Текст книги "Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)"

Автор книги: Лев Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

И в этом смысле суббота – идеальный день для писем, сидения за машинкой – в раздумье, в сосредоточенности над главным: что было, что будет. Так что же было? В сущности, событий не было, начиная с переезда 3 сентября в этот дом. Шла притирка к новому месту, без особых бед, кругом добрые и внимательные люди, все менее страшными начинают казаться платы за квартиру и бытовые услуги. Наших двух стипендий на 2400 лир вполне хватает на все расходы, даже не выплату тех долгов, что образовались при переезде. Впрочем, эта сумма считается нижним пределом одного мужского заработка. Я же, став предпринимателем, домой с фирмы и копейки не принес. Хотя заработал довольно много. Дело оказалось и не убыточным, и не прибыльным. Весь доход за три месяца ушел на оплату помещения, телефона, света, материалов, на сорок процентов компаньонам, оборудование и т.д. Создалась ситуация, продолжение которой могло обернуться существенными потерями, прежде всего по причине для меня весьма неожиданной. Клиентура, о которой твердили мои компаньоны, твердая, устойчивая клиентура, оказалась мифом. Более того, сами компаньоны, оставившие себе по пятой части с чистого дохода, сами лишили себя заинтересованности в деле. Если один из них – Коби, израильтянин, коренной иерусалимец, почти двухметровый тридцатипятилетний инженер и отец двоих детей, уже по принципу долга и внутренней обязательности отрабатывал свою долю, одновременно с редчайшим тактом вводя меня во всякие дела и обучая языку; то другой – Паулъ, черновицкий краснобай с глазами и манерами гаремной красавицы, появлялся только для того, чтобы принять очередную позу и с удовольствием отдаться своей любимой грезе – богатству. Что ни день, – новый проект, самым убедительным образом он начинал заниматься цифрами на бумажке, наконец-то, как только появлялась сумма, удоветворяющая, прожект забывался. Но однажды что-то сработало и один проект начал было двигаться. Я инстинктивно вздрогнул, насторожился, но, все еще находясь в полном согласии с компаньонами, остался пассивным.

Тем временем события развивались: в одном из районов, Немецкой деревне, освободилось помещение – зал под живопись и графику, и антресоли под мастерскую. Поначалу я отказался переменить место, но компаньоны предложили условия более выгодные, а главное, – материальные гарантии. Словом, в пятницу переезжаем, там есть телефон. Кроме различных оформительских работ намечается выставочная работа. Хочу собрать возможно большее число художников из Союза, делать рекламу для привлечения публики и т.д. Работать буду только с 8 до 13. Компаньоны будут работать после обеда, с 4 до 9, таков режим работы здесь везде.

19 декабря 1976

Иерусалим

Дорогие, дорогой Фридрих, сейчас каникулярное время у детей – Ханука, все еще голубое небо, свежесть и ясность с ночной прохладой, и уже вечерами топят (у нас – центральное отопление).

На этой неделе получили очень теплое письмо от Итика. От Рины же из Челябы пришло письмо с упреками, что оставили на произвол судьбы Розанов, якобы голодающих в Назарете. Трудно, если вообще возможно, отвечать на подобные вещи. Ведь это не частный случай – Розан, это, прежде всего, принцип, принцип неприятия; это – негативизм. Многие не понимают главного: наших старых проблем, не решенных прежде, в новой жизни решить нельзя. К старым еще плюсуются новые и жизнь начинает казаться такой, что все начинает выглядеть ошибкой.

Судьба Розана очевидна была с первой минуты. Когда стало известно, что он все же напросился сюда, хотя не убежден, что в Мюнхене или другом Риме было бы лучше, ведь везде надо вкалывать. Но здесь все осложнилось его антиеврейством, антиизраилизмом. Мне трудно судить, насколько действительно они голодают: ведь в ульпанах, пока живешь, – кормят. Это только здесь, хотя и в других странах не оставляют без куска хлеба ни одного эмигранта, если он, разумеется, не становится во враждебную позицию. Впрочем, даже в этом случае есть всякие каналы, фонды и т.д. но главное – надо уметь вкалывать, желать любой работы, что дает деньги: пижонству нет места, и это обнаруживается часто с жестокостью. Как я понимаю, здесь, в Израиле, еще детский сад, все довольно теплично. Запад же преподносит людям уроки куда более серьезные.

Рина пишет: "я понимаю, что у вас царят волчьи законы капитализма, но вы же друзья", и т.д. Что тут сказать? Законы, действительно, есть, с оценкой их можно не соглашаться, важно, что они есть. Меня это устраивает. На друзей же рассчитывать здесь можно так же, как и во всех других местах, дело это сугубо индивидуальное. Это бред собачий, когда начинаются претензии.

декабрь 1976

Люся – в Россию

Дорогие родные, мы очень счастливы возможности с вами увидеться, счастливы, что вы приняли такое важное (и правильное) решение.

Сейчас у вас началась уже, вероятно, самая трудная полоса, связанная с родными: как преодолеть их сопротивление и расстаться с наименьшими моральными потерями с обеих сторон. Это, действительно, самое трудное, самое тяжкое, но ничего не остается, как пойти на это, если уж решение принято.

На вопрос, стоит ли игра свеч, ответить чрезвычайно трудно (хотя знаю, что Лева уже ответил в категорически положительном смысле), но я убеждена, что для каждого отдельного человека ответ может быть сугубо индивидуальным, и категорически заявлять "да" или "нет" я просто не вправе.

Делать какие-либо обобщения о русской алие в Израиле и в Америке (последних называют "прямиками", если они едут в Америку из Израиля), тоже еще рановато. Просто я могу лишь поделиться с вами кое-какими личными впечатлениями. Точно известно одно: отъезд из Израиля в Америку неизмеримо труднее, и отношение к "йордимам" в Америке уже приципиаольно другое, чем к прямикам.

Я потому обращаю внимание на это обстоятельство, что очень велика "ерида" из Израиля в Америку (отъезд "йордимов").

Из тех, кто остается, устраиваются по-разному. Один с большими, другой – с меньшими трудностями; один лучше, другой хуже. Это зависит от многих обстоятельств, прежде всего – профессия, далее – возраст, знание языков, и, наконец (а может быть, об этом стоило упомянуть вначале), личные качества человека. И еще важно, может быть, важнее всего, – протекция. Израиль – страна протекционизма. Одни быстро приспосабливаются, другие – медленнее. Есть и такие, что живут тут по 5-6 лет и никак не могут приспособиться, поливают Израиль и мечтают о возвращении в Россию любой ценой. Много тут бродит таких "несчастненьких" по Израильской земле, неприкаянных (бывших, кстати, больших сионистов). Многие другие чувствуют себя прекрасно.

Что касается нас с Левой, то мы не раскаиваемся, хотя у нас было одно время сильное желание сбежать в ту же Америку. Но потом успокоились. Импульсом к этому был нездоровый интерес к моему происхождению, пока мы жили в ульпане, проявляемый, кстати, со стороны олимов, а не местных. Со стороны местных, нужно сказать, пока ничего такого я не почувствовала, разве что два-три любопытных вопроса своих учительниц, но это выглядело совсем не общо.

Кстати, сабры (так называют местных), любопытны необычайно. Другое дело – дати (верующие). Это принципиальные, последовательные враги всех гоев (чужих). К счастью, в стране их не так уж много. Это все же продолжает все время волновать меня – как будут чувствовать себя дети. Пока им очень хорошо, а дальше...

Мы знаем нескольких адвокатов из России, прекрасно здесь устроенных по своей специальности. Но для этого им пришлось сдать экзамен. Вся Гришина семья чувствует себя здесь прекрасно, хотя и у них было множество всяческих трудностей. Иногда, правда, мне казалось, что весь их оптимизм немножко связан с желанием поддержать нас, и что в иные моменты Сарра Израильевна немножко уговаривает себя, что все хорошо, но в целом это их отношение к Израилю, всей семьи, – твердая, принципиальная позиция.

Очень многие страдают ностальгией. Здесь существует даже статистика, в какие годы тоска по родине достигает апогея, когда спадает. Что касается меня, то я очень тоскую по маме, сестрам и племянникам. Но я знала об этом заранее и заранее смирилась. Говорить об этом здесь не принято, у очень многих в России остался кто-нибудь из близких, у каждого есть своя боль, и это не обсуждается.

Да и жизнь так заставляет крутиться, и столько еще новых впечатлений, необходимости привыкать, осознавать, и т.д., что все ностальгические эмоции оседают глубоко внутри, пока иногда случайно не откроется какой-нибудь клапанчик.

Несколько раз я столкнулась с израильским бюрократизмом, о котором раньше знала только понаслышке, и, нужно сказать, что это были очень тягостные впечатления, а для омимов тем более тягостные, что они еще не зкакомы с тутошними порядками, с плохим языком, и получается, что бегать от Понтия к Пилату приходится целыми днями.

Далее, о чем я просто-таки обязана упомянуть – это регулярное подорожание дважды в году. Правительство поднимает цены на предметы потребления, профсоюз добивается увеличения зарплаты на те же проценты, и так получается порочный круг.

6 мая 1977

Люся – друзьям в Челябинск

Дорогие, я затянула с ответом, попросту ожидая, что Розаны отзовутся, и я напишу, уже имея от них сведения. Но они не ответили до сих пор, я же убеждена, что и без меня вам все о них известно, в частности, что Ира поступила в Иерусалимский университет, а Саша закончил и сдал на рецензию книгу.

...Планы наши на ближайшее будущее весьма определенны: поступить в научно-технический мошав "Аршах" (на берегу озера Кинерет), разумеется, при условии, что сохраняется наша иерусалимская квартира.

7 июня 1977

друзьям в Мексику

Дорогие, простите, что не откликнулся сразу же на вашу открытку – были в Аршахе, неделю назад вернулись для ликвидации «дел», после десятого июня (моего дня рождения, который, увы, будет без вас), надо возвращаться. Нас уже приняли в мошав, это обстоятельство и отрадно, но временами заставляет еще глубже ощутить все более растущее одиночество, хотя появились новые добрые отношения и здесь, и там. Очень не хватает мне Овсея, только с тобой можно было «проигрывать» варианты, дававшие силы и убежденность, четко действовать. Сейчас же я часто впадаю в оцепенение, истерзанный противоречиями, с которыми поделиться не с кем. В сущности, произошло внутреннее отдаление и с Ильей, и с Юрой, а новые отношения – без той глубины, что позволяет понимать с полуслова.

Скоро месяц, как в стране, в сущности, произошла революция, подняв со дна тридцатилетнюю муть и Бог знает, что это принесет, очевидно, далее так продолжаться не могло.

Так и идет: врастает человек с мясом – без языка, профессии, и все в пустоте, без очевидных радостей и горестей. Новая жизнь, сняв бремя страха, не принесла эмоционального адеквата. Ну и Бог с ним, с адекватом, был бы вкус к жизни. У вас, дорогие, он есть, только не теряйтесь в своем окаянном заокеанье.

8 июля 1977

Иерусалим

Здравствуйте, дорогие! Сегодня пятница, 8 июля, завтра уже окончательно отпраляемся в мошав на Галилейском море, а сегодня – сборы, прощальные разговоры, финансовые дела и т.д. Для всех вас наше передвижение на двести километров на север от Иерусалима обнаружить на карте возможно, но ощутить реальный размер едва ли. Здесь это – три часа хорошей езды по западному берегу Иордана по всей длине от Мертвого до Галилейского моря, сквозь вечное пекло пустыни, что начинает убывать к Тверии.

5 июля Люся покончила со своим институтом, сдав последний экзамен. Я с детьми почти две недели в то время был в мошаве, работал как мошавник. Это значит с утра до ночи по собственному разумению, то есть: перерывы в работе, начало и конец рабочего дня определяются самостоятельно – важен результат. Обживали наш караван, а в семь вечера отправлялись на купание. В мошавную машину форд-транзит входит до 20 человек, сейчас я приехал на ней, оставив свой минибус, т.к. мы забираем стиральную машину, телевизор и всякую дребедень, хотя караван сам по себе идеально оборудован американцами для уюта.

... Что говорить, купание при луне на нашем море, это – вещь! Для глаза! Для тела! Для дыхания! Для души! Домой – в гору, круча более чем в двести метров, это мы поднимается со дна моря, так как мошав, стоящий на горках, находится на нулевой отметке, – это уровень моря, т.е. мирового океана.

Натуральный ритм жизни, где будят не петухи, а божьи птахи, да во все горло, да ветер, шелестящий листву эвкалиптов над караваном, свежесть утра – лучшая пора суток, и держится она почти до полудня, затем несколько часов душных, на солнце – знойных. Природный ритм ведет жизнь, даже снабжение без затруднений: в двух шагах лавка, торгующая в кредит.

июль 1977

Хайфа

Дорогие дядя и братья! Сейчас у Гриши прочитал письма дяди и Фридриха, узнал, что в июле должны были собраться все и решил сразу же написать вам.

Я чрезвычайно рад, счастлив бодрости, молодости дяди; тому, что Вы, дядя, бремя жизни несете с достоинством. Перед отъездом я писал Вам, но не было пути, не удалось говорить, не удалось прощаться. Ваши же письма – продолжение не только кровной, не просто семейной связи – они для меня неизмеримо большее: вся моя долгая жизнь, начиная с сорок первого.

Я очень хотел застать этим письмом братьев своих, встретившихся одновременно с Вами, дядя, быть может, впервые за многие десятилетия, пусть физически без меня, – это не столь существенно. Существенно, что я незримо среди вас, как вы все всегда со мной, во мне, как нечто неотъемлемое, как нечто более существенное, чем я сам. Это понимаешь на расстоянии, это понимаешь со временем – тут мудрость опыта и его жестокость.

Дядя, отвечаю на Ваш вопрос, обращенный к Грише, тем более, что он сидит напротив (мы только что поужинали с пивком из морозильника), и делает перевод специальной статьи с иврита. А я человек легкомысленный, науки мне этой уж не одолеть, так я обхожусь русским. Вот и сейчас – с Вами.

"Как устроился Лева?" – ответ для всех времен, в полной независимости от конкретной обстановки (работа, материальное положение, место жительства и т.д.), может быть только один – прекрасно, лучше, чем в самом счастливом сне. Нужно ли это аргументировать?

Ведь только здесь, где небо и земля все более освобождают, где дышится полной, не стесненной страхами и предчувствиями, грудью, есть та жизнь, к которой я невольно стремился всю жизнь, и вот – получил. Только одна горечь: не видел я отца в последние минуты, вы все вне возможности обнять, пожать руки, – это огромная плата за это счастье, за то, что дети растут и не знают всех вас. Это и есть та праведная жестокость жизни, о которой я писал, которую всем нам надлежит нести с достоинством.

Не знаю, есть ли у вас возможность в той, оставленной нами жизни, понять эти простые вещи, понимает ли это в особенности Фридрих – это очень важно, принципиально, поскольку тогда не так уж важны другие вещи. К сожалению, очень многие довольно быстро забывают главное и начинают страдать от вещей незначительных, поскольку не имеют бед существенных.

Я считаю себя счастливчиком – два года в Иерусалиме я не лежал на печи, сейчас я приехал на берег Галилейского моря и живу с семьей в научно-техническом поселении (мошаве) русских ученых.

Живем мы в эвкалиптовом лесу, в американском караване со всеми удобствами, каждый вечер купаемся в море, а днем много работаем. Люся полдня печатает на электрической пишущей машинке IBM на английском и иврите (учится), вторую половину ведет садик. Я осваиваю спец. оптику, организую лабораторию, а сейчас в Хайфе в мастерской заказчика изучаю это дело. Я здесь уже вторую неделю в командировке, на пятницу и субботу возвращаюсь домой, но вчера, в субботу, пришлось проехаться в Иерусалим.

... Дети весь день бегают босиком по зеленому ковру мошава, забавы у них самые натуральные – купание, собаки (у нас есть щенок), и мороженое, которое они непрестанно таскают из холодильника в лавке, благо не надо денег, т.к. лавочник просто регистрирует в свое книжке стоимость. Торговля идет месяц в кредит, потом оплата одним чеком. До лавки – двадцать метров, – забот нет.

Сейчас довольно тепло, многие называют это жарой, я пью пиво. Когда оно в морозилке только-только начинает схватываться в кристаллики, надо вытащить запотевшую бутылку, и тогда оно, не дав нисколько пены, плотно льется в стакан.

И тут ты припадаешь и долго тянешь сквозь плотно сдвинутые губы – чуть-чуть, щель самая малая. Струйка начинает щекотать язык, а в душу начинает ниспадать такое довольство жизнью, что я только был бы рад, если вы воспользуетесь моей методикой.

4 августа

Аршах

Дорогой Алеша, наконец-то письмо твое нашло меня на высоком берегу святого моря – Тивериадского, где я с семьей живу вот уже скоро два месяца в поселении русских ученых-физиков и инженеров Аршах («черный ящик», термин из физики). И на наших аккуратно стриженых лужайках не услышишь ни одного нерусского слова ни днем, ни ночью, вот уж только тогда, если заблудится какой-либо турист, как сегодня два волосатика из Чикаго, что ошиваются вокруг нашего моря круглый год, а сейчас они толпами бродят по тем самым местам, где пророки шлялись когда-то как самые обыкновенные тутошние парни. Эта действительность так перемешана с историей на каждом шагу, что грех ее делить.

Загляни в свой альбом, там, где северная оконечность моря и устье Верхнего Иордана меж Галилеей и плато Голан с правой стороны устья, т.е. на запад от него и есть наше место. С нашей гряды как на ладошке лежит весь тот легендарный мир тысячелетий, в котором пророки и апостолы, римляне и крестоносцы, Моисей и Христос такая же реальность, как это небо и вода. В каждый день жизни здесь не перестаешь дивиться этой обычности, зримой будничности невероятного. Вот там, за Тверией, есть гора Фавор, где по известной легенде появляется воскресший Учитель. И раз в год, в ночь на Воскресение, тянутся по крутым тропинкам верующие. Их здесь найдешь везде и во всякое время года: бродяги и монахи, одни – голышом, другие – в сутанах, это полюса; а сколь всякого народа меж ними! Иногда с паломниками появляется у нас отец Всеволод, оставив своих подопечных на гряде осматривать мир Божий, он приходит пообедать со мной, иногда приезжает просто проведать, и, если остается с ночевкой, то извлекает из своего фиата раскладушку, дотошно устраивается невдалеке от нашего каравана под каким-либо деревом и спит себе на воле.

Ученый монах отец Всеволод – крупнейший специалист по истории и философии раннего христианства и уже много лет живет в Иерусалиме, оставаясь гражданином Франции; москвич по рождению, построивший своими руками церковь на Аляске у Берингова пролива и т.д. Беседовать с ученым монахом, мягким, деликатнейшим человеком с внешностью Дон Кихота, только очень утонченным, аскетом не только по принадлежности, но и существу, не просто интересно и приятно. Слушает он с таким искренним интересом и простодушием, каждый раз подчеркивая, что, скажем, эта мысль ему кажется новой и неожиданной, и ему хотелось бы ее обсудить, обнаруживая удивительную способность для шестидесятилетнего человека, да еще ученого, судить без предвзятости, на каждом шагу почти физически страдая от малости знаний своих...

... А сейчас из "другой оперы": работает телевизор, передают солдатский вечер с самодеятельностью. На склоне огромной годы – зрители, на эстраде – оркестр, и вот объявили, что выступит новый министр обороны, но он запоздал, и вот сейчас камера показала, как он появился откуда-то из-за эстрады, на мгновенье остановился перед высоким барьером эстрады, решительно подтянулся на руках, перемахнул через барьер и под солдатский хохот подбежал к микрофону. Это оказался штатский, пожилой человек по фамилии Вейцман, здесь военным министром может быть только штатский.

А сейчас все поют песни, это чаще всего советские и русские с ивритскими словами и поют их чуть быстрее и бодрее. Я уже писал, что с первого дня нас сопровождают песни. Поют везде: на улицах и в автобусах, дома и на работе, причем те, кто не поет или не может петь, не остается бузучастным; как и сейчас: публика танцует и качается, прихлопывает и притопывает. Песни есть на все случаи жизни: на первый, второй и третий дождь, на жаркую и холодную погоду и т.д. И, что самое поразительное, все знают слова от первого до последнего.

октябрь 1977

Аршах

Дорогая Валюха, прости, что не сразу ответил, – твое письмо путешествовало из нашей столичной квартиры сюда, в поселение Аршах, где мы, словно небожители, живем средь райских кущ на высоком берегу Тивериадского моря.

К тому же, были всякие отъезды: я стал посещать музеи и выставки, потихоньку хочу вернуться к критике и даже шире... Словом, и в райских кущах есть своя жизнь.

... Ну, а скоро мы с тобой будем сидеть рядком уж если не на берегу Средиземного моря, то Тивериадского – это точно.

Валюха, я охотно понимаю твою патетику, это пройдет, здесь – тем более. В этом мире очень трудно полагаться на кого-либо: на самого себя, и то с оговорками. Я не могу что-либо обещать. Не случайно я удалился на поселение, как здесь говорят, вышел на поселение, – почти в скит, поэтому я мало полезный человек в суете жизни. Но я всегда был и останусь твоим человеком... Главное, держи нас в курсе...

Отвечаю на вопросы.

Сказать что-либо, "опираясь на собственный опыт", – нет возможности. И опыт иной, и все другое. "Мешать" может здесь решительно все, тем более, при определенных обстоятельствах. Многим становится все настолько мешать, что, продав все до нитки, сваливают в "упорядоченные" страны. Сейчас в моде такой сюжет: в Вене вновь объятия и целование, но уже, возможно, без слез. Старые да малые, да всякие окраинные, зачуханные да занюханные, к нам на отдых и произрастание, остальные – прямики. Их, говорят, уже процентов восемьдесят. Да это всем известно, Израиль – не в моде, тут инфляция, засилье крапивного племени – чинуш и т.д. и т.п. Об этом пишут "плохие" письма, мое – хорошее, а потому я предоставляю вас собственному "выбору места".

Согласно моде поступил и мой братец Фридрих, отбывший из Москвы месяц назад, должно быть сейчас в Риме, здесь он едва ли появится, хотя доставка сюда бесплатная с любой точки планеты и юристу можно рассчитывать на профессиональную работу.

Брать надо с собой все, словно при переезде с квартиры на квартиру. На всякий случай багаж для детей организуй отдельно, вдруг ребятишкам захочется самим испытать судьбу. Впрочем, здесь их ждет серьезная жизнь, а для молодого человека – полтора года службы и ежегодные милуимы. Впрочем, служба здесь такова, что для многих это – лучшее время, хотя служба суровая. Первые месяцы -тирану, школа молодого солдата: сон четыре часа и нагрузка условий войны.

Если у тебя есть или будет живопись и графика, надо постараться привезти поболее, возможно, будет время на экспертную комиссию, это дело стоящее.

Для меня же, если будет возможность: слайды и фотографии, как можно больше и не только мишкиных, не только свердловских, но и московских ребят.

Помню всех с любовью, нежностью, и ничем это сверху не заваливается, и нет людей, способных заслонить ни свердловских, ни московских ребят. Всем им мой низкий поклон и наилучшие пожелания.

20 ноября 1977

Аршах

Дорогие, наша жизнь настолько не тривиальна, что не то, что писать, только внутренне проработать ситуацию не всегда представляется возможным... Уж очень была быстротекуча недавняя пора, и казалось: завтра по новой пойдет жизнь, а в таких обстоятельствах как-то нейдет перо летописца, жизнь впритык – не для описаний...

... В нашем мошаве случились обстоятельства, в результате которых осталась только одна наша семья, не считая братьев Диамантов – основателей мошава. Образовалась критическая ситуация – нет желающих выходить на поселение, и вероятность нашего возвращения в Иерусалим очень велика. Есть вариант: нас приглашают в один богатый кибуц около Ашкелона, где есть русская группа. Там идеальный уклад жизни, полностью свободный от бытовой суеты, на всем готовом, но жаль уходить от природы, а возврат в Иерусалим – это жизнь в бетоне и на камне. Впрочем, в этом мире возможны всякие решения.

И профессиональная сторона жизни в мошаве начинает все менее устраивать. Я быстро вспомнил все станки и изготовление даже очень сложных и точных деталей, и временами становится просто скучно. Все мечтаю вернуться к тому, чтобы делать что-то и в творческом, собственном плане.

...Но вот, кажись, отпустила нас судьба, слегка провис поводок ее и не жмет более ошейник так, что подпирало дыхание и лапы молотили воздух. У нас фора до лета, до конца учебного года, там уж и посмотрим...

Мы остались в Аршахе, получив удовлетворительные условия: повысилась зарплата до 3300 лир, это чистые деньги, все услуги, вплоть до содержания машины, оплачиваются мошавом. Это – первое, материальное соображение. Второе: моя творческая работа получила официальный статут. По новому положению моя литературно-критическая работа есть составная часть общей научной мошава; она планируется и финансируется, оплачиваются командировки (в музеи, на выставки) и т.д. Уже был в Тель-Авиве, смотрел выставку, посвященную 30-летию страны, прочистил и смазал машинку и начал сочинительствовать. Настроение, когда меня ждет машинка, совсем иное. Буду изучать художественную жизнь и писать.

Публикации возможны и здесь, и за рубежом, есть переводчик на иврит, найдется и на английский, было бы что стоящее... переводить. Главное, я не зависим от этого заработка, на хлеб я буду зарабатывать руками, а в остальном обстановка здесь идеальная, излишне говорить вообще о преимуществах деревенской жизни в таком уникальном месте под сенью эвкалиптов, живописнейших гор и нашего моря.

Дорогой брат, отвечаю на твои вопросы. "Что мешает окончательно поселиться в Иерусалиме?" Прежде всего, окончательно, – это не точное слово. Мы взяли квартиру в Иерусалиме, и это действительно окончательно, но время от времени жить мы можем в разных местах, в том числе и в разных странах, и держать за собой квартиру. Это ничего не меняет, ограничений нет, но сейчас обстоятельства в пользу мошава. С удовольствием на несколько лет поехали бы поработать и заработать в Штаты, но инфляция взвинтила цены на проезд, поэтому это теория, да и сегодняшняя наша жизнь такова, что прощаться с ней, если настанет время, будет очень жаль.

Есть, разумеется, отрицательные стороны и здесь: не всегда повидаешься с кем бы хотелось, ограничен круг контактов и не всегда это в жилу, тем более, что мы столкнулись здесь с тем, что менее всего ожидали – идеологией. Здесь, кроме нас, еще две семьи братьев Диамантов, ученых-физиков (о них, вернее, о мошаве, говорилось в разных голосах), ушедших от высокого стандарта жизни на голое место столбить еврейские границы и кормиться прикладной наукой. То и другое считается абсурдом: олимы боятся поселений, как черт ладана, а прикладная наука всегда была при ком-то. Этот абсурд существует третий год, появились признаки интереса ученых. Собирается один американец с семьей, принявший иудаизм: веселый, улыбчивый красавчик со спортивной выправкой. Уже приехала семья сабр – коренных жителей на трехмесячную пробу. Стало веселее, атмосфера – легкая, очень естественной спокойной жизни, и мы успокоились.

Идейная активность – личное дело, пусть себе выступают в печати и на всяких сборищах, попрекая олимов в иждивенчестве и во всяких других грехах, нам не мешают жить и работать совместно. Тем более, что они – настоящие ученые и преданные работе до самозабвения.

Об уральской зиме не соскучились, нам и здешней хватает, "вечного" лета, слава Богу, нет, времена года меняются со всеми присущими им признаками.

... Сейчас любопытнейшая картинка по телевизору: Садат в Иерусалимской мечети отбивает поклоны лбом в пол. Такое уж нам нежданное удовольствие своим приездом он доставил. Вчера смотрели в аэропорту, сегодня – в Иерусалиме в разных местах, и, главное, в Кнессете, что само по себе, независимо от результатов, – чудо, равного которому не было в эти тридцать лет на планете. Все строят радужные надежды. Только здесь понимаешь, какой может быть жизнь в условиях мира, если и в условиях войны, инфляции, экономического упадка возможен наш уровень, хотя наша зарплата минимум вдвое ниже дохода средней семьи, не говоря о главном – душевном самочувствии.

Жизнь у всех, с кем вместе начинали, образовывается, многие уже катают в Европу. Наши родственники, мы были у них в прошлую пятницу и субботу, более чем благополучны. Ездили в минибусе всем скопом по Хайфе, были в монастыре Кармелитов, бродили по фантастическим паркам, что культивируют члены одной новой религии, такая она у них – превращать грешную землю в сказочные сады и парки для беспошлинного обозрения и отдохновения. Весьма и весьма симпатичная религия, я уж подумал, что, пожалуй, для меня – самая подходящая.

Езды до Хайфы – полтора часа, но бензин вновь вскочил, мой достиг 6 лир за литр, стоимость бутылки вина, и хорошего вина. В другой стране это могло бы привести если не к трагедии национальной, то к стрессовым последствиям. В этой непьющей стране моторы хлещут себе на здоровье, а водители – хоть бы хны, и, представьте, и я среди них. За неделю с Люсей если и разопьем бутылочку, вспомним былые и былое...

Уже полночь, закончилось это странное воскресение 20 ноября 77 года. Слишком много с ним связалось не ради забавы, ради самого живота, и не только для нас, для всех на свете. Только мы острее чувствуем, потому что слышим эхо канонад в Ливане, спим с винтовками если и не в обнимку, то с заряженными магазинами держим рядом, и ходим в ночь в караулы. Здесь мы стали мужчинами, особенно на поселениях, это не риторика. Я надеюсь быть правильно понятым, само это не приходит, надо стремиться...

23 ноября 1977

Аршах

Дорогие, дорогой Фридрих! Самые, самые сердечные наши поздравления и пожелания посылаем вам! Поздравляем вас с обретением свободы: личной, географической, биографической, сексуальной, гражданской, партийной и финансовой, творческой и деловой, и т.д., и т.п. Ведь это – второе рождение, на этот раз – сорождение (плохое слово), но, увы! действительно, это жизнь вновь, со всеми муками и радостями появления действительно на Свет! Итак, обнимаем, целуем, желаем удачи и мужества, здоровья и достоинства!

Охотно прощаем вам молчание, как нам не понять суету первых дней. Жаль, что не позвонил сюда, но мы знали, пили за взлет и посадку, за Вену и Рим здесь, в Иерусалиме, и Хайфе с родными и друзьями.