Текст книги "Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)"

Автор книги: Лев Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Кто знает, сколь долго им ждать?

Однажды готовили к открытию юбилейную выставку в Манеже "50 лет Советской власти". Прошел слух – будет Сталин (в экспозиции). Тимошин, тогдашний начальник изоуправления Минкультуры СССР был в запасниках и отобрал скульптурный портрет, а живописный заказал одному московскому портретисту. Звонили в Манеж непрерывно, когда до открытия осталось несколько часов, сообщили, что в экспозиции есть портрет. Я поехал в Манеж – портрета не было, толком узнать не удалось, видимо, игра шла на самом высоком уровне и доступны были только слухи. Только позднее, через несколько дней, в дальнем отсеке выставки почти случайно обнаружил фотографию Сталина, снятую на Красной площади во время Октябрьского парада сорок первого года.

От этого тяжкого прошлого скверно стало на душе, ты уж прости, друг мой. Бывали вещи и повеселее. Скажем, в истории канонизации образа Ленина на протяжении десятилетий монопольным правом направлять и решать владели два крупнейших специалиста по Ильичу, вотчины которых были благоразумно поделены, хотя первый был неизмеримо крупнее и влиятельнее. Речь идет, как ты сам понимаешь, о Владимире Серове и Николае Жукове.

Фигура Серова столь колоритна, "дела рук его", всесильного члена ЦК, президента Академии художеств СССР, первого секретаря Союза художников России, не поддаются мимолетной оценке, о нем как-нибудь поговорим отдельно. Жуков был действительно узкий специалист по "образу" и временами казалось, что он от имени не только "образа", но и самого Ленина представительствует среди нас, своих современников.

Однажды развернулась небывалая баталия вокруг картины с Лениным, считавшейся спорной. Тимошин прикрепил к картине Жукова в качестве консультанта, считалось, что картина под его руководством будет дорабатываться. Ежедневно появлялся Жуков у картины и делал "ценные" указания. Автор ничего не изменил в картине за все время "доработки", он неторопливо прокрывал ее лаком, дабы скоротать время в ожидании всякого рода высоких гостей, которых "таскал" к картине Тимошин. Консультант был удовлетворен работой над картиной. Появляясь, он начинал живчиком вертеться, потирать быстрые ручки, а в довершение, в ленинской быстрой манере начинал чиркать карандашом на каком-либо клочке бумаги, ставя новую задачу. Одно обстоятельство в картине было неприемлемым: Ленин продолжал орать с трибуны во всю глотку. Автор решительно отказался закрыть рот. Если, заявил он, не удалось заткнуть рот Ленину при жизни, то какой же резон делать это теперь?

И вот как-то в выставочном зале на Беговой, где висела картина, в который раз появился, шумно дыша, в стальном, с иголочки, костюме, Жуков. Его мятое, жабье лицо с бусинками глазок было решительным и озабоченным. Предстоял окончательный разговор. Автор был вежлив и непреклонен. И тогда Жуков, брызжа слюной, закричал:

– Ле – нин! Ле – нин! Он же дво – ря – нин, понимаешь, дво – ря – нин! Благородный, красивый человек! А что там? – показал на Ленина, – ХЛЕ – БА – ЛО, ХЛЕБАЛО!

4 июля 1975

Иерусалим

Дорогие Мура, Алик!

...У нас все нормально, ходим на иврит...

В воскресенье приглашают меня для переговоров о работе в Национальный музей, у меня есть сформулированная идея – книга-монография о художниках, прибывших в последние годы. Эту тему я уже начал разрабатывать, написав 2 статьи, впечатление после публикации хорошее, хотят устроить, обеспечить и т.д.

Работа интересная, я намерен собирать материал во всех случаях, и если под эту идею получу должность или стипендию – дело будет вполне реальным. Для Люси пока нет ясности, точнее, есть, но безрадостная – работой не пахнет, все, что имеет отношение к русскому языку, забито давно.

Многие знакомства не удается реализовывать, живем не в городе, а это все меняет, хотя автобусы позволяют в полчаса быть в любой точке города, так и не повидался здесь с теми художниками, кто симпатичен мне: ульпан, дети, впечатления – все требует сил, да еще масса бюрократической суеты с бумагами, деньгами, кредитами. Люся временами паникует, скулит, но не пришло время подбивать бабки, рано делать выводы – все очень противоречиво. Просто некоторые вещи обрели реальность. Расставание с близкими – навсегда; война, инфляция; национальные и религиозно-обрядовые вещи не то, чтобы рядом – мы в них и это тоже – навсегда.

Есть другой ход – в определенной степени практически возможный только в ближайшие два года, но только тогда, когда оплатишь все расходы, начиная с первого билета, а для этого нужны большие деньги, все время и силы уйдут на них.

...В Мюнхен уехала семья из нашего ульпана – жена русская, так здесь есть легенда, что уехали, запродав свои души церкви, разумеется, православной. Я пытался развлечься, пытаясь узнать тариф на душу мусульман, католиков, др., с тем, чтобы узнать наибольшую цену. Все было принято почти всерьез, шуточки такого рода здесь не проходят.

...Сейчас я слышу пение из синагоги, она через улицу – там начался шабат. Умиление первых дней прошло и ясно только одно: если я еврей, то кем же населена страна – кто они? Но когда они есть истинные, а мы, сабры утверждают, что нет, то трудно возразить – ведь они здесь родились, на своей земле.

15 августа, пятница

Иерусалим

Дорогая Миля!

Сегодня я впервые в это время дома за два месяца: дежурил в шабат в американском пансионате, почти три недели был занят отделкой квартиры в городе, дежурил в будни (шомерил в кооперативе миллионеров). Практически три недели я не был дома, пропустил четыре занятия ивритом. Сейчас вдвое легче: квартира закончена, заработали по тысяче лир. Есть еще заказы на ремонт – работа сделана отлично, да и материалы здесь отличные, работать с ними много легче, но необходимо передохнуть, подогнать язык. Шомерство дает сейчас около полутора тысяч в месяц, через месяц заканчивается официальная часть стипендии – пять месяцев. Затем, если нет работы, каждый месяц надо просить и стипендию дают еще пять месяцев.

С работой у меня как будто бы уладилось, берут экспертом в национальный музей Израиля. Возможно, произойдет чудо, о котором и не мечтал. Случилось так, что моя первая статья о выставке "Олим-1" после перевода на иврит произвела не только благоприятное впечатление (переводчиком в том разговоре был Юра и очень мрачно переводил непривычные для его слуха слова лестных, почти восторженных оценок в мой адрес), но и доказала, что я именно тот самый человек, за которого выдаю себя. Первая работа натолкнула на идею – заняться художниками-эмигрантами, поначалу русскими. Год спустя музей или берет меня в штат, или нет. Это общий порядок для всех. Короче, если меня возьмут, будет верный год для самой интенсивной работы. Год для выяснения всех обстоятельств и возможностей, год для творческой работы и год для заработков, поскольку первые три года нет налогов, а затем нет и смысла зарабатывать более двух тысяч – все сжирают налоги.

Эта страна, как и следовало ожидать, самая прекрасная и нелепая в мире. Безусловно, самая интересная, хотя в ней не очень весело. Населена практически 84 народами, каждый из них – со своим языком и культурой, национальными и прочими привычками и условностями. Казалось бы – вавилонское столпотворение, ничуть не бывало. Воскрес язык Библии, "Танаха", и нет Вавилона, есть еврей, изучающий свой язык. Это – чудо, в которое так и не веришь. Целое государство говорит, даже глубокие старики, языком Танаха, умершим две тысячи лет назад и воскресшим сто лет назад под рукой еврея-мечтателя. Язык, который не перестаешь слушать как бесконечно разнообразную музыку или начинаешь ненавидеть как страшное, агрессивное чудовище.

Совсем недавно понял: язык, как математика, – система знаков. Идиотизм мой в том, что я, одухотворяя эту мертвую категорию, терял последнюю возможность установить с ним нормальные взаимоотношения. Хуже, много хуже, что не знаю английский – язык науки, искусства. Но делать нечего – буду, буду заниматься обоими.

Кстати, у Юры Гуревича с языками отлично. Он, бедный, уже запутался, на каком языке думает, но лекции читает на иврите, пишет на английском. Он очень глубоко принял выбор и навсегда; все дела страны, алии, он переживает. Как-то Юра сказал, что моя проблема в том, что я недостаточно серьезно прочитал слова его письма ко мне, где он писал, что мне надо ехать на Запад, или на другой континент, но сюда – только в том случае, если есть капля еврейского чувства. Как теперь ясно, моя капля или мизерна, или, того хуже – не еврейская. Более того, здесь я перестал понимать, что это такое – еврейство. С одной стороны – израильтяне, так себя называют сабры, рожденные здесь, отрицающие свою причастность к евреям. Жесткие, стройные, с восточным типом лиц, часто очень красивым; с другой – ватики (старожилы) из десятков стран и, как любопытно наблюдать, узнаешь по внешности. Чилийские евреи – чилийцы, хотя сроду таких не видывал, американские – американцы и т.д. быть может, как и в Америке, с веками сплавится нация.

Сейчас зазвучал иврит (включил телевизор), выступают дети. Они, как и все прочие, держатся перед камерой с такой естественностью, какой в Союзе не хватает даже дикторам. Израильтянин – он с достоинством, даже – более; делать замечания ему нельзя, даже в армии. Солдаты бродят по стране с автоматами: истерзанные, обросшие так, что знаменитые русские босяки рядом с ними выглядели бы чопорными джентльменами. На войне они, возможно, лучшие солдаты – смелые, инициативные; на заводах они – бездельники, охраняемые квиютом (постоянством). В стране нет безработицы, правительство стоит перед народом на коленях и умоляет идти на производство и что-то производить. Постоянный ввоз разорил страну, за последние три года цены выросли в три раза, но народ "безмолвствует". Более того, развращенный подачками и подарками, свободой передвижения, каждый состоятельный гражданин отправляет своих детей учиться за границу, а потом содержит их там, дабы оградить от службы в армии. Сам разговор о сионизме, его идеалах, любая патетика вызывает презрение. Каждый – "закрытая система", и те, кто первые дни, и те, кто десятилетия. Я – с первой же минуты в Вене – "открытая"; поначалу Люся от испуга шикала и терзалась. Мои планы, дела и заботы известны всем, кому интересно.

Вокруг все более живых людей и возможностей. Многими из них я не могу воспользоваться из-за немоты. Я не могу воспользоваться приглашениями в очень интересные круги: местные и зарубежные из-за незнания языков.

Впрочем, настроение – отличное. Прогноз и относительно суставов оправдался: вечное солнце на Иудейских горах делает факт Воскрешения Христа банальным. Тут полно настоящих чудес. Старый город с той самой трапезной, арабский шуг (рынок). Много арабов, от сабр отличаю только по одежде. Всякий турист или олим-ходашим (новый эмигрант), как бельмо – сверкает белизной. Но последних все меньше, только из англоязычных и испанских стран едет к нам народ, быть может, привлекаемый вечным солнцем и святыми местами.

Сейчас несколько часов принимал визитеров из Иерусалима, был и Михаил Агурский – личность любопытная. Со всеми я открыто и откровенно обсуждаю любые дела и вопросы, в том числе и свои. Так проходит мой самый радостный шабат за весь Израиль, вот что значит вкалывать два месяца без минуты отдыха.

...Продолжаю письмо в субботу. Неторопливо идет мой шабат, Люся возится на кухне, дело идет к главному шабатному обеду. Ритуал: на столе – праздничный обед с вином, зажигаются свечи, две или три (точно не помню), читается короткая молитва: "Слушай же, Израиль, Господь, Бог наш, Господь един!" "Слушай, Израэль; Шма Израэли!"

... эту или другую читают из Танаха молитву – не знаю, я могу только догадываться. Затем пьют вино, отпивают чуть-чуть , да едят неторопливо и вежливо. Так едал я на шабат с Юрой и его гостями-американцами, правда, без молитвы, но за столом было тихо, почти торжественно. Кстати, вспомнил для Вити, отдельное ему письмо будет скоро. Это очень важно для меня.

...Вот позади шабатный обед, день побежал к вечеру, а письмо – к концу.

август 1975

Иерусалим

Дорогой Витя, знаешь ли ты, что такое стенания еврейские? Вот они – через улицу, улочку, из синагоги, арабской вязью камня перевитого особняка! Они вскипают, падают на сердце, на забытое еще дедами, отцами, – будят удивление, не веру: Адонай, Адонай – их клич в пустыне иудейской. Что это за страна, в ней одни крики, как лозунги на красных транспарантах, которые не читают. Адонай, Адонай, восклицает один – возглашающий. Все молчат, через улицу – тишина, а потом: слова-крики, бормотание общее – молитва: «Слушай же: Израиль, Господь, Бог наш, Господь един».

К стоящему у подножья горы Синай народу обращается голос Всевышнего: "Сильны ли вы той верой, о которой обещали отцу вашему Яакову?"

Ответил народ: "Бог наш, Бог един". Услышал это Моисей и сказал: "Будут сыновья Израиля царством священников и святым народом".

"Я верую" – говорит еврей. "Только берегись и береги душу свою, – путь к спасению". Тут все просто, на святой земле, везде указатели, как дорожные: "Беги в убежище, убежище Торы (Библии)". Чего проще – стоишь на развилке дорог, между добром и злом, а тут указатель. Время терпит – выбирай!

Витя, "Слушай, Израиль!" "Шма, Израэль!" – когда выводили рабби Акиву на казнь, было время чтения "Шма". Разрывали его тело железными гребнями, а он читал "Слушай, Израиль..."

...Витя, ты знаешь, кто считается пророком истинным? В Библии говорится: "Не испытывайте Бога Вашего..." Если пророчества сбылись два или три раза – он пророк. Если он предсказал несчастье, и оно не наступило – он не лжепророк, потому что "нет рока у евреев". Если он предсказывал благо и оно не свершилось, он – лжепророк.

И теперь, Витя, когда есть у тебя шкала, по которой отмериваются деяния человеческие, взгляни на меня: лжепророка, возвещавшего для себя и семьи своей благо. Мир, как ты знаешь, двойственен: первый шаг уравновешивается последующим. Эта гармония раздирает не тело, а душу "железными гребнями". Но я не могу воскликнуть : "Слушай, Израиль!" Я слышу стенания эмигрантские, я тяну руки к алтарю истины, и они повисают в пустоте, в немоте. Смотрят не в лицо мое, сведенное судорогами боли, смотрят в руки мое – что они могут? А в них – немочь, бессилие, презрение и усталость.

Нет блага, потому что это – не мой народ, слабый, но сосредоточенный. Это – не мой народ. На его лице глаза не в извечной печали, а жесткой пристальности.

29 августа 1975

Иерусалим

Дорогой Витя!

...вчера был в старом городе, побывал в православном и греко-католическом соборах. Сразу кожей ощутил свою принадлежность к нации безродных христианских космополитов. До сих пор не могу заставить себя зайти в синагогу, как увижу через дверь нудно раскачивающихся в экстазе молящихся, словно упрямо лбом забивающих невидимые гвозди, то мигом отступаю, поскольку этот самоуверенный пафос исключительности уж как знаком мне по тому кадильному аромату, что не давал дышать в прежнем – социалистическом мире...

...У меня с музеем без ясности, когда позовут и что будет – работа ли, или хлопоты пустые, того не ведаю, но осуществить идею с художниками алии должен, поскольку она битком набита то ли английскими фунтами, то ли полновесными долларами, пока не могу учуять, но ясно – работа огромная, в полгода собрать материал будет очень непросто, ведь только на учете в национальном музее – 120 художников. Если сделаю и несколько десятков цветных слайдов для репродуцирования, то можно считать монографию реальностью.

3 сентября 1975

Иерусалим

Дорогая Миля, более правдивых и точных ответов, чем мы тебе даем, ни от кого не получишь. Не умоляй, прямо мы и пишем, более того, формулируя на бумаге впечатления и знания, здесь обретенные, с помощью этой обратной связи вместе с тобой основательнее начинаешь осознавать проблемы. Осознать бывает и сложно, и противоречиво, здесь масса нюансов, все они, сама понимаешь, в самом процессе, в динамике , обретают новые черты, формулировки стареют на ходу, тем более, что мы – открытая (таков мой принцип, о нем писал) система.

"Пиши прямо, что не ладится". В том-то и дело, что все ладится. Только задумались над тем, что все вокруг потихоньку начинают устраиваться, позавидовали маленько, как вчера Люсе выдают направление на двухгодичные курсы воспитателей детских садов, а сегодня с улыбками приветливости, даже без обычного экзамена по языку принимают, и завтра уже на занятия: иврит, история, детские песни. Даже без обычного и привычного здесь бюрократизма, без документов, еще не подготовленных и т.д. У меня того проще – говорят: жди, позовут, будешь, счастливчик, работать в Национальном музее – единственный из России, принимаемый столь высоким учреждением.

А живем мы на Иудейских горах, да в особняке, и будем жить, пока не будет в Иерусалиме такой квартиры, которая нам по душе и карману.

Теперь о чуждом духе. Нельзя сказать, что мы были настолько темными, что не знали о тутошней жизни. Прицип был известен – национальный. Дело не в стране, она – прекрасна, и, когда приезжает человек, как Юра Гуревич, осознающий себя по национальности евреем, – все в порядке. Прежде я, безусловно, и для себя и для других был евреем, а Люся, особенно в последнее время – жидовкой. Это было понятно, в значительной мере ситуативно, да и сама понимаешь, – дух, безусловно, чужд не только по самой сущности, но и по форме – отталкивающей. Но это – не мой ответ, это только признание на твое требование не заговаривать зубы. Но вся-то штука в том, что о духе народа и страны мы ведать не ведаем, не зная ни языка, ни культуры, ни одного стоящего интеллигентного человека. Можно ли судить? Наши впечатления в значительной степени опираются на чисто бытовые, внешние и обывательские факты. В системе этих ощущений, недовольства, брюзжания живет алия – жадная, нетерпеливая, высокомерная и пресмыкающаяся. Ей теперь все надо подать на знаменитой тарелочке. А те, у кого должна быть эта тарелочка, своими руками из пепла и пустыни извлекли города и сады, они не боятся ни черта, ни бога, ни арабов, ни американцев, они не знают страха, а им внушают, что надо иметь алию, т.е. принять еще три миллиона евреев, тогда будет покой. Но приехавший в последние 25 лет полтора миллиона, с одной стороны очень много сделали, с другой – развратились подачками. Во всяком случае, к тем, кто сейчас прибывает (алия почти кончилась), никто не бросается с объятиями.

Наряду с этим – новейшим, есть головокружительная древность и мудрость. Хоть сколько-нибудь соприкоснуться с ней, но как? Это самая сегодня интересная и противоречивая страна, мы в ней, но почти ничего не знаем, сама понимаешь, мы не имеем права на решение.

...Главное, мы стремимся иметь максимум информации, жить без предубеждения и предвзятости, с желанием понять и принять этот мир, мир действительно свободный, где можно стать католикам или православным, проводив жену в синагогу, отправиться в храм, записаться в коммунисты или организовать свою партию и т.д.

Упоминание о Мюнхене. Это и потому, что знакомые уехали и едут туда, и по той причине, что мы оставляем для себя вопрос не только открытым, но и практически возможным. Нужно ли спешить? Тут формальный срок: один год действует паспорт, а получить можно в первые полгода жизни, т.е. в ближайшее время.

"Найдут ли дети родину где-то в другом месте?" Понимаешь, Миленька, как трудно ответить, если не впадать в риторику. Конечно, здесь много есть такое, что как ни в какой другой стране помогает воспитать человека с достоинством, независимо от родительских потугов.

История, культура, сама жизнь среди опасности и войн формируют. Моралистов общество третирует как болтунов, слово лень здесь неизвестно. Наши дети неизбежно примут этот мир точно так же, как сейчас язык. Может быть, это и есть благо, но мы ревниво оберегаем в них себя, боремся за русский язык, но иврит наступает. Даже педантичный Юра сдает позиции, хотя в доме на иврит запрет, родной язык – русский, Юра пытается сохранить. Быть может, в другом мире, англоязычном, скажем, мы не сопротивлялись бы так. В европейских языках есть нечто старое, свое, хотя для нас иврит – язык самый доступный, многое понимаем, а может быть, только так кажется...

Ты права, есть срок адаптации, спешить нельзя, но и срок, как теперь тебе известно, означен конкретно, предусмотрен правилами и ограничениями.

Ты поняла все верно, но это не просто "что-то неладно", а просто куча проблем. Вот сейчас, когда пишу, идет прямая трансляция из Кнессета. Это, наверное, единственный парламент, в котором одновременно включены все микрофоны: и те, что на трибуне, и те, что перед каждым депутатом. Часто наблюдаем такие перепалки, что веселится вся страна. Но видела бы ты эти лица: пророков, природных ораторов, а сейчас говорит одноглазый Моше, это все оппозиция Временному соглашению, подписанному вчера Киссенджером и сторонами, сейчас идет обсуждение. Молодежь, верующие и многие другие, в том числе ученые, бунтуют. Сейчас не дают говорить Даяну, такой порядок, как у нас с тобой: задается с места вопрос – сразу прямо отвечай.

О смерти Шостаковича знаем, в русской прессе – местной и зарубежной, было много статей. Воспоминаний здесь и без "Звезды" только читай, нет пока времени, чтобы познакомиться с самыми значительными вещами. Согласен с тобой: "только истина помогает жить в этом мире". Пишу тебе только правду.

...И главное, за всем тем, что здесь – Ерушалаим, Иерусалим. Нет для него в природе красок и слов. Был на неделе в храмах Старого города – православном и греко-католическам, да музее Христа (история, культура, памятники, сувениры, иконы и превосходные росписи). Я так тихо, тихо наволновался и растрогался, что приехал домой, готовый немедленно ехать за билетами на самолет. Но потом понял, что никто не мешает и здесь оставаться с этими чувствами, более того, все здесь наполнено двадцативековым дыханием Христа, более того, теперь я знаю и веру свою и национальность: христианский космополит, так что можно лишать гражданства. Главный закон страны гласит: только еврей, супруги и дети его могут быть гражданами. И все же я – еврей, это факт.

... Миля, дорогая, продолжаю утром 4-го, день без занятий. Наша прелестная учительница отпустила нас до праздников, 6 и 7 – новый год, но нам, как говорят в Одессе, без разницы, да и не притворяемся. И только так можно сохранить себя. Однажды был тут разговор. В кабинет представительницы Сохнута я зашел с детьми, там была хозяйка и несколько активистов. Увидели сына, и сразу разговор – надо сделать "брит", чем раньше, тем лучше, будет праздник и т.д. Я не очень вежливо ответил: занимайтесь своими делами и т.д., без мата, вежливо, – больше разговора не будет. Самое главное – можно все посылать по матушке, здесь этот лексикон знают все, только смысла не понимают. Правда, можно так увлечься, что ничего другого уже не станешь делать, тогда плохо.

Возвращаюсь к вчерашнему. Главная еврейская особенность – та, что остаться евреем можно только будучи иудейского вероисповедания. У евреев нет, как у других народов, христиан или мусульман, принял православие или католицизм , и сразу же автоматически перестал быть евреем. Поэтому евреи сохранили себя. Это исторически и нравственно так, даже нетерпимостью нельзя назвать, это что-то другое, большее, что хотелось бы понять. Мой один старый знакомый москвич был здесь, в Иерусалиме, предал все анафеме, написал, говорят, и напечатал пасквиль, принял католицизм и сейчас в Германии. Говорят, нашел себя в этом акте двойного отречения, должно быть в новом качестве пришло освобождение. Я – не человек крайностей, со мной такой мало возможен вариант. Впрочем, многие усматривают в таких случаях не проблему веры и национальной принадлежности, а способ выбраться, поскольку, говорят, что церковь новобранцам и заблудшим христианским душам помогает оплатить долги и выехать. Так из нашего ульпана уже в наше время выехала большая минская семья в Германию, а сейчас совершенно открыто собирается другая, и будто таким же макаром.

Явная противоречивость жизни, амплитуда надежд и отчаяния, прах и вечность, попираемые здесь ногами в самом буквальном смысле, придают всему существованию необычайную остроту. Только одно знаю: если судьба уведет из Иерусалима, быть может, я еще смогу быть счастлив – у меня прекрасная семья и работа, свобода, и все четыре стороны света. Но Иерусалим останется в сердце навсегда. Я очень любил Москву, думал, буду тосковать: ничуть не бывало. Здесь жители со всех концов, из самых прекрасных городов мира, но, поселившись на этих горках, словно испивают любовного зелья – разом отбивает память, приковывает навсегда.

Господи, какой здесь климат! Знаешь, в уютном доме всегда чуть-чуть есть небрежность, так и здесь. Этот дом потрясает, он величественен, но он – уютен, в нем нет самодовольной аккуратности Европы и мобильности Америки. Иерусалим – столица и провинция мира одновременно. Какое наслаждение ходить по старым русским местам. Позавчера были в Министерстве просвещения – это целый квартал за старой стеной, бывшее Елизаветинское подворье, приют русского православного Палестинского общества. Старые здания, надписи и пр. тщательно сохраняются. Рядом – Иерусалимское отделение московской епархии, вполне современная организация, духовные чины из Москвы, но там пусто – не доверяют православные людишки этому крапивному семени. Сегодня, когда буду шомерить в центре города, вновь буду слышать колокольный звон, без всяких выкрутасов, в два-три голоса.

14 октября 1975

Иерусалим

Дорогая Миленька!

Пришло твое письмо от двадцать седьмого сентября. Такая радость – твои письма!

Пришел на дежурство, благо, сегодня нет домашнего задания, была экскурсия, сразу сел писать.

... Жаль, что "Зеркало" поподробнее не описала. Кабы жили в Тель-Авиве – там регулярно идут новые советские фильмы, была бы надежда посмотреть. Иерусалим – город менее всего русский в современном смысле. Нет промышленности и всякой такой деятельности, в которой сильны советские спецы. Даже те, кто в нашем ульпане, очаровавшись городом и климатом, несравнимым, отказываются от возможности получить постоянную квартиру и переезжают в другие города, так как там – работа. Есть два очень мощных интеллектуальных центра – Университет и Национальный музей, но в них все забито самыми крупными национальными фигурами из Америки, Англии и прочих мест. Словом, когда один, два человека из группы устраиваются и остаются в Ерушалаеме, то это исключение и предмет всеобщей зависти!

... Ты очень интересно написала о "Зеркале", насколько верно – совсем меня не волнует, но если будут противоположные соображения – напиши. Фильм, сейчас вспомнил, видела наша Света, надо будет ее попросить, она расскажет. Несколько напугала меня категоричностью – "ублюдочное искусство 20-го века". При всем том, мы – внутри времени, как судить? Очень интересно продолжить этот разговор. Я еще ни одного фильма в кинотеатре не видел. Те, кто бывал (это обычно сексфильмы), или плюются, или иронизируют. Как повидаю – напишу.

... Я пытаюсь в чистоте вспомнить "Солярис". Там, как помню, уплыла идея Бога (она время от времени возникала все в лучшем виде – всяких чудовищ, в основном с внешностью женщин), а некой ее, идеи, эквивалент, наверно, все же суррогат, – "блудный сын". Сейчас я очень далек от этого, хотя именно сейчас следовало бы мне поразмышлять на эту весьма и весьма близкую тему. Мой "Солярис" не менее чужд и не менее изобретателен, не говоря о его силе. Я подумаю на эту тему и напишу отдельно, но тогда помню отчетливо: кончился фильм, и я увидел иной мир людей и вещей. Это было мало счастливое состояние, жесткий тогдашний угол зрения был от Тарковского.

Знаешь ли ты, что я знавал Тарковского Арсения многие годы, в давние, безвестные, и в поздние. Его сынок, не в папу, – красавца и мэтра, этакий живчик и псих, как сколок с отца, и так приятно знать, что и в кино папа остался самим собой, даже в собственном сыне. Это всегда была ясная черта Арсения Тарковского, быть может не совсем художественная, поэтически-традиционная, но очень уважаемая.

Но сейчас с каждым днем мы все более будем отдаляться – эти наши миры двух культур разбегаются куда более заметно, чем в космосе. Здесь срок одной жизни приводит к тому, что уже не вернуться, – ни понять, ни принять. Собственно, уже мы сейчас за порогом – нет сил, что смогли бы стянуть, состыковать там, где была по живому перерублена ткань; все вошло внутрь, замкнулось под новым небом с иными силами притяжения. Только нутро еще то самое, что показывает время полугодовой давности – в нем время остановилось.

... Все раньше темнеет, да сразу до черноты. Я время от времени прогуливаю себя по этой милой улочке, где прохожие говорят по-английски, точнее, по-американски, иногда идише, менее всего – иврите. В этих богатых кварталах жители, сохранившие язык родины, в основном это Штаты. Чаще всего это старики: опрятные, обходительные, почти торжественные. Мужчины – в строгих черных костюмах и котелках, их дамы – в экзотично-клетчатых брюках в самых неожиданных комбинациях с экстравагантными другими частями туалетов. В мусор выбрасывают такие туфли, что только можно мечтать встретить в Свердловской комиссионке. Но более всего мое занятие на улице – чисто мужское, благо я еще не купил машину. Великое их разнообразие специально для таких ротозеев, как я. Я уже "психологически" пережил все основные модели, знаю их до тонкости, и только уже мое внимание гурмана может привлечь что-либо совершенно замечательное. Я скажу прямо тебе – акт покупки автомобиля здесь не равнозначен покупке в Союзе. Здесь он знаменует и начало, и конец человека. Как начало – это физическая мобильность, связи, контакты, работа, престиж (если она дорога). И конец – это чудовищные расходы, лишние нервы, напряжение, суета ради удовольствия и т.д.

12 ноября 1975

Иерусалим

Дорогие, вчера выслушал отчет министерства Абсорбции, полугодовой, по предмету моего трудоустройства. Ссылки на тяжкое экономическое положение и т.д., музей не может, т.к. нет денег и т.д., пытались даже устроить по какой-то совместной американо-израильской программе. Впрочем, еще в Москве все это было очевидно... Да и я с самого начала, как вам известно, не строил иллюзий. Кабы удалось жить, занимаясь искусством, счел бы чудом. Но такого не бывает.

У Люси со Светой на курсах – "беседер", порядок, читают Библию в подлиннике, вызывая у меня искреннюю зависть. У меня – плохо: не говорю, не читаю, хотя полгода хожу в класс и еще буду месяц, это группа дебилов.