Текст книги "Монархическая государственность"

Автор книги: Лев Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

Без сомнения, патриархальный строй характеризуется подчинением личности группе. Права личности в нем обеспечены очень прочно, ноле как личности, а как члена семьи. Этот характер отношения к личности отражается и в строе родовом, а если сословный строй происходит из разложившегося родового, то подобное же отношение к правам личности переходит и в строй сословный. Итак, правовые отношения, подмечаемые теорией "общегражданского порядка", до известной степени существуют в социальном строе, но они далеко не так просты и однообразны, и для независимости и свободы личности некоторые формы родового строя представляют гораздо больше простора нежели "общегражданский строй". Едва ли в этом отношении кавказский горец позавидует лондонскому "докеру".

Во всяком случае несомненно, что первичные формы групп социального строя не уничтожаются при дальнейшем усложнении его. Так семья остается и при последних сложнейших состояниях его. Так и родовое начало, как справедливо указывает Чичерин, сохраняется в характере наследования... Особенно в первых фазисах сословного строя влияния родового очень сильны. Посему, когда мы говорим о "сословном" строе, то действительно может являться мысль о его неприменимости к современным условиям. Но это относится лишь к "наследственно-сословному" строю.

Сословный строй, на котором выросли все современные государства, произойдя из родового, сохранил одну важную черту его: "наследственность профессии". Если под "сословностью" разуметь только ту форму профессионального расслоения, при которой сословная принадлежность наследственна, а следовательно – принудительна и обязательна, то подобный строй, конечно, не согласуется ни с современным развитием личности, ни с условиями экономическими, ни с задачами государственными. Но если под общим термином "сословного строя" разуметь такой, в котором государство строится на специализированных группах, а не на отдельных личностях, то подобный строй составляет не только потребность нашего времени, а даже факт политической жизни, но только в замаскированной форме.

Во избежание недоразумений, напоминаю поэтому, что, говоря о государственно-сословном строе, я разумею государство, поставленное в связь с современной формой сословности, т. е. в виде "свободно-сословного" строя.

Современные культурные страны по действительной социальной конструкции своей представляют именно этот последний – свободно-сословный строй. Вопрос научной политики состоит в решении того, должна ли эта свободная сословность иметь и ныне государственное значение?

Прямая связь между ними безусловно необходима. Вникая в законы социального строя, мы даже видим, что связь его с государством тем сильнее, чем сложнее сам социальный строй. Чем более просты и однородны социальные группы, чем более универсальны их функции, чем более велика способность каждой отдельной группы к самоудовлетворению, тем менее нужно им государство, и – когда оно возникает – тем мене широка компетенция, предоставляемая ими государственной власти. Напротив, чем более усложняется социальный строй, чем более специализированы его отдельные группы, чем более они нуждаются во взаимной помощи, чем более необходимо им взаимное сотрудничество, а следовательно – чем возможнее их взаимная эксплуатация, тем нужнее для общества становится государство и тем шире делается компетенция, предоставляемая обществом, Верховной власти.

Это несомненный социальный и исторический закон. Патриархальный быт совсем не знает государственности. Ее зачатки видит лишь строй родовой, который и развивает государственность в различных направлениях: монархическом, аристократическом или демократическом, в зависимости от условий, которые могут выдвигать ту или иную идею Верховной власти. Быт сословный уже совершенно невозможен без государства, даже в самых первых своих фазисах. Он же создал наилучшие доселе образчики государственности. Быт свободно-сословный в высшем его развитии в еще большей степени требует государства, но доселе не нашел наиболее соответствующих себе государственных форм.

Это последнее обстоятельство создано сложным рядом причин, в числе которых для монархии особенно важно помнить ее собственное перерождение в абсолютизм, с проистекшим отсюда бюрократизмом, и с отсюда появившейся оторванностью от социального строя в такую эпоху, когда социальному строю нужнее чем когда-либо требовалось государство.

 Эпоха, предшествовавшая появлению так называемого общегражданского строя, состояла в разложении наследственно-сословного строя. Он разлагался под влиянием двух категорий явлений: во-первых, усиленное умственное развитие, огромный прогресс знаний и развитости личности создал могущественные прослойки лип, живущих умственным трудом и множеством профессий развившихся на основе умственного труда. Во-вторых, это же чрезвычайное развитие, ума и знаний, в соединении с колониальной политикой (им же порожденной) создали небывало быстрое развитие сложной промышленности, совершенно разбившей прежние рамки наследственно-сословной профессиональности, и совершенно с ней несовместимой. Несовместимость эта обусловливается необходимостью свободы труда и свободного подбора лиц по способностям к профессии.

Прежние сословные рамки совершенно не вмешали этого могучего разнообразия промышленного и умственного творчества. Сословность в смысле профессиональной группировки ничуть не исчезла; напротив, новые группы стали еще сплоченнее, чем прежние, еще более нуждались во внутренней организации, и внутри их еще более проявлялась не одна солидарность, но также и антагонизм, взывавший к посредничеству государства. Но для возможности этого требовалось поставить государство в связь уже не с прежними, отживающими и уже почти не существующими сословиями, а с новыми кипящими жизнью группами, "классами", как их стали называть.

Вводя ясную терминологию в явления социального строя, можно назвать "классом" тот слой, ту группу, которая по внутреннему своему сцеплению обособилась от прочих, но существует только фактически, еще не признанная государством. Сословие есть та же самая группа, тот же самый слой, но получивший государственное признание и соответственную законную организацию. В эпоху, предшествовавшую "общегражданскому строю", государство именно стало в такое нелепое положение, что нормировало жизнь тех классов, которые уже почти не существовали в действительности, и не только игнорировало новые классы, действительно существовавшие, но даже мешало их организации и самостоятельной нормировке отношений даже их внутренними силами.

Другой ряд серьезнейших требований представила государству необходимость обеспечения прав личности. Дело в том, что при установке отношений различных форм социального строя к государству, с развитием и усложнением социального строя получает все большее значение отношение государства к личности.

Здесь вопрос состоит не собственно в свободе и не в правах личности, взятых самих по себе. Каковы бы ни были размеры свободы и прав, требуемых личностью – они в простом социальном строе охраняются по преимуществу самими же социальными группами. Охрана эта столь полна, сколько требует развитость личности. Но чем более усложняется социальный строй, чем более специализируются его отдельные группы, тем менее становится их способность к всесторонней охране свободы и прав личности своих членов. Если даже личность родового строя более развита, чем личность сословного, то во всяком случае сословие не способно ее охранить так полно, как род. Это зависит от меньшей универсальности функций сословия.

В свободно-сословном строе необходимость государственной охраны свободы и прав личности становится еще более настоятельна, но еще более трудна и сложна, так как при этой задаче государства его отношение к группе и к личности могут приходить в столкновение. При простом социальном строе государство почти не имеет отношения к личности. Его компетенция относится к области лишь межгрупповых отношений. При сложном социальном строе личность требует охраны государства, можно сказать, на каждом шагу, ибо ее сословная (профессиональная) группа может ее охранять лишь очень односторонне.

При таком огромном развитии материально-экономических сил и при таком поднявшемся запросе на охрану свободы и прав личности государство этого периода оказалось погруженным в полное бессилие. Монархия, в течение веков регулировавшая жизнь наций наследственно-сословного строя, в это время была окончательно охвачена бюрократическим маразмом – прямым последствием своего перерождения в абсолютизм.

В то время когда государству, руководимому монархией, потребовалась самая живая связь с социальным строем, чтобы удовлетворить его новым потребностям и поставить государственное действие в соответствие с действительно существующими социальными силами и потребностями их, в это время верховная государственная власть оказалась вне всякого соприкосновения с нацией, охваченная фатальным бюрократическим "средостением".

Такова была совокупность причин экономических, нравственных и политических, вследствие которых рухнула европейская монархия и понадобилось строить новое государство, которое уже поставлено было на почву демократическую и получило исходным пунктом "общегражданский строй", при всей своей фальшивости имевший то оправдание, что действительно за падением монархии приходилось создать в государственной власти какое-либо представительство "общинного интереса" *.

* Не излишне вспомнить, что сам Лоренц Штейне, которого трудам обязала существованием теория "общегражданского строя", был, однако, монархист и ожидал от монархической верховной власти регуляции борьбы классов. Он же был сторонником широкого самоуправления общественных групп, местных, корпоративных и т. д. Но все это совершенно невозможно при "выделении" политической области из социальной.

Невозможность государства вне социального строя

  Вся неудачность нового государства общегражданского строя проистекла именно из идеи отделить политический строй от социального. По самой природе общественности государство должно воздвигаться на социальном строе. Иначе оно неизбежно будет поработителем нации, какие бы "либеральные" формы мы ему ни придавали. По закону общественности всякий человек живет не изолированно, а в системе групп, с которыми связан многоразличными интересами. Один человек жить не может и не хочет. Хотя пребывание в социальной группе естественно связывает произвол человека, но зато дает ему и силу. В своих стремлениях и требованиях он только тогда представляет силу, с которой всем приходится считаться, когда за плечами его стоит значительное количество его единомышленников. Нахождение в социальном строе, во-первых, дает человеку кровные реальные интересы, во-вторых, придает силу его требованиям, а стало быть, увеличивает его самостоятельность, чем и гарантирует его свободу.

Если бы мы строили государство не на социальном строе, то мы бы поставили над этими самостоятельными организациями и группами людей такую страшную силу, которая их неизбежно подавила бы и разрушила.

Но с разрушением этих мелких групп у всех людей была бы отнята возможность всякого самостоятельного определения и достижения своих интересов. Тогда и всякая самостоятельная деятельность личности была бы уничтожена. Все определяло бы государство обязательно принудительно.

Какие бы мы ни давали "права" всенародному множеству граждан, оторванных друг от друга и в виде ничтожных пылинок охваченных организацией всесильного государства, они имеют только право участвовать в организации власти да еще право требования от власти совершения тех или иных дел. Но если даже предположить, что государство действительно будет исполнять эти требования, все-таки творчество нации будет совершаться не ею, а властями.

Но эта бюрократическая – социалистическая – мечта несет за собой смерть нации. Тогда уже никто сам ничего не будет делать, вследствие чего люди потеряют и способность самостоятельно что-либо устраивать, а потеряв ее, утратят даже способность догадываться о том, что умно и что безумно в области общественного творчества. Сверх того, государство, работая за граждан, никогда и ничего не может совершить с такой любовью, вниманием, страстью, какие дает личное исполнение своего излюбленного дела.

Платон и Кампанелла мечтали, устраивать даже браки путем выбора подходящих пар государственными властями. Но не лучше ли подберутся брачные пары при свободном отыскании людьми жен и мужей, чем при соединении их усердием государственных чиновников? Не будут ли счастливее эти брачные пары при свободном подборе, не окажутся ли у них семьи, более чистыми, более прочными?

Но люди любят также свою идею, свой труд в разнообразнейших проявлениях, они любят тот или иной образ жизни, и когда созидают все это сами, то созидают страстно, самоотверженно, энергично. Их создание выходит велико, красиво, удобно. А из миллионов таких мелких созданий самостоятельного творчества людей растет человеческая культура в миллионах проявлений – в науке, в учреждениях, в искусстве, технике, во взаимных человеческих отношениях и т. д. и т. д.

Все это созидается только свободно, только по своему выбору, увлечению, идее. Все это создается только тогда, когда человек имеет возможность выбрать себе подходящих товарищей, чтобы с ними жить по-своему.

Социальная группа, слой, класс, сложившиеся такой свободной работой членов нации, имеют право на представительство в государстве, на то, чтобы их мысль, потребность, желание отражались в государственной деятельности. Это же возможно лишь тогда, когда представителями нации в государстве являются сами группы, сословия, в лице посланных ими людей. Касается ли дело общественного управления, оно должно создаваться не дезорганизованной толпой "общеграждан", а их организованными социальными группами. Потребуется ли государству услышать голос "нации", "земли" – этот голос должен быть выражен представителями социальных групп. Только при этом условии люди нации, те самые, которые думают, работают и создают все, чем сильна и красна страна, будут основой государства, и государство будет думать их мыслью, исполнять то, что требуется для нации. Непосредственный голос социальных групп должен быть вдохновителем государства. Только при этом государство может быть действительным завершением национальной организации и орудием ее творчества, а следовательно, и само оставаться могучим и творческим.

Источник государственной силы только в личности и в созидаемом ей социальном строе. По мере задушения социального строя, исчезает живая сила государства, без которой оно непременно рухнет. Оно так ослабевает, что его низвергает всякий внешний враг. Это самое обычное наказание государства, забывшего свое назначение служить социальному строю. Но если внешнего врага нет, то явятся враги внутренние. Огромная сила государства, лишенного своего смысла охранителя социальной самостоятельности, становится простым миражем, и протестующие группы непременно оказываются сильнее громадного государства, потерявшего живой дух.

Правящее сословие "бессословного" государства

  Влияние социального строя на государство настолько неизбежно по самой природе вещей, что проявилось и в государстве, явившемся с мыслью "выделить" политический строй из социального. Но это вторжение социального строя в государство явилось в формах изуродованных: в виде особенного социального слоя "политиканов".

Выделение государства в особый порядок было в теории вполне выдержано у Руссо. Он строил свое государство на общенародной воле, и не иначе как на общенародной, т. е. предполагал, что в каждом гражданине, кроме его личных или групповых желаний, есть частичка общей народной воли *. И вот только эту частичку Руссо допускал к политике.

* При известном понимании этого термина Руссо можно признать совершенно правым: именно если считать эту частичку "народной воли" выражением "национального духа". Руссо совершенно прав, что только на этом "национальном духе" должен созидаться Souverain – Верховная власть. Но при этом Руссо должен бы быть монархистом, ибо граждане сами могут выделить из себя такого Souverain только в самых малых республиках, где возможно непосредственное правление народа. В государствах больших это можно создать только посредством монарха.

Требуя всеобщих голосований, он в то же время требовал, чтобы гражданин при этом отнюдь не присоединялся к какой бы то ни было группе, а голосовал за себя. Поэтому Руссо совершенно не допускал партий, требовал их уничтожения.

Но все эти требования отвлеченной теории не могли осуществиться. Государство сразу стало организовываться партиями, не было ни одного правительства, которое могло бы отрицать партии, потому что само ими держалось. Впоследствии появились уже и теоретические защитники партий.

И понятно, что партии совершенно неизбежны и необходимы, если государство отстранено от прямой связи с социальным строем. Народ естественно организован только в социальных группах, и если им не позволяют посылать своих представителей для организации государства, народ уже этим не может заведовать, и дело попадает в руки специально посвятивших себя на то партий. Действительную же силу партий составляют "профессиональные политиканы", которые таким образом и связывают "общество", "народ", "социальный строй" с выделенным из него государством. Захватив государство, они становятся господами нации.

Это совершенно особый "класс", специализировавшийся на том, что отнято у социального строя: на вдохновлении политики, на организации правительства и его действия. Природа государственно-общественных отношений сказалась в организации этого класса, а зародился он в той массе учеников французской "философии" XVIII в., которой историческое повторение составляет современная русская "интеллигенция".

Между абсолютистско-бюрократическим государством и социальным строем, нацией образовалась пустота. Государство потеряло способность исполнять свою функцию объединителя социального строя, и образовавшуюся между ним и обществом пустоту заполнил элемент внесословных "философов", носителей не творческой идеи своих сословий, от которых они отбились, а общего недовольства государством, общего искания новых форм государственных отношений.

Как известно, "cahiers" [120] избирателей Национального собрания 1789 г. были далеко не революционны и, требуя реформ, все стояли за сохранение монархии. Но в воспитанниках "философии" громко говорила классовая идея, и они произвели революцию, столь противную требованиям нации, что этот переворот можно было провести лишь неслыханным террором партийной диктатуры. Переворот состоял в том, что новый класс политиканов, уничтожив короля, занял опустелое место между государственным механизмом и народом.

 Политиканство имеет множество вредных последствий для народной жизни, в числе которых можно отметить подрыв творчества и тех выразителей ума и совести народа, которые единственно заслуживают названия "интеллигенции" в благородном смысле этого слова.

Наиболее умные и чуткие люди народа в тесной связи с его жизнью вырабатывают его идеалы, его самосознание, делают выводы творчества народного гения. Это мыслители, ученые, изобразители народной души, проповедники правды, знания, пробудители и воспитатели высоты личности... Но эти люди остаются солью земли только при свободном вдохновении, при бескорыстном творчестве, при отсутствии всякой принудительности своей проповеди и своего влияния. Погружаясь в политиканство, такой человек теряет развивающее значение, и делается, может быть, тем вреднее, чем более убежден в истине своей веры.

В "партиях" же мысль и совесть работают уже не по свободному вдохновению, а в рамках программ, в целях достижения предвзятых результатов. Выводы ума и совести передаются народу также уж не на свободное убеждение каждого человека, а в виде обязательных мероприятий. Этот-то переход слоя мыслящего, чувствующего и вырабатывающего в вольном творчестве ум, совесть и самосознание нации, к работе административной, обязательной, предрешенной для самого "интеллигента" и принудительной для народа, задушает творчество и опошляет его.

В политическом же отношении партийное владычество профессиональных политиканов составляет классовую узурпацию народной власти.

Это "сословие" партийных деятелей в отношении своей политической роли очень сходно с бюрократией, составляет совершенно такое же "средостение" между Верховной властью и подданными и так же захватывает в свои руки государство и народ. Как только совершился разрыв между государственной властью и социальным строем, появление той или иной узурпации неизбежно.

С точки зрения монархической политики необходимо понимать, что слой политиканов, имеющий функцией обнаружение и формирование так называемой "народной воли" для управления государством, а также посредством своих различных партий связывать социальный строй с политикой есть необходимое орудие демократического государства.

С монархией он не совместим. Он упразднил монархию во Франции XVIII века, и ее упразднение составляет его природную тенденцию повсюду, где он развивается. Идея "общегражданского строя", "выделения" политических отношений из общенародной жизни в социальном строе, вредное и вообще для государственности не допускает возможности истинной монархии.

А потому не выделять политику из социального строя должна разумная монархическая система, но теснейше связывать оба ряда явлений, неразрывных в жизни нации. И только исполняя эту роль, монархия может остаться на высоте задач Верховной власти.

Строение социальных сил

 Каким образом можно или должно связывать социальные силы (классы, сословия и т. п.) с государством? Дня определения этого требуется вспомнить само строение социальных сил.

В обществе человеческом действуют одновременно две противоположные силы – дифференциация и интеграция, идет расслоение общественных элементов на группы, но в то же время и их объединение. Всякая деятельность, материальная или духовная, сплачивает однородные элементы в группы и слои, а тем самым разъединяет группы и слои противоположных интересов. В пределах своих классовых интересов они находятся между собою в антагонизме и – до известной степени – во вражде. Но в то же время эти антагонистические слои имеют и некоторый общий интерес, который их связывает. Не следует забывать, что сама дифференциация людей происходит только потому, что при такой специализации лучше идет их "общее дело".

Если антагонизм специализировавшихся сил дойдет до забвения интересов общего дела, то оно гибнет ко вреду и гибели всех дифференцировавшихся сил.

Для примера возьмем фабрику. Возникновение фабрики вместо кустарной мастерской было возможно и неизбежно только потому, что она более выгодна для обеих сторон – для труда и капитала. Разъединение труда и капитала в двух отдельных социальных классах возможно (и неизбежно) было только потому, что общее дело, т. е. производство, при этом становится более энергичным, а стало быть, более выгодным для обеих сторон *.

* Средний заработок русского фабричного рабочего считают около 150 руб. в год (см. например, "Свод данных о фабрично-заводской промышленности за 1897 г." Спб. 1900 г.). Средний заработок кустаря едва ли превышает 60 руб. (см. В. В. "Очерки Кустарной промышленности в России", Спб. 1886 г.).

  Итак, фабрика нужна как хозяину, так и рабочему. Но в то же время интерес накопления капитала антагоничен интересу увеличения заработной платы. В интересах накопления капитала получается стремление взять с рабочего возможно больше труда и дать возможно меньшую долю общей прибыли; в интересах заработной платы – взять ее как можно больше и работать как можно меньше. Отсюда возникает борьба.

Эта борьба имеет свой социальный разумный смысл, потому что о своих интересах внимательнее всего может позаботиться заинтересованная сторона. Но борьба станет безумна для обеих сторон, если дойдет до подрыва общего дела, то есть самого производства, в отношении процветания которого хозяин и рабочий уже не антагонисты, а союзники. В этом отношении между ними (с точки зрения социального разума) идет не борьба, а кооперация.

Так, если мы возьмем две фабрики одного производства, то они являются конкурентами, и каждая должна заботиться о том, чтобы ее продукт оказывался возможно лучше и дешевле. В этой задаче хозяин и рабочие на каждой фабрике являются союзниками между собой, и антагонистами другой фабрики. Таким образом, хозяева обеих фабрик союзники между собой как представители одного класса (капитал), но антагонисты, как представители разных групп (предприятий). Точно так же и рабочие, будучи связаны с рабочими другой фабрики интересом классовым, являются по предприятию их антагонистами, в союзе с капиталистами.

Этот образчик сложности расслоения и объединения бросает свет на сложность социальной группировки в целой стране, где имеется такое множество расслоений по занятиям, разделяющих людей на классы, сословия и группы, одновременно различные по своим интересам, но и необходимые друг для друга, борющиеся между собою, но и взаимно содействующие.

Если бы мы предоставила этому сложному сплетению борющихся и взаимодействующих интересов приходить в равновесие только "свободно", т. е. без всякой высшей примирительной силы, то мы получили бы самое хаотическое междоусобие, в котором, конечно, рано или поздно взяли бы верх сильнейшие с водворением порядка, но и с чрезвычайным понижением культурности общества.

Это понижение культурности явилось бы потому, что борьбой внутренних сил было бы уничтожено множество ростков свободного расслоения. Все очень мелкое и слабое было бы совсем подавлено. Интересы бы разбились опять на главные, основные слои, подобные средневековым сословиям, которые и замкнулись бы в своей внутренней организации и дисциплине. Потребность иметь численную силу и крепкую внутреннюю дисциплину понудили бы каждое сословие не допускать чрезмерно свободной расслоенности, которая уменьшала бы сословное единство. Так – говорю для примера – быть может, с победой хозяев отчленилось бы промышленное сословие, из двух слоев: хозяев, крепко сплоченных и подчиненных взаимной дисциплине, и рабочих, приведенных в обязательное подчинение (аналогичное крепостному состоянию). Но при этом внутри промышленного сословия уже не возможно стало бы современное расслоение по свободному почину всех его членов. Это было бы возвращением к средневековому сословному строю.

Или если предположить социалистический исход интеграции, получилось бы коммунистическое государство с закрепощением всех граждан под знаменем целого общества, которого судьбами руководило бы отчленившееся "сословие", руководящий слой "делегатов" или как бы их тогда ни называли *.

* Неизбежность такого исхода я подробно анализирую я книжке "Демократия либеральная и социальная", к которой и отсылаю читателей, желающих проверить мое убеждение о неизбежности такого исхода социалистического строя.

Это было бы общество еще более простое, с упразднением всякой дальнейшей дифференциации, а потому с полным подавлением творчества социального, умственного и промышленного и с неизбежным постепенным одичанием.

Посему-то интегрирующую силу должно искать никак не в "свободной борьбе" социальных сил, а в государстве, стоящем выше всех их, но в то же время одинаково всех их поддерживающем, в их законных стремлениях, и подавляющем все эгоистическое, вредящее целому обществу.

Система "партийной" связи

социального строя с государством

 Но для того, чтобы государство было способно к такой роли, оно должно охватывать интересы и силы социального строя, быть как-нибудь с ними связано. "Общегражданский строй" надеется дать такую роль государству его современным построением.

Государство, во-первых, "выделяется" в особую "политическую" область, т. е. разъединяется с социальным строением, во-вторых, государство созидается всенародным, внесословным представительством, причем силы социального строя получают право сами созидать политические партии, которые, получая влияние в государственной области, могут приносить в него требования социального строя.

Такова теоретическая идея. Но она совершенно не решает задачи.

Отделяя государство от социального строя, мы предоставляем свободу бесконечного расслоения классов, точно так же и объединению в них каких угодно групп. Этим доводится до крайней степени социальная борьба с владычеством победивших. Но так как государство, выделенное в особую силу, препятствует этому владычеству, то со стороны борющихся классов является стремление захватить в свои руки само государство и превратить его в "классовое государство".

Мысль о том, будто бы государство всегда было классовым и будто бы вся история есть история борьбы классов, явилась именно в наше время, при том "общегражданском строе", который думал выделить государство в особую область как общее достояние всех классов. Это обстоятельство очень характерно. При сословном строе никто не считал государство владычеством одного сословия, но все чувствовали в нем некоторое общее объединение.

В XIX веке, напротив, явилось государство, которое не без оснований назвали "буржуазным", государством "третьего сословия", т. е. капиталистического. Против него выдвинулась идея столь же сословного "рабочего" государства, и даже самый путь захвата государства "пролетариатом" намечен тот же, каким следовали "буржуа", то есть создание большинства рабочего представительства, а засим – "рабочая диктатура".

Итак, "партийное" представительство ничуть не дало способности государству объединять все классы. Общегражданский строй, бессильный объединять социальные элементы в каком-либо соглашении, побудил всех их к классовому сплочению и создал стремление каждого класса захватить государственную власть всецело в свои руки.

 Причины этого двояки. Во-первых, на почве избрания народных представителей вырос политиканский слой, захвативший это дело в свои руки и ставший между социальным строем и государством совершенно так же, как бюрократическое "средостение" становится между монархом и народом. "Партии", из которых состоит политиканское сословие, имеют свое собственное существование, свои собственные интересы, вовсе не тождественные с интересами избирателей. Депутат, как только он собрал голоса (чем всецело обязан партии, а не народу), уже в дальнейшей правительственной деятельности зависит от партии, а не от избирателей. Поэтому социальный интерес пробивается к государству очень слабо при партийном представительстве.