355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Тихомиров » Монархическая государственность » Текст книги (страница 18)
Монархическая государственность
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:29

Текст книги "Монархическая государственность"


Автор книги: Лев Тихомиров


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)

Наш татарский разгром начался почти одновременно с первым падением Константинополя. Константинополь взят крестоносцами в 1203 году [80]. А когда наступила роковая для Руси Калка (1224 год) [81] и началось монгольское иго (1238 г.) в это время никейские Ласкарисы * уже давали нам пример "собирания" земель под единой монархической властью. Наш Дмитрий Донской впервые потряс татарское иго на Куликовском поле в 1380 году, при наследственном Мануиле Палеологе, когда 120 лет непрерывной династичности уже стирали в Византии воспоминание о беззаконном перевороте Михаила Палеолога, который, впрочем, по собственному мнению, тоже имел наследственное право на византийское самодержавие.

* Феодор Ласкарис умер в 1222 году, Иоанн Дука-Ласкарис и сын его Феодор Ласкарис II царствовали от 1222 г. по 1255 г.

Все влияния византийской доктрины, насколько они достигали до нас, приносили нам идею самодержавной монархии. Подобно тому, как теперь вся доктрина "передовых стран", представляющих для современных русских идеал цивилизации, несет к нам идею народного самодержавия, так в эпоху возникновения Руси доктрина "передовая", доктрина наиболее "цивилизованной страны", несла теорию царского Самодержавия. Духовенство, явившееся из Греции, и в деле распространения христианства работавшее на княжескую власть, не могло не приносить византийских идей власти. Все книжное учение несло их же.

Влияние религиозной идеи

Но влияние византийской государственности у нас было могущественно более всего потому, что оно шло об руку с распространением христианства, то есть одновременно с выработкой общего миросозерцания народа на православно-церковной почве.

Собственно, как политическая доктрина, самодержавие и в самой Византии далеко не было выработано стройно, и никогда не могло освободиться от двойственности, завещанной смешением римской и христианской идей. На Руси же влияние римской идеи первоначально совсем не заметно, и оно является лишь впоследствии, вместе с влиянием Западной Европы. В первоначальном же сложении нашей монархической идеи, Русь усваивала самодержавную власть, как вывод из общего религиозного миросозерцания, из понятий народных о целях жизни. С этой точки зрения у нас не столько подражали действительной Византии, сколько идеализировали ее, и в общей сложности создавали монархическую власть в гораздо более чистой и более строго выдержанной форме, нежели в самой Византии.

Христианское воззрение на власть на Руси развивалось Церковью чище и последовательнее, чем где бы то ни было, именно потому, что православие явилось к нам не в процессе раскрытия, а уже вполне выясненным. Его влияние на умы народа налагалось стройно, без всяких колебаний, без тени противоречия, и всесторонне, так что одна и та же идея освещала русскому христианину все его отношения: личные, семейные, общественные и политические.

Светлый идеал, который носился над страной в виде самодержца, вовсе не был только выводом политической доктрины Византии. Он вытекал из источников более глубоких: из христианского понимания общих целей жизни. Он соответствовал не одним целям концентрации сил страны для внешней борьбы, или для поддержания внутреннего порядка, но вообще целям жизни, как их понимал русский человек, проникнутый христианским миросозерцанием.

С самого первого появления у нас христианства, как князь, так и народ, услышали определение миссии княжеской власти. "Ты, – говорили церковные учители Владимиру святому, – поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милованье". Князь поставлен Богом. Это не сила толпы, не богатство и влияние "лучших" людей: это власть, указанная свыше. Даниил Заточник характеристично различает светлое и благодетельное начало княжеской власти и своекорыстное начало власти слуг его:

"Лучше пусть моя нога войдет в лыке в твой двор, – говорит он, – нежели в червленом сапоге во двор боярский; лучше мне тебе в дерюге служить, нежели в багрянице в боярском дворе; лучше мне воду пить в дому твоем, нежели вино в боярском". Что такое князь? "Как дуб крепится корнем, – говорит Даниил, – так град наш твоей державой. Кормчий – глава кораблю, а ты, князь, – людям своим... Муж – глава жены, а князь – мужам, а князю – Бог". Он поэтично сравнивает милость князя с весной, украшающей землю цветами, с солнцем, обогревающим землю. Но и гроза княжая страшна: "княже господине мой, орел – царь над птицами, осетер – над рыбами, лев – над зверями, а ты, княже, над переяславцами [Послание в цитируемом списке адресуется Ярославу Всеволодовичу]. Лев рыкнет: кто не устрашится? Ты, князь, слово скажешь – кто не убоится?" "Тело крепится жилами, а мы, княже, твоею, державой". Князь объединяет не только своих подданных, но и иные страны, прибегающие к нему...

"Князю земли вашей, поучает Златая Цепь XIV века, покоряйтесь, не речите ему зла в сердце вашем, прямите ему головой своей и мечем своим, и всей мыслью своей, и не возмогут чужие противиться князю вашему; если хорошо служите князю, обогатеет земля ваша и соберете добрый плод". И в то время, когда дружина еще полна была духом безгосударственной вольности "отъезда", Златая Цепь уже поучает: "Если кто от своего князя отпадет к иному, не будучи им обижен, подобен есть Иуде".

Это настроение мы можем проследить через всю историю России.

Рост царской идеи

Стремление возвысить великокняжескую власть до значения царского является у нас очень рано. С самого появления Церкви, она заявила Владимиру, что он есть власть поставленная Богом. Сознание своей Богом данной власти проявляется у Владимира и в крещении народа, при чем святой князь действовал очень авторитарно, а в Новгороде даже насильственно. За это Владимир снискал похвалы церковных деятелей, а в народе его популярность росла с каждым поколением.

Одно из древнейших наших литературных произведений – это "Похвала Кагану нашему Владимиру" – митрополита Иллариона, который был родом русской, "муж благ, и книжен, и постник". Называя великого князя Каганом [82], митрополит восхваляет его, как "славного от славных", "благородного от благородных", "славного в земных владыках" и "единодержца земли своей", который "заповедал земле своей креститься". При этом, говорит митрополит, "не было ни одного противящегося благочестному его повелению", "понеже благоверие его со властью сопряжено" [А. И. Пономарев. "Памятники древне-русской учительной литературы", Спб. I, стр. 69].

Женитьба Владимира Равноапостольного на Византийской принцессе создала у нас мысль о царственном праве на Верховную власть. Из всех детей Владимира Борис и Глеб были младшие, но они были сыновья от царевны Анны, и очевидно, что христианская часть населения придавала этому значение их преимущественного права на власть. Очень может быть, что и Владимир рассчитывал назначить своим преемником Бориса. Иначе трудно объяснить себе, почему дружина сразу предложила Борису сесть на великое княжение... Святополк поспешил убийством отделаться от предполагаемого соперника, несмотря на отказ Бориса от престола. Но совершенно такой же ореол царственности окружил несколько спустя Владимира Мономаха, который тоже был сын греческой царевны.

Этому очевидно придавалось большое значение. По его собственному объяснению, дед (то есть Ярослав Мудрый) назвал его Василием (по-русски Владимиром), а отец с матерью назвали его Мономахом, в честь деда (по матери), греческого царя" *.

* И М. Ивакин, "Князь Владимир Мономах и его поучение", Москва, 1901 г. (стр. 37-57). Нельзя сказать, чтобы слова "Поучения" были вполне ясны, но вообще предполагают, что Владимиром он был назван в честь Владимира Святого, а Мономахом в честь императора Константина IX Мономаха].

Сохранилось известие, что Алексей Комнин послал в 1116 году к Владимиру Мономаху с мирными предложениями Неофита, митрополита Ефесского и других знатных людей, которые поднесли ему богатые дары: крест из животворящего древа, венец царский, чашу сердоликовую, принадлежавшую императору Августу, златые цепи т. д. При этом Неофит возложил венец на главу Владимира и назвал его царем. Царем называют Владимира и наши писатели ["Помилуй меня, сын великого царя Владимира", пишет Даниил Заточник].

Знаменательно, что киевляне сразу пожелали, чтобы Владимир Мономах, помимо прямых родовых наследников занял великокняжеский престол отца. Митрополит Никифор (грек) говорит о Мономахе: "Его же Бог издалече проразуме и предповеле, его же из утробы освяти помазав, от царской и княжеской крови смесив" [Соловьев, т. II. стр. 317]. Однако Владимир не пошел против старшего в роде, Святополка Изяславича.

Дети Ярослава были:

1) Изяслав (отец Святополка).

2) Святослав.

3) Всеволод (отец Владимира Мономаха).

4) Вячеслав.

5) Игорь.

В 1113 г. Святополк умер, и его прямыми наследниками были Святославичи. Но киевляне снова потребовали Владимира. Вече послало ему сказать:

"Ступай, князь, на стол отцовский и дедовский", и для успокоения смут Мономах должен был согласиться, причем и сами Святославичи не противоречили.

С той поры Мономахово племя у нас начинает затмевать всех Рюриковичей, и в народном сознании получает какое-то особое право на великое княжение и окружается особенным почтением. Во время последовавших за Мономахом смут, киевляне ответили Изяславу: "На Владимирове племя рук поднять не можем". То же они повторили Мстиславу: "Рады биться за тебя против Ольговичей, но на племя Владимирове, на Юрьевича (это был брат Андрея Боголюбского, Глеб), не можем поднять руки".

И Мономаховичи, действительно, заслонили все старшие роды. Из 18 великих князей, от Мономаха до Иоанна Калиты, только трое, и то недолговременно, были не Мономаховичи. Остальные 15 принадлежали к "Владимирову племени". В XIII веке история русской государственности есть история Мономаховичей. Самый старший род Рюриковичей, т. е. племя Вячеслава Полоцкого [83], едва не изгнанный совсем с Русской земли, удержался только в части Белоруссии. Следующая затем старшая линия (от Ярослава), т. е. Святославичи вытесненные из Волыни, удержали в своих руках только Черниговскую и Рязанскую области. Вся остальная Русь – Галицкая, Киевская, Тверская, Суздальская – скопилась в руках Мономаховичей, в среде которых хотя и продолжало жить старое родовое начало,* мешавшее объединению земли и государства, но развивалось также и противоположное монархическое начало, которое от Мономаха, через Суздальских князей (особенно Андрей Боголюбский), Александра Невского и князей Московских довило до твердого сознания царского самодержавия, в том же духе, хотя без того же успеха, проявлявшегося и у Галицких потомков Мономаха.

* Любопытное явление представляет то обстоятельство, что как раньше, так и в среде потомства Мономаха, родовое начало поддерживается старшими линями, а единоличное – младшими.

Андрей Боголюбский

как носитель идеи самодержавия

Идея единоличного самодержавия на Руси домонгольской созревала настолько быстро, что уже при внуке Мономаха могла иметь такого представителя, как знаменитый Андрей Боголюбский.

Андрей Боголюбский, сын Юрия Долгорукого, второго сына Владимира Мономаха, родился около 1110 года. При кончине деда ему было уже около 16 лет, так что слава Мономахова, еще при жизни знаменитого князя царской греческой крови, не могла не говорить впечатлительному чувству мальчика. Вырос он в уделе отца своего, в Суздальской земле, где князь Юрий Владимирович (Долгорукий) играл роль колонизатора и устроителя земли, населяемой почти заново сходцами со всех концов Руси.

Юрий Долгорукий был князь властный, энергичный и хозяйственный... Значение сильной власти, в одних твердых руках, было видно Андрею на каждом шагу дел его родины. Книжное учение могло лишь развивать в нем идею византийского самодержавия. И вот мы видим во всей его жизни несомненную и упорную работу для осуществления этой идеи *.

* Хорошую сводку фактов, доказывающих это, делает В. Т. Георгиевский в своей книге "Святый Благоверный Великий Князь Андрей Боголюбский", Владимир, 1894 г. Автор, быть может, преувеличивает степень сознательности монархической идеи в Андрее Боголюбском, но нельзя сомневаться, что князем всю жизнь руководила именно эта идея, которую он понимал, конечно, с большей ясностью, нежели первые Московские князья, собиратели земли Русской, до самого Иоанна III.

Личные качества Андрея Боголюбского и обстоятельства его жизни исключают всякую возможность объяснять его бурную историю личным честолюбием. Одаренный огромными способностями, он в то же время отличался превосходными нравственными качествами. Его память не запятнана никакими пороками, никакими низкими поступками, никакими даже случайными преступлениями. Его благочестие, его искренняя вера, молитвы и посты, его широкая благотворительность – несомненны. При редкой храбрости и военных талантах, он приобрел много военной славы, но не дорожил ей и не любил войны. Точно также, при огромных трудах на пользу своей земли, он совершенно не дорожил популярностью. Всей своей жизнью он представляет человека идеи, который только ей дорожит, готов для нее все сделать, всем пожертвовать и всем рискнуть.

Первоначально народ Суздальский очень любил его. Когда Юрий Долгорукий умер в Киеве, то, по словам летописца, "Ростовцы и Суздальцы, одумавши все, взяли Андрея, старшего сына Юрия, и посадили в Ростове и в Суздале, зане же бе любим всеми за премногую его добродетель". А между тем у Андрея никогда не видно ни одной черты заискиванья у народа и – во имя своей идеи – он не стеснялся вооружить против себя все силы, имевшие значение на Руси, князей, дружину, бояр, и даже самый народ!

Дети Юрия Долгорукого получили самое лучшее, по тогдашнему, образование. О брате Андрея, Михаиле, известно, что он "с греками и латинами говорит их языком яко русским". Сам Андрей, по словам его "жития", от юного возраста ни о чем не заботился, кроме "книжного поучения" и "Церковного пения". Но все, чему учился Андрей, могло нести ему из Византии лишь идеал самодержавия, власти "автократора", "базилевса". Век Андрея был веком Комнинов, а среди его друзей и советников, при всей скудости биографических известий, мы встречаем греков, как священник Никулина и дьякон Нестор. Понятно, что все эти влияния могли лишь развивать в нем идею единовластия, которая стала перед ним великой целью жизни особенно тогда, когда он воочию увидел бедствия удельного многовластия.

Андрей Боголюбский провел жизнь до 40-летнего возраста в своей Суздальской земле, при фактическом единовластии своего отца, в трудах земских и воинских, при общей любви всей своей родины. Но вот Юрий Долгорукий, став великим князем Киевским, вызвал сына на юг, в Вышгород. Здесь-то Андрею и пришлось увидеть еще незнакомые нравы удельной распущенности и усобицы. Это оказалось невыносимо для него. "Князь Андрей, – говорит летопись, – смущался о нестроении братии своей и братаников, и сродников, и всего племени своего, яко всегда в мятеже и волнении все бяху и мнози крови лияше". Андрей "скорбяше о сем и восхоте идти в Суздаль и Ростов, яко там, рече, спокойнее есть". Так он не взлюбил удельных порядков, и сначала удалился от них, а затем, когда настала возможность, начал ломать все старые порядки с последовательностью и страстностью Петра Великого.

Время для этого наступило по смерти Юрия Долгорукого, когда Андрей сделался великим князем Суздальской земли, а впереди у него уже являлась близкая кандидатура на Киевский стол. С 1187 г. он начинаете круто сосредоточивать власть Суздальскую в своих руках, причем даже и изгоняет своих братьев. "Се же сотвори, желая быть самовладцем в Суздальской и Ростовской земле", поясняет летопись. Но стремления Андрея к "самовластию" шли гораздо дальше.

Десять лет он укреплялся в своем Суздале, а в Киевской Руси шли усобицы. В 1168 г. наступил любопытный момент определения прав на первое место. О старших линиях – уже никто не думал. Разбирали до некоторой степени только между Мономаховичами, и хотя в Киеве княжил любимый народом Мстислав Изяславич, но недовольная им коалиция князей (10 или 12), придравшись к пустому случаю, провозгласила старшим в роде Андрея Боголюбского [Соловьев, т. II, стр. 476. Собственно с Мономаховской меркой – тогда было три кандидата, имеющих наиболее прав: Владимир, Мстислав и Андрей]. Это было сделано с очевидным участием самого Андрея.

Итак, родовая идея до того опустилась и обессилела, что спорный вопрос о старшинстве стал решаться избранием. Это был момент, когда проблескам монархического начала ясно стало угрожать начало княжеской владетельной аристократии. Андрей Боголюбский воспользовался избранием своим, но лишь для того, чтобы начать радикальную ломку старого строя на началах единодержавия.

Мстислав не мог устоять против коалиционной рати, предводимой сыном Андрея. В 1169 году Киев, упорно защищавший своего князя, был взят "на щит", и войско победителей подвергло его двухдневному грабежу. Этот поступок Андрея со стольным Киевом, как с градом завоеванным, был, очевидно, преднамеренным уроком, и Андрей довершил унижение удельной столицы тем, что оставшись великим князем, не поехал и Киев, и даже не взял его себе, а отдал младшему сыну своему Глебу.

"Этот поступок Андрея, – говорит С. М. Соловьев, – был событием величайшей важности, событием поворотным, с которого начинался на Руси новый порядок вещей" [Соловьев, т. II, гл. VI]. Это был акт величайшего самовластия великого князя в отношении как остальных князей, так и земли Русской. Андрей собственной волей, вопреки общему мнению князей и земли, заявил фактически, что власть – в нем самом, а не в земле и не в князьях. С Андрея, говорит Соловьев, "впервые высказывается возможность, перехода родовых отношений к государственным".

Вообще, с самого переселения из Вышгорода на север, все поведение Андрея стало не только преднамеренно, но даже как бы демонстративно "самовластительским". Он как будто старается не пропустить ни одного случая показать всем "сословиям", что нет иной власти, кроме его, великого князя. Принцип у него виден во всех действиях, и видно, что ради этого принципа Андрей Боголюбский готов ставить на карту все: свою популярность, свою силу, свое спокойствие и выгоды, саму жизнь свою.

Только что явившись в Суздальскую землю и провозглашенный Великим Князем, он самовольно делает столицей Владимир, к общему неудовольствию старших городов, Суздаля и Ростова, где были так сильны бояре и посадские "вечевые люди". Владимир же был из ничего создан самим Андреем и населен "мизинными", самыми незнатными, маленькими "сходцами" изо всех мест. Общее неудовольствие бояр, веча и князей не останавливали его. Он выслал вон своих братьев, изгнал недовольных старых бояр, и все более окружал себя новыми людьми. В 1160 г. он, пользуясь званием старшего князя, предъявил права на Новгород.

"Да будет вам ведомо, объявил он вечу вольного города, что я хочу покорить Новгород добром или лихом, чтобы вы мне целовали крест, иметь меня великим князем, а мне вам хотеть добра"*.

* Так это место читает В. Т. Георгиевский, и это, по-видимому, единственное верное чтение, так как не видно, чтобы Новгород когда-либо раньше целовал крест Андрею.

Добившись власти в Новгороде, Андрей пользуется ею с широтой настоящего царя, действующего исключительно по своей воле, в интересах лишь справедливости. Он менял своих посаженников – князей в Новгороде, иногда как будто нарочно давая не тех, кого желали новгородцы. Один раз он сменил князя, потому что нашел посадника правым в их столкновении. Когда в угоду Андрею, новгородцы изгнали от себя Святослава Ростиславича, Андрей дал им своего племянника, но потом, помирившись с Ростиславом, Андрей снова дал Новгороду недавно изгнанного Святослава, и притом Новгород должен был принять его "на всей его воле", без ряду. Когда у Святослава пошли с новгородцами ссоры, и он должен был бежать, то Андрей, на просьбу города назначить другого отвечал:

"Нет вам другого князя, кроме Святослава". Своими притязаниями Андрей довел Новгород до отчаянного сопротивления, причем рать суздальская потерпела жестокое поражение. Но и после этого, Новгород должен был все-таки подчиняться Андрею, который ни мало не отказался от своих прав Верховной власти почти до jus utendi et abutendi [84].

Заявляя такие права над вечем, Андрей столь же самовластно начал распоряжаться и князьями. Он им приказывал также как новгородцам:

"Не ходишь в моей воле, заявил он Роману, так ступай вон из Киева, Давид из Вышгорода, Мстислав из Белгорода, ступайте все в Смоленск и делитесь там как хотите". На новые проявления непокорства он объявил: "Не ходите в моей воле, так ступай же ты, Рюрик, в Смоленск к брату, в свою отчину. Давиду скажи: ты ступай в Берлад, в Русской земле не велю тебе быть, а Мстиславу молви: ты всему зачинщик; не велю тебе быть в Русской земле".

Это преднамеченное, подчеркнутое самовластие вызвало жестокий бунт всех князей, как вызвало бунт Новгорода, как вызвало заговоры суздальских бояр. Князья объявили: "Ты прислал к нам с такими речами не как к князю, но как к подручному и простому человеку". Пусть же, объявили князья "Бог нас рассудит". Андрей послал огромную рать, и она потерпела жестокое поражение.

Этот удар не сломил Андрея. Он продолжал свою политику, и замышлял новые войны на юге, когда его постигла смерть.

Бояре суздальские ненавидели Андрея за умаление их власти и возвышение "мизинных" людей. Но и сами разночинцы, окружавшие Андрея, испытывали грозу с его стороны. По-видимому Андрей за участие в заговоре против себя, казнил боярина Петра Кучковича, но среди приближенных князя были другие Кучковичи (его жена Улита, была тоже из Кучковичей). И вот они порешили убить Андрея, вовлекши в заговор и разночинцев, вероятно, почуявших что с боярами будет выгоднее сойтись. Дело в том, что у Андрея Боголюбского один за другим умирали все сыновья, способные быть продолжателями его дел. В 1164 году умер Изяслав, в 1172 году не менее талантливый Мстислав, взявший Киев, в 1174 году – его любимый сын Глеб. Все это жестоко удручало Андрея и делало для окружающих сомнительным, чтобы после смерти его самого, нашелся продолжатель его политики. Как бы то ни было, 30 июня 1174 года Андрей был злодейски убит заговорщиками.

Летопись прямо говорит: "Князь Андрей слышал раньше, что враги угрожают ему убийством, но разгорался духом божественным и ни мало не обратил внимания". Он, вероятно, был в удрученном состоянии от тяжкого семейного горя, разрушавшего и его политические надежды... Может быть он уже и устал в борьбе, которую пришлось вести со всем светом: с князьями, боярами, вечами, Русью, Новгородом, и со старшими городами собственной земли.

Андрей Боголюбский погиб, и даже его слишком юный сын не мог удержаться в последующих волнениях. Но память Боголюбского осталась перед ближайшим потомством идеалом в ореоле святости, а противники его были осуждены, как люди, не ведающие политической правды. Летописец, говоря об убийстве его и о мятеже черни, избившей за поборы и притеснения его подручных, замечает:

"Они не ведали глаголемого: где закон, там и обид много. Пишет апостол Павел: всяка душа властям да повинуется, власти бо от Бога учинены суть. Естеством бо царь земным подобен всякому человеку, властью же сана – высший, яко Бог. Рече великий Златоустец: кто противится власти – противится закону Божию. Князь бо не напрасно носит меч: Божий бо слуга есть" [Иловайский, "История России", т. I, стр. 292].

Выработка престолонаследия

Андрей Боголюбский представляет лишь князя, значительно опередившего свой век, но идея, развитая им очень круто и последовательно, была уже у Мономаха и у Юрия Долгорукого, и точно также продолжала развиваться, только более осторожно, у преемников Андрея Боголюбского *. Это была политика объединения земли и государственной власти в руках великого князя и его семейства, вопреки требованиям родовой удельной системы.

* У Андрея остался очень юный, 18-летний сын Юрий, который не мог удержаться в жестоких смутах, возникших по смерти этого великого "единодержца". Изгнанный из Суздаля, Юрий известен потом своими странными приключениями в Грузии у царицы Тамары. В Суздальской же земле, на великом княжении, все-таки удержался род Юрия Долгорукого, в лице Всеволода, так называемого Великого, брага Андрея Боголюбского.

Всеволод Великий, преемник Боголюбского, при кончине, разделил всю землю между своими сыновьями, совершенно не думая о родовых требованиях. Великого князя он назначил сам. Сначала он хотел назначить старшего сына, Константина, но при этом давал ему только город Владимир. Константин же сказал: "Батюшка, если хочешь сделать меня старшим, то дай мне и Владимир, и Ростов". Тут как будто видна мысль, впоследствии легшая в основу московской политики: что право того, кто объявляется старшим, должно поддержать дарованием ему большей силы. Почему-то Всеволод не принял этой просьбы, но свое самовластие показал еще сильнее: он назначил великим князем не Константина, а младшего сына своего, Юрия. Правда, что Константин поднял бунт против брата, во имя своего старшинства, и, при помощи Южной Руси, низверг его. Но идея права великого князя завещать свою власть была все-таки заявлена уже, и это было в 1212 году, т. е. за 23 года до покорения Руси татарами.

Власть отца определять заслуги сыновей соединилась у нас с Византийским обычаем назначения царем своих наследников. Эта идея не родовая и не семейная, но чисто Византийская, и в конце концов, у нас не удержалась, и лишь некоторое время служила полезным подспорьем для развитая самодержавной идеи царя.

Насколько эта семейно-самодержавная идея развивалась, показали смутные времена Василия Темного.

Василий Дмитриевич (сын Дмитрия Донского) завещал великое княжение своему сыну (Василию Темному) помимо своего брата, а его дяди – Юрия. Под предлогом этого, разыгрались последние родовые смуты на Руси. Но они уже показали, что время родовых счетов прошло. Сам Юрий, захватив власть, хотел, чтобы ему наследовали его собственные дети (Василий Косой и Дмитрий Шемяка), показывая тем, что новая идея престолонаследия владела и им, и он, восставая во имя родовой идеи против Василия, действовал узурпаторски, из личных интересов. Сверх того, из этой попытки ничего и не вышло.

Должно вспомнить, что Василий (будущий Темный) остался после отца бессильным ребенком. Его сан и власть великого князя отстояли не он сам, а окружающие, бояре и население. Под их охраной взрос Василий. Затем, уже в 1433 году, Юрий лишь пользуясь случайностью, внезапным набегом захватывает Москву, и потом берет в плен Василия.

В этой крайности Василий согласился уступить Москву Юрию, а себе взять Коломну. Но как только он явился свободный в Коломну, к нему со всех сторон стеклись князья, бояре, дворяне, слуги, откладываясь от Юрия, и Юрий, всеми оставленный, уступил племяннику великое княжество, и уехал в свой удел, сопровождаемый всего 5 спутниками.

Затем, еще более изменнически, Юрий снова захватил Москву, во время отсутствия Василия; но вокняжился чисто узурпаторски. Едва ли бы он усидел, но смерть избавила его от дальнейших испытаний. Он завещал великое княжение своему сыну, Василию Косому, но собственные братья Косого, Шемяка и Дмитрий Красный, не захотели служить ему и призвали Василия. "Они знали, говорит Соловьев, что Василию Косому не удержаться в Москве, и спешили добровольным признанием Василия (Темного) получить его расположение и прибавку уделов" [Соловьев, т. IV, стр. 1058]. Косой тщетно боролся, был взят в плен и ослеплен.

В 1445 году Василий Темный попался в плен татарам (на войне) и откупился за невероятную для того времени сумму (200.000 р.), и сверх того ходили слухи, что он обязался подчинить Русь татарам, и даже посадить татарских наместников на место удельных князей. Это его скомпрометировало на Руси, и Шемяка, вместе с московскими недовольными, уже чисто по заговорщицки захватил ничего не подозревавшего Василия во время богомолья у Троицы. Василий был немедленно ослеплен, стал "темным", а дети его, бежавшие было, тоже были схвачены Шемякой * и посажены в тюрьму. Вот как он вокняжился. Но несмотря на то, что у Василия были враги на самой Москве, несмотря на то, что он был пленным и ослеплен, а дети его сидели у Шемяки в тюрьме, повсюду началось движение в пользу Василия и против Шемяки.

* Собственно обманом Шемяка просил епископа Иону рязанского взять их из их убежища "на свою епитрахиль", т. е. за своим священным ручательством, обещая не делать им никакого зла. Но он обманул епископа и засадил детей в тюрьму.

Множество лиц думали о его освобождении. Собирались отряды, были вооруженные столкновения с войсками Шемяки. Шемяка пошел на уступки всенародному чувству. Он отпустил Василия с детьми и дал ему удел, а Василий дал на себя "проклятые грамоты"... Но как только Василий был освобожден, приверженцы его кинулись к нему толпами, игумен Трифон Белозерский взял на себя "проклятые грамоты". А между тем на выручку Василию уже шли, не зная о его освобождении, московские эмигранты из Литвы. Шемяка выступил против них, а в его отсутствие произошел переворот (боярина Плещеева) и Москва присягнула Василию Темному.

Василий вступил в Москву. Шемяка просил мира. Но после этого он еще долго бунтовал, пока в 1453 году не был отравлен.

В этой борьбе духовенство было за Василия. Увещание Шемяки писано целым собором: епископы Ростовский, Суздальский, Рязанской, Коломенский, Пермский. Соловьев отмечает: "это единство русского духовенства: Иона, епископ рязанский, ревностно поддерживает государственное стремление московского князя, и московский князь не медлит дать свое согласие на возведение этого епископа в сан митрополита, зная что рязанский владыка не принесет в Москву областных рязанских стремлений" (стр. 1076).

Этот собор писал Шемяке. Духовенство "сравнивает грех отца Шемякина, Юрия, помыслившего беззаконно о великом княжении, с грехом праотца Адама, которому сатана вложил в сердце желание равнобожества: сколько трудов перенес отец твой, сколько истомы потерпело от него христианство, но великокняжеского стола все не получил, чего ему Богом не дано, ни земскою изначала пошлиной" [Соловьев, т. VI, стр. 1077].

Итак "земскою изначала пошлиной" объявляется здесь престолонаследие по нисходящей линии!

Эта усобица лишь укрепила власть наследственных великих князей, и сделала их более осторожными в отношении старших родовых линий дома Калиты. Иоанн III держал по тюрьмам всех мало-мальски подозрительных старших родственников. Когда его просили об освобождении его брата Андрея, Иоанн отвечал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю