передалось мне. А вот и мишень: увидел ее вначале на экране радиолокатора, а потом и визуально. Это был истребитель, управляемый с земли, он летел на форсаже. Однако дистанция между нами быстро сокращалась. Вдруг истребитель стал уходить с боевого курса, а это значило, что зона стрельб закончилась и КП разворачивал его на новый курс… Раздумывать было некогда: мишень в прицеле, и дальность позволяет вести стрельбу. Я нажал боевую кнопку. Ракеты, шурша, сошли с установок и, оставляя за собой легкий белый дымок и красные светящиеся точки, как шмели устремились к мишени. Пробежали секунды и… взрыв!., взрыв!.. взрыв! Мишень разбита, но горения нет: большая высота, здесь слишком мало кислорода. Чтобы не попасть в это опасное «облако», я отвернул в сторону и пошел с набором высоты. Обломки самолета беспорядочно устремились к земле, оставляя за собой темный шлейф, видимо, из капель разлившегося керосина.

Для защиты своих воздушных границ страна получила первый самолет, способный сбивать высотные цели. Пройдет время, закончатся испытания, и этот самолет уйдет от нас, но воспоминания о полетах на этом прекрасном самолете останутся навсегда. Конечно, летчик-испытатель в своей работе не должен отдавать предпочтение тому или иному типу самолета, но почему-то именно этот период работы наиболее запечатлелся в моей памяти. А может, это связано с высокой организацией тех полетов, безотказностью авиатехники, а может быть, еще и с везением…

И уж, несомненно, это связано с умелыми специалистами, руководителями конструкторского бюро Сухого, знающими и понимающими работу. [185]

Высокая организация труда, контроль и требовательность всегда отличали Иванова.

Помню, при личном участии Евгения Алексеевича вышедший из строя двигатель меняли ночью, да к тому же очень морозной. Но с рассветом самолет уже был готов к облету. В это трудно поверить, но так было».

* * *

В состав государственной комиссии по испытаниям перехватчика был включен Борис Михайлович Адрианов, высокообразованный, тонкого аналитического ума летчик-испытатель.

Вместе с Георгием Береговым, Степаном Микояном, Леонидом Фадеевым и Николаем Коровушкиным он изучал, а потом испытывал этот самолет.

Рассказывает Б. М. Адрианов:

«После первого знакомства с самолетом мы были им прямо-таки ошеломлены: максимальная скорость превышает две скорости звука, небывалая высота, автоматизированное наведение на цель, широкие возможности автономного ее обнаружения, захвата и уничтожения. Это был самолет нового поколения, вместе с наземными средствами составивший новое понятие – авиационный комплекс вооружения. Ну как не волноваться после такого доверия – нам предстояло испытывать комплекс, впитавший в себя самые новейшие достижения науки и техники.

Несмотря на то что летчиком-испытателем я стал после окончания инженерной академии имени Н. Е. Жуковского, в короткий срок изучить самолет со всей его «начинкой» было нелегко. С благодарностью вспоминаю Евгения Алексеевича Иванова и Евгения Сергеевича Фельснера, помогавших нам вникнуть в задумки творцов этого авиационного чуда. Они, несмотря на большую загруженность всего коллектива КБ, открыли для нас, «учеников», зеленую улицу.

Рабочее место летчика – кабина – на перехватчике прямо-таки начинено разными новыми приборами, оборудованием. Если мне не изменяет память, в кабине разместилось чуть ли не триста кнопок, тумблеров, рычагов, стрелок и стрелочек, приборов и индикаторов, лампочек, выключателей АЗС (автоматов защиты сети) и прочих органов управления и контроля.

И вот первое знакомство с самолетом закончилось. [186]

В голове рой мыслей. Надо всю огромную информацию «переварить». Здесь требуется не формальное запоминание, а осмысленная отработка действий в любой обстановке, какая может возникнуть в полете.

Зашел как-то вечером в комнату Георгия Тимофеевича Берегового. Застал его за рисованием по памяти схемы электроэнергетики самолета. Сначала он изобразил источники тока, потом потребители, выключатели АЗС… Поставит большой крест на каком-либо источнике, поменьше на потребителях, вышедших из строя, и тут же намечает ответные действия летчика на «отказ» и восстановление работы необходимых потребителей… Анализирует возможные ситуации и днем и ночью, в хорошую и плохую погоду.

Вижу, мое молчаливое созерцание ему мешает. И я, не сказав ни слова, вышел.

Пример изучения нового самолета Г. Т. Береговым ярко показывает, насколько трудоемка работа испытателя при подготовке к полетам.

…Все испытатели отметили приятную особенность перехватчика. Некоторые самолеты при подходе и переходе через сверхзвук имеют «ложку» – то есть при разгоне скорости они пытаются «вздыбиться», потом «клюнуть» на нос и опять «вздыбиться». У суховской машины эти явления были настолько слабыми, что почти не ощущались. Это значительно упрощало боевое маневрирование, особенно на этапах поиска, захвата цели и пусках ракет. Здесь уместно отметить, что не только истребители-перехватчики П. О. Сухого, но и его фронтовые самолеты имели аналогичную особенность. Однако у этого самолета была ахиллесова пята – помпаж, который возникал при несогласованности в работе воздухозаборников и двигателя. Ох уж этот помпаж…

Борьбе с этим сложным явлением специалисты отдали много сил. Но помпажи все же продолжались. А на совещаниях продолжались «дебаты» представителей самолетчиков и двигателистов.

Заместитель председателя государственной комиссии Борис Васильевич Куприянов предложил прекратить испытания и вызвал на аэродром П. О. Сухого и А. М. Люльку.

На заседании комиссии с их участием Георгий Береговой подробно рассказал о режимах полета, на которых возникает помпаж двигателя, о характере самого [187] помпажа и, главное, о безрезультатных попытках летчиков не допустить эти явления.

Споры между самолетчиками и двигателистами о том, кто виноват, Архип Михайлович комментировал с присущим ему юмором, а Павел Осипович строго, по-деловому делал записи в блокноте.

Подводя итоги, он коротко сказал:

– Для устранения помпажей мы более глубоко продумаем механизацию входного устройства воздухозаборника.

Архип Михайлович обещал повысить запасы устойчивости двигателя по помпажу.

После заседания Павел Осипович побеседовал с каждым летчиком-испытателем, выслушал их замечания и предложения. Летчики просили конструктора изменить компоновку кабины, расположение приборов. Заботясь об облегчении труда летчиков, генеральный дал указание организовать рабочее место летчика так, как они предлагают».

* * *

В полетах на перехват скоростных высотных целей обнаружилось, что подвесные топливные баки создают очень большое лобовое сопротивление. Разогнаться до нужной скорости, не сбросив их, практически было невозможно. Решили сбрасывать баки перед самым разгоном. Но к этому времени керосин из баков полностью еще не вырабатывался. Это приводило к большим потерям топлива. Однажды Георгий Тимофеевич Береговой шел на перехват цели. На высоте десять километров, начиная разгон, он, как обычно, нажал кнопку сброса подвесных баков.

Когда же самолет стал снижаться, все присутствовавшие на испытаниях удивленно заметили: подвесные баки остались на месте. Самолет приземлился, зарулил на стоянку, и здесь оказалось, что был сброшен только один бак. Но и этого уже было достаточно, чтобы резко снизить сопротивление воздуха, и самолет смог благополучно подняться на «потолок».

А так как подвесные баки были размещены с таким расчетом, чтобы выработка горючего и сброс баков не вызывали изменения центра тяжести, Береговой в полете не отметил каких-либо ухудшений в управлении самолетом. [188]

Будущий летчик-космонавт СССР внес еще одно ценное предложение: начинать ночные испытательные полеты чуть раньше, чтобы при наборе высоты на горизонте оставалась маленькая световая полоска, по которой можно определить правильное положение самолета.