Текст книги "Каменный пояс, 1978"

Автор книги: Лидия Преображенская

Соавторы: Людмила Татьяничева,Семен Буньков,Басыр Рафиков,Владимир Пшеничников,Александр Павлов,Рамазан Шагалеев,Михаил Львов,Яков Вохменцев,Михаил Шушарин,Михаил Михлин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Собрание

В Журавли секретарь райкома приехал рано утром. Днем его видели в летнем животноводческом лагере, в мастерских, на полях. При Кузине люди разговаривали неохотно, Волошин заметил это.

Теперь вот он сидит на собрании, оглядывает ближние и дальние ряды журавлевцев, каждый раз натыкаясь на колючий взгляд Журавлева. Днем Иван Михайлович уклонился от разговора, заметил: «Не меня надо спрашивать, я свое слово сказал».

Кузин хорошо, на голосе, закончил первую часть доклада и перешел к недостаткам.

– Наши достижения могли быть значительно лучше, если бы все работали засучив рукава. На молочной ферме завелись крикуны, которым не дают покоя успехи лучшей доярки района Натальи Журавлевой. Среди механизаторов тоже имеются любители делать все на свой лад.

– Конкретнее! – выкрикнул кто-то.

– Могу и конкретно сказать. Это относится в первую очередь к Ивану Михайловичу Журавлеву. Правление колхоза и партийная организация поддержали его инициативу по созданию молодежного звена. Из этого товарищ Журавлев сделал вывод, что теперь ему все позволено. Из отдельных фактов у него стала складываться целая система противодействия руководству колхоза. Взять последний случай в Заячьем логу…

Захар Петрович разволновался, сбился с размеренно-торжественного тона и начал критиковать всех подряд. Один плох, что робкий, другой плох, что бойкий, третий плох сразу по всем статьям.

Выдохся Кузин, сел за стол с красной скатертью, утер пот с лица. А собрание загудело. Одни стали кричать, что неверно все, а другие, опять же, – что верно. Но разом стихли, как только поднялся и вышел вперед Журавлев. Повертел головой с края на край собрания, хотел расстегнуть верхнюю пуговку рубахи, но за недосугом дернул покрепче, с мясом выдрал.

– Хочу пояснение дать насчет моих преступлений, – заговорил он. – Вон сколько собак, елки зеленые, Захар Петрович на меня навесил, впору падать от такой тяжести. А за что? Что землю нашу не хочу позорить, за урожай бьюсь? Мало ведь нас, народу в деревне нашей мало. В заводском цеху в одну смену рабочих больше выходит, чем во всех наших Журавлях. Так могу ли я, елки зеленые, чтоб на моем поле хлеб вперемежку с бурьяном рос? Не могу! Ни под каким видом! Ребят на это настраиваю и могу сказать, что хлеборобы из них получатся хорошие. Есть в чем-то моя вина, признаю ее. Но в главном, елки зеленые, ни перед кем я не виноват…

…На собрание пришла и Наташа. Она остановилась у своего портрета на доске Почета, спросила:

– Как чувствуем себя, Наталья Ивановна? Все улыбаешься? Тебе нравится это? А мне вот больно… Наш старый Журавль мудрый и справедливый, а у журавленка слабые крылья…

Одна за другой доярки винили ее наравне с Кузиным. Она пыталась по лицу Захара Петровича понять, что же теперь ей делать? Пришлось встать и принародно признать, что не стало порядка на ферме и что ее первенство в соревновании – несправедливое. Чтобы такого больше не было, сказала Наташа, она уходит с фермы.

Когда кончилось собрание и люди разошлись по домам, Наташа снова остановилась у доски Почета. Она решила снять свой портрет и этим поставить последнюю точку в затяжной истории с молодежной бригадой. Но услышала за спиной:

– Зачем доску Почета ломаем?

Это Антон явился на пятачок как всегда с гитарой.

– Маяк выключаю…

– А ревешь зачем?.. На фоне небывалого подъема сельского хозяйства, когда мы все, как один, находятся отдельные люди, сознательность которых…

– О чем это ты? – сквозь слезы проговорила Наташа.

– Речь Кузина пересказываю… А если серьезно, Натаха, то на кой черт ты полезла выступать? Ты что, правда, уйдешь с фермы или это был треп под настроение?

– Уйду…

– Куда, если не секрет?

– Все равно! – в голосе Наташи послышалось отцово бесшабашно-отчаянное упрямство.

– Слушай, Натаха, – заволновался Антон. – Может, того… В Сибирь вместе махнем?

– С тобой, что ли? – Наташа усмехнулась.

– А что? Я такой… Ну их всех, пускай сами тут разбираются, кто кому должен.

– Глупый ты, Антошка. Пошла я.

– Так и я пошел! – обрадовался Антон. – Нам же по дороге…

Ветер качает и качает фонарь у клуба. Деревне полагалось бы спать уже, но она тихо бурлит. Не спится и Кузину. Уже лег, но проворочался с час, поднялся, оделся, вышел на улицу.

Он обижен на Волошина. За резкое в его адрес выступление, за злую иронию, за оправдание Журавлева. После собрания Волошин не поговорил наедине, хотя и было о чем, а сразу ушел с агрономом. О чем они теперь толкуют, какие оценки дают ему и какие планы составляют? Или все иначе? Волошин внушает молодому секретарю, что надо поддерживать авторитет председателя…

Сегодня Кузину стало по-настоящему обидно за себя, да и за все: постоянную нервотрепку, круговерть забот, частые попреки и редкую похвалу. Впрочем, и та адресуется не ему лично, а всему колхозу. Светлым праздником за последние годы был только один месяц. По секрету ему сказали, что есть намерение выдвинуть его. Но после месячного сладко-томительного ожидания где-то что-то не сработало, и начальником управления сельского хозяйства взяли молодого председателя соседнего колхоза… Из темноты неожиданно окликнул Кузина Козелков.

– Я с ног сбился, вас искавши, – торопливо заговорил Григорий. – Туда-сюда… Нет председателя, пропал… Это же, откровенно выражаясь… Не в ту позицию, Захар Петрович, вы встали. Надо было на Волошина поглядывать и корректировку делать. Да на успехи нажимать и каяться…

– Уйди, Гришка, без тебя тошно, – попросил Кузин.

– А куда я пойду? Кто меня ждет?

– Не знаю… Слышал, что на собрании говорили? Гнать тебя из конторы как бесполезную единицу.

– Опять в клуб, старух в хор собирать?

– Можно и к Журавлеву. Это ему как раз будет – воспитывать… Ладно, Гришка, ступай, дай одному побыть. Гул какой-то у меня в голове.

– Захар Петрович! – хнычет Козелков.

– Ступай! Найду тебе работу.

– Я же верой и правдой… В лепешку, если что…

– Сгинь! – закричал Кузин.

Оставшись один, он с болью подумал, что вон какая большая деревня Журавли, а нет для него хорошего друга-советчика. Раньше был Иван. Стучись к нему в ночь-полночь…

Кузин торопливо пошел в тот край деревни, где живет Журавлев. Зачем, этого он еще не знал…

Уняв сердце от быстрой ходьбы, Захар Петрович негромко постучал в раму. И тут же, будто его ждали, к стеклу припал Иван.

– Ты, Захар? – донесся его глухой голос.

– Я… Выйди, Иван, посидим…

Иван Михайлович вышел, на ходу застегивая рубаху. Сел на скамейку подле Кузина, привычно достал папиросы.

– Волошин уехал, не знаешь? – спросил Захар Петрович.

– Да, уехал… Сергей тут забегал, розовый, как из бани. Пропарил его Николай Мефодьевич, дал жару, елки зеленые!

– Доволен ты, как вижу, – заметил Кузин. – Строг Захар, сам не спит, другим не велит. Бей его под дых за это, мешай с грязью!

– Я-то думал, дошло до тебя, – покачал головой Журавлев. – Вон какую боль люди выплеснули сегодня… Твоего никто не отнимает, только обидно, что другим ты стал. Только и дело, что кулаком в грудь себя бьешь: я сделал, я внедрил, я подхватил… Мы, выходит, в стороне стоим и смотрим, как ты пуп надрываешь. Так, елки зеленые, или не так?

– У тебя, Иван, одни крайности.

– Ты человека перестал замечать, – жестко отрезал Журавлев. – Вот тебе самая крайняя крайность. Дальше некуда.

– А это не помнишь, – чуть не шепотом спрашивает Захар Петрович, – как Кузин все на лету подхватывал? Где-то еще разговор, а я уже внедряю, в газетах про нас пишут, за опытом народ едет. Забыл? Кто дочь твою на такую вершину поднял?

– За Наталью на тебе особая вина. На всю жизнь девчонке метку оставил. А что касается звона, то другие давно от него опомнились, а ты все на колокольне сидишь.

– Вот ты как заговорил! – протянул Кузин.

– Да, так! Иначе не могу… Один раз ты уже предлагал из партии меня исключить. Искривление линии обнаружил… Я-то прямо иду, а ты… Звонарь ты, Захар!

Пашкин дом

Весна незаметно переходила в лето. День стал жарок и долог. Быстро загустела зелень на полях, но столь же скоро и сникла без дождя. Объезжая через день Мокрый угол, Иван Михайлович тяжело вздыхал, глядя на квелые всходы. В деревню возвращался угрюмый и злой. Ребята тоже без настроения и охоты копаются у комбайнов. Вечерами они то один, то другой наведываются на свои поля.

Однако в первых числах июня в погоде наметился перелом. Сперва протащились по небу реденькие облака, но скоро загустели, потемнели. Звонко и раскатисто ударил гром, тряхнул тучи, и они осыпались буйным ливнем. Еще вчера издерганные и хмурые люди стали приветливы и добры. В конце недели Иван Михайлович предложил ребятам:

– Завтра утречком, как договорились, начнем Павлу дом ладить.. Лес мы с ним уже сготовили, так что точите топоры, поднимайтесь пораньше и холодком приступим.

В тот же вечер Журавлев, не заходя в избу, обошел подворье, прикинул, куда ловчее бревна после разборки складывать, где новый сруб ставить. Пашкина мать Антонида неотступно ходила за ним, прикладывала руки к сердцу и повторяла:

– Зря ты, Михайлович… Мы и в этой как-нибудь. Крепкая еще избенка.

– Ага, крепкая, – отвечал Журавлев. – Только топливо переводить. Не мешай мне, Антонида, а лучше перетаскивай свое добро в малуху. Чтобы к утру очистила избу… Павел-то пришел?

– Дома. Позвать? – заторопилась Антонида.

– Покличь. Задание ему дам.

Пашка пулей выскочил во двор.

– Что делать, дядь Вань? – спросил он.

– Дел, парень, много у нас с тобой. Позови Андрея, еще кого из ребят и разгружайте избу. И вот эти все репьи под корень чтоб. Одним словом, елки зеленые, подготовить и очистить территорию.

…Наутро Иван Михайлович поднялся чуть свет. Походил по двору, еще раз перебрал все топоры, у каждого пробуя пальцем острие, отложил три – себе, Сергею и Андрюшке. Еще приготовил увесистый, но ловкий молоток, гвоздодер, железные скобы, ломик, моток веревки. Потом только стал будить Андрюшку.

– Ти-линь-бом, ти-линь-бом, мы построим Пашке дом! – напевал дорогой Андрюшка, а Иван Михайлович вспоминал, как после войны, в пятьдесят первом году, строился в Журавлях новый дом.

Обветшала и постарела к тому времени деревня. Как нищий для жалости, так и она выставляла напоказ провалившиеся крыши с темными ребрами стропил, плакала вросшими в землю окошками и как бы спрашивала: чего вы ждете, люди, когда за топоры возьметесь?

Первым взялся кузнец Лукоянов. Правдами и неправдами добыл лес, приволок его к своей саманухе, и вся деревня затаила дыхание в ожидании чуда. Как главная новость передавались известия, что в лесу на бугре копает Лукоянов камень на фундамент, что камень уже накопан и привезено его больше десятка телег, что лукояновы ребятишки кончают шкурить бревна, что размечает кузнец дом о трех комнатах, не считая кухни, сеней и чулана, что уже точатся топоры, что уже зарезан баран для угощения плотников, что уже обходит кузнец мужиков и приглашает их на помочь…

Дождались. В такое вот веселое утро поднял деревню на ноги перестук топоров. Да такой дружный и звонкий, что все от мала до велика сбежались смотреть. Из собранного Лукояновым народа плотничать умели двое-трое, но тем сильна помочь, что самый распоследний неумеха и слабак, подчиняясь общему настрою, выкладывается до предела сил…

Кузнец Лукоянов давно уже помер, дом его постарел, потерялся среди других, поставленных позднее. Но тем не менее от него в Журавлях продолжает идти своеобразный отсчет времени. Если журавлевец, вспоминая о чем-то, говорит, что это было за год до того, как Лукоянов поставил дом, то никто не станет уточнять, в каком именно году это было. Помнят. И Журавлев вот вспомнил, пока они в полном плотницком вооружении размеренно шагали почти через всю деревню. И кто встретился им в ранний час, обязательно спрашивал, куда это они направляются. Хотя все уже знали, что у Антониды Ившиной сегодня помочь.

У деревенской помочи свой устав: пришел – начинай работать, не жди, пока все соберутся, решил про себя Иван Михайлович. Он стал отбирать бревна потолще и покоряжистее для нижнего венца, откатывать их в сторону.

– Вам что, елки зеленые, особые приглашения нужны? – спросил он Андрюшку и Пашку. – Выставляйте рамы, лавки-полки отдирайте.

Уложив отобранные бревна четырехугольником, он позвал Антониду.

– Такого размера годится? – спросил ее.

– Уж больно большая изба получится. Куда нам на двоих-то.

– Не на год делаем. Нынче двое, а там Павла женим, внуки пойдут. Еще тесно будет, елки зеленые!

Андрюшка прислушался к разговору, захохотал.

– Слышь, Пашка? Батя уже планирует женить тебя.

– Чего выдумываешь! – засмущался Пашка.

– Да точно! Иди послушай!

Меж тем один по одному подошли Сергей, ребята из бригады, кроме Антона, еще четверо мужиков, приглашенных Журавлевым.

– Сила собралась! – восхитился Иван Михайлович, оглядывая мастеровых людей. – Давайте распланируем, кто куда, да начнем… А где наш самый главный плотник? Антона не вижу… А, вон бежит!

– Мать забыла разбудить, – сообщил Антон. – Вы давно здесь?

– Уже наработались.

– Хватит болтать, мужики, помочь, ленивых не любит, – поторапливал Журавлев.

– Подождем еще минут пять, – попросил Сергей.

– Чего выжидать, елки зеленые!

– Хотел удивить вас, да ладно, – Сергей помолчал, разжигая любопытство. – Павел Ившин, как вам известно, самый молодой в коллективе механизатор, а Антонида Петровна скоро двадцать лет, как работает дояркой. Она заслужила жить в хорошем и удобном доме, а Павел еще заслужит. Поэтому не из старья будем собирать им дом, а новый. Совсем новый! Недавно колхоз купил три дома заводского изготовления. Один из них правление колхоза решило выделить Ившиным.

– Ура! – закричал Андрюшка.

– Это еще не все, – продолжал Сергей. – Сейчас сюда придут еще десятка два человек. Вот тут и заработаем! Так что будет у нас новое разделение труда. Одним эту избу ломать, другим со склада дом перевозить, а третьим – собирать его. Все ясно?

– Ну ты даешь, елки зеленые! – только и сказал Иван Михайлович. – Новость так новость! А как перевозить? – забеспокоился он. – Транспорт нужен.

– Я уже договорился… Давайте-ка так. Вы, ребята, ступайте на склад, машина туда придет. Детали каждого дома лежат отдельно. Выбирайте любой, они одинаковые, и возите сюда. А мы тут пока покумекаем, как да что.

Ребята тут же убежали. Антонида ревела от неожиданности и радости.

– Вот, елки зеленые, дела так дела! – приговаривал Журавлев и ожесточенно скоблил затылок. – Теперь и ума не приложу, как его ставить.

– Можно прямо на этот фундамент, – предложил один из мужиков. – Он же каменный.

– Так размер не тот.

– А что размер? Две стороны не трогаем, пускай стоят себе, а две другие разберем да на новом месте выложим. Тут же камня – пропасть. Эту избу при царе Горохе ставили, хозяин всю силу в фундамент вбил… Я так думаю, мужики. А избу раскатать долго ли. Ломать не строить.

А на помочь один по одному шли и шли люди. Сергей азартно распоряжался, кому чем заняться. Наблюдая за ним, Журавлев только удивленно хмыкал. Ай да Серега! Вот это помочь!

– Как это с домом-то получилось? – спросил он Сергея.

– Вот и получилось… Считай, до вечера Кузина уговаривал, пока не догадался, какую струнку задеть. Захар Петрович, говорю ему, ты только представь, какой эффект получится по всему району, а может, и дальше. Самый молодой механизатор, а колхоз ему – пожалуйста, дом! – Сергей рассмеялся. – Эта идея была принята единогласно, так сказать. Когда же я добавил, что дом будет поставлен не просто так, а методом народной стройки, тут Кузин не выдержал… А если серьезно, то мы сделаем действительно великое дело.

– Вот тут у меня возражений никаких нет. Дальше-то что было, елки зеленые, дальше?

– А что? Все распоряжения были отданы тут же, а я подался вдоль по деревне приглашать на субботник. Действовал и по партийной и по комсомольской линии. И представляешь – хоть бы одно возражение!

– Зайти бы мог, сказать, – даже обиделся Журавлев.

– Специально не зашел. Надо же проверить свои организаторские способности.

– Даешь ты, Серега, прикурить! – засмеялся Иван Михайлович. – Только давай тогда поспорим. Если после обеда не приедут снимать нас на телевидение, то считай, что я совсем не знаю Захара.

– Ты прямо чертознай какой! – удивился Сергей. – Я когда вчера уходил от него, он заказывал междугородний разговор.

– Ну вот. А я, как на грех, не побрился нынче, – засмеялся Журавлев.

Пришла со склада первая машина, груженная янтарными сосновыми брусьями, готовыми дверными и оконными косяками. С веселым гвалтом ребята разгрузили ее в пять минут и снова укатили на склад. Несколько человек стали разбирать по маркировке привезенные детали, остальной народ полез на крышу старой избы.

Утирая слезы, смотрела Антонида Ившина, как осыпалась на землю трухлявая тесовая крыша, как мигом были сняты стропила, как полетели в одну кучу изъеденные червоточиной бревешки. На втором часу работы были сняты двери, выбиты косяки, выдраны половые доски… Была изба – нет избы.

Антониде вдруг показалось, что все происходящее теперь, все перемены с Пашкой – какой-то сон. Вот возьмет да оборвется он, и придется ей снова, как прежде, думать одну тяжкую думу: как быть с неслухом Пашкой, как уберечь и дотянуть его до взрослости, в которой начнет он по-умному смотреть на жизнь и самого себя.

Два полных дня пласталась помочь. И хотя собрались тут в основном те, о ком можно сказать поговоркой «Не клин да не мох, так и плотник бы сдох», а дело было сделано хорошо и прочно. Все два дня Журавлев ловил себя на мысли, что строят они не просто дом, где бы в тепле и уюте жил молодой тракторист Пашка, не просто так плотно легло бревно к бревну, образуя стены, – а сделано нечто большее.

В эти дни Пашка Ившин понял, что сам по себе он, без Журавлева и ребят, без всех журавлевцев ничего не значит, а только вместе с ними может стать очень сильным. Оттого светилось его лицо и добра его улыбка. Хорошо Пашке, и хотелось ему, чтобы всем людям, кого он знает и кого не знает, было так же хорошо…

Испытание делом

А дни катились один за другим, разматывалось лето, набирая зрелую силу. Страсти в Журавлях улеглись, да и некогда в страдную пору следить за тем, кто что сказал, кто как посмотрел. Поэтому никаких разговоров и пересудов не вызвал уход Наташи с фермы. Из доярок прямым ходом – в почтальоны. Захар Петрович такое условие поставил: или оставайся дояркой или вовсе долой из животноводства.

– Хорошо, что не размазней себя показала, – успокоил ее Иван Михайлович. – Сказано – сделано! По-нашенски. Сергей вот говорит, что в институт тебе надо, на зоотехника учиться. Поддерживаю, елки зеленые! Дельное Сергей советует.

– Он и мне давно говорит, – ответила Наташа. – Буду готовиться.

Журавлев полагал, что все про своих детей знает. Оказывается, далеко не все. Человек, как изба на семи замках. Один отомкнул, другой отомкнул, а к третьему ключи не подходят.

Как-то вечером в грозу ввалился к Журавлевым Антон. Мокрехонек до нитки, зубами дробь выколачивает.

– Откуда такой хороший? – удивился Иван Михайлович.

– Натаха где? – спросил Антон.

– Спит.

– Так скажите ей, что переплыл я озеро. Туда и обратно. В грозу, как и договаривались.

Иван Михайлович только пожал плечами, а утром стал допытываться у Наташи: что за новости такие?

– Я, может, замуж за Антона собираюсь. Надо же проверить его на храбрость.

Журавлев глазами хлопает, она посмеивается.

В конце июля Иван Михайлович отчитывался на партийном собрании. Сперва стал зачем-то в подробностях перечислять, сколько чего звено посеяло, какой вид на урожай по каждому полю, в каком состоянии техника. Его не перебивали, давая время успокоиться и настроиться.

– Теперь возьмем каждого из ребят в отдельности и посмотрим, с чем он пришел в звено и какую перемену в нем вижу. За полгода совместной работы пришел я к выводу, что много лишнего, елки зеленые, на молодых наговариваем. Обыкновенные они ребята, только страшно не любят, если поучать без нужды. Поэтому зря не лезу, не показываю, куда ногой ступить. Пускай сам идет, а я как бы в стороне.

А насчет того, какую перемену в ребятах вижу, так вот Сашка и Антон раздумали из деревни уезжать. Азартно собирались, а теперь стихли. На главного заводилу Антона я через Сашку пошел. Уговаривать, елки зеленые, не стал, а присоветовал Сашке повременить, так технику освоить, чтобы в любом месте такого механизатора с руками взяли… Механизатором Сашка толковым будет, а поедет или не поедет из деревни, тут посмотреть надо. Загорелось ему осенью выдрать местами кусты и спрямить полосы в Мокром углу. Дельно задумано, елки зеленые!

Теперь Виктора взять. Всем вроде хорош, а с ленцой. К нему я с другого боку подъехал. На перепашке паров дал обогнать себя. Ночью мы с ним работали, вот он и не заметил, как я часть времени его загонку пахал. Утром учетчик замер сделал, а у Виктора моего на целый гектар больше. Нет, говорю, тут дело нечисто! Быть, елки зеленые, такого не может! Это меня, кричу, обогнать! Тут хватает Виктор сажень, меня под руку и айда новый замер делать. Все в точности, на гектар разница. Значит, случайно получилось, говорю ему. Теперь он и старается доказать мне, что никакой тут не случай, а работать умеет не хуже меня… У Валерия и Павла тоже перемену наблюдаю.

Вот так и отчитался Иван Михайлович.

После щедрых июльских гроз над Журавлями и окрестным миром установилось жаркое вёдро, быстро ожелтившее хлеба. После росных ночей в березняках подолгу стали блуждать густые белые туманы.

Деревня готовилась к уборочной. Захар Петрович, чувствуя, что урожай будет хороший, стал, спокойным, даже медлительным и насмешливо следил за возбужденной суетней Сергея. Так опытный обстрелянный солдат относится к новобранцу, охваченному жутью близкой битвы и любопытством к ее исходу.

Днем Сергей мотается по бригадам и полям, на ночь превращается в писаря, готовит документальное обеспечение страды. Как агроному, ему надо выдать развернутый план уборки, расписать последовательность, объемы и предполагаемые сроки косовицы, обмолота, очистки зерна, вывозки его, засыпки семян, сбора половы, сволакивания и скирдования соломы, вспашки зяби и еще множества другого, что надо делать обязательно, быстро, хорошо, малой силой, без лишних затрат. Не меньше забот у него как у секретаря партийной организации. Вдобавок ко всему в районе посоветовали торжественно проводить механизаторов на жатву.

Такой праздник провели. За околицей выстроили комбайны, перед механизаторами, смущенными всеобщим вниманием, Захар Петрович сказал речь с азартным призывом работать так, чтобы земля дрожала и звезды с небес сыпались. Потом Андрей Журавлев, гордый доверием, повел свой комбайн к ближнему полю. Там показала свою сноровку Марфа Егоровна. Быстро и ловко она связала из скошенной пшеницы тугой сноп. Школьники с барабаном и горном пронесли этот сноп по деревне и выставили его у колхозной конторы.

Это было утром, а к вечеру у себя на таборе в Мокром углу Иван Михайлович выложил ребятам свою программу уборки.

– Значит, елки зеленые, так… От самой весны, а вернее сказать, еще от зимы болела у нас душа об этом хлебе. Потому что настоящий хлебопашец тогда спокой имеет, когда все до колоска прибрано и приготовлена земля к новой посевной. Теперь нам, елки зеленые, надо как следует поднатужиться и сделать все другим на загляденье, а себе в удовольствие. Прошу головами не вертеть и не ухмыляться. Как говорю, так должно быть и так будет. Иначе позор нам на все Журавли и даже дальше. Работать станем таким манером. Антон, Александр и Андрей на комбайнах. Им косить и подбирать. Чтоб качество было, елки зеленые, и все другое. Если по ходу дела будут передвижки из бригады в бригаду, то носами не дергать и не говорить, что своя полоса ближе и роднее. Федору, Валерию, Павлу и Виктору зябь пахать и прочие работы. Значит, комбайн с поля, солому тоже с поля долой, а плуг сразу в борозду. Сам я на время от техники освобожусь и буду на подхвате…

Ребята разъехались. Уже затихло торканье мотоциклов, а Иван Михайлович все сидел на жухлой траве и сосал потухшую папиросу. Над хлебной желтизной дрожит и переливается знойное марево, резкие тени тихих облаков неслышно скользят по земле. Воздух сух и дурманно-горек от горячей пыли и спелых запахов поля, лесных прогалин и луговин. Сощурившись, Журавлев любовался, как качается волнами рослая пшеница. Казалось, еще миг и все: лес, почерневшая на дождях будка, темно-красные комбайны и сам он – стронутся с места и уплывут неведомо куда.

«Вот же зараза!» – думал он в волнении и нетерпении, которые наваливаются на него в канун большой работы. Уже завтра, едва комбайны обойдут пару кругов, выстригут просеки в большой рослой пшенице и расстелют пухлые валки, – уже завтра все пройдет, останется один азарт…

А вечером уезжала Наташа. Когда чемодан был уложен и поставлен у порога, Мария Павловна не удержалась, заревела.

– Ничего! – бодрился Иван Михайлович. – Не на край земли едет. Никому от учебы худа не было.

Он сам донес чемодан до остановки. Когда автобус укатил, Журавлев постоял в одиночестве и побрел домой. Попавшийся дорогой Сергей о чем-то заговорил с ним, но Иван Михайлович сумрачно отмахнулся…

Через два дня, когда колхозные комбайны пошли в ход, Журавлев бегал по полю, где работали Андрей, Сашка и Антон. То одного, то другого остановит, чуть ли не носом тычет в стерню.

– Кто так косит, елки зеленые! Куда мчишь? Ах, не заметил? Башкой крути на все стороны.

Оседлав мотоцикл, летел на пахоту.

– Почему плуг пляшет? Земля твердая, говоришь? Дай, попробую.

Лез в кабину, брался за рычаги, потом хитро щурил глаза и спрашивал:

– Видел? Вот тебе и елки зеленые!

Меж делом, по дороге в мастерскую, заскочил в контору, насел на Кузина.

– Давай горячий обед в поле!

Захар Петрович обещал продумать этот вопрос.

– Ага, продумаешь! До конца уборки! Ты сейчас давай!

– Сам организуй, – посоветовал Кузин.

– И организую! Человека давай.

– А где его взять? – Захар Петрович развел руками.

Человек нашелся. Марфа Егоровна, прослышав про Иванову нужду, сама назвалась в поварихи. Не мешкая, Иван Михайлович усадил старуху в коляску мотоцикла и помчал на склад за провизией и посудой. Доставил повариху на табор, еще раз сгонял в деревню, привез десятка четыре кирпичей и глины на раствор. К вечеру того же дня рядом с будкой была выстроена печка.

Покончив с этим делом, Журавлев опять ударился в обход своих владений, а когда вернулся, на плите булькало в чугунах душистое варево. Сама же повариха, поджидая едоков, сидела в тенечке и напевала, как по Дону гуляет казак молодой.

Журавлев тоже нырнул в тень, снял фуражку, стер рукавом пот с лица.

– Веселый ты человек, Егоровна, – сказал он.

– Я свое отплакала, – ответила Марфа. – Живу долго, вот и вышла нехватка в слезах… Что в поле-то деется?

– Да деется… Местами лег хлеб… Ничего, елки зеленые! Сейчас нам норму одолеть, а потом пойдет. – Журавлев глянул на часы. – Скоро ужинать прибегут, готовься, Егоровна.

– Сготовлюсь. Не на такую артель бывалочи варивала. Мне это дело не в тягость, ей-бо! Серчай, говорю, Захар, не серчай, а контору твою убирать не буду. Обозвал вредной старухой.

– За что? – голос у Журавлева серьезен, а глаза смеются.

– За просто так. Взял и облаял. Ей-бо!

– И ты стерпела?

– Как же!. Речи, грю, мои не по нутру? За избу сердишься? Возьму вот и расскажу всем про твой с Гришкой тайный совет. – Марфа Егоровна понизила голос и оглянулась по сторонам. – Как есть тайный! Гришка-то что? Не глянется Гришке на свинарнике свинячий дух нюхать, вот и ходит, должность просит. Не могу, грит, на простой работе находиться. А Захарка остерегается. Через тебя, грит, неприятности имею. Но все ж посулил к зиме бригадиром Гришку поставить. Ей-бо!

– Бригадиром? – изумился Журавлев. – Но это мы еще посмотрим!

– Знамо, посмотрим, – подтвердила Марфа Егоровна и приступила к исполнению своих непосредственных обязанностей. Раскинула под березами клеенку, поставила в центр тарелку с ворохом крупно нарезанного хлеба, разложила ложки по числу ожидаемых едоков. И как раз ко времени управилась. Из-за леса, приминая таловый молодняк, выскочил старенький ДТ-54 и замер в некотором отдалении. Из кабины выбрались Валерка и Пашка.

– Это что за новости? – протяжно спросил себя Журавлев.

Рывком поднявшись, он метнулся к трактору, и тут же Марфа Егоровна услышала его заполошный крик:

– Сила есть – ума не надо? Круши подряд! Сколь говорить вам, елки зеленые, чтоб одну дорогу к табору знали? Ну, благодетели! Ну, работнички!

– Прямиком быстрее, – оправдывается Валерка.

– Думать надо! – посоветовал Журавлев. Еще бы покричал, но тут подъехали Сашка и Антон.

– Что долго? – спросил их Журавлев.

– Да вот он все, – Сашка указал на друга. – Захватил половину полосы и не пускает. За выработкой парень гонится. А мы тихонько, зато не валки, а стрелки!

Последним к табору лихо подкатил Андрюшка, бойко слетел с комбайна.

– Уже рубают! – возмутился он. – Работать их нету, а к столу первыми лезут… Пропустите, граждане, пропустите на почетное место.

– Рожу умыл бы, – сказала ему Марфа Егоровна. – Срамота глядеть.

– Я на работе, – ответил Андрюшка и подвинул к себе объемистую миску с борщом. – Всякими умываниями можно уборку сорвать.

Поглядывает Журавлев на ребят, и все ему понятно, все приметно. Куражатся, храбрятся, а вон как набило их по бороздам, вон как подрагивают руки…

День кончается, а работа не кончена. Такой распорядок у страды – удлинять день и ужимать до предела ночь, откладывая на потом сон, личные и всякие прочие дела, не имеющие отношения к обмолоту, сдаче хлеба, пахоте.