Текст книги "...начинают и проигрывают"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Эшелон следовал в нашу сторону. Понятное дело, домой я возвращался со всеми удобствами – с постелью, с чистыми простынями, даже с мягкой пуховой подушкой, в которой непривычно тонула голова.

21.

Наш эшелон в пути нигде долго не задерживали, и уже к десяти часам утра, успев позавтракать из одного котелка с Верой Сидоровной, я прибыл на место.

Народу на вокзале нисколько не убавилось, наоборот, казалось, стало еще больше: навстречу друг другу, то и дело сталкиваясь в дверях и образуя пробки, текли два непрерывных людских потока. Весь фокус состоял в том, чтобы, улучив подходящий момент, толкнуться в самую середину нужной струи, и тогда уже тебя вносило в зал без всяких дополнительных усилий; если же оказаться на краю, то встречным потоком легко могло задеть, оторвать от своего и даже вынести обратно на перрон.

В дежурную комнату милиции я добрался весь помятый. Зато здесь была благодать. Пусто, если не считать двух сержантов, сладко спавших на длинном столе; чтобы не свалиться с узкого ложа, они крепко держали друг друга за плечи.

Присев на корточки, я снял трубку с телефонного аппарата – он, очевидно, мешал сержантам устроиться поудобнее и был ими без долгих размышлений сунут под стол, прямо на пол.

– Слушаю, – включилась девушка с коммутатора.

Я назвал номер.

– Соединяю.

Один из сержантов беспокойно шевельнулся.

– Чего? – хрипло вымолвил он, приоткрыв сонный глаз.

– Свои, свои, – заверил я, и он, успокоенный, тут же заснул.

Мне ответили.

– Глеба Максимовича, пожалуйста, – попросил я.

– У телефона.

Голос показался чужим. Строгий и четкий, он как-то не вязался в моем представлении со шлепанцами и стариковским меховым жилетом.

– Прибыл из командировки, – доложил я после секундной паузы, не называя себя.

– А-а, – вот теперь в голосе послышались знакомые интонации. – Очень рад! Наверное, не выспался? Голодный?

Я ответил одним «нет» сразу на оба вопроса.

– Тогда сделаем так, – предложил Глеб Максимович. – Через час я буду в кабинете у вашего начальника. Встретимся прямо там. Ровно через час!

– Слушаюсь…

Когда я, запыхавшись, пришел в отделение, до назначенного срока оставалось еще целых двадцать минут – напрасно спешил. Направился к себе в кабинет. К моему удивлению, дверь была открыта. За столом сидел, расположившись по-хозяйски, старший лейтенант с пышными черными усами. На гимнастерке – ордена, левый пустой рукав аккуратно заправлен за ремень.

– Новый опер?

Я уважительно поглядывал на «Красное Знамя» без ленточки.

– Владелец чулана? – улыбаясь спросил он в свою очередь и представился: – Кузьминых… Фрол Моисеевич меня посадил; говорит, вас не будет несколько дней… – Он стал сдвигать на край стола свои бумаги. – Сейчас уберу.

– Нет, нет, сидите, – остановил я его. – Мне все равно сейчас уходить.

Снял шинель, повесил за дверь. И сразу Фрол Моисеевич тут как тут, словно унюхал.

– Освободился? Ну, слава богу!

И очень расстроился, когда я сказал, что нет, еще не слава богу, не освободился. Щелкнул с досадой костистыми пальцами:

– Сынка нет, тебя нет, товарищ Кузьминых еще только входит в курс. Как работать?

– А Гвоздева куда?

– Подключил прокурор в пожарном порядке к делу со складом. Минимум неделю провозится, а то и все две… Эх, хоть бы и меня куда подключили, – вздохнул он. – Пошли ко мне, не будем мешать человеку.

А там, у себя, взглянул на меня выпуклыми глазами:

– Завербоваться к тебе в помощники, что ли?

Прямо спросить, что я делаю, чем занят, не разрешает служебная этика, а может быть, и прямой запрет начальства. Но любопытство-то заедает! Вот хитрый Фрол Моисеевич таким обходным маневром и пытается выудить хоть что-нибудь из меня, простодушного.

Я делаю вид, что вот-вот клюну, начну рассказывать, и он весь подается вперед в нетерпеливом ожидании. Но, оказывается, я совсем не о том, и его морщинистое лицо разочарованно вытягивается. Жгучее любопытство так и остается неудовлетворенным.

Уж придется вам потерпеть, дорогой Фрол Моисеевич, ничего не попишешь!

Ровно в назначенное время я вошел к Антонову. Глеб Максимович уже там. Я поздоровался, в нерешительности остался у двери: докладывать или не докладывать ему в присутствии начальника отделения?

Майор Антонов словно угадал мои сомнения.

– Хозяйничайте, товарищ полковник.

– Нет, нет, вы нисколько не мешаете!

– Извините, дела. Получаса вам хватит?

– Вот так! – Глеб Максимович провел рукой выше бритой головы.

Антонов вышел, не одевшись. Я точно знал, куда. К Ухарь-купцу – иначе не пройдет и пяти минут, как тот припрется сюда со своими красными чернилами из порошков и остро отточенными карандашами.

Я доложил Глебу Максимовичу о результатах поездки, прежде всего о телеграмме до востребования и о личности Станислава Васина. Он расхаживал по кабинету, держась обеими руками за спину, и негромко покряхтывал, откидывая назад туловище. В военной форме и блестящих, очень старательно начищенных сапогах он выглядел совсем еще молодым, если бы не его вынужденная гимнастика.

Выслушав анкетные данные Васина, сказал:

– Все совпадает.

– Совпадает с чем? – не понял я. – Анкету заполнял он сам. Уже в госпитале.

– Мы запросили через Москву партизанский отряд, там подтверждают. Больше того, они представили его к медали «Партизану Отечественной войны». Вот! – Он развернул передо мной копию наградного листа. – За храбрость и мужество, проявленные во время освобождения захваченных фашистами советских женщин. И фотокарточка.

Я повертел в руке прямоугольный кусочек тонкого картона. Фото неважное, делалось, вероятно, любителем в партизанском отряде. Всмотрелся в лицо. Зачесанные назад светлые волосы, чуть вздернутый над приподнятой верхней губой нос.

– Знаете его? – полковник остановился рядом и через мое плечо тоже стал вглядываться в фотоснимок. – Он?

– Он.

Глеб Максимович опять зашагал от стола к двери.

– Может, мы с вами совсем не туда копаем? – заговорил он. – Может, за тенью гоняемся, за химерой? А тем временем совсем другой, совсем в другом месте пролезает, а?

Что я мог ответить? Да и не спрашивал он меня. Просто думал вслух. Все-таки я сказал:

– С телеграммой странно. Почему он скрыл от медсестры?

– На всякие «почему» есть десятки и даже сотни «потому». Забыл, не придал значения, беспокойный характер – далеко не каждый поступок объясняется чистой логикой… Но поглядим еще, поглядим. Отдохните до вечера, а в восемь – в тот самый домик. Товарищ Ванаг на след вышел, может быть, придется вас к нему подключить…

У Арвида дела обстояли благополучнее. Ему удалось выцедить важное из того немногого, что осталось в памяти соседей Клименко. В день самоубийства старик то ли собирался куда-то в гости, то ли кого-то ждал к себе. Надел свой выходной костюм, который у него сохранился еще с давних времен, сходил в парикмахерскую, словом, в самоубийцы явно не метил. Скорее всего, его напоили водкой с сильной дозой снотворного. При вскрытии оно было обнаружено, но тогда экспертиза на нем не сделала особого акцента, так как Клименко страдал бессонницей и выклянчивал по аптекам всякие порошки и таблетки.

И еще одна немаловажная находка: на верхнем крюке, который так неотступно привлекал к себе внимание Арвида, при повторном исследовании обнаружили микроскопические следы веревки, той самой, снятой с шеи покойника. Это могло означать, что убийца сначала пытался подвесить тело повыше, но потом, поскольку сил не хватило, вынужден был довольствоваться нижним гвоздем.

Отсюда следовал вывод: убийца действовал в одиночку, двое легко подняли бы одурманенную жертву; учитывая к тому же небольшой вес хилого, сухонького Клименко, убийцу надо искать среди людей слабого телосложения.

Почему-то сразу подумалось о гемофилии. Интересно, как она сказывается на физическом развитии человека?

Но тут же я отбросил эту мысль.

Ведь Станислав Васин в день убийства находился еще в госпитале…

Я и завидовал Арвиду, и радовался его успеху – хоть один из нас двоих не завалил задания. Никто не мог меня обвинить в нерасторопности или в какой-либо неточности. Наоборот, Глеб Максимович сказал, что всё сделано правильно. Но я никак не мог отделаться от чувства досады. Словно сам был виноват в том, что следы, по которым меня послали, никуда не привели.

Что же теперь? Прежде всего – пообедать. А потом до восьми посидеть в отделении над бумагами. Фрол Моисеевич и в самом деле запарился – надо помочь.

Не было бы работы, я бы ее все равно придумал. Потому что иначе пришлось бы идти к Седому-боевому. А на это у меня сейчас не хватало духу. Не сумею я утаить ничего. Он сразу почует неладное по моему лицу.

Потом, потом! Завтра, послезавтра, позднее. Пусть малодушие, пусть трусость – не могу…

Я уже был на улице, когда меня окликнули. Обернулся: мой «квартирант», старший лейтенант Кузьминых с листком в руке.

– Забыл сказать: вас утром спрашивали.

– Кто?

Я почему-то сразу подумал: старуха Барковская, пух-перо. И очень удивился, когда прочитал на листке: «Васина Матрена Назаровна».

– Именно меня?

– Именно вас. Очень взволнованная. Я предложил ей пойти к Фролу Моисеевичу, она сказала: «Нет, лучше еще зайду…».

Васина. К тому же очень взволнованная… Это меняло все планы. Я двинул на комбинат, включив наивысшую для моей ноги скорость.

По дороге, уже на территории комбината, мне встретился Изосимов. Пепельный какой-то, небритый, смотрит в мою сторону и не замечает.

– Зазнался, товарищ Изосимов!

– Ой! – встрепенулся. – Здравствуйте, товарищ лейтенант. Замечтался я.

– Знаю, о чем вы мечтаете! Голубоглазая, румяная, вся в светлых кудряшках.

Он усмехнулся:

– У моей глаза желтые, как у кошки. И когти тоже.

– Бросьте заговаривать зубы! – я погрозил ему пальцем. – Словом, вам из Энска привет.

Вот теперь проняло. На серые щеки полез румянец.

– Были там?

– Да, и медсестру Богатову тоже видел. Обижается на вас Богатова. Каждый день писем ждет – и все зря!

– Напишу, обязательно напишу. Знаете, поездки, поездки, без конца и края…

Мы разошлись, каждый в свою сторону. А шагов через двадцать, будто подчиняясь какому-то общему сигналу, обернулись одновременно. И хотя Изосимов тут же улыбнулся и даже фамильярно махнул рукой, я успел заметить тревогу в его взгляде.

Почему он встревожился? Из-за Богатовой? Или… Эх, не спросил я там, знались ли они со Станиславом Васиным, когда лежали в госпитале.

Хотя что я! Изосимов выписался и уехал задолго до того, как туда поступил Васин.

Мерещится всякая ерунда!

Я зашагал быстрее…

На первой же минуте Васина горько меня разочаровала.

– Искали меня, Матрена Назаровна?

– Новость у меня нехорошая, уж не знаю, сгодится вам или нет… Вот вы давеча про Тихона спрашивали, про Клименко, – так, ведь знаете, он удавился.

– И что? – я придвинулся ближе.

– Ну, повесился, понимаете?

Вот и все! А я несся, как мальчишка, не щадя больной ноги, в ожидании чего-то существенного, важного.

– Знаю, Матрена Назаровна, знаю, – у меня вырвался невольный вздох. – Еще в тот раз знал.

– Ну да? Что ж мне-то не сказали?

– Расстраивать не хотел.

– Оно бы к моему горю немного прибавило.

Старательно вытерла о передник правую руку, явно собираясь прощаться. Я спросил торопливо:

– Жизнь-то у вас налаживается? – Хотелось, раз уж я здесь, порасспросить ее о Станиславе.

– Да как сказать! – Забудусь – ничего. Вспомню опять худо.

– Все-таки с сыном легче, чем одной, верно?

– Ой, да когда я его вижу! Нагрузили парня по горло. Только к ночи заявляется.

Нет, ничего я так не узнаю!

– Подарок-то его хоть кстати в хозяйстве пришелся? – ввернул про швейную машинку, которую он купил в Энске – верно ли, что для матери вез?

Впервые тонкие сухие губы старухи раздвинулись в некое подобие улыбки.

– Подсунули ему радость на барахолке. Дите, ну форменное дите! Ни шить на ней, ни настроить – переломано все и заделано наглухо. Хоть признала Станислава по ней – и на том спасибо.

– Как? – не понял я.

– Ну, подошел поезд, народу высыпало, что гороху из дырявого мешка. И все солдаты, солдаты – как признать? А он в письме отписал: купил, мол, вам, маманя, машинку швейную. Ну, я по ней и высмотрела: на всех одна машинка только и была.

– А разве так не узнали бы?

– Откуда? Я ж его прежде ни разу не видела.

Не видела? Ни разу не видела?! Что ж это такое, как я прозевал!

– А когда замуж выходили?

– Да не захотел он тогда меня смотреть. Уж уговаривал его Коля: давай, поедем, посмотришь – я ведь не в самих Мигаях жила; да вроде вам уже рассказывала? А он: не хочу, не хочу, хоть она там самая что ни на есть ангел. Не хочу – и все! А когда Коля в дом меня привез, Станислава уже и след простыл. Конечно, жалел он потом, говорит, жалел так, что хоть плачь; в училище не сладко было. Но ведь упрямый, упрямый, как отец. Вся ихняя порода такая. И Коля, и Митя, брат его, который в Киргизии…

Брат меня не интересовал, семейный характер тоже. Только Станислав! Только Станислав!

– И фотокарточки его у вас не было? – перебил я.

– Есть одна, пожелтелая вся, что на ней разберешь? С классом он там, двенадцать годков всего, пацанчик совсем. Скуластенький, обстриженный. А сейчас вон ка кой вымахал…

Значит, фото нет – этот тоже не снимок.

Нить – и еще какая!

С трудом скрывая буйную радость под напускным равнодушием, попрощался с Васиной. Она ничего не должна заметить; от нее может узнать Станислав.

Потом стал бродить по улицам, выбирая самые тихие. Так, без всякой цели, только чтобы привести в порядок растрепавшиеся мысли.

Мотив убийства Николая Васина? Пожалуйста! Уж старый-то Васин сумел бы раскрыть подставку – вот вам и мотив.

Мотив убийства Тихона Клименко? Пожалуйста! Жил в соседях у Васина в Мигаях. Тоже знал Станислава в лицо.

Станислав – вот то, что они знали оба, Васин и Клименко, и за что, мешая чьим-то черным планам, хоть сами сном-духом не ведали, поплатились жизнью.

Нет, эту ниточку нельзя выпускать из рук! Эта ниточка нас еще кое-куда приведет!

Дождавшись вечера и отстояв сколько-то времени у забора, чтобы было ближе к восьми, я постучался в двери избушки на Первой Западной.

Глеб Максимович, снова в самых что ни на есть домашних видах, посмотрел на меня – и понял.

– Что – не с пустыми руками?

– Ох, Глеб Максимович!…

– Сейчас товарищ Ванаг придет. – Он покрутил заводную головку на часах. – Потерпите еще семь минут, чтобы дважды не рассказывать. А я пока тут с бумагой одной разделаюсь…

Ровно через семь минут, преподав мне, как всегда, урок точности, появился Арвид. Он, несомненно, обрадовался, увидев меня, но напрасно было бы ожидать каких-то внешних проявлений в словах или даже во взгляде; настолько я уже его изучил.

Короткий обмен приветствиями, рукопожатие – и мне, наконец, дали возможность облегчить свою душу, выложить рвущуюся наружу новость.

Да, я их ошарашил! Оба сидели молча, обдумывая только что услышанное.

И все-таки Глеб Максимович отреагировал не совсем так, как мне бы хотелось. Не бросился пожимать мне руку, не стал поздравлять с выдающимся успехом:

– Тут она, заковыка! Так я и предполагал, что со Станиславом Васиным неладно, – и вот, подтвердилось.

Это еще ничего, это еще можно было с известной натяжкой даже принять за похвалу. Но затем последовало:

– Жаль, конечно, что вам не пришло в голову спросить ее раньше. Тогда бы все упростилось.

Я сразу ощутил всю неизмеримую глубину своей вины. Да, в самом деле, как же не сообразил!

– И все-таки молодец! Просто молодец! Ведь не пойди вы к ней сейчас…

Опять верно! Мог ведь не пойти – мало что она меня спрашивала. А вот пошел…

Так швыряло меня вверх-вниз по душевной шкале радости и печали, пока Арвид не кончил думать свою великую думу и не переключил все внимание на себя:

– Значит, партизанский отряд – липа?

– Вовсе не обязательно, – горячо возразил я. – Почему, думаешь, он удрал из Балты в Белоруссию?

Глеб Максимович взглянул на меня с одобрением:

– Верно, почему?

– Все объясняется очень просто! – Я волновался; додумался до этого еще во время ходьбы по улицам и теперь наступала решительная проверка: как они отнесутся, Арвид, Глеб Максимович? – В Балте был настоящий Станислав Васин. А в Белоруссии вынырнул уже подставной…

– Из чего следует, что вся операция готовилась давно и тщательно, – продолжил за меня Глеб Максимович. – Тот самый «Онкель» – по-немецки Дядя – все вызнал здесь про отношения в семье Васиных, передал в свой центр, они там отыскали Станислава, устранили его…

Я с жалостью подумал о Матрене Назаровне: бедной женщине предстояло перенести еще один удар: она и не подозревает.

– …И, заменив своим человеком, внедрили в партизанский отряд с прицелом на выход в наши тылы, – закончил Глеб Максимович.

Я напомнил:

– У него гемофилия.

– Или лжегемофилия. При известных условиях можно создать подобие – я справлялся у медиков… Что ж, теперь наш ход. В основном он уже подготовлен. Главная цель – спутать им карты. До сих пор все шло так, как ими задумывалось, по крайней мере, внешне. Теперь в игру вступим мы…

План у Глеба Максимовича был таким. Прямая слежка за Станиславом Васиным, или как там его зовут в действительности, вряд ли что даст. Более целесообразно организовать выезд Станислава с машиной хотя бы на день в соседний город Зеленодольск. Там размещены предприятия, поставляющие сырье для комбината, так что ничего необычного в командировке никто не усмотрит. Туда же отправится и помощник Глеба Максимовича вместе с Арвидом. У них одна задача – подольше задержать Станислава в Зеленодольске. Неисправность машины, авария, ремонт моста через незамерзающую речку Парную на шоссе возле Зеленодольска – что угодно, лишь бы ему пришлось остаться там на более долгий срок, не предусмотренный командировкой.

Это сразу внесет осложнения. Возможно, забеспокоится сам Станислав, возможно, его сообщники, сам Дядя. Не зная, что с ним случилось, и заподозрив неладное, будут искать связи, выяснять всяческими путями, что произошло.

Словом, в спокойной обстановке труднее рассчитывать на неправильные ходы противника. Неожиданная же смена обстановки, непредвиденные осложнения озадачивают, нервируют, приводят к ошибкам.

А достаточно только раз ошибиться…

Как сказал Глеб Максимович, на минуту ума не станет, навек в дураки попадешь!

Той же ночью за Станиславом Васиным, прямо домой с комбината прислали дежурную машину. Привезли его в диспетчерскую и, вручив уже готовое командировочное предписание, срочно отправили в Зеленодольск с двумя работниками из отдела снабжения.

22.

Непредвиденные осложнения начались очень скоро. Только прежде не у Станислава Васина – у меня самого.

С утра я был свободен: моя работа начиналась лишь вечером – и на всю ночь. В сложном концерте, который должен был состояться под управлением главного дирижера Глеба Максимовича, мне отводилась очень скромная роль. Оставалось только утешаться тем, что в оркестре не бывает неважных инструментов, все инструменты важны, и достаточно сфальшивить, скажем, какому-нибудь рожку, как тотчас же нарушается общая стройность звучания.

Так, вероятно, утешают себя все начинающие музыканты. О том, что основную мелодию ведут все-таки другие, они, так же как теперь я, предпочитают не думать.

Ким сегодня тоже что-то в школу не очень спешил, все возился со споим Фронтом.

– Смотри, опоздаешь!

– А нам к десяти. Уроков все равно не будет – пойдем снег чистить.

Стояли буранные дни, перемело все улицы. Снежные бугры поднялись выше заборов, угрожающе подступая к низкорослым хатенкам и застилая свет в окнах первых этажей больших зданий. Горисполком объявил ударный субботник по очистке улиц, и на помощь взрослым поднялся весь школьный народ, начиная с четвертого класса.

– Не поторопишься, то и к десяти опоздаешь.

– Сейчас… Тубо, Фронт, тубо! Молодец ты у меня. Ну, еще разок – и все!

Последнее время Кимка усердно тренировал своего Фронта – где-то кто-то обещал, что собаке будет устроен экзамен, и, если она его выдержит, то, невзирая на неясность породы, ее в виде исключения примут в служебные. А это был бы для Фронта единственный выход: бедная псина, как на зло, матерела день ото дня, аппетиты ее росли, и становилось все труднее добывать для нее корм…

Еще вчера вечером я твердо решил поймать постоянно ускользавшего от меня «Джорджа из Динки-джаза», – наверное, во всем городе я да Арвид не посмотрели комедии.

Но и на сей раз ничего не вышло. Только двинул от дома в сторону клуба, в котором фильм шел последний день, как меня окликнули:

– Товарищ лейтенант!

Я обернулся. Вся улица была усеяна школьниками, азартно кидавшими снег широкими фанерными лопатами. Смех, шутки, веселые выкрики – этот народец иначе не может.

Кто позвал? Может, не меня? Вон там идут двое военных.

Но, воткнув в снег лопату, ко мне уже спешила, с трудом выдергивая валенки из глубокого снега, Зоя Сарычева.

– Узнаете? – раскраснелась, улыбается. – Ой, большое, большое вам спасибо!

– За что? – поинтересовался я.

– Как за что? За Андрея, конечно! Вот знала, знала – не может он!

Сияющей, прямо так и излучающей радость девушке я был вынужден, скрепя сердце, сказать сухо и жестко, как самый последний бюрократ.

– Я не разделяю вашего убеждения о невиновности Смагина.

И никак иначе! Оперуполномоченный Клепиков должен непоколебимо верить в вину Андрея. Нельзя раньше времени настораживать тех, кто придумал всю хитроумную комбинацию,

– Как! – черные глаза Зои округлились. – Вы все еще считаете – он?

– У меня нет причин думать по-другому.

Ну сухарь, ну черствый ржаной сухарь!

– Но тогда… Андрея же выпустили.

Меня захлестнуло предчувствие неожиданной беды.

– Как выпустили? Кто?

– Не знаю… Я считала – вы.

– Вы его видели? Где? Когда?

Девушка совсем растерялась:

– Ну… Вчера… Он пришел – и сразу ко мне… Говорит: лейтенант – человек! Говорит…

Больше я слушать не стал. Повернул в сторону, противоположную той, куда шел, и рысцой побежал в прокуратуру. На сей раз я действительно бежал, хотя привычная ноющая боль в месте ранения сразу сделалась острее, и лишь старался на бегу больше налегать на здоровую ногу, из-за чего двигался не плавно, а неровными скачками, как подбитый заяц, привлекая к себе веселое внимание прохожих.

Произошла катастрофа! Непредвиденная катастрофа с далеко идущими последствиями! И ведь это можно было предусмотреть. Надо было!

Эх, детектив-дефектив!…

К счастью для Аделаиды, ее не оказалось в тот момент в приемной. Она, конечно, встала бы у меня на пути, и я бы смел ее, как пушинку.

Ворвался к Вадиму и с порога:

– Ты его выпустил? Ты?

Мой крик его не тронул – прокурорские уши слышали и не такие вопли. Глянул на меня внимательно:

– Сначала садись… Вот так!… Ну, здравствуй.

– Здорово! – бросил я. – Слушай, Вадим…

– Подымишь? – перебил он. – Нет? Твое дело.

Закурил сам, пустил дым через ноздри и, откинувшись в кресле, со смешком покачал головой:

– Откалываешь номера! Я даже подумал: пьян.

– Нет, Вадим, ты соображаешь, что наделал?

– А что, собственно, случилось? – Вадим непонимающе наморщил лоб. – Не ты ли сам, дорогой товарищ Клепиков, вот здесь, в этом же кабинете, сидя на том же стуле, доказывал мне, что старик Арсеньев прав, что парень невиновен и его нужно освободить? А теперь, когда я, спокойно поразмыслив на досуге, пришел к тому же выводу, ты вламываешься ко мне и поднимаешь хай!

Он же прав! С какой стороны ни возьми, Вадим прав! Ну, считал сначала так, потом иначе. Что он, не может ошибиться? Не может исправлять свои ошибки? Это я сам выдумал: прокурор жаждет крови – и решил на основании своей собственной придумки, что Вадим не выпустит Смагина…

– И вообще – ты кто: юрист или авантюрист? – глаза Вадима стали холодными и строгими: – Арестованного разагитировал, наплел ему каких-то историй; тот даже без тебя из тюрьмы выходить не хотел. Знаешь, что полагается за такие штучки-дрючки?

– Значит, Андрей сказал? – я отнял руки от лица. – Сказал, а ты все равно? Эх…

– Слушай, а тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моей дружбой? – Вадим гневно сжал губы, и они некрасиво расплющились, потеряв форму сердечка. – Что за тон? Вот возьму и вышвырну тебя из кабинета, как котенка! – И мгновенно смягчившись, сожалея, видимо, о своей резкости, продолжал уже в другом, дружеском тоне. – Как тебе не стыдно, Виктор! Я не человек, да? У меня нет человеческих чувств, нет гуманности, нет справедливости – все растерял! Вижу, что парень не виноват, – и должен держать его в каталажке. Почему? Во имя чего? Непонятно!… Темнишь что-то, Виктор, ой, темнишь! Если у тебя есть новые доказательства – пожалуйста, давай выкладывай, рассмотрим вместе, я сам буду рад…

В кабинет, задыхаясь, ворвалась Аделаида.

– Идут!

Вадим поднялся, поправил галстук, прическу.

– Продолжим завтра, – сказал торопливо. – А сейчас извини…

И вышел из-за письменного стола навстречу посетителям. Трое мужчин, все в очках, все очень солидные и важные, все с одинаковыми кожаными папками, отделанными блестящими металлическими полосками.

Аделаида пропустила меня в приемную и осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрыла дверь.

– Что за деятели? – спросил я.

– Деятели! – Она возмущенно фыркнула. – Выражения у вас… Товарищи из генеральной прокуратуры с проверкой.

Ах, с проверкой?… Тогда все ясно! Вот откуда взялся Вадимов гуманизм! Проверяющие ведь будут смотреть дела, санкции, ордера, говорить с арестованными; он и чистит перышки.

Кое-кому повезло, в том числе и Андрею. А вот мне нет!… Хотя везение тут ни при чем. Просто много на себя взял. Надо было знать, с кем имеешь дело.

Предлагал ведь мне Глеб Максимович поговорить с Вадимом. Так ведь нет! «Сказал – не выпустит», «Вдруг у него не бывает»…

И все почему? – беспощадно бичевал я сам себя. – Потому что не хотелось идти к Вадиму с новой просьбой. Потому что, видите ли, неудобно было. Неудобно! А теперь как – удобнее? Теперь, когда получается, что я самый настоящий трепач, из-за которого может сорваться операция? Те увидят Андрея на свободе – и сразу все поймут.

Скорей на комбинат! Попытаться исправить промах, если он еще исправим.

По дороге я дважды звонил Глебу Максимовичу: с почтамта, из средней школы. Ответ один: нет на месте. Когда будет? Неизвестно.

Не поехал ли он тоже в Зеленодольск?

Прямо из проходной я направился в гараж. Степан Олеша возится возле машины с гаечным ключом.

– Здорово! – хлопнул его по спине. – Смагин еще не появлялся?

– Нет! – он выпучил свои цыганские глаза. – А разве его выпустили?

– Точно! – сказал я весело. – Ты парень с головой, угадал! – Поманил его пальцем поближе, прищурил глаз. – Пусть себе резвится до поры до времени, поводок-то у нас. Понятно?

– Факт! – Олеша сиял от удовольствия. – Очень даже понятно. Тактика, да?

– Только ему ни слова! – «спохватился» я.

– Ага! Он думает… Ха-ха! А вы… – Он скрестил пальцы решеткой. – Ха-ха…

Уже на лестнице, бросив украдкой взгляд в гараж, я увидел Олешу у соседнего грузовика. Обтирая руки ветошью, он что-то нашептывал старому Бондарю.

Так, заработала машина – теперь не остановишь.

В диспетчерской дежурил Тиунов. Вместе с Зинаидой Григорьевной и еще одной незнакомой мне женщиной с вислым носом он сверял какие-то бухгалтерские ведомости.

Я поздоровался, махнул приветственно Зинаиде Григорьевне.

– Можно вас на два слова? – обратился к Тиунову.

Предупредил, что не сегодня-завтра вернется на работу Андрей Смагин. Тиунов изменился в лице.

– Допускать? – спросил он встревоженно.

– Можно, но… – Обе бухгалтерши пожирали меня любопытными глазами. Пусть! Быстрее разнесется по комбинату. – В рейсы – ни под каким видом. Пусть всегда будет у вас на глазах. Ремонт, техобслуживание – не знаю.

– Понял, понял, – закивал диспетчер. – Значит, не то, чтобы все с него снято…

– Да вы что! – И, словно заминая разговор, обратился шутливо к Зинаиде Григорьевне: – Как вы тут без меня?

– Представьте себе, соскучилась, – рассмеялась она. – Вчера на ужин беляши давали, я ждала-ждала… Спросите у Лели.

Леля, та самая, носатая, подтвердила, бесцеремонно оглядывая меня:

– Ах, вы и есть лейтенант Витя?… Да, да, ждала! Я даже спросила: любовь? А она говорит: при такой разнице в возрасте?… Ничего, что я выдала, Зиночка? – И засмеялась низким клокочущим смехом, словно он исходил у нее из живота. – Кстати, где вы думаете встречать Новый год, лейтенант Витя?

– Еще не планировал, – ответил я нелюбезно; вислоносая мне не понравилась. – У меня пока другие заботы.

…В течение всего дня я названивал Глебу Максимовичу. Нет – и с концом!

Вечером забежал домой посмотреть ногу. Что-то там с ней неладно. Стянул сапог – носок, еще с фронта, вязаный, подарочный, в крови. Посмотрел рану. В одном месте открылась; наверное, сегодня утром, когда бегал, сильно ногу напряг.

Хорошо еще, дома был индивидуальный пакет из старых запасов. Перевязал, сменил носки на портянки, прошелся по комнате. Ничего, терпимо. Впредь надо поаккуратнее, а то как бы снова на госпитальной койке не оказаться.

Видно, Куранов не зря предупреждал.

Ворвался с воплем весь облепленный снегом Кимка.

– Принимают! Принимают! Через неделю вторая проверка – и все!

И так принялся расписывать сногсшибательный успех своего Фронта, что я не выдержал:

– Ай, твой пес! У него нюх только на еду.

Кимка обиделся:

– Да он что угодно учует! Не веришь?… Хорошо, мы тебе докажем, вот увидишь!…

На комбинат было еще рано. Чтобы скоротать время и заодно разработать тугую повязку на ноге, я отправился кружным путем, по дамбе вдоль излучины реки, к задним воротам – у меня был пропуск на территорию с правом прохода всюду.

Смеркалось, но темно еще не стало. Сугробы сделались синими, тихие домишки выглядели покинутыми; лишь в немногих тускло светились окна.

Загорелся свет и у Васиных – их домик стоял крайним в ряду. Наверное, Матрена Назаровна, больше некому.

В самом деле, когда я поравнялся с домом, на крыльцо вышла сама хозяйка и с ней молодая женщина в длинном, с мужского плеча ватнике, закутанная в черный платок. В руке у нее была швейная машинка.

– Донесешь? – спросила Матрена Назаровна. – Не тяжело будет?

– Близко ведь, – ответила женщина и осторожно спустилась по ступенькам.

Та самая машинка. В починку, что ли?

Швейная машинка… После разговора в цехе с Матреной Назаровной она перестала меня особенно занимать: да, купил на барахолке и привез в подарок. Все подтвердилось.

Но вот теперь мысль с какой-то особой остротой вновь сосредоточилась на ней и выпятилось странное несоответствие, ускользавшее раньше от моего внимания.

Станислав написал в письме, что везет домой швейную машинку. А купил ее перед самым отъездом. Откуда он мог знать, что найдет машинку на барахолке? Они, наверное, не каждый день продаются…

А может, и каждый день – я бывал там, что ли! Но ведь не написал же он: хочу купить, собираюсь купить. Именно: купил!