355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лидия Преображенская » Каменный пояс, 1978 » Текст книги (страница 20)
Каменный пояс, 1978
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:38

Текст книги "Каменный пояс, 1978"


Автор книги: Лидия Преображенская


Соавторы: Людмила Татьяничева,Семен Буньков,Басыр Рафиков,Владимир Пшеничников,Александр Павлов,Рамазан Шагалеев,Михаил Львов,Яков Вохменцев,Михаил Шушарин,Михаил Михлин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Забвение друзья находят в ресторане. Именно здесь-то, в папиросном дыму, Петунин приходит к оправдывающей себя мысли: «Есть простые сизари».

Да, он звезд с неба не хватает, хотя когда-то и претендовал на нечто исключительное, когда-то подавал большие надежды. Правда, в конце книги автор намечает какие-то душевные сдвиги у Петунина, но в них трудно верится.

Посмотрим, как герой ведет себя по отношению к женщине (традиционная черта всей нашей литературы, своеобразный нравственный критерий). И здесь – то же самое. Он оправдывает только себя.

Вот Петунин с любящей его женщиной Юлей на озере, в воскресный день. Смотрит на Юлю холодным изучающим взглядом, сопоставляет с прежней женой:

«Я – идиот, я приехал с ней на охоту, а думаю о Елене. Когда я думаю о Елене, я не могу прикоснуться к этой… Чепуха какая, я не могу от нее освободиться. Я не могу забыть ту… Елена, эта красивее тебя, но я не могу от тебя освободиться… Неужели так будет всегда?»

И далее, насладившись приготовленными Юлией утками в опятном соусе, снова оценивающе, но уже мягче (повлиял сытный ужин с коньяком):

«посмотрел на Юлю, высокую, стройную в спортивном синем костюме и остался доволен».

Что это? Откуда такой цинизм: «та», «эта», «ту», «эту»? Допустим, Петунин не любит Юлю. Но о любимой, покинувшей его Елене, он ведь тоже вспоминает не иначе как: «Не могу забыть ту».

Интересен такой факт. В механическом цехе Челябинского трубопрокатного завода состоялась читательская конференция по книге Прокопьевой «Белая мель». Рабочие очень точно уловили и отвергли беду Петунина: его половинчатость, эгоистичность. Они осудили Петунина за пассивность по отношению к жизни, к работе.

Посмотрим с этой точки зрения на Юлю, врача по профессии. В повести есть такая сцена:

«Юлия Петровна, Вас Зинаида Васильевна просит на консилиум, – распахнув дверь, сказала сестра. – Привезли больную.

– Иду.

А через полчаса женщину уже готовили к операции… В ожидании анализов Юлия позволяла анестезиологу Вите уже в который раз выяснять отношения».

Вся сцена и, особенно, последняя фраза очень характерна. Об операции сказано между прочим, вскользь. Для Юли, врача, перед самой операцией важнее выяснение отношений с анестезиологом Витей, в равной мере он мог бы быть назван хирургом либо делопроизводителем.

Кстати сказать, и Юля не показана в главном деле, через отношение к своей профессии. Ночные телефонные звонки, упоминание о вызовах в больницы воспринимаются, как проходные эпизоды, внешний фон.

Но как только конфликт переносится в сферу нравственных отношений, героиня снова становится сама собой.

Синее озеро. Синие глаза Юли, ждущие счастья. Беспомощный щенок, уткнувший холодный нос в ладонь хозяина.

В отличие от Петунина, Юля, как все женщины Прокопьевой, – цельная и чистая натура. Героиня хочет понять, можно ли в жизни положиться на Петунина, доверить ему себя, или все, что происходит у них, недолговечно? Не случайно привязался к ней мотив услышанной песни:

 
Жизнь только миг между прошлым и будущим,
И этот миг называется жизнь.
 

В этой горькой неуверенности в любимом человеке, что постоянно гнетет Юлю, хотя она мужественно не показывает своего душевного состояния, и содержится авторская оценка Петунину. Оценка неназойливая, не бьющая в лоб, но отчетливо слышимая.

Как Юля не верит в надежность своего счастья, так и мы не верим Петунину.

И все-таки одной эмоциональной оценки Петунину недостаточно. Корни его бездуховности, приземленности требуют более глубокого авторского анализа, иначе описание быта может превратиться в самоцель. А вообще-то, если мы отбросим все возвеличивающие себя самооценки Петунина и определим его в главном (отношение к человеку), то увидим, что это новый вариант старого героя – Олега Кураева из повести «Такая длинная ночь». Только Кураев показан жестче и более прямолинейно.

Такое невольное повторение настораживает. Именно невольное повторение, объяснить которое можно тем, что за немногим исключением Прокопьева еще не выходит за рамки бытового материала, связанного в определенной мере с ее жизненным опытом.

Из повестей Прокопьевой самая удачная – «Звереныш», она подкупает своей искренней, исповедальной интонацией. В повести «Такая длинная ночь» была сделана хорошая заявка на рабочую тему, наметился конфликт, отразив главное в человеке, – отношение к своему делу. Но этот критерий не получил развития в «Белой мели». Жанр требовал введения эпического материала. История отношений Петунина с Юлей приобрела бы большее звучание, если бы была выведена за рамки быта.

Повесть распадается на отдельные эпизоды и сцены. Так было и в «Звереныше».

И здесь напрашивается такой вопрос: а стоит ли так поспешно оставлять жанр рассказа и стремиться к повести? Не является ли это недооценкой такого емкого, мобильного, конфликтного по самой своей природе жанра рассказа, своеобразного способа видения мира?

Все сказанное говорит о том, что Прокопьева находится, как автор, в становлении, в поиске своего пути. И в «Белой мели» есть плодотворное начало: углубление психологического анализа, владение внутренним монологом.

Прокопьева освободилась, с одной стороны, от некоторой манерности, нарочитости, неоправданных инверсий (что было характерно для монологов Нюры в повести «Такая длинная ночь»). С другой стороны, – от такой крайности, как почти «телеграфный стиль», например, в «Звереныше» («Дождь шел полосой. Дождины блестели на солнце. Чуть погромыхивал гром».) Меньше стало и языкового натурализма.

У Зои Прокопьевой свой творческий почерк. У нее много интересных замыслов.

Ждем от нее новых книг.

ЮЛИЯ ГУЛЁНКИНА
«ЗА» И «ПРОТИВ» [8] 8
  Адольф Шушарин. Своим судом. Рассказы. «Современник». М., 1977.


[Закрыть]

Новая книга нашего земляка Адольфа Шушарина, вышедшая в издательстве «Современник» в 1977 году, озаглавлена тревожаще и броско: «Своим судом». Привлекательность такого названия для нас, современников, неоспорима: слишком много острых нерешенных проблем мучает нас на каждом шагу, а времена праведной веры в пришествие Мессии уже давно миновали, и решать эти проблемы можно только, полагаясь на крепость собственных нервов и болевую раздражимость собственной души. Иными словами, просто и метафорически сжато, как у Шушарина, – «своим судом».

Итак, суд. Не самосуд, а суд совести. Личной. Общественной. Вкупе. Но суд над чем?

В послесловии к своему сборнику А. Шушарин четко определяет его тематическую установку:

«Мир повестей и рассказов этой книги населен людьми, которых роднит труд».

Если соотнести это высказывание с общим названием сборника, то невольно появляется предощущение важности и актуальности вопросов, которые могут быть поставлены автором по ходу повествования, по ходу предполагаемого суда и следствия.

Это предощущение рождается благодаря тому, что наша литература имеет уже довольно большой опыт аналитического подхода к вопросам современности. Свидетельство тому – «Не стреляйте в белых лебедей» Б. Васильева, «И это все о нем» В. Липатова, «Энергичные люди» В. Шукшина и многие другие произведения. Возможно, писатель поднимет в своей книге вопросы, аналогичные вопросам вышеперечисленных произведений? Возможно, ему откроются новые горизонты, до сих пор неведомые в нашей литературе? Можно бесконечное количество раз повторять это «возможно», и оно ни у кого не вызовет положительной реакции, кроме снисходительной улыбки, ибо предощущения пока еще не завоевали приоритета в состязании с эмпирическим путем познания действительности. Поэтому обратимся непосредственно к содержанию этой новинки «Современника».

Сборник представлен четырьмя повестями и тремя рассказами, действие которых разворачивается на берегах Оби и Иртыша, в маленькой уральской деревушке или в шахтерском рабочем поселке, а то и просто в пойме могучей и величавой сибирской реки, именуемой эпически вольно и широко – Рекой. Все это – глухомань, богом забытые и богом преданные уголки азиатского континента, «скифская сторона», как иронически принято величать их в «цивилизованных» слоях общества. Правда, эта «скифская сторона» давно уже заявила о себе КамАЗом и БАМом, Абакан-Тайшетом и Кузбассом, которые сами по себе снимают иронический оттенок с этого определения и наполняют его новым, гордым и монументальным содержанием. Однако внимание автора приковано отнюдь не к этим опорным пунктам Сибирской Державы. Переброска нефтепровода через Обь, строительство моста местного значения через Иртыш; горести и радости далекой таежной шахты, трудовые будни одинокого рыбака – вот какие периферийные проблемы волнуют А. Шушарина. Волнуют ли они читателя? Волнуют. Но, к сожалению, далеко не всегда. И дело тут вовсе не в периферийности изображаемых объектов. Дело в том, как поставлены и как разрешаются эти проблемы в шушаринских повестях и рассказах-миниатюрах, какой суд предлагается героям друг над другом и над самими собой.

Вот первая повесть сборника – «Осетровая яма». Герои ее – водолазы, шестеро отчаянных и малословных сибирских парней, из тех, которые и в огонь, и в воду, не моргнув пойдут. Перед ними поставлена задача большой государственной важности: обеспечить переброску нефтепровода через Обь в трудных условиях немилосердной таежной зимы. Казалось бы, подобная тема дает автору возможность в полный голос заговорить о тысяче волнующих вопросов, связанных с экономической и организационной стороной нашей промышленности. Но нет, эти вопросы мало интересуют А. Шушарина. Сибирские парни работают споро и без помех, они привыкли беспрекословно повиноваться слову «надо», А с доставкой оборудования и организацией труда тоже, вроде бы, все нормально. По крайней мере, никто не ропщет. Правда, однажды у Толи Чернявского, спустившегося под воду, заело клапан скафандра, он без труда мог бы задохнуться, не добравшись до спасительной проруби, но напарники его – ребята справные – не зевают. Вытащили. Обошлось. На том дело и кончилось. А в следующий раз, уже в торжественный день переброски дюкера через подводный канал, труба почему-то не пожелала повиноваться многотонной лебедке, а когда ее подтолкнули тракторами, трос, соединяющий ее с лебедкой, «скрутился петлей и порвался, когда пустили лебедку… Водолазы два дня искали концы», но потом нашли, и угрожающий эпизод опять увенчался счастливым концом. И еще один раз, правда, произошла неувязка в делах, благодаря которой водолаз Женька Кузьмин чуть было не лишился жизни, но говорить о ней не имеет смысла – она так же осталась без последствий.

То же самое и с повестью «Там, где на сопках багульник цветет…» На шахте, в которую, как в невесту, влюблен герой повести техник Коля Аникин, нет элементарных условий труда: в штреках под восстающими не установлены вентиляторы, и крепильщики вынуждены прибегать к дедовским методам и изощренной кустарщине для того, чтобы после работы взрывников откачать с лесов ядовитый газ, опасный для жизни; крепления в штольнях сооружаются из сырых бревен; лебедки в стволах на ладан дышат… Но ведь дышат же! Коля Аникин, полагаясь на это, с оптимизмом эпикурейского философа утверждает:

«…Руда настоящая пойдет – все появится: и лебедки, и крепежник сухой…»

Все будет хорошо… когда-нибудь. А значит, нечего из мухи слона раздувать, и из проблемки проблему делать. Подождем. А пока на солнышке погреемся. Это уже слишком по-русски!

Но, может быть, я слишком категорична. Может быть, А. Шушарина мучают не столько производственные, сколько морально-этические проблемы, которые со времен Кантемира принято считать наиболее злободневными?

Да, этим проблемам в сборнике отводится немало места, но все дело опять-таки в том, какого рода эти проблемы и как формулирует их автор. Я не думаю, чтобы кто-то затруднился в ответе на вопрос, можно ли «брать взятки борзыми щенками» и хорошо ли спать с чужой женой. И тем не менее, многие нравственные вопросы, поставленные в сборнике «Своим судом», не поднимаются выше этого уровня. Судите сами. В повести «Осетровая яма» инспектор из Москвы Борис Самсонович вызывает у водолазов явную антипатию тем, что не гнушается лично и всенародно сделать просьбу о «сувенире – трех – четырех – пяти» килограммах осетрины. Пусть каждому известно, что это нетактично и не достойно руководителя, но и этот банальный факт может послужить точкой опоры для настоящего глубокого социально-психологического конфликта. И конфликт углубляется. Но как? Очень просто! Борис Самсонович окончательно дискредитирует себя в глазах таежников тем, что говорит высокопарные фразы (кстати, о них только вскользь упоминается) и пытается соблазнить ради праздничка какую-нибудь из местных девчонок, за что получает справедливое возмездие – «фонарь во все рыло». На этом конфликт исчерпывается. Наказанный порок в одиночестве отбывает в Москву, а добрые друзья остаются вместе и «хохочут до слез». Если бы в книге не было других повестей и рассказов, можно было бы вывести название сборника из этого прискорбного эпизода, но хохотать до слез, наверное, не очень захотелось бы.

А как же обстоит дело с Главным Вопросом сборника, который невольно бросится вам в глаза, даже если вы, не читая, просто просмотрите оглавление – с вопросом об Охране Природы? Опять-таки хочу оговориться: не везде одинаково. В повести «Там, где на сопках багульник цветет…» он не поднимается вовсе, а что касается «Осетровой ямы» и рассказа «Браконьер», то в них этот вопрос загорается и затухает так же молниеносно и бесследно, как и многие другие, о которых уже говорилось. Из повествования о житье-бытье двух осетров ничего, кроме холодного назидания, не вынесешь, потому что это повествование лишено страсти и обличения, а, вот после рассказа «Браконьер» остается ощущение какой-то раздвоенности. С одной стороны, несомненно жаль одинокого и неприкаянного старика Бокова, у которого лось-рогач в честном поединке зашиб единственного друга – отчаянного и неугомонного пса Труса. С другой, – совершенно непонятно, как старик, влюбленный во все живое, смог забыть о честности поединка и недрогнувшей рукой в запрещенную пору убить и освежевать гордого, ни в чем не повинного сохача. Да еще не маяться после этого по ночам. Да еще найти оправдание в лице односельчан и автора!

Конечно, этот последний конфликт гораздо более ярок и самобытен, чем предыдущие, но и он не доведен до конца, ибо лишен глубинных психологических мотивировок.

Итак, в большинстве произведений сборника отсутствуют острые злободневные проблемы, несмотря на актуальность избранной тематики.

Возможно, я меряю сборник на чужой аршин? Возможно, А. Шушарин решил не акцентировать внимания на производственных недочетах и целиком сосредоточить его на прославлении трудового героизма?

Да, мысль о будничном, неброском, трудовом героизме пронизывает книгу от начала и до конца. И это хорошая мысль. Она придает автору много силы. Великолепно выписана, например, сцена ликвидации плавуна в повести о шахтерах.

И все-таки я продолжаю утверждать, что в наши дни борьбы за качество на одном героическом пафосе не продержишься. Да и что значит преимущественное воспевание в художественном творчестве? Нужна проблема. Тем более, для сборника с подобным названием. А если нет проблемы, то нет и конфликта, а если нет конфликта, то и произведение выходит вялым, бесхребетным, «ни то ни се, ни рыба ни мясо, ни в городе Богдан ни в селе Селифан». И доказательство тому – две вышеуказанные повести.

Что может быть художественным кредо писательского творчества? Характеры, размышления, язык.

Есть ли характеры в этих произведениях? Смело утверждаю, что нет. Женьку Кузьмина я без труда спутаю с Толиком Чернявским, Колю Аникина – с начальником шахты Степановым, а всех их вместе – с инженершей Ниной Сергеевной. Потому что дело ведь не в том, чтобы дать герою имя и назвать его мужчиной или женщиной, а в том, чтобы вдохнуть в героя душу, индивидуальность. У А. Шушарина же про Женьку Кузьмина сказано только, что у него «заинтересованные» глаза, про Толика Чернявского – что у него «рыжая бороденка», про Нину Сергеевну – что у нее «молодое, без улыбки, лицо» и красивое вязаное платье, которое сидит на ней по-особенному. Но согласитесь, что это не характеристические детали, а этикетки, которые внутреннего мира героя не обнажают.

Характер может выявиться и через поступки, и через размышления, и через речь. Но никаких особенных поступков эти герои не совершают, только спят, едят, изредка ходят на охоту, работают и женятся без особой радости и без регистрации в загсе, потому что такового не имеется. Спасти эту обыденность могли бы глубинные размышления, но их нет.

Несколько более повезло Коле Аникину из второй повести. Кроме того, что у него рост – метр семьдесят пять и что он доволен жизнью, мы чувствуем в нем горячую любовь к шахте, способность к самостоятельным действиям и решениям. Окончив техникум, он отказался от должности мастера и решил изучить шахтерское ремесло с азов; он готов на самопожертвование, и разговор у него бойкий, молодеческий, без натяжек. И все-таки он чем-то неуловимо смахивает на юношу со значка ГТО, а не на художественный образ!

Нет в героях антисилы, греха, сомнений и противоречий, а значит, нет в героях характеров. И не судят они ни себя и никого другого, кроме разве московского товарища, но это уже не суд, а самосуд, ибо не за что судить: в произведениях не выписан конфликт. А от этого и образы такие вялые и эфемерные, похожие или на тени или на значки, – им нечем дышать, им не хватает полемического воздуха.

Итак, нужна проблема, нужен конфликт, нужен суд. Доказательство тому – название сборника, данное ему вовсе не случайно, как могло показаться из вышесказанного, а с четкой ориентацией на другие произведения, которые сами по себе отрицают предыдущие.

Это две повести: «Река непутевая» и «Своим судом».

Казалось бы, внешне в них ничего не меняется: те же порожистые непокорные сибирские реки, те же немногословные замкнутые характеры, та же очерковая бесцветность авторского стиля. Но почему-то становятся родными и близкими. Кажущаяся бесцветность подчас завораживает. В чем же дело? Ведь эти повести принадлежат перу того же автора! Да, автор тот же, и тематика та же, но изменились в чем-то принципы подхода к изображению жизненных фактов. Если раньше поднятые проблемы загорались и затухали, как отдаленные глухие молнии, ничего не меняя ни в окружающей обстановке, ни в образах, то теперь эти молнии вспыхивают не за линией горизонта, а в душах самих героев и автора. Теперь эти молнии стали ярче, проблемы – острее, появился накал страстей.

В центре повести «Река непутевая» всего один факт – борьба человека с разбушевавшейся стихией. Причем, и стихия-то – не стихия в традиционном понимании этого слова, а весенний радостный бунт природы, момент пробуждения ее от оков – ледоход.

И в повести ни на мгновение не исчезает идущая вторым планом мажорная нота радостного сопереживания животворным силам Земли. Она прорывается и в «душном запахе оттаивающей земли», и в эпизодическом образе «клочковатой линяющей лисицы», помогающей Человеку в смертельной схватке с Болотом, и в ликующих трелях жаворонков и чибисов, перекрывающих треск ломающегося льда.

Но своеобразие избранного Шушариным конфликта в том и заключается, что именно эта оптимистическая плодоносная сила становится силой смертоносной, силой трагической. И не по своей воле, а тоже по воле Человека, только другого Человека, вернее, других людей.

Огромные, напирающие друг на друга глыбы льда грозят сломать (и сломают! – в этом уверены все) только что возведенные опоры ишимского моста. Накануне ледохода инженер Гаврилов отослал в район телеграмму, в которой просил «обязать взрывные организации района взорвать лед перед этими опорами». Но люди не откликнулись. Почему? На этот вопрос А. Шушарин не отвечает в своей повести, да ответ и не важен. А важно то, что из-за халатности, нерасторопности, равнодушия «людей из района» рискует жизнью талантливый инженер Гаврилов, пробирающийся за взрывчаткой через оттаивающее болото; едва не гибнет в ледяных ишимских водах мостостроитель Сеня Сирота; решается на неравный бой со льдом старый и вряд ли способный выдержать его Фрол Сучков, искуснейший взрывник, равного которому не сыщешь во всей Сибири! И эти люди, не отделимые от природы и всю свою жизнь посвятившие борьбе за нее, вынуждены ополчиться против нее, как против самого лютого врага. Своим судом судят они первобытную стихию, своим подвигом судят они тех, кто отказался протянуть им руку помощи в борьбе за общее дело. Победят они или погибнут вместе со своим детищем? Этот вопрос остается в повести открытым. И опять-таки не важен ответ на него, а важно то, что вопрос поставлен. Не новый, но яркий, острый, жизненно важный. Суд начался. И в этом – сила.

Аналогичным образом решается конфликт и в повести «Своим судом», хотя тематика этой повести несколько иная, чем в предыдущей. Разговор здесь ведется о том, что наиболее дорого сердцу писателя, что поет, и болит, и рвется в сердце каждого из нас, что даже страшно назвать банальными штампами «охрана природы» и «борьба с браконьерством». Разговор здесь ведется о Земле. Об огромной, затаенной, сдержанной влюбленности в ее леса, поймы, в гусей, в собаку, в лошадь, в утренний холодок, пощипывающий ступни на выходе ночи. Разговор ведется о том, можно ли терзать и уродовать эту землю, которая поит, и кормит, и обогревает тебя в минуты радости и горя. Сдержанный, мужской разговор. Без эмоций, без битья кулаками, без слез, без ахов и даже без слов. И участвуют в нем всего два человека: рыбак Малев и московский художник Окунев – два человека, одинаково влюбленные в прекрасное, но по-разному служащие ему. Два полярных полюса одного конфликта.

Не буду пересказывать сути этого конфликта, потому что познакомиться с повестью будет интересно всем, кто любит природу и книгу, скажу только, что, несмотря на заголовок, нет в ней традиционного суда и самосуда. Инспектор Малев, который, казалось бы, должен был выступить в роли разгневанного апостола Реки, является в повести не Судьей, а, скорее, Спасителем. Именно он спасает Окунева, посягнувшего на спокойствие его Реки, от неминуемой гибели. Спасает сосредоточенно и спокойно, как спас бы попавших в беду березу или лошадь. Потому что любит Реку и Землю. А раз любишь Землю, значит, не думаешь, помогать ли тому, что является крупицей этой Земли. Судит себя сам художник. Судит сознанием того, что своим нелепым и жестоким взрывом на Реке (на Земле…) убил не только стайки беспомощных рыбешек, но убил и часть самого себя, частицу своего детства, когда эта Земля была его матерью и кормилицей.

Еще одна проблема. Еще один повод для боли и раздумий.

А боль и раздумья появляются незаметно, ненавязчиво, сами по себе, потому что вместе с болевыми проблемами в повести входят люди, живые, неповторимые и, чаще всего, самые обыкновенные. Но есть в этой обыкновенности сила, и не грехом будет утверждать, что образ рыбака Малева есть субстанция сибирского характера в одном из лучших ее проявлений.

Вместе с проблемами в повести входит автор. И теперь уже стиль его не спутаешь с вырезкой из газетной полосы или с очередным районным очерком. Куда-то исчезает слепая приверженность голому факту, излишняя перегруженность специальными терминами, которые заслоняют человека, молодеческая бравада брызжущей необоснованным оптимизмом речи. Появляется спокойная неторопливая эпичность, мудрость образа и мысли, которые несут гораздо больший эмоциональный заряд, чем самые громогласные агитки.

Я – за проблемное искусство. И пусть проблемы будут повторять одна другую, пусть будет много аналогичных проблем. Капля точит камень не силой, а частотой падения. Это великое множество повторяющихся проблем в конечном итоге образует великое множество неповторимых характеров, которые все вместе будут работать над разрешением одной проблемы – проблемы блага и человечности на Земле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю