Текст книги "...начинают и проигрывают"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Может, заранее с кем-нибудь условился?

Богатова говорила, что Станислав никуда в город не ходил… Хорошо, допустим, владелец швейной машинки сам заходил в госпиталь. Может быть, даже лежал, там и познакомились. Но почему же тогда Станислав Васин советовался с Богатовой, с другими медсестрами, что везти в подарок матери, если и так знал, что купит машинку? Что-то тут есть, что-то есть! Женщина дошла до конца квартала. Сейчас завернет за угол.

Ну как? Я решился: за ней! Но только двинулся, как сзади на меня что-то налетело с воем, с визгом, и я, потеряв равновесие, ухнулся всем телом в сугроб.

Фронт – вот кто был тем лихим налетчиком! Он радостно прыгал вокруг меня, лизал горячим языком, стараясь угодить именно в лицо, не давал подняться.

– Отгони ты к черту своего пса!

– Фронт!

Кимка – он тоже был, разумеется, здесь – подал мне руку, помог выкарабкаться на твердо утоптанную горбатую тропинку.

– Ага! Нашел! Нашел! – торжествовал он, отряхивая мою шинель от снега. – Теперь веришь? Я только дал ему понюхать вот это – как рванет!

Кимка держал в руке мой носок в коричневых пятнах засохшей крови.

Женщины уже не было видно. Я сделал несколько шагов ей вслед – нет, где там, безнадежно, разве с моей ногой догнать!

А тут еще Кимка сообщил, что на полу комнаты лежит для меня письмо. Он видел, когда прибежал за носком с улицы, но не подобрал, так как очень торопился, боялся, что я уйду чересчур далеко.

От ребят с фронта – от кого еще! Филарет Егорыч со своим очередным отчетом о бане или об израсходовании махорки и легкого табака…

А вдруг не от них – от Глеба Максимовича? Что-то произошло непредвиденное, он куда-нибудь срочно выехал и сообщает, где его искать. Не зря телефон целый день не отвечает.

Догадка эта так прочно застряла в мозгу, что я повернул назад, домой. Кимка трусил за мной, хвастливо болтая всю дорогу. За ним Фронт с опущенным хвостом. «Впереди Иисус Христос, позади голодный пес», – почему-то запомнилось блоковское, и я грустно ухмыльнулся. Хромой Иисус! Если бы не нога, черта с два я упустил бы ту женщину!

На полу возле двери действительно что-то белело. Не письмо – газетный клочок. И, конечно, не от Глеба Максимовича. «Клепикову», – выведено карандашом, печатными буквами.

Повернул обрывок. Такие же печатные буквы. Интересно!

Включил свет.

«Ни копай летинант!!! Васин получил свое и ты получиш если не уймешси!!!»

Вот так номер!… Прочитал снова. Все точно!

Можно было свободно подумать – чья-то дурацкая шутка. Но я знал: никакая не шутка, а первый результат освобождения Андрея Смагина. И опять работа под обыкновенную уголовщину. Вместо подписи выведено: «Черная кошка». Грубо, кустарно!

Я осмотрел листок. Верхний угол первой страницы нашей областной газеты за прошлый месяц; видна часть названия. Обтрепанный, замусоленный – похоже, газету долго таскали в кармане. Курильщик?

И тут у меня мелькнула мысль. Нелепая, мальчишечья…

Нет, нет, так нельзя! Я не имею права ничего предпринимать на свой страх и риск – хватит, обжегся с Андреем. Надо доложить, попросить разрешения…

Но где найти Глеба Максимовича? Пока буду искать да согласовывать, и время пройдет, и следы затопчут – ищи тогда! И потом, никто еще не отменял разумную инициативу.

Попытаться? Эх, была не была!

– Иди сюда! – подозвал Кимку – Видишь? – показал ему обрывок газеты. – По ней Фронт унюхает след?

– По бумажке? – засомневался он.

Я подзадорил:

– Эта бумага не знаю сколько времени пролежала в пиджаке или там в брюках, вся насквозь человеческим запахом пропиталась. Уж если твой Фронт по ней не учует, тогда и ему вечный позор до седьмого колена, и тебе, как его старшему товарищу и другу… Ну что, сдаешься без боя?

– Кто сдается? Я сдаюсь? – завелся Кимка. – Давай, Фронт, покажем ему класс!

И Фронт показал класс. Только в самом начале поиска он почему-то затоптался в нерешительности возле комнаты Тиунова, наверное, по привычке – чуть ли не каждую ночь ходил сюда ночевать. Но Ким дал ему снова понюхать листок, приказал строго: «Искать!» Фронт выскочил на улицу, взял след и резво побежал на поводке, скользя черным носом по обледенелой тропке. Повел нас, ни разу не сбившись, через проходной двор, застыл у выхода на улицу с поднятой передней лапой и, обнюхав тщательно какую-то ледяшку, рванул так стремительно, что Кимка с трудом удерживал поводок.

Я поотстал. Не только из-за ноги – чтобы не привлекать ненужного внимания. Одно дело – мальчишка с собакой, другое – я с ним. Третий лишний. Если Фронт действительно не потеряет след и куда-нибудь приведет, Кимка вернется – так мы с ним условились.

Собака утащила своего хозяина за угол. Я дошагал не спеша до конца квартала и стал ждать, прислонившись к телеграфному столбу. Двух минут не прошло – они уже вынырнули снова, только в обратном порядке: сначала Ким, а уж потом упиравшийся всеми четырьмя лапами Фронт.

– Иди, иди, ну! – Кимка с силой тянул своего зверя. – Встал возле калитки – и никуда. Скулит, царапается: открой!

– Где? Номер заметил? – быстро спросил я.

– Нет там никакого номера. Красивый такой домик, как игрушечный, сразу увидишь… Что теперь, Витя? – Он сгорал от любопытства и возбуждения.

– Теперь – марш домой!

– У-у!… – попробовал Кимка взять меня нытьем, но так как вместо привычных уговоров последовало резкое: «Разговорчики!», тотчас же осознал безнадежность своей попытки и обиженно дернул поводок:

– Пошли, Фронт! Мы ему все открыли, а он…

Дом я узнал сразу; Кимка описал точно: игрушечный. Он был такой один на всю улицу – с новенькой жестяной крышей, с аккуратно покрашенными в синий и белый цвет ставенками и резным флюгерком у трубы.

Оставалось только спросить, как в известной сказке: «Терем-теремок, кто в тереме живет?»

Я отправился выяснять сказочный вопрос по соседям. Для меня это было совсем нетрудно – работник милиции, мало ли какие служебные дела.

Постучался в дом рядом с теремком. Сразу же, словно ждал, выглянул дряхлый седенький дед.

– Из отделения милиции. Здесь живет… – для пущей убедительности я посмотрел в блокнот. – Семенов Иван Алексеевич?

– Нет, шынок, – прошамкал дед. – Нету у меня такого.

– Значит, рядом?

– И шлыхом про такого не шлыхал.

– Как же! Мне сказано, тут. Электрик он.

– Да нет, не должно. Шправа от наш Лебедевы; он на штанции работает шоштавителем поеждов. Хороший шошед, ничего не шкажу, и жинка у него хорошая…

Деду, видно, не так часто перепадало поговорить.

– А слева? – направил я его поближе к интересующему меня теремку.

– Шлева? Шлева Мушька Прянова и муж ейный. Как его фамилия? Ижошимов, что ль.

От неожиданности у меня глаза на лоб – хорошо, дед подслеповат, ничего не заметил.

– Изосимов? Погодите! – я полистал для виду блокнот. – Изосимов? Шофер?

– Во-во!… Шоферишкой он на комбинате. Ничего не шкажу, мужчина шправный…

– Правильно, он у меня тоже записан… Спасибо!

Обдумав все за и против, я решительно направился к домику с флюгерком. Стукнул два раза в свежепокрашенную ставню.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Из отделения милиции. Изосимов нужен. Муж ваш, что ли?

– Ну, муж. Нет его дома.

Почему ж тогда Фронт взял след? Пришел и снова ушел?

– И давно?

– Да нет, не так чтобы. Прибежал, переоделся и подался опять.

– Куда?

– Не знаю, не сказал… А что случилось?

Приотворилась дверь, я увидел собеседницу и остолбенел – вторично.

Было от чего: передо мной, кутаясь в черный платок, стояла та самая женщина, которая несла швейную машинку от Васиной.

– Может, передать ему что? – спросила обеспокоенно.

– Да, пожалуйста. Скажите, чтобы завтра, как освободится с работы, сразу ко мне, в отделение, к лейтенанту Клепикову. По делу Смагина, он знает.

Я пошел к калитке.

Сердце колотило кузнечным молотом.

23.

В который раз за сегодняшний день я снова позвонил Глебу Максимовичу – теперь уже из Госбанка.

– Вас слушают!

Глеб Максимович! Наконец-то!

– Важные новости, – сказал я, прикрывая ладонью трубку, чтобы не услышал постовой милиционер.

Мы встретились ровно через полчаса в избушке на курьих ножках. Глеб Максимович приехал на легковушке; я видел, как он вылез из нее на безлюдном перекрестке. Машина тотчас же направилась обратно, буравя фарами темноту впереди себя и еще больше сгущая ее позади.

Дождался, когда вспыхнут полоски света в узких щелках ставен, и зашел.

Глеб Максимович разглядывал меня с непонятной улыбкой:

– Рост выше среднего. Лицо овальное. Припадает на левую ногу. Все правильно!

– Под наблюдение попал? – сообразил я. – У дома Васина?

– Замнем для ясности, – отшутился полковник.

– Значит, что машинку швейную унесли – знаете? Это ведь очень важно?

– Думаю, теперь уже не так чтобы очень. Если в ней что и было, то уже давно сплыло.

– И кто унес, тоже знаете?

– Увы – да! – он посмеялся над моим расстроенным видом. – Не получается сюрприза, товарищ лейтенант?

Знал Глеб Максимович и про освобождение из тюрьмы Андрея Смагина. Мои контрмеры он одобрил, даже похвалил за инициативу. А когда я рассказал о полученной записке с угрозой, потер удовлетворенно руки.

– Хорошо, очень хорошо! – И пояснил: – Там у них теперь небольшая паника.

– Неужели Изосимов с ними?

– Посмотрим, сказал слепой, – снова отделался шуткой Глеб Максимович. Он коротко передал мне новости, поступившие из Зеленодольска. Ребята там великолепно сработали – и Арвид, и другие. Станислава Васина неожиданно свалил жестокий приступ лихорадки – я уж и спрашивать не стал, как удалось это устроить. С полудня лежит в зеленодольской больнице с высокой температурой. Взяли кровь на анализ – ему сказано: проверка на малярию.

– А гемофилия? – спросил я.

Глеб Максимович отрицательно покачал головой.

– Такая же, как у нас вами. Он про нее даже не заикнулся. Вероятно, вводил особый препарат против свертывания крови, а теперь где ему взять?

– Он догадался?

– Трудно сказать. Возможно, пока не подозревает – у него, оказывается, в прошлом действительно были приступы малярии. Написал только телеграмму на имя диспетчера, просил медсестру отправить побыстрее. Вот! – Глеб Максимович прочитал из карманного блокнотика:

«Внезапно заболел, пришлите кого-нибудь за машиной. Станислав».

– Шифровка?

– Не исключено.

– Ох, мне нужно на комбинат! – забеспокоился я.

– Не спешите, есть время. Телеграмму на комбинате получат не раньше десяти – я просил… Там будете – тоже не активничайте очень; наблюдайте потихоньку и все. Кто чесночку поел, сам скажется…

Телеграмму из проходной принесли при мне. Я как раз сидел в диспетчерской у Тиунова и нудно выспрашивал про Смагина: с кем он говорил сегодня, чем занимался, не просился ли в рейс?

Тиунов пробежал телеграмму глазами, швырнул в сердцах на стол:

– Опять – пять! Вот уж верно: беда одна не ходит. Ну, кого туда слать? Изосимов выходной. Смагина? – он покосился на меня. – Смагин тоже отпадает…

Телеграмма так и осталась лежать на столе. Подходили шоферы, любопытствовали, читали, качали головами.

Ни от кого чесноком не пахло, хотя я принюхивался, как мог.

Вернулся из поездки Бондарь – возил в подсобное хозяйство пищевые отходы из столовых комбината. Повертел, как и все, в руках телеграмму от Васина – и вдруг заволновался. Пристал к Тиунову, как банный лист: пошли меня да пошли!

Я навострил уши. Бондарь? Неужели дед Бондарь?

Тиунов отговаривал:

– У тебя же завтра отгул. Когда еще выберем свободный день!

– Не надо мне отгула, бог с ним! Пусть идет в пользу государства.

– Намаешься на перекладных – к морозу потянуло. Глянь: небо ясное.

– Чай, не хлюпик. Оденусь потеплее – делов-то!

Тиунову не хотелось его посылать:

– Какая тебе корысть?

– Сам погибай, товарища выручай! – напыщенно произнес Бондарь.

Все, кто были в диспетчерской, загрохотали. Наверное, не таким, совсем не таким проявил себя здесь старый шофер.

– Нет, ты правду скажи, – настаивал, тоже улыбаясь, Тиунов. – Вот скажешь правду – тогда пошлю.

– Ну… Братан у меня там. Спроведую заодно.

– Вот теперь понятно. Ладно, езжай!

Бондарь обрадовался…

Я пробрался в безлюдную бухгалтерию, не зажигая света нащупал аппарат на столе главного бухгалтера и позвонил Глебу Максимовичу, сообщив одно только слово:

– Бондарь!

На этом моя сегодняшняя миссия заканчивалась.

Рано утром, еще совсем темно было, меня разбудил отчаянный стук в дверь. Я скатился с нар, сбросил крючок с двери.

Кимка! Он опять уходил ночевать к Тиуновым.

– Ты что? Обалдел – так стучать.

– А ну его! – Надулся: злится.

– Кого?

Молчит.

– Выкладывай живо, а то пойду сам спрошу.

Забубнил:

– Вовкин папа… Им вчера машинку швейную принесли, так мы ее вечером немножко починили. А он сейчас с работы пришел – и шуметь. А чего шуметь? Она так и так была вся разломанная, а теперь даже крутится, если сильно нажать.

Швейная машинка!… С меня слетели остатки сна.

Кимка улегся досыпать на музейную койку, а я, пошагав по комнате, решил заглянуть к Тиунову сейчас, не откладывая в долгий ящик, благо есть хороший предлог.

Он сидел в солдатской рубахе с завязочками вместо пуговиц перед осколком зеркала – брился.

– Доброе утро! Что тут у вас Кимка натворил?

Повернул намыленную щеку:

– Не так Кимка, как Вовка мой. Главный заводила!

– Всегда я! Всегда я! – отозвался с кровати плачущий голос. Досталось, видать!

– Помолчи! – громко топнул деревяшкой Тиунов. – Я кому говорил: не сметь прикасаться?… Понимаете, – снова повернулся он ко мне, – попросил тут шофер наш, Изосимов, направить машинку швейную; вон она, на шкафу. Говорю ему: не смыслю я в них. А он: глянь да глянь, ты все же механик, а она так и так не работает.

И занес вчера, когда меня дома не было. Прибегаю вечером ребятню кормить – уже стоит! И как чуял, что эти бандиты полезут, нарочно сказал: не сметь! А они отвертку добыли, разводной ключ – и чинить… Ишь, придумали! – Погрозил кулаком. – Чужая вещь!

Вовка откликнулся всхлипом…

Только рассвело, явился Арвид. Измученный, лицо цвета мела пополам с синькой. Сразу видно: не спал.

– Ну? – я жаждал новостей.

Он покосился на сопящего Кимку.

– Нормально. – Вот и все его новости! – Только спать – умираю. И есть тоже.

– Что же все-таки больше?

Арвид подумал недолго.

– Пожалуй, есть.

– Тогда пошли, пока еще жив…

Был ранний час. В столовой сравнительно мало народу. Но Зинаида Григорьевна с Диной уже сидели за столиком у окна.

– Хоть заодно тебя с землячкой твоей познакомлю, – потащил я к ним Арвида. – Вот вам, товарищи, давно обещанный самый наилатвийский латыш.

Дина первая протянула Арвиду руку.

– Ой, вы и вправду существуете? А я думала – лейтенант сочинил. – И обратилась к Зинаиде Григорьевне: – Как, ты говорила, по-латышски доброе утро?

Зинаида Григорьевна сдержанно улыбнулась:

– Кажется, лабрит.

Арвид, повернувшись к ней, ответил целой тирадой – я не понял ни слова. Зинаида Григорьевна тоже. Смеясь, замахала руками:

– Нет, нет, нет! Я помню еще «здравствуйте», «до свидания», ну, еще «хлеб» – и все.

– О! – Арвид не скрывал разочарования. – А я уже обрадовался, решил, маленькая тренировка по-латышски. – Вздохнул тяжело. – Скоро совсем забуду. Вернусь в Латвию и буду ходить как чужой.

– Ну, на крайний случай обойдетесь русским, – успокоила Зинаида Григорьевна. – В вашем городе многие говорят, а уж вы-то просто великолепно.

– Спасибо, – поклонился Арвид. – Долго жили у нас?

– Не очень. Мужа перевели в гарнизон – и я за ним, как нитка за иголкой.

– Понравилось?

– Хороший город. Компактный, уютный, не то что этот… Площадь с костелом, старый купеческий дом – он как-то очень поэтично называется.

– Дом рухнувших надежд?

– Да-да! Ему, наверное, три века.

– Ну, это еще что! Вот на набережной, возле ратуши…

И пошли воспоминания! Старинные здания, улицы, скверы… Я никогда еще не видел Арвида таким оживленным, таким разговорчивым. Вот что значит – родные края!… Или, может, ему Зинаида Григорьевна понравилась?

Я присмотрелся. А что – вполне! Тонкий профиль, лучистые глаза. А улыбка! И умница… Скинуть бы ей лет десять.

Мы с Диной уже поели пшенную кашу, выпили не очень сладкий чай, а они все еще предавались воспоминаниям, главным образом, Арвид:

– А на озере за Новым Форштадтом вы были?

– Как же! Чудное местечко! – хвалила Зинаида Григорьевна. – И беседки возле него – прелесть!… Представляете, товарищи, – это уже нам, – настоящие деревянные кружева, тончайшая работа!

– Вы и в беседках были? – удивился Арвид.

– О, мы с мужем такие любители… Все вокруг обшарили.

– Действительно! И ведь жили у нас короткое время.

– Да, всего полгода. Погодите, сейчас сосчитаю, – Зинаида Григорьевна потерла лоб кончиками пальцев. – Двадцать седьмого января сорок первого года я приехала – вот когда. Да, точно! Мужа перевели немного раньше, а я двадцать седьмого… Нет, кончится война – я снова туда, к вам! Примете?

Арвид довольно щурился.

– У нас говорят: первый раз – гость, второй раз друг…

Дине надоело сидеть посторонней наблюдательницей – она не из тех, которые терпеливо ждут, когда о них вспомнят.

– Да хватит вам! – бесцеремонно прервала поток воспоминаний. – Давайте лучше выясним, как насчет встречи Нового года. Учтите: кавалеров-одиночек принимаем без ограничений.

Я сразу вспомнил вислоносую.

– Дожить еще надо, – сказал уклончиво.

Зинаида Григорьевна словно мои мысли подслушала.

– Не бойтесь, – успокоила она, – Лели не будет, она нам на работе изрядно надоела. Я, Дина – надеюсь, против нас вы ничего не имеете?… Еще дама одна из прокуратуры.

– Аделаида Ивановна? – насторожился я.

– Вы ее знаете? – вскинула брови Зинаида Григорьевна. И сама же себе ответила: – Ах, да, по работе, я все забываю… Тогда у вас, наверное, будут еще знакомые. Прокурор с супругой – очень милая женщина, Леденцов из суда. Остальных вы вряд ли знаете. Ну как? Согласны?

– Вы очень любезны… – Арвид отвесил галантный полупоклон.

Я продолжил в шутливом тоне:

– Но соглашаться сразу несолидно. Товарищи дамы посчитают, нам некуда ткнуться.

– Ну, думайте, думайте, – рассмеялась Зинаида Гри горьевна. – Два дня сроку – хватит?…

– Но ни минуты больше! – вмешалась Дина. – Ведь еще доставать. Шнапс и прочее.

Я сделал строгое лицо:

– Водка? Где?

Дина показала язык:

– Так я и сказала – ждите! Вот выпьете с нами – тогда другое дело. Тогда вы соучастники…

В зал повалил народ. Сразу стало шумно.

– Пора, Дина, – поднялась Зинаида Григорьевна. – Кончилась смена – еще опоздаем.

Они торопливо попрощались, ушли.

– Интересная женщина! – У Арвида в глазах появилось новое выражение – что-то такое лирическо-мечтательное.

– Она – да! Но видел бы ты эту Аделаиду! И еще Вадим… Нет, не хочу! Лучше к ребятам в госпиталь.

Арвид не стал возражать:

– Ты верно сказал: дожить надо… – Зевнул, потянулся так, что затрещали кости. – Ну, я спать! Хотя нет, – тут же поправил он сам себя, – надо еще письмо приятелю написать…

На комбинате меня ждала потрясающая новость.

– Знаете, Изосимова посадили! – Хайруллин, второй диспетчер, сменивший утром Тиунова, смотрел на меня растерянно. – Только что звонили.

– Как – посадили? За что?

– На милиционера кинулся. Пьяный. В Старой Буре. Вчера поздно вечером, около двенадцати.

Старая Бура – небольшой городок районного подчинения, километрах в тридцати от нашего. Как Изосимов там оказался?

– Всыпят теперь на полную катушку. Два года, считай, обеспечено, – сокрушенно качал головой Хайруллин. – Если не побольше – время военное. Ай, водка, что она делает с человеком!

Я мысленно проследил последовательность действий Изосимова вчера вечером.

Принес машинку Тиунову, подбросил мне записку под дверь. Пошел домой, переоделся, оттуда на вокзал. Сел на поезд до Старой Буры. И там затеял драку с милиционером.

Хайруллин все еще клял зеленого змия.

Кажется, на сей раз он ошибался. Тут дело не в водке!…

Глеб Максимович, с которым я встретился в середине дня, был такого же мнения:

– Да, похоже на попытку уйти от более серьезной ответственности. Знаете что, садитесь на мою машину и дуйте прямо туда. Я позвоню, вас допустят. А мы здесь пока прощупаем его по бумагам – раз уж попал в поле зрения. Если потребуется, прискачу тоже…

Он подробно проинструктировал, как мне вести себя с Изосимовым. Потом сказал:

– Кстати, у Бондаря и в самом деле брат в Зеленодольске. Начальник горторга. Ночью Бондарь звонил из междугородной к нему на квартиру, просил кое-что приготовить из продуктов. Не прямо, намеками, но все понятно.

– Значит, он из-за продуктов так рвался?

– А что, причина какая еще основательная… И вообще, леший его побери! – Глеб Максимович ожесточенно чесал бритую макушку. – Если честно сказать, дал я с Бондарем хорошего маху. Сказал себе: всё, он! Людей поднял по тревоге, разослал по чертовым куличкам. А вышло – пустой номер… Ну, чего там улыбаться, чего улыбаться!

– Ох, Глеб Максимович, вы даже и не знаете, как меня успокоили! Прямо гора с плеч! – И пояснил:

– Понимаете, я все думал – у одного меня пустые номера. Всякая мистика лезла на ум: рок, судьба. А если даже у вас прорухи…

– Но-но! – прервал он сердито. – Какие еще прорухи, кто сказал?

Но глаза у него были веселые…

Эмка Глеба Максимовича стояла на соседней улице.

– Меня в управление, лейтенанта в Старую Буру.

Шофер кивнул…

Город кончился как-то сразу, словно оборвался. Вот только что лепились друг к другу низкорослые домишки, и вот уже мы посреди заснеженной степи, разделенной на аккуратные половины двумя темными полосами колеи.

Они бегут, бегут навстречу, чем ближе, тем быстрее, и каждая самозабвенно бросается под свое колесо.

Белое ровное небо неотделимо сливается с такой же белой землей. Если не сосредоточиваясь смотреть вдаль, туда, где падает куда-то вниз, утоньшаясь на нет, черная линия дороги, то кажется, что мы движемся по узкому мосту без перил, высоко поднятому над землей, и по обе стороны от машины пугающая пустота.

Шофер попался из молчунов – за всю дорогу ни полслова. И к лучшему: терпеть не могу нагловатых трепачей с персональных машин. Только уж больно осторожен, то и дело тормозит, словно на дороге не самые обычные зимние ухабы, а гибельные ущелья и пропасти.

Я крепился-крепился, наконец, не выдержал, спросил с подковыркой:

– Амортизаторы, что ли, не держат?

Ответил не словами, а взглядом: мол, соображаешь, что говоришь?

Но газу прибавил. Эмка заплясала на неровных ледяных рельсах. Пошли нырки то одним колесом, то другим, а то и двумя сразу. Я мотался на сиденье из стороны в сторону, раза два поцеловался с ветровым стеклом.

Шофер все поглядывал на меня с усмешечкой, ожидал, что запрошу пощады; ему-то самому легче, баранка не дает мотаться. Но так и не дождался.

Одно-единственное слово услышал я от него за всю поездку, когда он высадил меня у гормилиции, где в отдельной камере держали Изосимова:

– Ждать?

– Нет, езжайте.

Он тут же развернул эмку, пугнув лошадей у коновязи, и покатил обратно.

Дежурный горотдела уже был предупрежден. Взглянув мельком на мои документы, повел по длинному коридору, почему-то пахнувшему кошками.

– За дверь рукой не беритесь, – предупредил меня.

– А что такое?

– Случай был. Задержанный сорвал со стены электропроводку и приладил к двери. А она железная. Милиционера и стукнуло. Ладно не сильно – какое тут у нас напряжение!…

Изосимов лежал на узких нарах, когда дежурный, толкнув ногой дверь, впустил меня в камеру. Испуганно вскочил, часто моргая, словно не веря своим глазам.

– Не ожидали, Изосимов? – Я присел к столику у стены.

Дежурный ждал у двери, бряцая связкой ключей. Изосимов все еще стоял навытяжку.

– Где у вас следственная комната? – обратился я к дежурному.

– Рядом. Идите, задержанный!

Следственная комната представляла собой точно такую же камеру, только вместо нар здесь стоял колченогий жидкий столик для следователя.

Изосимов все молчал, будто дара речи лишился. В глазах метался страх.

– Садитесь. – Я указал на табуретку. – Да садитесь же!… Ищу, понимаете, своего свидетеля, а нахожу нарушителя! Что это вы надумали в драку с милицией лезть, а, Изосимов?

Я открывал ему путь, который вел только в тупик. Но он, все еще надеясь на лучший для себя исход, стал торопливо, жуя слова, уверять, что и сам не помнит, как было дело, что и выпил-то немного, а опьянел до беспамятства, видно, с непривычки.

Я кивал головой, слушал, вроде бы даже сочувственно.

Потом, не дожидаясь, когда он выдохнется, сам спросил:

– Вы когда выпили? До того, как мне свой привет подбросить, или после?

И сунул ему под нос его писульку. Изосимов стал отпираться с отчаянием:

– Ничего не знаю! Первый раз вижу!

– Бросьте, Изосимов! Во-первых, собака взяла ваш след. Во-вторых, экспертиза и по печатным буквам великолепно определит, кто писал. В-третьих, отпечатки пальцев. В-четвертых, – вот!

Я показал сложенную газету, лежавшую у дежурного в пакете вместе с другими вещами, отобранными у Изосимова при аресте. Один из ее рваных краев точно совпадал с краями подброшенного мне листка.

– Видите – бесполезно! Лучше расскажите все, как с Васиным было. Зачтется как добровольное признание.

Изосимов отер пот со лба тыльной стороной ладони.

– Ладно, ваша взяла… Не хотел я никого убивать! Не хотел. Думал – машина повредится, ну, на худой конец, водителя ушибет несильно. И никакой у меня злобы не было ни на Васина, ни на Олешу. Главным мне было Смагина Андрейку в это дело впаять… Теперь сам понимаю: дурак! – он скрипнул зубами.

– За что вы его так?

– Насмешек над собой не терплю. – У него заходили скулы.

Артист!

– Хорошо, что хоть с опозданием, но признался. Берите, пишите подробно обо всем.

Дал ему бумагу, карандаш. Он писал долго, больше часа, обдумывая каждое слово.

– Все!

Я прочитал.

– Не годится. Многое упущено. Вот, например, о напильнике – ни слова. Вы же его выкрали у Смагина.

– А, да, да!

– Пишите снова, все сначала. Будет готово – кликните дежурного, он меня найдет.

Изосимов трудился в поте лица до самого вечера. Три раза я браковал, заставляя переписывать, требуя все новых и новых подробностей. Потом приехал Глеб Максимович – я увидел из окна приближавшуюся эмку и вышел навстречу.

– Признался в убийстве Васина? – спросил полковник, только открыв дверцу машины.

– Да.

– Мотив?

– Смертельная ненависть к Смагину.

– Ох, страсти-мордасти какие!… Он бы рад теперь хоть убийством отделаться. Где его «белый билет»?

– Вот.

Я, развернув, подал Глебу Максимовичу свидетельство об освобождении Изосимова от воинской службы.

– Ага… Ну, пойдемте к нему. У меня кое-что взрывчатое припасено.

От самого порога следственной комнаты Глеб Максимович произнес, словно продолжал начатый разговор:

– А ведь вы Васина убили по заданию, а Изосимов?

– Нет! – крикнул тот, прижавшись к ободранной стене. – Нет!

– Теперь еще истерику разыграйте! – поморщился Глеб Максимович. – Смотрите! – он раскрыл свидетельство. – «Признан негодным со снятием с воинского учета» – так? В протоколе медкомиссии то же самое. В выписке для военкомата тоже. Но вам не повезло, вам крупно не повезло, Изосимов. У председателя медкомиссии полковника Долининой есть привычка заносить в свою книжечку результаты работы комиссии. Знаете, плюс, минус, плюс, минус… Так вот, против вашей фамилии стоит плюс. Плюс, понимаете?… Хотите, мы вас сейчас же направим на переосвидетельствование? Ранение – оно же не рассеивается, как дым. Раз дырка была, там она и осталась. Давайте, а?

Изосимов молчал, облизывая губы.

– Послушайте, Изосимов, вы жить хотите? – спросил Глеб Максимович после паузы. – Попытка выйти сухим, или там полусухим, не удалась, видите сами. Я не знаю, сумеете ли вы теперь спасти свою жизнь. Но если у вас и остался какой-то шанс, то он только в признании. Признаться во всем без утайки, помочь нам изловить всех своих сообщников… Так будете говорить?

Долгое молчание. И тихое, едва слышное:

– Буду…