Текст книги "Монархическая государственность"

Автор книги: Лев Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 52 страниц)

С принципом долга тесно связав принцип законности. Как недавно высказал П. Н. Семенов, "самодержавная власть, от которой единственно исходят законы, сама же первая, издав закон, должна ему подчиняться и охранять до тех пор, пока она же не отменить или не изменит его в том же узаконенном порядке". Она (власть) "является ограниченной для самой себя". "Закон, как выражение воли Верховной власти, есть как бы ее совесть. Подобно тому, как если бы человек, увлекшись проповедью свободы от совести, стал действовать, отрешившись от нее, и довел бы себя этим до падения и гибели, так точно самодержавная власть, если бы она стала сама же первая попирать законы, расстроила бы весь государственный организм и довела бы его и себя до гибели".

Милосердие есть праздник Верховной власти. Работа же ее и обязанность – это исполнение долга, поддержание справедливости и закона. Лишь в тех случаях, где законная справедливость не совпадает со справедливостью Божественной, является место для отступления от закона. Лишь в тех случаях, где это не вредит справедливости, есть место милосердию.

Тот же долг является царственным руководством в устроительных мерах. Царь есть представитель идеалов народа. Царь поставлен Богом не где-то в отвлечении, а на конкретном деле известного определенного народа, а следовательно, для исполнения задач его истории, его потребностей, его исторического труда. Если монарх вместо того, чтобы исполнять свой долг правит в духе и направлении этих национальных идеалов, начинает поступать, как ему лично нравится, нарушая ту национальную работу, для ведения которой получил свою власть, он нравственно теряет право на власть.

Вопрос о мотивах такого нарушения долга совершенно безразличен. Может быть, монарх действовал по доброте своей, но во всяком случае он распоряжался тем, что ему не принадлежит, делал то, на что не уполномочен содержанием идеала, для служения которому получил власть. Делая то, на что не имел права, и не делая того, что был обязан исполнять, он сам лишает себя основы своей власти. Царь ограничен содержанием своего идеала, осуществление которого составляет его долг. Нарушение же обязанности уничтожает право, связанное с этой обязанностью.

Вот внутренние причины, по которым памятование и соблюдение долга и совершенное отречение от своего произвола составляет первый и главный царский принцип, ибо отступление от него потрясает самую основу монархической власти.

За слабостью соблюдения этого принципа страна всегда погружается в величайшие бедствия, ибо она может жить только правильной эволюцией своих жизненных функций, руководство которыми составляет обязанность царя. Он есть как бы машинист, следящий за ходом этой одухотворенной машины, и обращаться с ней произвольно не может, ибо это значит лишь спутать все части механизма, а затем и взорвать всю машину.

Как исполнитель долга Верховной власти, монарх есть выразитель духа своего народа. Отсюда вытекает еще важный царственный принцип: сознание своей безусловной необходимости для нации. Без этого сознания нет монарха.

Необходимость монарха для нации есть действительно величайшая истина при тех условиях, когда монархия возможна, то есть когда народ выше всего ставит этический принцип. В этом случай нация не может обойтись без царя. Это факт, и царь должен быть в том уверен.

Разумеется, царь необходим лишь в том случае, если творит свой долг, а не свой произвол. Но при соблюдении этого правила он безусловно необходим, и поэтому ни в каком случае ни при каких опасностях, ни при каких соблазнах не может упразднить своей Верховной власти.

На это не раз указывалось в России различными выдающимися выразителями политической мысли. Карамзин писал Александру I; "Россия пред Святым Алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти: иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее".

"Сам монарх, – писал М. Н. Катков, – не мог бы умалить полноту прав своих. Он властен не пользоваться ими, подвергая тем самым себя и государство опасностям, но он не мог бы отменить их, если бы и хотел".

Дело, однако, при этом вовсе не в воле народа. Монарх, по смыслу своей идеи, даже и при воле на то народа, не может ограничить своей власти, не совершая тем вместе с народом беззаконного (с монархической точки зрения) coup d'Etat. Ограничить самодержавие – это значит упразднить Верховную власть нравственно религиозного идеала или, выражаясь языком веры, упразднить Верховную власть Божию в устроении общества. Кто бы этого ни захотел, монарх или народ, положение дела от этого не изменяется. Совершается переворот, coup d'Etat [114]. Но если народ, потерявши веру в Бога, получает, так сказать, право бунта против Него, то уж монарх ни в каком случае этого права не имеет, ибо он в отношении идеала есть только хранитель, depositaire власти, доверенное лицо.

 В отношении идеала, монарх имеет не права, а обязанности. Если он по каким-либо причинам не желает более исполнять обязанностей, то все, что можно допустить по смыслу принципа, есть отреченье от престола. Только тогда в качестве простого гражданина он мог бы наравне с другими, стремиться к антимонархическому coup d'Etat. Но упразднить собственную обязанность, пользуясь для этого орудиями, данными только для ее выполнения, это, конечно, составило бы акт величайшего превышения права, какое только существует на земле.

В истории французской монархии очень светлую страничку составил отказ последнего Бурбона, графа Шамбора, принять корону Франции ценой отказа от белого знамени. Знамя здесь являлось символом. Трехцветное знамя выражало идею власти народа. Белое с лилиями – власть короля. Граф сказал, что вполне убежден в необходимости парламента; он сказал, что сохранит все свободные учреждения, но исключительно по своему убеждению в их пользе, а не давая никаких обязательств конституционного характера. Франция, уже готовая принять его при Мак Могоне, уж готовившая ему встречу, не согласилась на белое знамя, и граф Шамбор решил остаться эмигрантом. Едва ли что поддержало во Франции так сильно монархическую идею, как этот отказ последнего Бурбона поступиться тем, что принадлежит не ему, а монархической верховной власти.

Этот факт необходимости монарха для нации определяет вообще целый ряд основных правил поведения.

Необходимость монарха для нации обусловливается верностью самой нации духу, признающему нравственный идеал за высший принцип. Если в нации этого духа нет, монарх становится излишен и невозможен, и ему остается лишь удалиться с места, так сказать, нравственно опустелого. Оно тогда ниже его, недостойно его. Но пока нация хранит свой нравственный дух, перед монархом вырастают еще два принципа поведения.

Во-первых, он должен иметь возможно теснейшее и непосредственное общение с нацией, без чего для него совершенно невозможно быть выразителем ее духа.

Это общение весьма важно даже и в целях управительных. Чичерин приводить прекрасные в этом отношении слова Екатерины II статс-секретарю Попову.

Попов однажды выразил императрице свое изумление перед тем безусловным повиновением, которое она умеет внушать окружающим...

"Это не так легко, как ты думаешь, – ответила императрица. – Во-первых, мои повеления не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какой осмотрительностью я поступаю при издании своих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа. Когда я уверена в общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление, и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, и когда в оном я бы следовала одной моей воле. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня делается все только мне угодное. Напротив – это я, которая стараюсь угождать каждому сообразно с заслугами, достоинством и т. д.".

Это действительно "золотые слова", как выражается Чичерин, но в них выражена лишь часть существа дела. Екатерина хорошо делала, вникая в то, во что можно было вникнуть при тогдашнем социальном строе. Она через людей передового дворянства угадывала дух нации. В этом проникновении духом нации вся суть монархического дела.

Но в условиях жизни свободного народа монарху возможно гораздо более широко вникать в дух нации, подсказывающий необходимость тех или иных мер или указывающий невозможность других. Для этого недостаточно опрашивать окружающих. Тут нужна целая система способов общения.

При этом должно заметить, что обязанность монарха выражать дух нации, вовсе не означает непременного выполнения всего, что кажется ее волею. Это ошибка лишь слабых правителей, не умевших войти в дух народа.

 Говоря о воле нации, необходимо разграничивать действительную волю и кажущуюся. Действительную волю нации, то, чего народ действительно желает, но не всегда умеет формулировать, составляют требования, вытекающие из его духа. Только их осуществлением он может быть действительно удовлетворен. Лишь такое исполнение текущих потребностей и желаний народа, которое сообразно с его духом удовлетворяет прочно, и дает основу для дальнейшего развития и усовершенствования принятых мер.

Но нация далеко не всегда способна выразить, что именно нужно для такого прочного удовлетворения ее желаний. Под влиянием случайностей, ее пугающих, раздражающих, сбивающих с пути ее чувство или рассуждение, нация может выставлять требования, совершенно несообразные и несовместимые с ее же действительными желаниями. Это особенно легко случается под влиянием партийной агитации, подсовывающей народу требования, которые, по-видимому, выражают его желания, а на деле совершенно им противоречат. Легче всего такой обман и самообман происходить в тех случаях, когда народ какими-нибудь обстоятельствами приведен в состояние дезорганизованной массы.

Вот в подобных случаях монарх обязан уметь удержаться на почве духа нации и смело стать против ее кажущейся воли. Он должен употребить весь свой авторитет для того, чтобы не допустить нацию до шага, в котором сам же народ будет горько раскаиваться впоследствии, когда заметит, что он вовсе не этого желал достигнуть и ошибся в формулировке своего желания.

Монарх более всего и нужен для того, чтобы иногда властно осуществить назревшее, действительное желание нации, выработанное в ней ее духом, а иногда столь же властно не допустить нацию до роковой ошибки в определении своего действительного желания, не допустить меры, которая минутно кажется народу его требованием, а в действительности лишь подсказана ему или страстью или партийной агитацией в противность истинному содержанию народного духа.

Такая роль и такая способность воплотить в себе то, что составляет действительное желание нации, свойственна гениальной личности. Но присутствие гениальной личности есть дело случая. Монархическая идея стремится усвоить эту гениальность самому учреждению. Монархическое верховенство есть возможное в конституционных формах достижение того, чтобы государством заведовал гений нации. Вот что должно наиболее памятовать монархам и самим народам. Задача монарха не в том, чтобы выражать собственно свою волю или желание, а в том, чтобы выражать работу гения нации.

И вот почему монарх весь в своем долге. Вот почему он иногда обязан осуществить видимое желание нации, иногда обязан ни за что не допускать его осуществления как бы шумно ни раздавалось требование. Для того же, чтобы быть способным к исполнению этого долга, для того, чтобы уловить требование гения нации, монарх должен быть, во-первых, связан со всем прошлым нации, которое по династическому духу может столь хорошо ощущать в собственных предках, и во-вторых, находиться в постоянном теснейшем общении с организованными силами нации, постоянно заботясь о том, чтобы нация была социально организована и не превращалась в толпу, ибо лишь в организованной нации способен жить и говорить ее дух.

Но такая роль царя была бы совершенно невозможна, если бы его личность не была абсолютно неприкосновенна. И вот почему обязательным царским принципом должно быть поставлено безусловное поддержание неприкосновенности царской особы.

В наших законах статьи 241, 242, 243 Уложения о наказаниях созданы совершенно правильным сознанием этой политической истины.

В них "священная особа Государя Императора" охраняется от всяких покушений смертной казнью всех виновных, причем не делается никаких разграничений в степенях преступности. Большое или малое насилие, покушение исполненное или замышленное, или хоть простое знание и недонесение о каком-либо из таких преступлений наказываются совершенно одинаково смертной казнью.

Без свободы и неприкосновенности монарха не может быть монархии. Она неизбежно искажается, если начинается хоть малейшее потрясение этой свободы и неприкосновенности. А посему никаких степеней ни в характере преступления, ни в причастности к нему не может быть. Даже самая малейшая степень уже безусловно недопустима. Только таким способом может быть предупреждена возможность появления самой мысли о преступлениях против личности монарха.

Дело в том, что эти преступления физически слишком легки. Как человек монарх может быть предметом покушений со стороны всех недовольных: его может стараться убить и фанатик какой-либо идеи, один за существование крепостного права, другой за уничтожение крепостного права, один за недостаточное поддержание господствующего племени, другой за недостаточность прав инородцев, словом, за все, что вздумается кому-либо. Монарха может стремиться умертвить или низвергнуть и недовольный придворный, ждущий себе лучшего положения при другом царе, и какой-нибудь проворовавшийся мошенник, который смертью царя ищет спастись от наказания и т. д. И вот именно эта легкость покушений против единоличного носителя Верховной власти требует безусловной, беспощадной кары за них. Снисхождение к виновным в таком преступлении составляет небрежение о самой монархии.

Это, однако, по множеству причин нередко забывается монархами из действительной кротости или из желания показать великодушие, или во избежание нареканий в личном мщении и т. д. Но каковы бы ни были побуждения, заставляющие забывать охрану неприкосновенности царской, они глубоко ошибочны.

Когда Верховная власть – какая бы то ни было – делается предметом насильственных покушений, государство становится невозможным. А посему все такие покушения при всяком образе правления справедливо преследуются как высшее из преступлений. Но в отношении монарха оно должно быть наказуемо даже строже, чем в демократии.

 В демократии государственная воля принадлежит большинству народа, так что ограждена огромной силою. Подчинение народа прямым насилием почти невозможно. Совсем иное положение монарха. Он, как человек, представляет силу самую малую. Его легко убить, возможно захватить в плен, и на все это достаточно злого желания даже самого небольшого числа, самых ничтожных люден. Посему неприкосновенность личности монарха должна быть охраняема строжайшей карою, так чтобы малейшая мысль о покушениях против царя становилась в высшей степени опасна, а потому трудно осуществима уже с первых подготовительных шагов.

Помимо всего указанного, должно поставить еще один царской принцип, вытекающий из всей совокупности того значения, которое монархия имеет в жизни нации, избравшей единоличную власть своим верховным государственным принципом.

Этот принцип состоит в постоянном стремлен вести свою власть по пути прогрессивной эволюции.

В первой части книги указывалось (часть I, гл. ХII), что монархия имеет в идее три проявления (самодержавие, деспотизм и абсолютизм) и что в исторической действительности они смешиваются в различных комбинация. Таким образом, в одной и той же монархии может возникать эволюция прогрессивная, то есть переход от низшей формы в высшую, и наоборот из высшей в низшую (регрессивная эволюция). Прогрессивная эволюция, например, переход от абсолютизма к самодержавию, ведет монархию к усилению и расцвету. Регрессивная эволюция – к упадку или даже гибели.

Посему постоянным принципом царским должно являться, как сказано, направление своей Верховной власти на путь прогрессивной эволюции, т. е. к чистому самодержавному виду.

Раздел III

ОТНОШЕНИЕ К НАЧАЛУ ЭТИЧЕСКОМУ И РЕЛИГИОЗНОМУ

Связь Верховной власти и религии

  Мы выше указали, что одной из главнейших задач политики должно быть сохранение и развитие источников той силы, которая порождает Верховную власть данного государства. Для монархии в этом отношении прежде всего необходимо, чтобы народный дух сохранял то же содержание, которое ее породило, а именно был полон идеального элемента, подчиняющего общественную жизнь нравственному идеалу.

Монархия возникает с таким содержанием народного духа и кончается с его уничтожением. Первая задача ее состоит, стало быть, в том, чтобы помочь нации сохранять и развивать это духовное содержание. Это составляет первую задачу и обязанность как в отношении нации, так и в отношении самой монархии, ибо свое нравственное содержание

Верховная власть почерпает из нации. Когда оно есть в нации, оно передается неизбежно Верховной власти; иссякая в нации, столь же неизбежно иссякает и в Верховной власти.

Отсюда является важность вопроса о правильном отношении монархической политики к религиозным верованиям и к тем учреждениям, которые ими создаются и объединяют религиозную жизнь нации.

Эта часть политики всегда существует во всех монархиях, независимо от характера религии народа. В зависимости от чистоты религиозного сознания народа монарх иногда является верховным жрецом нации (как римские операторы). В магометанстве калифы и падишахи также представляют в себе если не главное, то центральное истолкование велений веры. Огромное значение государственно-церковных отношений в христианских монархиях указано во второй части книги.

Но простая констатировка этого факта еще не много уяснила бы для политики. Существенный вопрос состоит в том, может ли государственная политика иметь какую-нибудь сознательную тенденцию в отношении верований и религиозных учреждений нации или же она только пассивно принимает факт их существования и ограничивается поддержкой их.

Фактически мы видны в истории, что никогда монархия такой пассивной ролью не ограничивается. Достаточно вспомнить Константина Великого, Владимира Равноапостольного, английского Генриха VIII, а у нас припомнить церковную реформу Петра Великого. Как бы ни оценивались перевороты, произведенные тем или другим из них, исторический факт состоит в том, что монархическая власть не держит себя пассивно в отношении религии и религиозных учреждений.

Общечеловеческое сознание совершенно признает неизбежность и законность этого факта. Его законность признают не только политики, но и люди верующие и сами представители религиозных учреждений. Задачи политики, как науки, состоят, стало быть, в том, чтобы указать разумные основы для направления политического искусства в деле исповедной политики монархий.

Эти разумные основы определяются указанным выше принципов монархии заботиться о прогрессивной эволюции монархической Верховной власти, то есть о том, чтобы она развивала чисто самодержавный характер, не ниспадая ни в деспотизм, ни в абсолютизм, а напротив, подымаясь от последних к чистому самодержавию.

 Национальные верования и создаваемые на их почве национальные религиозные союзы или учреждения имеют огромное влияние на прогрессивный или регрессивный ход эволюции монархии.

Разумная вероисповедная политика требует поэтому союза Верховной власти с теми ростками религиозного сознания народа, которые ведут к истинной религии.

Такие ростки имеются у всякой нации. Нет человеческой расы или нации, которая в своих религиозных исканиях не находила бы хоть искры истины, а пребывала бы лишь в безысходном заблуждении. Эта доля истины в национальных верованиях и составляет ростки прогрессивной религиозной эволюции, которая может быть и задавлена, и развиться до торжества над заблуждением. Разумная вероисповедная политика монархии требует всегда, при всякой вере, у всякого народа быть на стороне именно того, что в данном строе национальных верований составляет движение прогрессивной эволюции религиозного сознания народа.

Но что такое прогрессивная эволюция религиозного сознания?

Она составляет движение от низших ступеней религиозного сознания к высшим.

На низших его ступенях человек признает за первоисточник жизни что-либо такое, что на самом деле составляет явление производное. Это стадия "языческая", это "любление твари паче Бога", в какие бы философские системы оно ни облекалось, выражает мутность религиозного сознания и неизбежно ведет к дальнейшим заблуждениям.

Высшая ступень религиозного сознания признает за первоисточник бытия, за единственный принцип жизни Бога тинного, личного, абсолютного, имеющего нравственное существо: это стадия христианства – полного познания Бога.

Различные зерна и элементы этих состояний религиозного сознания имеются везде: есть элементы истинного сознания у языческих народов, как есть элементы язычества в нациях номинально христианских.

Недостаток глубины и тонкости политического сознания, составляют причину того, что люди нередко не понимают отношения между истиной религиозной и истиной политической. Между тем отношение это самое прямое. Для политики имеет значение не само по себе то обстоятельство, что одно религиозное сознание истинно (т. е. приводит к действительному Богу), а другое – ложно, но этические последствия этого. Связью между политикой и религией является нравственность. Политика, таким образом, связана с религией элементом этическим, вытекающим из вероисповедного.

Монархия высшего типа (самодержавного) нуждается для своего сохранения и развития в том, чтобы в нации существовал абсолютный нравственный идеал, не подчиненный, не утилитарный, а верховный. Монархическая власть в качестве верховной признается и поддерживается только той долей нации или той частью национальной души, в которой живет сознание верховенства нравственного начала над всеми остальными.

Вот по какой причине в своей исповедной политике монархия должна стремиться к поддержанию именно таких элементов национальной души и о связи именно с ними.

Итак, в отношении вероисповедной политики можно поставить два правила:

1. Монархическая верховная власть может держаться лишь на почве национальной религии, но при этом

2. Она должна всеми силами благоприятствовать прогрессивной эволюции религиозного сознания нации, т. е. приближению души нации к истинному, действительному Богу.

Первое правило обычно наблюдается в истории. Но второе соблюдается очень редко. До него возвышаются лишь немногие великие правители, как Константин. Банальные правители и банальные политические системы никогда не понимают этого правила, из-за мелочных управительных соображений. Низшее религиозное сознание кажется более удобным для управительных задач минуты. При нем более легко добиться дисциплины, избавиться от докучливой оппозиции и т. д.

Но эти соображения очень ошибочны, потому что из-за этих временных или кажущихся удобств монархия лишает себя способов развития в истинно Верховную власть или нисходит из положения верховного к абсолютизму или деспотизму, а затем и к уничтожению.

Упомянутый управительный соблазн происходит от того, что при высших состояниях религиозного чувства этика нации независима от политики. Она в источнике связана с Богом, земной власти не подчиненным, а в религиозных учреждениях (церкви) нация составляет особый от политики строй, в вероисповедном отношении государству тоже неподчиненный. Между тем при низших состояниях религиозного чувства в сознании религия и политика могут сливаться в нечто единое и неразрывное.

Сама по себе эта последняя точка зрения есть языческая, но она проявляется и в христианской государственности, в том числе была и остается сильна и в России. Вообще же в истории монархий существует три типа отношений государства к религии.

1. Превращение верховной государственной власти в центр религии. Тут происходят различные степени о обожествления монарха. Наиболее типично такое отношение а языческих государствах. В христианских же оно проявляется в различных степенях так называемого цезаропапизма.

2. Полную противоположность этому типу государственно-религиозных отношений составляет подчинение государства церковным учреждениям. Сюда относятся различные формы жрецократии, иерократии, папоцезаризма. Здесь, в сущности, нет монархической власти.

3. Третий тип отношений составляет союз государства с Церковью, который достигается подчинением монарха религиозной идее и личной принадлежностью к церкви, при независимости его государственной верховной власти. Это можно назвать истинным выражением теократии (а не иерократии), то есть владычеством Бога в политике посредством царя. Богом (а не церковной властью) делегированного.

В рассуждении о монархической политике нет надобности подробно останавливаться на иерократическом способе государственно-религиозных отношений, так как иерократия не совместима с монархией: это одна из форм аристократии. Что касается двух других типов, то лучшие образчики слияния религии и политики дают языческие страны, а союзных отношений – монархии православные. В этих последних только и возможно сохранение независимости религиозно-этического начала от государственного без разрыва между Церковью и государством.

Независимость религиозно-нравственного союза

  Для того, чтобы нравственное начало могло оказывать свое благодетельное влияние на политические отношения, необходимо, чтобы источники зарождения и созревания этики были независимы от государства. Государство есть область принуждения. Этическое начало, по существу, самобытно и свободно. Оно также создает дисциплину, но совершенно особую, добровольную, свободно на себя налагаемую. Подчинение морали государству есть просто-напросто непонимание и отрицание морали.

В настоящее время создано понятие о "светской морали", которой даже обучают в школах. Но эта светская мораль составляет замену действительного нравственного чувства разными суррогатами его, вроде дисциплины, страха перед наказанием, правильно понятого интереса и т. п. В мысли о возможности заменить мораль этими суррогатами проявляется низменное понимание этики и политики.

Действительное и самое главное значение этики в том, что она создает самую личность человека. Для государства нужно не только известное поведение граждан, но и то, чтобы в них была развита личность, ибо творческое начало в обществе составляет не какой-нибудь политический механизм и не власть, а личность. При захирении личности хиреет все общественное и культурное творчество, а следовательно, и само государство лишается средств силы и действия.

Но развитие личности совершается не по приказу или наставлению каких бы то ни было государственных ведомств или властей, а свободно, самобытно. Все что может сделать государство для развития личности – это не мешать ей, не уничтожать требуемых ею для себя условий, наконец, даже помогать тому, чтобы эти условия были в наличности. Но указать пути развития, предписать его цели – это не дело государства. Оно в этом не компетентно, ибо, совершено наоборот, работа развития личности указывает цепи я пути развития государства. Личность есть первоисточник общественной жизни, она сама создает общество и государство, она есть живая сила общества и государства.

Вот этого и не сознает та политически и нравственно близорукая точка зрения, которая думает создать "светскую", "государственную мораль". Указанные суррогаты морали могут давать известные привычные правила поведения, но не создают личности. Напротив – подчиняя мораль политике – они убивают (насколько могут) личность, которая может выращивать истинную мораль только из себя, из своего содержания, а от внешних сил (как государство) способна получать только дрессировку.

Разумная государственная политика, помнящая источники силы государства, состоит в том, чтобы никак не подрывать самобытного существования источников, из которых растет личность человека, источников нравственного элемента.

Что касается монархической политики, то для нее это особенно обязательное правило.

Монархия есть Верховная власть нравственного идеала. Единоличная власть способна быть верховной только тогда, когда нация ставит некоторый всеобъемлющий нравственный идеал над своим политическим творчеством, то есть выше государства. Если монархия начнет работать над подчинением морали политике, подчинять нравственное начало государству, она тем самым отнимает у нравственного начала его верховенство, а стало быть, уничтожает и себя как силу верховную.

Все это делает обязательным для монархии хранить самостоятельность тех религиозных учреждений, в которых нация живет духовно, своим религиозно-нравственным содержанием.

О тесной связи морали и религии мы не раз говорили. Всеобъемлющий нравственный идеал может давать только верование. Но религиозное верование всегда создает какую-либо религиозную общину, церковь. Современная политика признает право на свободу совести. Но свобода личного вероисповедания отнюдь не исчерпывает потребности человека в религиозной независимости от государства. Верование всегда приводит к сплочению в некоторую коллективность, и право этой коллективности (церкви) на свободное существование гораздо более важно для человека, нежели личная свобода совести. Свобода совести есть пустой звук, если она не дополнена свободой коллективного существования в тех нормах, которые человеку указывает его вероисповедная совесть.

Именно в этой коллективности и развивается свободно, самобытно то нравственное чувство, которое столь необходимо для развития личности. Независимость от государства тех источников, в которых зреет этика, имеет своим логическим последствием необходимость независимости Церкви. Разумное государство вообще должно считать правилом для себя уважение к этой независимости. Для монархии же это более важно и обязательно, чем для какой бы то ни было другой верховной власти,

Нормальная установка отношений государства и Церкви имеет для монархии важность, перед которой бледнеют все другие вопросы государственно-общественных отношений. Это есть установка обязательного на почве нравственной. Это есть то, по степени достижения чего монархическая верховная власть осуществляет свою идею господства нравственного идеала. Пока отношения Верховной власти к Церкви остаются хоть приблизительно правильны, монархическое начало успевает справляться даже с дезорганизацией других отраслей социальной жизни, но с потерей этого своего жизненного нерва неизбежно лишается способности поддержать даже превосходно в других отношениях выработанный социальный строй.