Текст книги "Макар-Следопыт"

Автор книги: Лев Остроумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

IX. В которой, наконец, рассказывается, как маленькая собака натворила больших дел

Была уже глухая ночь, когда мальчики добрались до полустанка далеко в тылу белых, откуда ходили поезда на юг. Ребятам предстояло проехать верст сто в телятнике, а затем на узловой станции пересесть на другой поезд, идущий прямо до Ростова через Донбасс.

Оба наши охотника ног под собою не чуяли от усталости. Едва добравшись до товарного вагона, сплошь заваленного спящими мужиками в тулупах и полушубках, грузными мешками и узлами, они растянулись вдоль стенки и заснули, как убитые. Из-за Дружка им пришлось выдержать целое сражение с бабами, которые не хотели пускать собаку в вагон. Однако, после долгой перебранки бабы уступили, и пес расположился на ночлег между мальчиками.

Их разбудил поутру громкий говор и суматоха: поезд пришел на узловую станцию, и народ выгружался. Ребята протерли глаза, подтянули отощавшие животы и спрыгнули на платформу. На другом пути уже стоял пассажирский поезд, готовый к отправлению, и Макар из расспросов узнал, что поезд этот отправляется на Ростов.

– В этот нам, стало быть, и садиться, – решил Следопыт и уже приготовился было прыгать на площадку, когда его остановил Егор.

– А билеты?

– Какие такие билеты?

– Эх, деревня! – укоризненно сказал Сморчок. – Ведь за проезд надо деньги платить; если мы с тобой даром зайцами сядем, так нас живо высадят, и никуда мы не доедем.

– Ну что ж! – воскликнул Макар. – У меня деньги есть, командарм дал на этот случай. Идем.

Они сбегали в кассу и купили билет до города Харцызска, где, по словам командарма, жил теперь Мартын. Расположившись в вагоне третьего класса на верхней полке, Макар громко дивился:

– Ишь ты, словно целый дом на колесах! Тут тебе и кровать, тут тебе и стол! Никогда этаким барином ездить не приходилось!

– А мне не впервой, – отозвался Егорка. – Я сколько раз катался, когда тятька в машинистах служил… А теперь давай-ка, брат, закусывать: животики подвело.

Ребята достали свои незамысловатые харчи – черный хлеб, сало, сушеную воблу и принялись завтракать. Вокруг них шли оживленные разговоры, и когда Макар прислушался, он несколько раз уловил слово «Махно», носившееся из одного конца вагона в другой.

– Этот мерзавец, этот бандит добровольцам всю музыку испортит! – горячился сидевший напротив ребят свиномордый купец. – Подумать только, в тылу армии вспыхивает такое восстание! Железные дороги не работают, склады снарядов взлетают на воздух, бандитами взят Екатеринослав. Подумайте – целый губернский город!

– Справимся, почтенный, не скулите, извините за выражение! – лукаво подмигнул ему писарек из белой армии.

– Да, справьтесь-ка! – возопил дьякон из соседнего отделения. – Когда Махно двинулся от Елисаветграда к Днепру, у него была шайка в десять тысяч бандитов. А теперь – теперь вся Украина до самого Таганрога взялась за ружье, и повстанцев насчитывается до сотни тысяч.

– Что они стоят против регулярной армии! – пренебрежительно пожал плечами человек в полушубке, похожий с виду на помещика средней руки.

– Хороша регулярная армия! – Сами такие же бандиты! – взъелась на него сварливая старушка в облезлом бурнусе. – У меня лисью шубу казаки украли.

– Э, что уж тут толковать! – пробурчал пивший за столиком чай помещик с молоденькой женой и двумя ребятами.

– Коли все мужики опять за пулеметы взялись, так разговор короткий: что до меня, так я еду в Новороссийск, там сяду на пароход – и до свиданья! Через две недели будем за границей шампанское распивать.

– Понимаешь, в чем дело? – шепнул Макар Егорке. – Пока мы на севере воевали, здесь, видать, началось восстание: уж не то ли самое, над каким хлопотал Мартын?

– А вот завтра узнаем, – отвечал Сморчок, – и от самого Мартына. Только я думаю, что коли вся Украина за дело взялась, то белым теперь крышку!

Они еще долго прислушивались к разговорам, из которых поняли, что Махно, прорвав добровольческий фронт, захватил город Екатеринослав и продвинулся до самого Таганрога, ставки верховного главнокомандующего, генерала Деникина. Сердце Макара радостно билось: так, так, не выдали родные мужички! Не стерпели возвращения панов и взялись за дреколье! Ах, как жалко, что из-за проклятой раны на ноге Макар провалялся целый месяц в лазарете! Ну, да это дело поправимое: завтра он встретится с Мартыном и примкнет, наконец, к восстанию.

Однако завтрашний день вышел совсем не таким, каким ждали его ребята. Не в силах совладать со своим нетерпением, они без сна проворочались всю ночь, несмотря на укачивающее колыхание вагона. Рано поутру, думая получить новые сведения о «батьке» Махно и о ходе восстания, они соскочили с поезда на маленькой станции в Донецком бассейне, верстах в 70 от Харцызска. По платформе ходило несколько шахтеров, угрюмых, озлобленных людей, которые не хотели или боялись говорить с мальчиками о Махно. Не добившись от них ничего, ребята решили сбегать ближайшую лавочку за вокзалом, пользуясь пятнадцатиминутной остановкой поезда.

– Лавочники все знают, – объяснил Егорка, направляясь к небольшому ларьку, из-за которого виднелась горбоносая еврейская физиономия. – Кстати и хлеба-соли купим на завтрак.

Они спокойно подошли к прилавку, и Макар, разглядывая колбасы, уже раскрыл, было рот, чтобы задать несколько вопросов торговцу, как вдруг Егорка ахнул и присел от изумления; ответный крик раздался из ларька. Макар вскинул глаза, да так и обмер: перед ним стоял сам Герш, тот самый, с которым они расстались в Милорадовке, Герш, пойманный и запертый под замок рассвирепевшим Балдыбаевым. Макар протер глаза и ущипнул себя за нос: подлинно, так ли это? Уж не снится ли ему Герш? Как мог он сюда попасть?

Но нет, это был не сон. Старый еврей, оправившись от первого изумления, протянул к ним руки и воскликнул со слезами в голосе:

– Макар! Егорушка! Да убейте меня сухим горохом, если это не вы! Боже ж мой, боже ж мой, какая мне радость!

– Герш! Неужто это ты? – воскликнул Макар.

– Я, я, – старый и глупый Герш, родненькие мои деточки!

– Но как же ты сюда попал?

– Э, как я сюда попал? – подмигнул Герш. – Вот она, эта самая замечательная собака, через которую я сюда попал!

– Дружок?! – в один голос вскрикнули ребята.

– Он самый. Эта вот самая рыжая мордочка, нехай ей и на том свете быть такой же толстой и веселой! А еще…

Герш таинственно оглянулся по сторонам и, наклонившись к мальчикам, произнес вполголоса:

– А еще Любочка помогла!

– Любочка! – опять ахнули те.

– Любочка! Панская дочка! Ой, что это за барышня, золотенькие мои! Если б вы знали, что это за драгоценная барышня!..

– Но где, же она? – перебил его Макар.

– Она? – Герш снова сделал таинственное лицо. – Она здесь. На Черной горе.

– На Черной горе? – разинул рот Следопыт.

– Ой, ну да, ну да, на ней самой. Вместе со мной живет. А я, старый еврей, умею только салом-колбасой торговать, я тут лавочку открыл.

– А она?

– Она? О! Барышня, что только делает!

Да вы, родненькие, погодите: все сами увидите и узнаете. Ой, как хорошо ж, что вы сюда приехали! И как только вы узнали, что мы здесь?

– Да мы этого и не знали, – сказал Егорка. – Слушай, Макар, там уже ударили второй звонок нашему поезду.

– Э, к чорту! – воскликнул Макар. – До Харцызска семьдесят верст, успеем туда и завтра доехать. Разве можно уехать, не повидав Любочку?

– А вы в Харцызск? – переспросил Герш. – А зачем же вы туда едете?

– По делам! – важно ответил Следопыт. – Слушай, Герш: мы так-таки ничего и не поняли, как тебя освободил наш Дружок, почему Любочка с тобой. Знаешь ли ты, что Балдыбаев собрал целую шайку и разыскивает ее?

– Как? – вздрогнул еврей.

– Так! Этого ты не знал? Ну, так мы расскажем. Только раньше сам изволь рассказать нам все, что с вами случилось после того, как мы задали тягу на самокате.

Герш встревожился не на шутку вестями о Балдыбаеве. Он покрутил головой и тяжело вздохнул:

– Ох-ох! Нет нигде покоя старому Гершу… Ну, видно, мне нынче надо лавочку закрыть! Пойдемте. Дорогой расскажу все.

Он запер свою лавочку на замок, и все трое направились в рабочий поселок, видневшийся верстах в двух от станции. Отойдя шагов пятьдесят и осмотревшись, Герш начал свое повествование:

– Когда у нас в подпольи в Милорадовке нашли пулеметы и всякие такие страшные вещи, Балдыбаев и господа офицеры, – чтоб им икнулось, как паршивому цуцику, – заперли меня с Ципой в нашу спальню и ключ в замке повернули два раза – брынь, брынь! Тогда я сказал Ципе: «ой, Ципа, ой, старуха моя, теперь уж наша смерть за нами пришла, и загадывать больше не о чем». Ципа тут заплакала, плакал и я от ужасного страху. Потом вдруг слышим, – поднялся в корчме гевалт, из винтовок палят, ругаются, как пьяные цыганы на ярмарке, стук и гром аж до самого внутреннего жира. Тогда Ципа сказала мне: «слушай, Герш, а ведь у них что-то стряслось! Уже ж без происшествия не стали бы шуметь господа офицеры». Потом – пах! Все успокоилось. Под самое утро опять переполох. Я думал-подумал, – за нами контрразведка пришла, только хотел сказать про то старухе, – вдруг, брынь брынь! – дверь как распахнется! А на пороге – глядь! – не контрразведка, а барышня, та самая Любочка, убей меня сухим горохом, если выбрехиваю! – «Герш, – говорит, – вечером я Макарку выпустила, он на автомобиле тягу задал; а теперь Дружок тут показался, убегай скорее!» – А сама плачет-заливается. У меня аж коленки подогнулись: «барышня, родненькая, так что ж вам будет теперь за это?!» – «Ох, говорит, уж и сама, Герш, не знаю: папенька меня очень за косу подергал, когда узнал, что я Макара выпустила. Знаешь что: бежим вместе!» – Тут я совсем затрусился, и ну ее просить, чтоб и себя, и меня не подводила под петлю. Куда тут! Пах! – и слышать ничего не хочет. Вытащила нас с Ципой из корчмы, пробрались мы к соседу Янкелю, а он нас на своих лошадях тот же час на станцию: пока нас в Милорадовке искали, мы – в поезд, да пах-пах – прочь! Только на этой вот станции слезли, с тех пор здесь и живем.

– Значит, Любочка сама отца бросила? – переспросил Макар. – При чем же тут я и Дружок?

– Сама. А Дружок вот что наделал. Когда вы на автомобиле укатили, казак с кого-то из вас сшиб пулей шапку.

– С меня, – подтвердил Следопыт.

– Так, так! Этот казак поднял ту шапку и принес в корчму. Там шум в то время стоял, Балдыбаев дочку за тебя, Макар, поясом хлопал…

– Мерзавец! – выругался Макар, сжав кулаки.

– Положил казак твою шапку на стол, хвастался-хвастался, брехал-брехал, а потом сел ужинать. Все другие поголосили, покричали, да опять спать полегли: видят, что не догнать вас без другой машины. Решили разыскивать на утро. Сидит казак, ужинает, вдруг – гоп! В окно прыгнул Дружок, да шапку зубами – цоп! Казак хотел его за хвост поймать, – да не туды! Пес опять в окно – пах! Казак за ним. Господа офицеры повскакали – за казаком. Балдыбаев – за офицерами. Ой-ой-ой, лишенько! Вздумали, что вы в деревне спрятались и ну все дома под ряд обыскивать. А тем временем Любочка меня и выпустила. Ай-ай, как ей обидно было от отца пошлепки терпеть! Пах! – гордая барышня, а сердечко золотое. Так со мной, старым евреем, и живет теперь, а уж что делает, что делает, того Макар, я тебе не скажу, ой нет, нет, не скажу, она осерчает!

Так вот в чем дело! Вот каким образом Дружок разыскал шапку Следопыта, выручил из беды старого Герша, заставил Любочку бросить отца, а его самого превратил в лютого «тигра»! Дело оказывалось совсем просто! Ребята со смехом смотрели, как Герш, расчувствовавшись от воспоминаний, кинулся ласкать их рыжего приятеля и как в порыве благодарности поцеловал его в самую морду.

Да, вправду, маленькая собака натворила больших дел! Но в кого же превратила эта удивительная собака Любочку?

X. Яблочко от яблони далеко откатилось

Тем временем все трое подошли к рабочему поселку. Здесь жили шахтеры ближней каменноугольной копи, которая носила название «Черной горы». Эта Черная гора высилась в полуверсте от поселка, зияя темными отверстиями своих штолен, откуда в былые времена поминутно выезжали вагонетки с углем, выходили черные, покрытые пылью шахтеры и измученные непосильным подземным трудом подростки – их сыновья. Теперь гора была молчалива и безлюдна: во время гражданской войны копи затопило водой, и добыча угля стала невозможна. Шахтеры сидели без работы, мрачно слонялись по улице поселка да время от времени ожесточенно глушили самогон в ожидании лучших времен, когда в копях снова закипит работа и даст им возможность заниматься своим делом, а не пухнуть с голода и праздности.

Герш и ребята миновали первые домишки поселка, и подошли к маленькой, покосившейся набок хижине с подслеповатыми окнами. Герш с трудом отворил севшую на петлях дверь и, выйдя в сени, крикнул:

– Ципа, Любочка! Посмотрите-ка сюда, каких я вам гостей привел!

Из дверей, ведущих во внутреннюю комнату, показалась Ципа. Она еще больше постарела, совсем поседела и на лице хранила все время выражение растерянности и страха. Увидев ребят, она всплеснула руками и тотчас кинулась назад в комнату, крича:

– Ой, боже ж мой миленький! Барышня, барышня, ой посмотрите-ка, кто к нам с неба свалился!

Макар и Егорка не без волнения перешагнули через порог убогой лачуги и столкнулись с Любочкой, которая спешила к ним навстречу. Макар не сразу узнал её в простом деревенском платьице, с головой обвязанной ситцевым платком, она совсем не походила на прежнюю холеную помещичью дочь; за эти месяцы она выросла и похудела, глаза стали серьезнее и все лицо – строже. Она ласково улыбнулась мальчикам и, как будто вовсе не удивившись их внезапному появлению, сказала:

– Вот умники, что вовремя подоспели: вас-то мне как раз и надо. Я часто вспоминала о вас и жалела, что вы куда-то запропастились. Рассказывайте, где пропадали.

Герш засмеялся и покрутил головой.

– Ой-ой, барышня, какая вы прыткая. Дайте хлопчикам в себя прийти. Они, надо полагать, еще и чаю не пили сегодня. Садитесь, садитесь, гражданчики, Ципа вас угостит, как следует.

– Аи, да Любик! – заметил Макар, садясь за хромоногий стол и не отрывая глаз от девочки. – Как же это ты своего батьку бросила? Это вот позанятнее нашего житья-бытья: рассказывай ты сначала.

– Что ж тут рассказывать? – мотнула головой Любочка. – Захотела от него уехать, вот и уехала.

– И не жалко? – вставил Егорка.

– Вот еще, чего жалеть! Он меня так отдубасил за тебя, Макарка, что я и через десять лет не забуду! Я тебе жизнь спасла, а он меня за это побил: какая же дура после этого с ним, останется?

– Так! – засмеялся Следопыт. – Да ведь я – неприятель, я – красный – чего ж ты от него ждала?

– Глупости это все! – упрямо топнула ножкой Любочка. – Какой там красный, синий, серо-буро-малиновый! Ты для меня – Макарка Жук, и с тобой мы вместе сено косили, – помнишь, в Буйволовом? – и пискарей ловили на Днепре. Вот и все.

– А как же, мы ведь оба в Красной армии служили.

– А мне все равно: разве Красная армия не из наших же мужиков?

– Вот это – девчонка! – с восхищением сказал Егорка. – Понятное дело, армия нашенская, не турецкая. А только ты, видать, про главное не слыхала: твой батька тебя разыскивает, по всей Украине верхом таскается, да и контрразведку всю, должно быть, на ноги поставил.

– Ищет? – переспросила Любочка и слегка побледнела. – Откуда вы это знаете?

– Знакомый большевик писал, – важно ответил Макар, принимаясь за принесенное Ципой кислое молоко, – а еще видел я Юрия, брата твоего, он меня во время драки спросил, куда ты делась, – да я тогда не знал.

– Юрий? Он жив?

– Надо полагать, жив. Я его не больше месяца назад повстречал.

– Ну, найти им меня теперь не удастся. Теперь на Украине везде восстание, вы это знаете?

– Слышали. В чем дело?

– Махно все Приднепровье зажег. Если папа ищет меня там, то ему плохо придется: все деревни бунтуют, везде банды, отряды, избивают белых, помещиков и офицеров…

– Да он сам не будь дурак – тоже шайку составил, – перебил Макар.

– Глупости! Мужиков в миллион раз больше! – махнула рукой Любочка. – Лишь бы он не пронюхал, что мы с Гершем живем здесь, в Донбассе.

– Ишь, яблочко от яблони далеко откатилось, – засмеялся Егорка. – Поди, ж ты, – барышня, а какая бедовая! Родного батьку не жалко!

– А чего ж его жалеть, коли он тигром стал? – возразил Макар. – Чем скорей эта канитель кончится, тем лучше. Вот и мы, Любочка, приехали на Украину из красной армии помогать повстанцам.

– А вы слышали? – спросила Любочка. – Красная армия перешла в наступление. Кое-где белые бегут. Орел уже отдали.

– Вот так славно! Стало быть, мы их с двух боков сожмем!

– Сожмем. Вы куда ехали?

– В Харцызск. Нужного человека увидать.

– Можете задержаться дня на два?

– Понятно, можем. А что такое?

– Я тут тоже времени даром не теряю. Вечером свожу вас кой-куда, тогда сами увидите. Вы мне очень, очень нужны. Надо действовать скорее, а то, не дай бог, отец нагрянет.

– Что еще придумала? – засмеялся Макар, весело сощурив глаза.

– Ничего не скажу, ничего! – замотала головой Любочка. – Поживешь – увидишь. Рассказывайте теперь о своих делах.

Так ребята ничего и не смогли добиться от упрямой девчонки. Ципа подала на стол самовар, и все уселись пить чай с душистым черным хлебом и превкусной малороссийской колбасой. За чаем, Егорка и Макар наперебой рассказывали Любочке свои похождения, и она слушала их с горящими любопытством глазами. Когда же девочка узнала о том, что Макар лично знаком с командармом и состоит у него на особом счету, она в восторге захлопала в ладоши и принялась прыгать по комнате.

– Молодец! Молодец! – кричала она, закружа Следопыта по комнате. – Ты, Макарка, всегда был ужасным разбойником, а теперь перещеголял самого себя! Ну, брат, уж и натворим мы с тобою дел, дай только срок!

Когда ребята напились, наелись и обогрелись, Любочка объявила им:

– А теперь идем смотреть мое заколдованное царство. Вы ведь его еще не видели.

– Это еще что за царство? – удивился Макар.

– А вот увидите. Одевайтесь.

Понятно, ребята после такого приглашения не заставили себя упрашивать. Мигом, натянув полушубки, они выбежали на улицу вслед за Любочкой.

Пустынен и хмур был поселок с почерневшими от каменноугольной пыли лачугами. Пройдя его, Любочка повернула на тропинку, и Макар сразу смекнул, что она ведет их к Черной горе. Минут через десять они уже стояли у края вертикальной шахты, над которой висела бадья.

– Здесь начинается мое царство, – сказала Любочка, указывая в шахту. – Там вы отбываете сегодня вечером. А сейчас пройдем в боковую штольню.

Завернув за выступ горы, они увидели черную дыру штольни, ведшей внутрь горы. За большим камнем у входа лежала маленькая рудничная лампочка-коптилка. Любочка зажгла ее, и все трое углубились в сырой и темный коридор.

Макар с любопытством осматривал это подземное царство; тесно сдвинутые стены, из которых там и сям торчали блестящие глыбы каменного угля, серые, уже подгнившие столбы и перекладины деревянной крепи, подпиравшей черные своды, узкие выемки по бокам, откуда добывался уголь, таинственное журчание скрытых ручейков, – все было для него невиданно и ново. Огромная тяжесть горы, казалось, лежала на нем тысячепудовым грузом, голос звучал глуше, в голове носились такие же смутные обрывки мыслей, как черные тени, плясавшие на каменных громадах.

– Подумать только, здесь люди работают! – вздохнул Егорка. – Нам мимоходом итти, так и то страшновато, а шахтеры весь свой век коротают в этой норе.

– И какая еще работа! – подхватила Любочка. – Я со многими здешними рабочими говорила: подумать страшно, какой это труд! Вот в этих выемках, где ни стать, ни сесть нельзя, рудокоп целый день лежит на спине и киркой отбивает вокруг себя куски угля. Сладко?

– Уж по мне, косой махать да снопы вязать куда веселее, – отозвался Макар. – Там хоть солнышко над головой светит, ветер вольный в лицо.

– А вот лежит волокуша, – показала Любочка на валявшийся на дороге деревянный ящик, похожий на санки. – В эту волокушу насыпают уголь, и рабочие тащат ее волоком, на четвереньках, в роде запряженной скотины…

– Да разве мыслимо! – в один голос воскликнули ребята.

– Все мыслимо, коли жрать нечего, – ответила девочка. – Ах, Макар, как я пожила два месяца здесь, как наслушалась об этой каторге, так сама себя узнавать перестала: чудно мне, как я могла раньше жить, ничего не зная, ничего не делая, одна на тысяче десятин. Нет, нет, мне старой жизни не жалко, да и жалеть нечего… и никогда я не вернусь ни к отцу, ни к Юрию.

– Где это вода течет? – спросил Егорка, прислушиваясь.

– В нижних шахтах, под нами. С тех пор, как бросили работу и перестали откачивать воду насосами, она залила все копи. Теперь и не подсчитаешь, сколько труда надо положить, чтобы опять осушить их и начать добычу угля.

– Пропади они пропадом! – вскричал Макар, топнув ногой. – По мне, уж никаких и копей не надо, коли в них народ так мучается.

– Что ты, Макар, – вступился Егорка. – Ведь отсюда уголь, а без угля ни одного завода не пустишь в ход: закрыть копи, так не будет у нас ни железной дороги, ни плугов, ни ружей, ни стальных мостов, – ни чорта!

– Да ведь здесь люди гибнут! Разве можно так жить!

– А какой ужас творится здесь, когда случится взрыв газов! – подхватила Любочка. – Под землей, в пещерах и выемках, часто собирается гремучий газ. Одна искра – и он взрывается. Скалы рушатся, деревянные стойки и уголь горят, люди задыхаются, гибнут в пламени, или умирают от голода и жажды в глубине шахт, отрезанные от выхода наверх.

– К чорту, к чорту эти шахты! – продолжал кричать Макар. Любочка покачала головой.

– Нет, Макар, этим дела не поправишь, – сказала она. – Людям нужны и заводы, и железные дороги, и даже пушки, – чтобы завоевать себе лучшую жизнь. Копи и рудники уничтожить нельзя. Но надо сделать так, чтобы в них стало легко работать, а это сделать вовсе не так трудно: нужно только провести электричество в шахты, сделать хорошую вентиляцию, поставить новые машины. Все это есть на земле; где-нибудь в Англии работать гораздо легче, чем у нас. Но и там еще тяжело, – слишком долог рабочий день, слишком мала плата за этот каторжный труд. Но это только пока. Подожди, Макар, мы поживем и добьемся, что всем станет хорошо жить на земле!

– Добьемся, Любик! – воскликнул Макар.

– Да и копи и рудники – все это тоже только пока, – заявил Егорка. – Мне вон тятька про радий рассказывал: поживем еще малость, и никакой нам каменный уголь не будет нужен, – все сделает радий: и аэроплан в воздух поднимет, и машину в ход пустит, и сапоги сошьет, и щи да кашу сварит.

– Ух, как легко будет тогда жить! Какая тяжесть свалится с плеч! – воскликнула Любочка.

– А коли так, – да здравствует радий! – заорал Макар, и все трое весело расхохотались.

Гора ответила им глухим, угрюмым отголоском.