Текст книги "...начинают и проигрывают"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Девушка, вначале очень настороженная, в ходе допроса проникалась к Вадиму все большим доверием. А он, оказывается, только того и добивался.

– Олеша вел себя безобразно! – с пафосом восклицал Вадим, и Зоя простодушно принимала его возмущение за чистую монету. – А вы рассказали Андрею о том, что Олеша приставал к вам, в тот, первый раз?

– Да.

– Он, разумеется, негодовал?

– Конечно!

– Можно понять! – Я уже сообразил, что Вадим готовит ловушку, но Зоя еще верила в его деланное сочувствие. – И обещал что-нибудь предпринять?

Только тут девушка почуяла подвох.

– Не помню.

– Вспомните! – сразу отбросив сочувственный тон, жестко приказал Вадим. – Что сказал Смагин? Что сказал Смагин, ну?

– Я… я не знаю.

– Вот ваши первичные показания. Тут записано черным по белому: «Я ему покажу!». Вот ваша подпись.

– Это Андрей сказал, когда во второй раз.

– А в первый что?

Девушка молчала.

– Он сказал: «Ну и пусть себе пристает!» Так?

– Конечно, нет! – возмутилась Зоя.

– «Не обращай внимания»?

– Нет, – она кусала губы.

– Как же?

– Не помню точно.

Вадим не унимался:

– Ага, точно не помните. Тогда я спрошу иначе: можно ли было его высказывание понять в том смысле, что он собирается причинить Олеше неприятности? Напоминаю: вы присягали говорить правду!

– Товарищи! – Зоя посмотрела на судей полными слез глазами, – а если я не отвечу?

Председательствующий пояснил бесстрастно:

– Вы обязаны дать суду полные и правдивые показания.

– Да или нет? – Вадим дышал ей в лицо. – Да или нет?

– Да, – едва слышно произнесла девушка и разрыдалась.

Вадим с его торжествующей улыбкой в тот миг был мне ненавистен, как может быть ненавистен палач… Хоть бы он не улыбался, хоть бы не улыбался!

Объявили перерыв, и народ валом повалил в коридор курить.

Вадим и его преданная Аделаида, как свои здесь люди, задымили, не выходя из зала.

– Вадим Петрович, вы были великолепны! – Аделаида влюбленно смотрела ему в глаза.

– Арсеньев у меня вот где! – Вадим, возбужденно затягиваясь, крепко сжал кулак. – Я потребую максимума, и пусть они попробуют не дать.

– Дадут, наверняка дадут! – уверяла Аделаида.

Меня разрывали противоположные чувства. Я не мог не видеть, что Вадим работает действительно блестяще. С другой стороны, мне не понравились его лисьи финты, его высокомерие, пренебрежение личностью свидетелей. Вырвать из них любым способом нужное для обвинения и затем бросить, как выпотрошенный мешок, – Арсеньев прав!

Я посмотрел на адвоката. Ему только что принесли в кружке свежую воду, и он принялся ее жадно глотать. Да, его положение сегодня незавидное. Вадим бьет защиту по всем статьям.

И вдруг Евгений Ильич озорно подмигнул мне. Я удивленно уставился на него. В самом деле подмигнул или показалось? У него такие брови – не разберешь.

– Суд идет!…

И снова на свидетельском месте Зоя Сарычева. Только теперь допрашивает ее адвокат.

– Назовите, пожалуйста, день, когда к вам в первый раз приставал Олеша.

Зоя напряженно хмурила лоб.

– Попробуйте вспомнить. Это важно.

Почему важно? Чего он добивается?… Вадим тоже насторожился, оторвал глаза от бумаг.

– Вы тогда ушли поздно из школы. Может быть, день занятий вашего драматического кружка?

– Да, да!

– Так. Кружок собирается по каким дням?

– По средам и субботам.

– Вот видите, – поощряюще улыбнулся Арсеньев, – уже немного продвинулись. Теперь попробуем установить точно: среда или суббота.

– Я ушла одна, – вспоминала девушка, – раньше всех. Зачем же?… А! Взять у Марины Некрасовой учебник астрономии.

– Астрономия у вас когда?

– Раз в неделю – по четвергам. – У Зои посветлело лицо. – Вспомнила: среда!

Следующий свидетель был вызван Арсеньевым только для того, чтобы подтвердить показания Сарычевой насчет среды.

– Я протестую, товарищ председательствующий! – вскочил Вадим. – Защита просто тянет время.

Судья обратился к Евгению Ильичу:

– Что вы ответите на протест обвинения?

– Есть народная мудрость насчет того, где нужна поспешность. – Зал ответил веселым гулом на грубоватую шутку Арсеньева. – А если глубокоуважаемому прокурору так уж невтерпеж, то могу заверить, что допрос свидетеля займет не больше пяти минут.

– Задавайте вопросы, – разрешил судья.

Свидетель, соученик Зои Сарычевой, стеснительный, краснеющий юноша, подтвердил, что Олеша подходил к Зое ровно месяц назад, в среду, пятнадцатого числа.

– Вы твердо уверены? – спросил Арсеньев; далась ему эта среда!

– Да. Был день моего рождения, я хотел пригласить весь драмкружок, а кто-то сказал, что Зоя ушла вот только что. Мы бросились ее догонять, и она как раз нас позвала. Ну, мы и отшили того типа… Вот он здесь, в зале…

Рослый Степан Олеша пригнулся, прячась за спины впереди сидящих.

– Благодарю вас, все! – сказал Арсеньев. – Товарищи судьи, итак установлено, что первый раз Олеша подошел к Сарычевой пятнадцатого числа прошлого месяца… Я прошу внести в протокол, – повернулся он к секретарю суда, девушке в вязаном платке, строчившей без передышки на обороте каких-то топографических карт; с бумагой было туго даже в суде.

– Какое это имеет значение: пятнадцатого или семнадцатого! – бросил Вадим.

Очевидно, он, как и я, не мог разгадать смысла сложных маневров Арсеньева и нервничал.

– Очень большое. Я теперь в состоянии доказать, что тот случай с бобиной никак не являлся актом мести.

– Интересно! – Вадим, насмешливо улыбаясь, привалился к спинке стула. – Каким же образом, если не секрет?

– Бумажку в бобину Андрей сунул не после, а до первой встречи Олеши с Зоей Сарычевой.

Арсеньев шагнул к своему столу, взял из тощей кожаной папки с ободранными краями листок и зачитал:

– «Справка. Выдана настоящая диспетчерской службой химического комбината в том, что шофер Смагин А. с утра шестнадцатого по двадцатое число прошлого месяца не работал на машине по причине вызова на круглосуточные сборы в военкомате, а в ночь на двадцатое был с разрешения военкомата вызван со сборов и отправлен на своей машине в район Лебяжки, на лесозаготовки, где находился до двадцать восьмого числа, когда его сменил на месте посланный туда шофер Изосимов В.». И вторая справка. «Выдана настоящая…» Ну, это все я пропускаю… Вот: «Шофер Изосимов В. находился на лесозаготовках в районе Лебяжки по десятое число текущего месяца…» Отсюда следует…

Дальше я уже не слушал. Что отсюда следует, было и так ясно. Месячной давности история с бобиной могла произойти лишь до того, как Олеша стал приставать к Зое, и, вернее всего, была действительно мальчишечьей шалостью, а не местью. Уж если кто из них мстил, то скорее Олеша, обозлившись на Андрея за шутку и назойливо преследуя его девушку.

Разлетался вдребезги основной аргумент обвинения о мстительном характере подсудимого.

Но тогда и мотив преступления тоже…

Я нагнулся к прокурору:

– Надо просить на доследование.

Вадим стремительно повернул ко мне бледное, в красных пятнах лицо.

– С ума сошел! Признать поражение?

– Раз так случилось. Я беру всю вину на себя.

Он цепко схватил меня за плечо.

– Слушай, только не паникуй. Все будет тип-топ!

Я сбросил его руку.

– А я не хочу, чтобы был такой тип-топ, ясно?… Ну, как? Сам попросишь на доследование или мне просить.

Вадим понял, что спорить и уговаривать бесполезно. Он поднялся.

– Товарищи судьи! В связи с выявившимися в ходе судебного следствия некоторыми новыми обстоятельствами, усугубляющими вину подсудимого и требующими переквалификации преступления, обвинение просит вернуть дело на доследование…

Суд удалился на совещание.

Адвокат Арсеньев опять хлестал свою воду и загадочно подмигивал мне – он, конечно, сразу понял ход Вадима, пытавшегося поражение для чисто внешнего эффекта обернуть чуть ли не преддверием победы.

Вадим, злой-презлой, шипел, не глядя на меня:

– Тряпка! Слюнтяй! Тебе не в милицию, тебе в детский сад!

А я сидел позади него и безрадостно думал, что если дело вопреки неудаче все же оставят за мной, то следствие теперь придется начинать с самого начала, на голом месте.

Я больше не верил в виновность Андрея Смагина.

15.

До отделения каких-нибудь двести метров. Я иду, хмурый и злой, недовольный собой и всем миром. Что за зима такая! Кругом все раскисло. Небо, как застиранная портянка. Сугробы грязные, словно их обсыпали золой. Мальчишки орут противными, пронзительными голосами, даже в ушах свербит.

Деревянные тротуары обледенели, того гляди полетишь вверх тормашками. И ни одной дворничихе в голову не придет посыпать песочком, уж не говоря о том, чтобы лед сколоть. И куда только, интересно, смотрят участковые! Чей здесь участок? Кажется, Трофимовны. Ох, надо, надо накрутить ей хвоста!

На моем пути оказался прозрачный ледяной кругляшок. Я пнул его сапогом.

И тут же, охнув, сморщился от боли. По раненой ноге словно током ударили.

Как ни странно, боль привела меня в чувство. Сам, сам во всем виноват, нечего злиться на белый свет! И погода не плохая, а в самый раз; пусть люди отдохнут от морозов. И небо светлеет, вон даже солнышко выглянуло. И у Трофимовны тоже дела поважнее найдутся, чем несчастных старух гонять. Где они, интересно, песок возьмут, когда даже дрова на коровах возят? Где у них силы полуметровый лед колоть?…

В отделении – тишина. Кабинеты пустые. Спрашиваю дежурного:

– Все ушли на фронт?

Смеется:

– Хуже… Оперативка у начальника.

Залезть, пользуясь случаем, в свою берлогу и ждать, справляя тихий траур, когда к тебе придут, кто с сочувствием, кто с упреками? Э, нет! Лучше уж самому двинуть навстречу неприятностям, раз они все равно неизбежны.

Поднялся к начальнику отделения.

– Разрешите, товарищ майор?

Все головы разом в мою сторону.

– Ну как? – я даже не разобрал, кто спросил.

– Суд вернул на доследование.

Каждый отреагировал в соответствии со своим характером и отношением ко мне.

Капитан Квашин, Ухарь-купец, расплылся в улыбке. Как же! «У соседа сдохла корова. Казалось бы, какое мне дело? А все-таки… приятно!» К тому же, я не просто сосед, а подчиненный, да еще строптивый. Он меня предупреждал? Предупреждал. А я, дурной, послушался? Не послушался.

– Говорил ведь: передай в прокуратуру! – Ах, как торжествует. И сразу же, пользуясь случаем, опять на «ты». – Нет, говорил или не говорил? Вот теперь кисни и бобрик свой чеши! – И в заключение фальшиво-сочувственный вздох.

Фрол Моисеевич волчком завертелся на стуле, то вскакивая, то снова садясь.

– Ай-яй-яй! Да как же так? Арсеньев? Запутал все-таки, сатана! Ай-яй-яй!…

Всегда дремлющий на совещаниях Юрочка вдруг полез на Фрола Моисеевича этаким потревоженным медведем:

– Вам не возвращали, да? Вас не путали, да? Подумаешь, несчастье! Карточку хлебную потерял!

– Прошу тишины! – Антонов пристукнул карандашом. – Совещание еще не кончено. А вы садитесь, товарищ лейтенант, нечего столбом стоять, вон стул свободный…

Когда оперативка закончилась, приказал мне:

– Обождите!

Все вышли, и он, проводив взглядом последнего, произнес холодно, поджав губы:

– Надеюсь, хныкать не станете?

– Еще недоставало! – возмутился я. – Вот уж чего от меня никто не дождется!

– Рассказывайте, как было.

Пришлось, заново переживая свою неудачу, подробно отчитаться о ходе судебного следствия. Майор Антонов, верный привычке не перебивать, слушал, внешне бесстрастно, даже не глядя на меня. Потом стал задавать вопросы – и все больше о схватке между прокурором и адвокатом.

Повеселел, по-моему, явно довольный успехом своего приятеля.

– А вы не очень огорчились, – не удержался я.

Он сдвинул брови, видимо, озадаченный такой дерзостью подчиненного, но выговаривать не стал.

– И вам не советую. Нервные клетки, как утверждает медицина, не восстанавливаются. А первый блин комом – обычное дело. Со всеми бывало. – Ответил на мой безмолвный вопрос: – Со мной тоже…

Он прошелся по кабинету, руки за спину, улыбнулся, очевидно, каким-то своим воспоминаниям.

– Вот такой, например, блин… Получена ориентировка, давно, еще в нэпмановские времена: некий небезынтересный для угрозыска господинчик ограбил ювелирный магазин в соседнем городе, хапнул две дюжины часов и держит их у себя дома в тайнике. В каком именно – неизвестно. Вашему нынешнему начальнику поручают произвести обыск. Ну, думаю, повезло! Две дюжины часов – не иголка. Для них место нужно, в клопиную щель не заткнешь. Являемся ночью. Дом отдельный, с небольшим огородцем. Ищем ночь – ничего! Ищем день – ничего! Огород перекопали, в комнатах все вверх дном, стены выстучали, вскрыли полы – нет! Так и ушли ни с чем.

– Ложное сообщение?

– Нет, все верно. Потом нашли.

– Где же? – заинтересовался я.

– В цементной ступеньке. Он что придумал: сделал ступеньку, не полую – обычную, и напихал в сырой цемент часов, как изюм в тесто. Цемент высох, сдавил часы, они все и полопались. Ни себе, ни людям. Правда, там было несколько золотых корпусов… А мне выговор. «За отсутствие профессионального нюха». – Рассмеялся. – Прямо так и записано: тогда в формулировках не стеснялись.

Я решил воспользоваться переменой в его настроении.

– Товарищ майор, хныкать, конечно, не буду, а вот попросить можно? – И торопливо продолжал, не дожидаясь его согласия. – Не отбирайте у меня дело Смагина, разрешите расследовать до конца. Я знаю, подвел и все прочее. Но…

Говорю и сам чувствую: детский лепет! Подвел – и поэтому дайте расследовать. Очень убедительно!

– Думаете, прокурор нам вернет? Очень сомневаюсь. Скорее всего, отдаст кому-нибудь из своих.

– Я его попрошу… Мы… Мы знакомы. Еще с гражданки.

Майор Антонов посмотрел озадаченно:

– Знакомы? С Одинцовым? Тогда бы я на вашем месте, наоборот, упросил бы его не возвращать нам дело…

Все-таки я донял его.

– Ладно, – он морщился. – Если вернет, работайте, я не буду возражать… Кстати, вы плохо выглядите.

Майор рассматривал меня, слегка склонив набок голову, как знаток картину на выставке. – После обеда на работу не возвращайтесь, походите по воздуху.

– Спасибо.

Я был в самом деле тронут; скажите, пожалуйста, какой у меня начальник!

– Не о вас забочусь, – усмехнулся он. – С одним легочником намаялся, хватит!…

По дороге в прокуратуру мне повстречался Арсеньев. Шагает в распахнутой шубе, пучки бровей победно топорщатся.

– А, грозный противник! – загородил тротуар. – Бежите добывать новые факты, усугубляющие вину подсудимого?

Что ж, праздник был не на моей улице, и я приготовился терпеливо сносить язвительные шуточки острого на язык адвоката. Но он, проявляя истинную широту души, не стал надо мной измываться. Даже наоборот.

– Эрраре гуманум эст, – потрепал меня по плечу.

– Человеку свойственно ошибаться… – Я вздохнул – так всегда говорят в утешение неудачнику.

– Но это только часть замечательного изречения Цицерона. И почему-то о второй половине, еще более важной, как правило, забывают.

– А разве есть вторая половина?

– Человеку свойственно ошибаться… – старик поднял палец в прорванной перчатке, – а глупцу свойственно настаивать на своей ошибке. Разве не великолепно? Впрочем, не только глупцу, упрямцу тоже… Нет, нет! – хохотнул Евгений Ильич. – Не про вас, милый Виктор, что вы! Я сейчас от прокурора. Представляете, ведь он так и не хочет изменить меру пресечения для Андрея! Хоть теперь и мне, и ему, и вам ясно, что держать мальчика в тюрьме нет никакой надобности.

– Всякие формальности… – пробормотал я, считая себя не в праве отрекаться сейчас от Вадима и одновременно чувствуя всю неуклюжесть своей попытки выгородить его.

– Возможно, возможно, – не стал спорить старый адвокат. – Так или иначе все уладится в ближайшие дни.

Поклонился и пошел своей дорогой, так и не застегнув шубы, которая, чем больше он отдалялся от меня, принимала все более шикарный вид – плешины и потертости издалека неразличимы…

Аделаида, вопреки ожиданию, не проявила ко мне неприязни. Правда, она приказала обождать, но, во-первых, довольно сносным тоном, а во-вторых, не в коридоре, как прежде, а здесь, в ее комнате, и даже сама пододвинула стул.

Пока я раздумывал, чем вызвана такая терпимость после моего сегодняшнего провала, не женской ли жалостью, что было бы уж совсем обидно, отворилась дверь и от прокурора вышел посетитель с роскошной черной бородой – она так и просилась: дерни, проверь, вдруг приклеена. Я, не мешкая, тут же проскочил в кабинет – Аделаида и моргнуть не успела.

Вадим тоже не зарычал при виде меня, спросил довольно мирно:

– Арсеньева видел?

– Вот только сейчас, на улице.

– О Смагине говорил?

– Говорил. По-моему, надо выпустить.

У него сердито сверкнули глаза:

– А по-моему, надо еще подержать.

Я снял крышку с чернильницы на его письменном приборе, стукнул ею легонько о массивную мраморную доску; крышка мелодично звякнула.

– Престиж прокурора?

Не стоило, конечно, начинать с этого; я ведь пришел к нему не ссориться, а просить.

Вадим взял крышку из моих рук, положил аккуратно на место.

– Никто меня еще не убедил в невиновности Смагина. Остается напильник и многое другое. Хотя вы, уважаемый товарищ из угрозыска, напортачили основательнейшим образом; тут Арсеньев прав.

И неожиданно сменил тон:

– А все-таки могучий старик, черт его побери! Ну и дал нам с тобой жару… У тебя был видок – боже мой!

– У тебя тоже не лучше.

– «Я беру всю вину на себя!»– Вадим уже смеялся. – Посадить тебя вместо Смагина, что ли?… Знаешь, я думал – он просто так, дилетант.

– Смагин? – зачем-то состроил я олуховатого.

– При чем тут Смагин! Арсеньев, конечно!… Оказывается, юридический кончал в Петербургском, еще в девятьсот девятом. Марка!

– Так он же историк.

– И исторический тоже, только позднее. И вообще, занятный старикан, я не знал. Надо будет приблизить.

– Возьмешь к себе в прокуратуру?

Вадим вытаращил глаза:

– Такую развалину? Видел, как он держится за сердце? Да и не пойдет. У него идея-фикс. «Когда говорят пушки, тогда закон молчит». Вот он и вступается за обиженных… Нет, я говорю, к себе приблизить, домой пригласить. Ирина у меня тоже историк, педагогический кончала, правда, давно уже дома сидит, девчонки все время болеют, то одна, то другая. Пусть позабавится.

Мне стало почему-то неприятно при мысли, как его Ирина, которую я представлял себе рыхлой и близорукой, с рыбьими глазами, в очках, будет «забавляться» Арсеньевым.

– Слушай, Вадим, – спешно переменил я тему раз говора, – верни мне дело Смагина.

– Дудки!

– Прошу тебя, – оседлав строптивость, я смиренно опустил глаза.

– Да оно уже у моего следователя. Благодарности он тебе, конечно, не объявит, не жди.

– Вадим… – Я не знал, какие найти аргументы, чтобы его убедить. – Понимаешь, мне просто необходимо.

– Престиж оперативника? – вернул он мне должок.

Я не стал спорить:

– Пусть так!

Вадим оказался великодушней, чем я ожидал. Сказал без всяких дальнейших подтруниваний:

– Бери, черт с тобой, я дам команду. Но предупреждаю: капитала ты на нем не наживешь. Повозишься с месяц и сдашь в нераскрытые. Знаю я такие путаные дела – хуже нет, чем затаенная месть. Сплошная патология, пониманию нормального человека просто недоступно; надо быть таким же маньяком… Аделаида Ивановна!

Та вынырнула мгновенно, как пробка из воды, и встала на свое постоянное место, точно посреди дорожки, ни на сантиметр ближе или дальше.

– Сенькина сюда! – И повернулся ко мне: – Вот теперь он, пожалуй, объявит тебе благодарность…

В столовой сегодня, впервые за сколько-то там месяцев, давали коммерческое пиво, и прилавок трещал от энергичного напора женщин с кастрюлями и ведрами. Зинаида Григорьевна, как обычно, берегла для меня место. И не только для меня – Дине тоже; та унеслась домой за посудой.

– Вы разве пиво не пьете? – удивилась Зинаида Григорьевна, заметив, что я не порываюсь к прилавку. – Идите, вам должны отпустить без очереди.

– А, хлебать кислую водицу… Вот товарищ мой, – я оглянулся в поисках Арвида; нет, его не было, он обычно обедал позднее меня. – Надо ему позвонить, а то еще прозевает.

– Говорят, много привезли, чуть ли не четыре бочки… А он что, очень любит пиво?

– Латыши все любят.

– Так он латыш? – заинтересовалась Зинаида Григорьевна. – Из Латвии?

– А где еще латыши?

– Ну как же… Вон у меня до войны подруга была, Ирма, так она себя называла латышкой московского розлива: родилась и выросла в Москве.

Я рассмеялся.

– Нет, он латыш самого что ни на есть латвийского розлива.

Подбежала запыхавшаяся Дина с мятым бидоном.

– Что? Пиво латвийское?

– Вот она всегда так, – пожаловалась на подругу Зинаида Григорьевна. – Услышит звон…

– А что?

Дина, глядя на наши веселые лица, непонимающе хлопала глазами.

– Мы не про пиво, а про моего приятеля, – сжалившись, пояснил я. – Он из Латвии. Из… – Я назвал город на реке Даугаве, неподалеку от прежней советской границы.

– Правда? – Дина обрадованно всплеснула руками. – Значит, они с Зиночкой земляки. Может, даже были там знакомы, а? Вот бы здорово!

Я удивился.

– Вы разве тоже из Латвии? – спросил у Зинаиды Григорьевны.

– Дина вам наговорит, слушайте больше! – усмехнулась она. – Просто жила там с мужем перед войной некоторое время – он ведь у меня кадровый военный, а так я с Курщины.

– Нет, давайте все-таки познакомим их! – загорелась Дина. – Встреча двух земляков из Прибалтики в далеком русском городе – так интересно, так интересно!… Ой!… – спохватилась она. – Очередь пропущу!

И понеслась к прилавку, размахивая пустым бидоном…

Вспомнив «приказ» майора Антонова, я побродил часа два по городу, наслаждаясь неожиданно теплым зимним днем.

Ну, туберкулез – не туберкулез, а бывать на свежем воздухе, проветривать мозги все-таки изредка надо, он прав.

Вечерело. Разбухшее багровое солнце медленно потонуло за зубчатой гребенкой леса на горизонте, нехотя уступив город сиреневым теням. Без солнца те быстро густели, наполняя улицы. Редкие немощные фонари едва освещали снег у подножья столбов. Деревянные тротуары с их коварными ловушками в виде треснувших досок и ям стали особенно опасны. Прохожие осторожно двигались посреди улицы по оттаявшей днем, а теперь быстро замерзшей и оттого особенно скользкой колее. Одинокие машины изредка загоняли их с колеи в снег по колено.

Арвид опять в одиночестве сидел за своим столом посреди огромной, освещенной только в одном конце комнаты.

– У тебя здесь плюс или минус? – я зябко поежился.

– Плюс-минус ноль, – он устало улыбнулся. – Сегодня не топили. День экономии.

– Пойдем ужинать, – предложил я.

– А я еще и не обедал.

– Что, тоже день экономии?

– Нет, очень занят был.

– Куда годится! – возмутился я. – Так и сидишь весь день голодный?

– Голодный? Нет. У дежурного кипяток, начальник сухарей дал, – ему посылку из деревни прислали.

– Начальник у тебя, я смотрю, парень хоть куда!… Пойдем, пойдем, я тебе землячку организовал. В твоем городе жила, на той же улице, в том же доме. По-латышски шпарит, как туземка, – придумал я с ходу, чтобы заинтриговать его еще больше. – Эс теви милу, – припомнились кстати госпитальные уроки Арвида: «Я тебя люблю», по-латышски… – Ждет нас в восемь ноль ноль. И еще пиво!

– О! – оживился Арвид. – Три года не пил.

– Тогда пошли скорей, а то разберут.

– Еще надо вот это…

Я посмотрел, над чем он мучается. Бог мой, все тот же несчастный старик!

– С ума сошел! Тебе бы не сухарей, а гауптвахту. Ну, что ты там с ним все выдумываешь?

– Уже больше ничего! Вот, – Арвид ткнул пером в заголовок документа, лежавшего перед ним: «Постановление об отказе от возбуждения уголовного дела и производства расследования». – Только заполнить – и конец. В архив. Приказ начальника.

– Ну и правильно – он еще и недоволен!

Я взглянул на часы. Половина восьмого. Предложил, чтобы убыстрить дело:

– Давай диктуй, а я буду писать.

– Давай, – согласился он и уступил мне место за столом. – Пиши: «Клименко Тихон Васильевич. Год рождения: 1883. Место рождения: Украинская ССР, Одесская область, село Мигаи…»

– Мигаи, – записывал я, повторяя за ним.

И вдруг вспомнил: Мигаи! Знакомо!

Откуда?

– Семейное положение – вдовец… Что ты? Пиши! – торопил Арвид.

– Погоди…

Мигаи… Васин – вот кто! Погибший шофер… Значит, они с Клименко из одного села?

– Когда он повесился? – быстро спросил я.

– Точно неизвестно. Медицинский эксперт считает, что провисел не меньше суток.

– А обнаружили когда?

– В среду. – Арвид поднял голову от своих бумаг. – А что такое?

В среду. Васин погиб во вторник. И Клименко, выходит, тоже? И они земляки… Случайное совпадение? Или…

– Ох, Арвид, – начал я хрипло и откашлялся, – сдается мне, и верно твоему самоубийце еще рано в архив!