Текст книги "Каменный пояс, 1978"

Автор книги: Лидия Преображенская

Соавторы: Людмила Татьяничева,Семен Буньков,Басыр Рафиков,Владимир Пшеничников,Александр Павлов,Рамазан Шагалеев,Михаил Львов,Яков Вохменцев,Михаил Шушарин,Михаил Михлин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Испытание славой

Весна в Журавли пришла дружная. С радостным перезвоном ударила с крыш капель. Зашевелились ветки на деревьях. Влажно и жирно заблестели обнаженные бугры. Снег пополз в низины, в тень и лег там серыми грязными ворохами ждать своего последнего часа.

Просторный дом Журавлевых стоит у самого леса. Старая с почерневшей корой береза у ворот когда-то мешала строить дом, но Иван Михайлович умудрился сберечь ее. Когда другие березки, особенно молодняк, спешат окутаться зеленой дымкой, похвалиться перед подругами веселым весенним нарядом, эта долго копит силу, в лист одевается без щегольства, экономно, чтобы каждой веточке соку хватило. Осенью же дольше всех зелена, пока первый мороз не сварит листву.

За столом у окна сидит Наташа, очень похожая на свою мать в молодости. Те же густые брови, те же ямочки на щеках и чуть припухшие губы. Только косы нет. Наташа стрижется коротко, по моде.

Сегодня, хоть и выходной у нее, а поднялась рано. Скоро ехать на областное совещание доярок, надо подготовить выступление. Сидит давно, а дело не идет. Пока написала только, как два года назад Кузин предложил ей организовать из выпускников школы бригаду доярок. Все вспомнила. И оркестр, и недлинную дорогу от школы до фермы, и как торжественно шли они, восемь девчонок в белых халатах, и как встретили их хлебом-солью на расшитом полотенце…

В комнату тихо вошла и остановилась за спиной дочери Мария Павловна. До прошлой осени она тоже работала на ферме, в телятнике, но болезнь уложила ее на всю зиму. Теперь вот только оклемалась. Лицо у нее еще серое, выболевшее, исполосовано свежими морщинами. Даже в доме одевается тепло, ходит осторожно, мелкими шажками.

– И чего, скажи ты, бумагу портить? – покачала головой мать.

– Не получается, – пожаловалась Наташа. – Про старое надоело, а нового нет. А Захар Петрович говорит: «Смотри, чтоб интересно было, чтобы – у-ух!»

– Нашли интерес языком молоть, – сухо замечает Мария Павловна.

«Ну вот, начинается», – думает Наташа.

Разговор этот уже не первый. История молодежной бригады получила совсем неожиданный поворот. Захар Петрович, прикинув, что в целом от сопливой бригады, как начал он выражаться, не получить рекордных показателей, избрал иную тактику: бить не числом, а умением. Постепенно все породистые и удойные коровы оказались в группе Наташи. Для них ввели особый рацион. И ровно через полгода доярка Журавлева оказалась на первом месте в районе. О других молодых доярках уже никто и не вспоминал. А однажды Наташа со страхом заметила, что идет она сразу как бы по двум лестницам. Одна вверх, другая вниз. На этой, другой лестнице, ступени круты и быстро привели ее от восторженности к обиде и одиночеству. Среди людей, а как в лесу. Даже в словах матери Наташе все чудится подковырка.

– Пойду к Захару Петровичу, – говорит Наташа. – Он мастер на такие дела.

Мать нахмурилась.

– Остереглась бы, дочка, этой славы. Маркая она и липка… Люди-то не слепые, им хорошо все видать. Любому породистых коров дай…

Вот-вот, снова да ладом. Каждый день мать заводит этот колкий разговор. Жалит и жалит.

– Я что, не работаю? – закричала Наташа. – Мозоли с рук не сходят. Вот, глянь! Свежие… Отец ворчит и ты туда же. Надоело!

– Не кричи, – голос у матери слаб, но строг. – Ты речи говоришь, а виновата я. Меня винят люди-то.

– Завидуют.

– Как не завидовать? Работать вместе, а почет – одной. На отца не серчай, он правду говорит.

– У Захара Петровича тоже правда: один всегда должен впереди идти. Для примера, чтобы равнялись.

Был такой разговор. Прошлой весной. Кузин пригласил Наташу в контору, усадил к столу, повздыхал насчет того, что Журавлям не повезло, крепко не повезло. Не родились тут космонавты, всякие знаменитые артисты и ученые. Пропадает деревня в безвестности, пропадает, даже в своем районе не все про нее знают, а про область и говорить нечего… После такого вступления Захар Петрович разложил перед Наташей районную сводку надоев молока и свою, колхозную. «Отстаем, Наталья Ивановна! – сказал он строго. – Отстаем по главному показателю животноводства, а по нему определяется и оценивается вся наша способность работать. Улавливаешь?» Наташа согласилась, что далеко еще дояркам из «Труда» до верхних строчек районной сводки. Но у Захара Петровича уже готов был план скорейшего прохождения этой дистанции. Он нажимал на заразительность примера, на комсомольский задор, его мобилизующую силу, заинтересованность и тому подобное…

Появился младший Журавлев – Андрюшка, одетый в трактористские доспехи: кирзовые сапоги, фуфайку, на голове старая шапка в пятнах мазута. Еще нескладен он, угловат (в кость пока идет, говорит Иван Михайлович), в лице перемешано все: брови и губы матери, нос отцов – прямой и остренький, глаза тоже отцовы – цвета голубого, чуть сощуренные, насмешливые.

– Торжественно обещаю, – закричал он, – выполнить две нормы! Сам товарищ Журавлев пожмет мне руку и скажет: «Молодец, сын!»

– Ступай, балаболка! – гонит его Мария Павловна. – Пожмет он тебя хворостиной по одному месту.

– Бегу, бегу! Вы тут про наш праздник не забывайте. Все-таки первый выезд в поле. Чтоб пирог во-от такой был! А теперь я полетел!

Но в дверях Андрюшка столкнулся с Григорием Козелковым.

Это примечательная в Журавлях личность. Кудряво-черноволосый красавец тридцати лет по причине беспросветной лени перебрал великое множество профессий. Он был заготовителем кожсырья, заведовал клубом, вел трудовое обучение школьников, учился в техникуме, прошел короткую и убыточную производству агрономическую практику, а ныне справлял учрежденную Кузиным должность помощника председателя, проще говоря, был на посылках.

– Дай обниму тебя, Гришенька! – Андрюшка раскинул руки для объятий, но Козелков, отшатнувшись и ударившись затылком о косяк, отстранил юного механизатора, прошел в комнату.

– Здрасте, Марья Павловна, здравствуй, Наташенька, – поклонился Григорий и вручил Наташе букетик первых подснежников. – Прошу принять скромный дар весны…

– Ты вот что, Григорий, – перебила его Мария Павловна. – Пособи Наталье. Извелась с этой писаниной, как наказанье какое.

– За этим и направлен Захаром Петровичем, – деловито сообщил Григорий. – В целях оказания содействия и помощи.

– Ну так содействуй.

– Ладно, пройдусь рукой мастера, – Козелков уселся к столу, разложил листочки, прочитал, закачал головой. – Детский лепет. Установка Захара Петровича такая: ярко и возвышенно сказать про успехи колхоза. Далее ставим ряд проблемных вопросов. Шефам напоминаем, чтобы новый коровник быстрее строили. Это же форменное безобразие, откровенно выражаясь! С прошлого года голые стены стоят. Затем переходим к механизации животноводческого труда. Далее говорим о повышении качества продукции и обращаемся с призывом… А то начала – расскажу, как я работаю…

– Пускай Кузин сам говорит про коровник, – Наташа передернула плечами.

– Не Кузин, а ты скажешь… Председатели всегда что-нибудь просят, ноль на них внимания. А ты наш маяк, знамя, так сказать. Прислушаются и примут меры. Как выражается Захар Петрович, это большая стратегия… Впрочем, мы на эту тему еще поговорим, а сейчас быстренько собирайся. Там из телевидения снимать приехали.

– Правда? – испугалась и обрадовалась Наташа.

– Корысти нету врать..

– Я сейчас, я быстро! – засуетилась Наташа и побежала одеваться.

– Испортили девчонку, – заворчала Мария Павловна. – Наталья, не ходи!

– Нет уж, пойду! – Наташа была в лихом приподнятом настроении. Крутнувшись у зеркала, она накинула пальто и убежала. Следом подался и Козелков.

Мария Павловна заплакала. И плача, сама же себя успокаивала:

– Может, зря я… Может, оно так и надо по нонешним временам…

Мокрый угол

Не очень-то расстарался Кузин для звена Журавлева. На заседании правления, когда обсуждали план посевной, Захар Петрович стал доказывать, что настоящую проверку и трудовую закалку молодые механизаторы могут получить только на полях Мокрого угла.

Здравая мысль в его рассуждении имелась. Мокрый угол – это несколько полей в окружении осинников и таловых зарослей. Получится у Журавлева по задумке – честь ему и хвала, а напортачит, то невелик колхозу урон. Даже в самые добрые годы хлеба из Мокрого угла брали мало, да и откуда ему взяться на бросовой земле, изъеденной солонцами. Зябь тут всегда пахалась в последний черед, сеяли тоже кое-как, скорее ради плана и отчета.

– Так что кроме Мокрого угла ничем я рисковать не могу, – заключил Захар Петрович.

– Поня-атно! – протянул Иван Михайлович. – Очень даже понятно, дорогой Захар мой Петрович. Значит, чего нам негоже, то на тебе, боже? Трус ты, Захар, крупный!

– Выбирай выражения, – ответил Кузин. Когда же Иван Михайлович ударился в крик, Кузин показал, какая у него на ругань глотка зычная. Отстоял свое.

Иван Михайлович был в сильнейшей обиде, но пришлось согласиться и на Мокрый угол, иначе хана бы звену. Успокаивая его, Сергей сбивчиво заговорил, что на будущий год, конечно, надо будет сделать как полагается, а пока и так можно.

– Ты вот что, любезный, – ответил ему Журавлев. – Ты, елки зеленые, не уговаривай меня и посулы не обещай. Ты ж агроном и радоваться должен, что есть теперь у Мокрого угла хозяева.

Давно уже вышли из моды полевые станы с обязательным вагончиком, столом на козлах и большим чугунным котлом. Но Иван Михайлович все ж подлатал старую будку и уволок ее трактором к своим полям. Рассудил так: мало ли что стара будка, а крыша над головой на случай непогоды есть. Да и уютнее с нею, настрой дает она соответственный.

Место для табора Журавлев выбрал у холодного родника, что денно и нощно журчит и питает влагой ближние и дальние болотины. По давней традиции, как еще в МТС делали, он приколотил к углу будки красный флажок и этим объявил о начале полевых работ.

Потом стал перед ребятами – строгий и торжественный, одернул пиджачишко, прокашлялся.

– Вот, елки зеленые, и дождались мы весны. Теперь давайте стараться изо всех сил и подсоблять друг дружке. Теперь мы полный ответ держим за весь Мокрый угол и за хлеб, который тут вырастим. Хозяевами здесь мы поставлены и давайте, елки зеленые, по-хозяйски. По полной совести, проще говоря.

А ребята стоят, переминаются с ноги на ногу. Федор Коровин равнодушно-спокоен, будто нет ему никакого дела до всего здесь происходящего. Антон Бурин ухмыляется и всем своим видом показывает, что все сказанное Журавлевым ему давным-давно известно, а слушает он только ради простого приличия. Андрюшка Журавлев неизвестно от чего стесняется и мнет в руках видавшую виды шапку. Сашка Порогин готовится сказать что-то смешное и сам заранее усмехается. Витька Кочетов и Валерка Усачев о чем-то шушукаются, а Пашка Ившин тоскливо смотрит куда-то в сторону.

«Ладно, ладно, – решает про себя Журавлев. – Не очень-то, вижу, глянутся вам мои слова, но я-то лучше вас всех знаю, сколько потов с нас прольется здесь, прежде чем поднимется хлеб».

Ничего больше не сказав, он закурил и пошел к вагончику, старательно обходя кустики подснежников. Готовясь к короткому времени роста, цветения и созревания, природа посылает вперед вот этих гонцов-разведчиков. Они мужественно несут короткую, но нелегкую свою службу…

– Ну что, детсад? – деловито предложил Антон. – Споем для начала хором какую-нибудь песенку. Надо же как-то отметить столь торжественный момент. А, ребятки?

Ему никто не ответил.

Ни Иван Михайлович, ни ребята не предполагали, сколь многотрудной будет эта посевная. Ясные солнечные дни вдруг сменились недельным ненастьем. Как зимой, низко пошли серые тучи, рассеивая то мокрый снег, то ледяной крепости дождь. Потом опять потеплело. Пашня быстро подернулась коркой, изрезанной трещинами.

Решено было немедля начинать боронование. В своем звене Журавлев поставил на эту работу три агрегата в две смены. Зачин сделать выпало ему, Андрюшке и Пашке.

Пока Иван Михайлович ходил по пахоте, тут и там ковыряя землю носком сапога, ребята стояли у тракторов в напряжении, словно сейчас должно произойти нечто необыкновенное. У Андрея шапка набекрень, глаза блестят. Пашка, напротив, насуплен и, кажется, испуган. Парень достаточно наслышан о том, что урожай всецело находится в руках сельского механизатора. Об этом твердит радио, об этом пишут газеты, об этом по много раз на дню упоминает Журавлев. Но вот подошел Пашка вплотную к этой самой ответственности и боязно ему: а вдруг да оплошает он где, сделает не так, как полагается по древней хлеборобской науке. Эта боязливость сейчас проступает на скуластом конопатом Пашкином лице, она в темных глазах, прикрытых густым пухом бровей, в плотно сжатых губах…

Сложный человек маленький Пашка Ившин. Тяжко дается ему перелом от безотцовского детства к взрослости. Однажды прошлой осенью пришел к ним в дом Журавлев и без всякого зачина сказал, что надо ехать Пашке на курсы трактористов. Мать неизвестно отчего заревела. Волчонком глядел Пашка на Журавлева – уже готовый к бунту, к непослушанию. Но вот Иван Михайлович подошел к нему и погладил вихры теплой ладошкой. Не выдержал Пашка, выскочил вон из избы!.. Когда кончилась учеба, Журавлев пришел опять – теперь уже с приглашением в звено. «Не буду я с тобой работать!» – закричал тогда Пашка, сам не зная почему. «Будешь, Павел, будешь, – ответил Журавлев. – Нам с тобой, Павел, хлеб растить и людей этим хлебом кормить. А ты брыкаешься». И опять потрепал Пашку шершавой широкой ладонью. Пашка съежился, втянул голову в плечи и боялся поднять глаза. Если бы поднял, то мог бы зареветь…

Иван Михайлович вернулся, отер сапоги пучком жухлой прошлогодней травы. Весело глянул на ребят.

– Ну, двинулись, елки зеленые… За боронами поглядывайте. У тракториста голова на шарнирах должна быть. Вперед, назад, влево, вправо. Все примечай.

Он легко вскочил на гусеницу, влез в кабину, включил скорость. Сцепки борон запрыгали по бороздам, на серый фон подсохшей пахоты лег широкий черный след…

А на другой день, спрямляя дорогу, Андрюшка вперся в болото, еле двумя тракторами выдернули. Иван Михайлович – ругаться сразу:

– Спал, что ли? Вот работничек, елки зеленые! Ну чего загундел, чего? Вытри слезы, а то увидит кто.

Пока с Андрюшкой воевал, Пашка заглушил трактор и постропалил домой. Иван Михайлович на мотоцикле кинулся догонять, у самой деревни перехватил. Привез назад соколика, отправил в будку отдыхать. С час прошло – бежит к нему Пашка и просит никому не говорить, что не хватило у него силы на полную смену.

Через два дня Антон и Витька в ночную смену не вышли. Именины праздновали. Федор, не дождавшись сменщика, посидел в будке, покурил, смолотил горбушку с родниковой водой и опять пошел к трактору. Иван Михайлович тоже остался.

Антон прибежал на заре. Виноват, прости… Иван Михайлович молчал и делал вид, что с таким паршивым человеком ему и разговаривать тошно. Антон ходил вокруг, в глаза заглядывал.

– Что, елки зеленые, нагулялся? – наконец-то заговорил с ним Журавлев. – Какая ж вера тебе после этого? Мы ж с тобой теперь не сами по себе, а коллектив. Ты хоть понимаешь, что это такое? Нет, ты все понимаешь, все знаешь… Это дурь из тебя прет! Значит, пускай все будут за тебя, а ты – ни за кого. Так, елки зеленые?

Молчит Антон, в землю глядит.

Витьку мать утром привела. Я не я, герой да и только.

Антон, вину заглаживая, сделал две нормы. Обозлился парень. На себя, на Журавлева, на всех… Еще зимой, прослышав, что Журавлев организует какую-то бригаду, Кондрат Федотович, отец Антона, однажды поздно вечером пришел к Журавлеву. «Иван Михайлович, ты уж не выдавай меня, – говорил Кондрат. – Жизни я уж не рад с ним. До армии терпел, думал, армия на путь направит, а все одно – каким был, таким вернулся. Захочет – гору своротит, а не захочет – хоть ты сдохни, а пальцем не шевельнет. Водку попивать начал, гитару завел. В меня, дурака, удался, вылитый…»

Все в точности получается. Захотел работать – погонять не надо. За смену ни одного перекура не сделал, а две нормы выдал. Не успел Иван Михайлович похвалить Антона, а Валерка тут как тут:

– Ты, дядя Ваня, лучше глянул бы на качество антоновой работенки. Огрех на огрехе и огрехом погоняет.

– Ах ты, нечистая сила! – тут же завелся Журавлев и бегом на тот клин, где Антон боронил. Ничего, все ладно сделано. Но пока, чертыхаясь, вернулся к будке, у Витьки и Антона по синяку возникло. Это Федор на свой манер объяснил им, что такое трудовая дисциплина.

А потом Антон и Сашка вдруг засобирались в Сибирь ехать…

Последний день сева

Худо ли, бедно ли, а дело шло. Сперва кормовые посеяли, потом взялись за пшеницу. Но тут опять подули северные ветры, нагнали сумрачных туч. Так продолжалось дней пять. Пролившись холодным дождем, тучи рассеялись, и солнце, как бы заглаживая свою вину, засияло жарко и ярко.

В первых числах мая незасеянным оставалось последнее поле – Заячий лог. Большое поле, низинное. По утрянке Журавлев из конца в конец прошел его, намотав на сапоги по пуду грязи.

– Сыро, елки зеленые, – объявил он, вернувшись. – Ногу земля не держит. Дуй-ка, Валерий, за агрономом, а мы покуда передых небольшой сделаем.

Валерка завел мотоцикл и умчался искать Сергея. Иван Михайлович покурил на порожках будки и прилег на широкие нары вздремнуть. Сморил его многодневный недосып.

– Лафа, ребята! – обрадовался Антон. – Выставим против сил природы наше умение забивать «козла».

Он на цыпочках сходил в будку и вынес домино. Играть сели у большого железного ящика, заменяющего стол. Федор от домино отказался, нашел себе другое заделье – резать узор на гладком таловом прутике.

– Хорошая будет палочка для битья непослушных мальчиков, – между прочим заметил Антон и начал вести счет: – Четыре – три… Три – пять… А этот дупель откуда взялся? Ишь, какой глазастый! Прижмем-ка его пустышкой.

Хоть азартны слова Антона, но костяшки домино он выставляет осторожно, без стука. Боится разбудить Журавлева: тот живо найдет всем заделье.

– Как другим, не знаю, а мне остановочки эти не нравятся, – скорбно заметил Сашка Порогин. Это длинновязый парень с давно нестриженными вихрами. Упрямый, злой до работы, если она по душе, но тяжел на подъем – без настроения. В прошлом году по всему выходило Сашке быть студентом института. Но пока он сдавал экзамены, дома меж родителями случился крупный скандал с разводом. Отец покидал в чемодан кое-какое барахлишко, хлопнул дверью и пропал в неизвестном направлении, оставив, кроме Сашки, еще тройку малышни. Пришлось Сашке воротиться в Журавли, чтобы стать во главе осиротевшего семейства. Осень и ползимы развозил корма по фермам, а там Иван Михайлович приспел со своим звеном. Сперва Сашка отделывался шуточками-прибауточками, но стоило Антону согласиться, как и он потянулся туда же.

– И долго это будет продолжаться? – ноет теперь Сашка.

– Ничего, пара дней и конец, – успокоил его Антон. – Мы уедем к северным оленям, прощевайте, наши Журавли.

– Ну, засуетились, – благодушно тянет Федор. Его крупное круглое лицо выражает полнейшее равнодушие ко всему белому свету. – То-то радости по Сибири будет, – продолжил Федор после долгой паузы. – Антон и Сашка приехали.

– Ничего, еще посмотрим, кому какая радость, – хорохорится Антон. – Вот засеваем последний гектар… Для любопытных и недоверчивых могу прочитать свежее братухино письмо. – Антон добыл из кармана замызганный мятый конверт. – Всем полезно знать, какие дела творятся в якутской дальней стороне… Значит, здравствуй, Антон, пишут тебе твой братан Николай и жена его Полина, а также сын наш Васька… Дальше идут дела семейные, а главное вот что: «Ты, спрашиваешь, Антон, какая тут жизнь и работа какая? В общем, ничего, хотя сам знаешь, как приходится нашему брату, шоферу, на здешних дорогах. Запросто так никто нигде пять сотен в месяц платить не будет. Если же надумал серьезно, то приезжай».

– От себя не уедешь, – опять тянет Федор. – Чем тут плохо?

– Сравнил! – Антон даже обиделся. – Большая голова у тебя, Федька, а понять не можешь.

– Где уж нам! – ухмыльнулся Федор.

– Последний гектар ждете? – у Андрюшки, как у отца, глаза делаются узенькими щелочками. – А убирать кто будет? Предатели вы!

– Ну ты, малявка! – Антон нахлобучил Андрюшке шапку на глаза. – Откуда мы знали, что так получится. Раньше и в мыслях не было.

– Постойте-ка! – оживился Пашка. – Это кто такой по полосе чешет? Бабка Марфа к нам в гости!

Точно, Марфа Егоровна. В старой фуфайке, в сапожищах, голова шалью укутана. Она кой-как одолела вязкую пахоту.

– Эка страсть, ей-бо! – пронзительно заговорила Марфа Егоровна, еще не дойдя до табора. – Какие ж тут дрова, скажи на милость! Господне наказанье с такой дорогой.

– Здравия желаем! – Антон бойко подскочил к Марфе Егоровне и раскланялся. – Какой ветер занес тебя, бабка? Или к нам на заработки? Смотри, не прогадай.

– Сам без гроша, а пятак сулишь, – зачастила Марфа Егоровна и принялась деловито сбивать грязь с сапог. – Сушняку насобирала, а телега возьми и застрянь в логу. Ей-бо! Чисто наказанье! Подсобите, ребятушки, телегу выпростать.

Ребятушки переглянулись, перемигнулись.

– Трудное это дело, – отозвался Сашка. – Если бы бутылку за спасение…

– Все бутылку ему, косматому! Чисто пьяницы кругом, ей-бо!

– На свои пьем, – подзадорил ее Андрюшка.

– И он туда же! – Марфа Егоровна была уже по правде возмущена. – Вот народ! Гвоздя без рюмки не забьют!

Говорила Марфа Егоровна столь громко, что Журавлев враз проснулся. Вышел из будки, строго глянул на веселую компанию.:

– Шуму от вас – на семь верст, – сказал он. – Пошли, Егоровна, пособлю твоему горю.

– Вот спасибочка! – обрадовалась старуха. – Рядом с дураками завсегда умный найдется.

Марфа Егоровна и Журавлев пошли лесом, обходя пахоту. Иван Михайлович шаг, она два шага.

– Счастливо! – крикнул им вслед Антон. – Чей ход, ребята?

– Да ладно тебе, – Сашка поднялся. – Пойду-ка и я спасать телегу… Ты как, Федька?

– Можно. Разомнем косточки, – потянулся тот.

– Тоже счастливо, – проводил их Антон. – Пашка, чего головой завертел? Ходи.

– Пойду… Два – четыре…

– Четыре – пусто, – продолжил Андрюшка.

– Четыре – пусто, четыре – пусто, – забормотал Антон. – Если на то пошло, мы сделаем «рыбу». Теперь, Андрей Иванович, покажи нам, как козел прыгает, как он кричит.

Андрюшка встал на четвереньки и пошел вокруг ящика.

– Так, так! – приговаривает довольный Антон. – Теперь послушаем, как наш козлик кричит.

– Бе-е! – заорал Андрюшка, но Антону показалось, что недостаточно громко и нежалостливо.

– Еще разок, – приказал он.

Но тут из-за леса выпрыгнул председательский «газик». Следом мчал на мотоцикле испуганный Валерка.

Когда Валерка явился в контору и сказал, что Иван Михайлович зовет на совет агронома, Кузин как раз докладывал по телефону в район, что после обеда посевной конец, уложились в хороший срок и добились отменного качества, благодаря четкой организации работ и эффективному использованию посевной техники. Выслушав журавлевского посланца, Захар Петрович рассердился не на шутку. Прихватив Сергея, сам помчался наводить порядок.

– Это что за представление?! – спросил Захар Петрович. – Почему сеялки стоят? Журавлев где?

– Марфу Егоровну спасать пошли, – пояснил Антон. – Телега у нее в логу застряла. Из-за грязи и мы стоим.

– Нет, ты только полюбуйся на них! – Кузин обернулся к агроному за поддержкой. – Вот у кого голова за посевную не болит.

– Извиняюсь, а у кого же болит? – спросил Андрюшка.

– У меня! Вот это место, – Кузин похлопал себя по загривку.

– При больной голове надо принимать анальгин, – посоветовал Андрюшка. – У нас есть в аптечке. Свежий еще.

– Поговори у меня!

Лицо Кузина стало наливаться краснотой, даже уши порозовели. Делая короткие пробежки вокруг ящика-стола, словно догоняя кого-то, он кричал, что не позволит разным-всяким соплякам учить себя, что Журавлев распустил свой исправительный дом, что нет никакого почтения к руководству колхоза, что вся молодежь склонна к разгильдяйству, безответственности и хулиганству.

– Кровь из носа – заключил Захар Петрович, – а к вечеру Заячий лог надо засеять.

Напоследок он и агронома назвал слюнтяем. Сергей смутился, но высказал резонное предложение:

– Чем кричать, давайте все же поле глянем.

– И без гляденья знаю: готово! – отрезал Кузин.

– Все-таки я гляну, – Сергей не повышает голоса. Его спокойствие всегда сбивает с Кузина пыл-жар. Когда Сергея прошлой осенью избрали секретарем партийной организации, Захар Петрович поначалу был доволен и отвел Сергею роль исключительно совещательную. Но очень скоро ему пришлось удивиться, насторожиться, а потом возмутиться. Этот тихоня и размазня начал методично и упорно разрушать установленные Кузиным порядки. Захар Петрович пугал Сергея развалом дисциплины, анархией, но сам же видел, что люди охотнее идут за советом к агроному, нежели к нему…

– Так я пошел, Захар Петрович, – повторил Сергей.

– Ступай, – разрешил Кузин и продолжил круговое хождение по хрусткой траве-старице. – Ну-ка, сбегайте за Иваном! – прикрикнул он на ребят. – Быстренько!

Но бежать не пришлось. Журавлев сам идет. Уже заметил Кузина, но шага не ускорил.

– Явился! – встретил его Захар Петрович.

– Наконец-то председатель в гости пожаловал, – как ни в чем не бывало сказал Журавлев с извечной своей ухмылочкой. – Здравствуй, Захар. А мы тут, елки зеленые, бездельничаем.

– Вижу, – буркнул Кузин. – Вижу, Иван, какую старательность проявляешь, чему молодежь учишь, как о колхозном авторитете заботишься.

Посылая Валерку в контору, Иван Михайлович предвидел, что вместе с Сергеем явится и Кузин. Знал он и то, в какую сторону разговор пойдет. Поэтому уже загодя решил по возможности спокойно объяснить и оправдать свои действия.

– Ты, Захар, садись, в ногах правды нету, – предложил он.

– Что сидеть, что стоять, – Кузин продолжал мотаться кругами, как заяц по своему следу, – Лучше говори сразу: кто разрешил останавливать сев? Кто, спрашиваю? Я уже в район передал, что кончаем сегодня. Ты понимаешь?

– Лог ведь тут, Захар. Грязь, земля холодная.

– Я спрашиваю, почему сеялки стоят?!

– Я остановил. Ты требуй с меня хлеб, а не проценты… Мы, елки зеленые, про урожай думаем. Верно, ребята?

– Мое дело – сторона. Что пахать, что плясать, – дурашливо ответил Антон и, не замедля, получил от Федора увесистый тычок под ребра.

– Осади, тут дело серьезное, – вполголоса предупредил Федор.

– Идите-ка вы все! Я лучше вздремну. Как наговоритесь – разбудите, – и Антон скрылся в будке.

– Распустились! – Кузин покачал головой. – Да какой хлеб от вас ждать! Прогулы, самовольство, а звеньевой покрывает, в радетелях ходит. Не кривись, Иван, сам знаешь, что не за свое дело взялся.

– Как сказать, – вставил Андрюшка.

– Не мешай, когда старшие говорят! – зыкнул на него Захар Петрович. – Не твоего ума дело.

– Мое! – закричал Андрюшка. – Мое дело!

– Постой, сын, – Иван Михайлович легонько отстранил Андрюшку. – Заячий лог, Захар, и теперь засеять можно. С плешинами, огрехами, но можно. А вот как мы, елки зеленые, осенью людям в глаза посмотрим?

Кузин перестал ходить, сел к железному ящику и запостукивал согнутым пальцем по его гулкому боку. Минут несколько сидел так, вроде дремал.. Потом поднял голову, обвел всех долгим взглядом:

– Ладно… Поговорили, отвели душу. Теперь вспомним про ранние и сжатые сроки сева и твердые указания на этот счет.

– Мы не будильники, Захар, чтоб по сигналу звенеть, – опять возразил Журавлев.

– Ему про Фому, а он за рыбу деньги… Ты коммунист и должен иметь ответственность. Партийную.

– Я ее всегда имел. В сорок третьем под Курском почувствовал.

– Уже слышали…

– Так еще послушай! Мы живем вот, друг дружку по мелочам изводим…

У Журавлева мелко затряслись губы – первый признак сильнейшего волнения. Заметив это, Федор подошел к нему, положил руку на плечо.

– Не надо, дядя Ваня. Нам все понятно…

– Надо, Федор! Надо!

– Ну что ж, – Кузин поднялся, показывая, что разговор окончен. – Про военные геройства танкиста Журавлева мы наслышаны и вспоминать об этом не время… Если мои слова не доходят, то вон агроном бежит. Послушаем его… Как там, Сергей?

– Плохо, Захар Петрович…

– Что значит – плохо? Давай так договоримся, Иван. Ничего у нас не было, и знать я ничего не знаю. Переходящее знамя за посевную мы три года держали и уступать его я не намерен.

– А за урожай знамя дадут? – спросил Федор.

– Не от нас, парень, это зависит. Какая погода будет.

– Вот так, елки зеленые! Говори уж прямо: что бог даст. У мужика сто лет назад в точности такая агротехника была.

– Хотя бы пару дней погодить, – предложил Сергей.

– Не пару дней, а сегодня! – твердо сказал Кузин. – Чтоб к вечеру на все сто! А вы что уши развесили? – накинулся он на ребят. – Чего глазами хлопаете? Журавлев вашу премию губит. Кончим сев первыми – приходи, получай. За нынешний день особая награда, вечером сам привезу, наличными. Не обижу, но чтоб кровь из носа! Ясно? Я спрашиваю: ясно?

– Наконец-то слышу деловой разговор, – из будки показался Антон. – Очень уважаю, когда говорят не о совести, а про стимул. Настроение поднимается. Кто как, а я согласен. Только уточнить бы, Захар Петрович, какая сумма конкретно? Можно наличными, а лучше прямо винцом-водочкой.

– Ну вот, – засмеялся Кузин. – Один разумный уже есть, кто еще?

– Мы против! – крикнул Андрюшка и умоляюще посмотрел на ребят. Дескать, что же вы молчите? Или согласны на такую подачку?

– Кто такие – мы? – хохотнул Антон.

– Я! Федор, Пашка, все!

– Погоди, сам скажу, – Федор подошел к Захару Петровичу. – Премия, она того… Хорошая… Только нечестно получается… Такую премию мне не надо.

– Точно, нас не купишь! – подал голос Пашка.

– Присоединяюсь, – поддержал его Валерка.

Журавлев теперь молчал. Даже в сторону подался. «Так, так», – приговаривал он про себя, был доволен ребятами.

Покричать бы, да разойтись. Но дело вдруг приняло совсем другой оборот.

– Мы ведь тоже знаем, с какой стороны к трактору подходят, – сказал Кузин. – А ты, агроном, за сеяльщика будешь.

– Да ты что, Захар, рехнулся! – Журавлев кинулся к председателю, ухватил его за рукав. – Не доводи до греха, Захар!

– Прочь! Я научу вас работать! – Кузин рванулся, половина рукава осталась у Журавлева.

«Правда подерутся!» – испугался Сергей и бросился разнимать. Но Журавлев и Кузин уже яростно трясли друг друга за грудки.

– Бей своих, чужие бояться станут! – кричал Антон и аж приплясывал от удовольствия.

– Заткни глушитель! – рявкнул на него Федор. Куда и медлительность пропала. В секунду подскочил, раздвинул Журавлева и Кузина, встал между ними. – Езжай-ка, Захар Петрович, домой… Мы уж тут сами, как агроном велит…