Текст книги "Помни меня"
Автор книги: Лесли Пирс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Мэри смогла лишь кивнуть в ответ при виде такого поразительного комфорта и великолепия, потому что она видела такое только тогда, когда смотрела в окна роскошных домов в Плимуте. Из узкого холла с отполированным деревянным полом она увидела толстый ковер с бахромой, мягкие стулья и блестящий деревянный столик с массой изысканных украшений. И все же то, как госпожа Вилькс постоянно поглядывала на Босвелла, будто ожидая его одобрения, свидетельствовало о том, что он привык к еще большему комфорту. Мэри замерла от ужаса, осознав, что от нее воняет ньюгейтской тюрьмой и что она, безусловно, принесла с собой множество ее самых крошечных обитателей.
– Я оставляю вас под нежным попечительством госпожи Вилькс, – сказал Босвелл, взяв Мэри за руку и похлопав по ней. – Сейчас вам необходима женская помощь и немного покоя и тишины. Я вернусь в шесть тридцать и поведу вас ужинать.
Через несколько часов Мэри лежала в кровати, слишком перевозбужденная, чтобы спать, хотя она и чувствовала себя уставшей.
У нее было две комнаты на верхнем этаже. Одна, выходившая на улицу, служила гостиной со столом, стульями и двумя деревянными креслами, причем одно из них оказалось креслом-качалкой.
В спальне находилась кованая железная кровать, шкаф для одежды и умывальник. По сравнению с тем, что Мэри видела внизу, комнаты были обставлены просто, и мебель походила на ту, которую она помнила в своем доме в Фоуэй. Но после стольких лет бедствий и ужасных условий они казались ей королевскими покоями, и почти все, на что падал ее взгляд, вызывало у нее слезы умиления.
Мэри с радостью подняла наверх ведра с горячей водой и рассмеялась, сбросив с себя одежду и погрузившись в оловянную ванну. Она уже не помнила, когда в последний раз мылась в горячей воде, не говоря уже о настоящей ванне. Когда Мэри соскребла с тела и волос тюремный запах, она почувствовала, что заново родилась.
Госпожа Вилькс оказалась на редкость прямолинейной.
– Я думаю, будет лучше, если я сожгу всю вашу одежду, – сказала она, как только они остались одни. – Господин Босвелл вчера вечером занес для вас кое-какие вещи, я думаю, оставшиеся от его дочери. А через день-два мы выйдем и купим все остальное. Все, что вам нужно, вы найдете в шкафу. Но обязательно хорошо вымойте голову.
Послеполуденное солнце залило спальню, и, когда Мэри приподнялась на кровати, глядя на свое отражение в зеркале над умывальником, она с изумлением увидела, что ее волосы блестят так же, как блестели, когда она была совсем девочкой. Госпожа Вилькс принесла ей свежей воды с уксусом, чтобы прополоскать их. Она заявила, что волосы от этого будут блестеть, хотя Мэри подозревала, что на самом деле уксус предназначался для того, чтобы убить оставшихся вшей. Но как бы там ни было, а уксус сделал свое дело, и волосы никогда не казались ей такими мягкими и не выглядели такими красивыми.
Мэри очень надеялась, что ее лицо тоже будет более красивым, чем она ожидала. Но к несчастью, это оказалось не так. Кожа лица стала серой и грубой, вокруг глаз появились морщины, а щеки были впалыми. Но госпожа Вилькс заставила Мэри проглотить огромную ложку солода и уверяла ее, что через пару недель свежего воздуха, хорошей еды и полноценного отдыха она сама себя не узнает.
И все же Мэри заметила, что ее щеки уже немного порозовели от счастья. Ей пришлось обратиться за помощью к госпоже Вилькс не только чтобы зашнуровать корсет, но и чтобы та помогла разобраться ей во всех тонкостях нижнего белья. Сначала надевалась изящная мягкая нижняя рубашка, которая пахла лавандой и доходила до колен, с низким вырезом на груди, затянутом лентой. Потом Мэри надела отделанную кружевом нижнюю юбку, нижнюю юбку из голубого хлопка и корсет. Госпоже Вилькс пришлось показать Мэри, как на юбку надевается передняя заостренная часть корсета с маленькими петельками, прикрепленными изнутри. И наконец бело-голубое платье с кринолином на бедрах легло сверху на все это почти как пальто, оставляя на виду корсет, рубашку и маленькую грудь Мэри.
– Такая в Лондоне мода, моя дорогая, – успокоила ее госпожа Вилькс, увидев пораженное и испуганное лицо Мэри. – Как хорошо, что больше не носят этих до смешного уродливых юбок с обручем, которые мне приходилось носить в вашем возрасте. Ну а теперь давайте я помогу вам с прической. Вы же не будете ходить растрепанная, как цыганка?
Мэри положила руку на покрывало и улыбнулась от восторга. Это было простое трикотажное покрывало цвета кофе с молоком, но ей оно показалось шелковым. Поверит ли госпожа Вилькс, что ее постоялица не спала на кровати с простынями и подушками с тех пор, как уехала из Плимута восемь лет назад? Это была редкая роскошь для простых людей, и дядя Питер привез их матери из одной из своих заграничных поездок. А еще поймет ли госпожа Вилькс, как странно для Мэри находиться в комнате с мебелью, после того как она столько лет сидела либо на полу из утрамбованной земли, либо на каменном полу, покрытом соломой?
Мэри подумала, что даже Босвелл не сможет по-настоящему оценить, насколько чудесным, странным и даже пугающим будет ей все это казаться еще некоторое время. Да и как он смог бы понять? Она даже сама этого не понимала, пока он не привел ее сюда.
– Кто эта восхитительная особа? – пошутил Босвелл, когда вернулся за ней, чтобы отправиться ужинать. – Я наверняка ошибся, мадам. Ваше имя Мэри Броуд?
– В самом деле, сэр, – засмеялась Мэри. – Мне кажется, что лондонская вода обладает волшебным действием.
Она знала, что изменилась не только благодаря купанию и новой одежде. В ней поселился дух свободы. Мэри оставалась в меблированных комнатах до вечера, но мысль, что она может, если захочет, выйти из входной двери и смешаться с толпой на улице, бодрила ее, как тоник. Она лежала на мягкой кровати и вдыхала чистый, свежий запах комнаты, и одно это так кружило ей голову, что Мэри чувствовала, что может остаться здесь навсегда и никогда не будет скучать.
Но госпожа Вилькс заколола ее волосы несколькими гребнями и одела на нее маленький кружевной чепчик. Потом Мэри надела голубые чулки и туфли с позолоченными пряжками и почувствовала, что теперь она должна выйти и вкусить свою ново-приобретенную свободу.
– Я не думаю, что смогу это сделать, – сказала Мэри в панике, когда Босвелл помог ей выйти из кэба на оживленную улицу, полную магазинов.
– Вы не можете ужинать? – воскликнул он.
– Не здесь, – сказала она, глядя на сверкающие витрины ресторана, куда он собирался ее завести. Мэри увидела даму и джентльмена за столиком у окна. На даме было жемчужное ожерелье, и она изящно пила вино маленькими глоточками из бокала. Мэри подумала, что зайти туда было бы все равно что ворваться в дом капитана Филипа без приглашения, когда он ужинал с другими офицерами.
– Но почему же в конце концов? – рассмеялся Босвелл.
– Здесь слишком шикарно, – выпалила она. – Я буду выглядеть идиоткой и поставлю вас в неловкое положение.
– Не будете вы выглядеть идиоткой, – настаивал он и, взяв ее под руку, решительно повел к двери. – Все, что вам нужно делать, – это улыбаться и повторять то, что делаю я. Уверяю вас, в этом нет ничего страшного.
Пусть Босвелл думает, что нет ничего страшного в том, чтобы зайти в подобное место и обратить на себя всеобщее внимание, но Мэри это пугало больше, чем шторм на море. Она увидела любопытные взгляды, улыбки и кивки Босвеллу, услышала прошедший по залу шепот и поняла, что они знают, кто она такая.
Мэри становилось все жарче. Ее лицо пылало, как в огне: несмотря на то что, как только она села, на нее прекратили смотреть, Мэри догадалась, что все они наблюдают за ней краешком глаза и говорят о ней.
Босвелл изучал список блюд и комментировал те из них, которые он уже здесь пробовал. Похоже, он не замечал, насколько неуютно она себя чувствует.
– Что бы вы хотели съесть, моя дорогая? – спросил Босвелл. – Здесь очень хороший говяжий пудинг, но кролик и утка тоже неплохие.
Мэри была ужасно голодна еще до того, как они вышли от госпожи Вилькс, но здесь у нее пропал аппетит и она даже почувствовала тошноту. Корсет врезался в ее тело, а новые туфли были слишком тесными. И все же после стольких лет, в течение которых ее не покидало чувство голода, она не могла отказаться от еды.
– Выберите за меня, – прошептала она.
Мэри попыталась напомнить себе, что она уже ужинала в ресторане, это было еще в Плимуте с Томасом Куганом. Заведение, в котором они ужинали, не казалось таким шикарным, как это, в нем не было белых скатертей, но там она себя не опозорила, и здесь этого не сделает. Однако с тех пор прошло более девяти лет, и Мэри приобрела привычку заглатывать все, что удавалось раздобыть, будь это корабельный рацион, насыпанный в миску, или что-нибудь, что ей удавалось приготовить в горшке. Перед Мэри никогда не стояла проблема выбора.
Весь церемониал сидения за столом во время неторопливой трапезы был Мэри чужд. Посмотрев на серебряные приборы, она побледнела, потому что привыкла обходиться только ложкой и ножом, а еще чаще ела просто руками.
– Я хорошо понимаю, что все кажется вам странным, – сказал заботливо Босвелл, наполняя ее стакан вином. – Но вы скоро к этому привыкнете. Ну, а теперь пейте и получайте удовольствие от вашей первой ночи на свободе.
Но Мэри никак не могла расслабиться. Она была напряжена до предела, сильнее, чем в первую ночь, проведенную в больнице в Батавии. Там она следила за крысами, здесь же люди следили за ней.
Подали ужин. Он выглядел и пахнул великолепно, но чуть ли не каждый раз, когда ей удавалось наколоть кусок на вилку так, как это делал Босвелл, кто-то подходил к столу, похлопывал его по плечу и говорил о том, какой выдающийся успех то, что ему удалось получить для Мэри помилование.
Они были настроены по-доброму, их улыбки были теплыми, и они желали ей долгой и счастливой жизни. Но язык Мэри прилип к гортани, и все, что ей удавалось, – это выдавить улыбку и пролепетать несколько слов благодарности.
– Вы не можете их винить за то, что они хотят встретиться с «девушкой из Ботанического залива», – сказал Босвелл после того, как отошел очередной его знакомый. – О вас говорит весь Лондон.
Мэри было стыдно жаловаться. Она подумала, что он вправе гордиться тем, чего достиг, и купаться в лучах восхищения своих друзей. Поэтому Мэри притворилась, что счастлива не меньше, чем он, и не проговорилась, что хочет уйти домой.
Когда же они в конце концов ушли, Мэри немного нетвердо стояла на ногах. Она выпила гораздо больше, чем съела, но чувствовала, что смогла пережить этот вечер, не подведя Босвелла.
– Спокойной ночи, моя дорогая, – сказал он, когда госпожа Вилькс открыла им дверь. – Спите спокойно и наслаждайтесь вашей обретенной свободой. Я зайду к вам завтра.
Мэри не могла дождаться, когда госпожа Вилькс зажжет свечу, чтобы посветить ей на лестнице. Несмотря на это, едва закрыв за собой дверь, Мэри почувствовала страх. Почти год она жила в одной камере с четырьмя мужчинами, часто ругая их за то, что они храпели или кашляли по ночам. Но теперь эта сладко пахнущая комната с удобной кроватью показалась ей такой жутко зловещей при свете свечи и слишком большой для нее одной.
– Не будь дурой, – сказала она себе. – Здесь наверняка лучше, чем в Ньюгейте.
Глава двадцать первая
Однажды днем, через месяц, после того как Мэри освободили из тюрьмы, она прогуливалась с Босвеллом по залитому солнцем парку Сен-Джеймс.
Посещение лондонских парков доставляло Мэри огромное удовольствие. Было так приятно удалиться от шума и грязи городских улиц и смотреть на траву и деревья. Мэри встречала здесь оленей, а еще тут были овцы и коровы. Она находила забавным, что коров в парке Сен-Джеймс во второй половине дня отводили обратно в Уайтхолл, чтобы подоить, и за один пенс можно было купить стакан молока.
В течение недели аристократы, разодетые в самую красивую одежду, ходили в парк, чтобы встретиться с друзьями. Но по воскресеньям они здесь не появлялись, потому что в этот день парк заполняла толпа простого народа. Девушки, изготавливающие корсеты, шляпницы и продавщицы имели возможность насладиться своим выходным и, возможно, встретить какого-нибудь симпатичного молодого клерка или даже бравого солдата.
Парк Сен-Джеймс был, безусловно, любимым местом Мэри, в нем разрешалось ездить только всадникам и экипажам, принадлежащим королевским семьям. В озере плавали утки, лебеди и гуси, а цветочные клумбы поражали обилием красок.
– Я думаю, мне нужно найти какую-нибудь работу, – сказала задумчиво Мэри, когда они с Босвеллом остановились посмотреть, как дети кормят уток черствым хлебом. – Эти деньги когда-нибудь закончатся.
Они шли рука об руку, и он похлопал ее по плечу.
– Да, моя дорогая, они когда-нибудь закончатся, но их хватит еще очень надолго, и вы должны решить, чем хотите заняться и куда вы хотите поехать в первую очередь.
Мэри была готова поспорить с Босвеллом, может быть, даже сказать ему, что ей не очень нравится то, что она все больше начинает от него зависеть. Но после всего того, что он для нее сделал, это показалось бы невежливым.
Мэри уже не верилось, что она испытывала страх сразу после освобождения. Теперь она просыпалась каждое утро и благодарила Господа за его милосердие и за то, что он послал ей Джеймса Босвелла. Но в течение первой недели она неоднократно думала, что лучше ей вернуться в Ньюгейт.
Конечно, было чудесно чувствовать себя чистой, свободной, иметь удобную постель и есть вкусную еду. Тем не менее свобода пугала Мэри, особенно когда Босвелл окунал ее в эту свободу с головой, как он сделал это во время их первого ужина, не принимая во внимание то, что Мэри недостаточно знала мир, в котором он жил.
Все друзья Босвелла были аристократами, и, когда он брал Мэри с собой, нанося кому-нибудь из них визит, она в глубине души предпочитала остаться под лестницей со слугами, чем стать предметом изучения, будто какой-то курьезный экземпляр, привезенный из-за моря.
А еще Мэри испытывала чувство вины. Долгими ночами она лежала в своей удобной кровати и не могла заснуть, и все ее мысли были об Эммануэле и Шарлотте. Мэри казалось несправедливым то, что она теперь живет так хорошо, а их краткая жизнь оказалась такой тяжелой. Даже сейчас, месяц спустя, она не могла отделаться от этой мысли. Воспоминания снова и снова овладевали ею, чем бы она ни занималась. Мэри вспоминала жизнь своих детей, шаг за шагом, ничего не пропуская и пытаясь понять, что она сделала такого, что привело к их смерти. И она все время приходила к одному выводу: если бы они остались в Порт-Джексоне, возможно, они бы выжили.
Эти мысли приходили к ней не только тогда, когда она была одна. Она могла ехать в кэбе с Босвеллом, увидеть мать с ребенком и почувствовать резкую боль в сердце. Когда Мэри видела маленьких девочек возраста Шарлотты в лохмотьях на улицах, в ней поднималась волна возмущения против общества, которое так мало заботилось о своих самых маленьких гражданах.
А еще ей безумно не хватало Джеймса, Сэма, Ната и Билла, не только из-за их поддержки и объединявших их воспоминаний, но и из-за положения, которое она занимала в их группе. Она была лидером, и друзья ценили ее ум, практичность и знания. За стенами Ньюгейта Мэри производила странное впечатление, и люди смотрели на нее сверху вниз, будто бы она была слабоумной.
Но дни шли, и Мэри постепенно приспосабливалась. Она смирилась с тем, что ей придется научиться снова жить с нормальными людьми, вести светские беседы и освоить особенности женского поведения.
Мэри нашла в себе смелость переходить оживленные дороги, петляя среди экипажей. Она научилась пользоваться вилкой, тренируясь дома, и укладывать наверх волосы, как научила ее госпожа Вилькс. Она даже освоила самостоятельное зашнуровывание корсета.
Госпожа Вилькс была такой доброй, хорошей женщиной. В свои сорок лет она была достаточно старше Мэри, чтобы относиться к ней по-матерински, но и молодой, чтобы понимать, какой неполноценной и сверхвосторженной Мэри иногда себя чувствовала. Госпожа Вилькс призналась, что временами находила господина Босвелла слишком высокомерным, но объясняла это его воспитанием и славой писателя. Она иногда заваривала чай и приглашала Мэри посидеть с ней в кухне, чтобы расспросить ее обо всех тревогах.
Госпожа Вилькс объясняла Мэри все, о чем той было неудобно спросить у Босвелла. Она понимала, почему Мэри не нравилось быть забавным экспонатом для его друзей, и подсказала пути, с помощью которых Мэри могла бы дать ему это понять. Но прежде всего, госпожа Вилькс понимала, как странно было для Мэри вдруг оказаться в несвойственном ей общественном положении.
– Это не должно вас погубить, – предостерегла она. – Учитесь как можно большему, наблюдая и слушая. Пользуйтесь своей славой, не думая о том, как долго это продлится. После того, через что вы прошли, вы этого заслуживаете. Но прежде всего, Мэри, не теряйте вашей храбрости, именно это делает вас такой привлекательной.
Госпожа Вилькс угощала Мэри чаем и советами, пичкала ее солодом, заставляла пить лимонный сок, чтобы отбелить цвет лица, и ходила с ней по магазинам за одеждой. Босвелл думал, что он единственный, кто учит Мэри, как стать тем, что он называл «средним классом». Это было большим шагом вперед по сравнению с ее бедными, но уважаемыми корнями. Но на самом деле главной учительницей Мэри была госпожа Вилькс.
И все-таки наряду с приступами боли и неуверенности Мэри испытала много радостных, счастливых моментов. Мэри побывала в Тауэре и видела там львов, она посетила Сен-Поль и Памятник, рассматривала королевские дворцы и была у речки, ведущей в Гринвич. Ей полюбились парки, переполненные магазины в Стрэнде и рынки, и ей просто нравилось смотреть на все эти красивые строения. Обычно именно Босвелл возил ее осматривать достопримечательности, но она и сама любила открывать новые места. Ему, конечно, требовался кэб, потому что он уже начинал стареть, но Мэри любила ходить пешком, останавливаться и глазеть на людей, на уличные сценки и на дома.
Сейчас, месяц спустя после освобождения, Мэри, вероятно, могла кого-то ввести в заблуждение и заставить думать, что она всегда жила такой жизнью. Мэри каждый день видела бедных людей, подметающих улицы, торгующих цветами и просящих милостыню на углу, и очень хорошо отдавала себе отчет в том, что эта комфортная жизнь, в которую она окунулась скорее по везению, чем по собственной инициативе, была непрочной. И Мэри понимала, что ей нужно найти какой-то способ укрепить свое положение.
Она была слишком проницательной, чтобы верить, что пара красивых платьев даст ей возможность найти хорошее место. Люди хотели, чтобы у них в доме служили молодые горничные. Они хотели иметь настоящих поваров, способных справиться с большими зваными обедами, а не кого-то, кто приобрел опыт, бросая все, что относительно съедобно, в один горшок на огне. Экономки должны знать обо всем: от того, как держать в порядке льняное белье и столовое серебро, до ведения счетов. Мэри всего этого не умела, и у нее не было рекомендаций. Чем больше она присматривалась к обстановке, тем лучше понимала, что у женщин вообще небольшой выбор работы.
Даже госпожа Вилькс, которую Мэри считала аристократкой, была вынуждена держать пансион. Она овдовела десять лет назад, и, когда иссякли те немногие деньги, которые у нее оставались, она получила место компаньонки-экономки у пожилого джентльмена в том же доме на Литл Титчфилд-стрит. Когда он умер, оставив деньги своему племяннику, госпожа Вилькс унаследовала его дом со всем имуществом. Она сдавала комнаты жильцам, и только таким образом ей удалось остаться в доме, который она уже успела полюбить.
Совет госпожи Вилькс по поводу того, как решить проблемы Мэри, был один – брак. Она намекнула, что Босвелл мог бы стать идеальным мужем. В конце концов, он был обеспеченным человеком и вдовцом и обожал ее.
Случались редкие минуты, когда Мэри задумывалась над этим. Ей очень нравился Босвелл, он был добрым, забавным и щедрым. Но к несчастью, она понимала, что никогда не ляжет с ним в постель по доброй воле. Он старел, толстел, и у него были гнилые зубы. Но он был очень умным человеком и делал все для своих детей, так что он, безусловно, не рискнул бы вызвать их неодобрение, сойдясь с бывшей заключенной, которая еще не доказала своей любви и страсти к нему.
– Я думаю, я бы хотела снова жить у моря, – сказала Мэри, когда они переходили маленький мостик через озеро. Лондон волновал ее, но она часто ловила себя на том, что тоскует по безмятежности вереска, свежему ветру с моря и более спокойной жизни.
– Тогда, наверное, мы должны связаться с вашей семьей, – сказал Босвелл. – Вы ведь помните, я встречался с преподобным Джоном Бэроном из Лоствителя, когда был в Корнуолле. Какой хороший человек!
Мэри кивнула. Босвелл упоминал о нем, но, поскольку она ездила в Лоствитель только два раза в своей жизни, она не была с ним знакома.
– Он бы зашел к вашим родителям, если бы я попросил его, – продолжал Босвелл. – Написать ему? Он очень вам сочувствует.
– Боюсь, что они укажут ему на дверь, – проговорила Мэри печально. Она слишком хорошо помнила, как мать громко заявляла свое мнение о тех, кто преступал закон. Мэри подумала, что Грейс, наверно, невероятно стыдится дурной репутации своей дочери. Ей не понравится священник, который будет просить за ее дочь, чтобы она простила и забыла ее прегрешения. Наоборот, это могло бы еще больше настроить ее против Мэри.
– Стоит попытаться, – сказал Босвелл.
– Нет, – ответила твердо Мэри. – Я сама должна броситься к их ногам и умолять о прощении, это трусость – посылать кого-то от своего имени. Я поеду, когда мои друзья будут помилованы.
Единственное, что запретил ей Босвелл, – это видеться с мужчинами в Ньюгейте. Он объяснил это опасностью инфекционных болезней, но Мэри догадалась, что он, скорее, хочет избавить ее от их дурного влияния. Поскольку он был так добр с ней, она не могла его ослушаться, и ей пришлось довольствоваться тем, чтобы передавать через него записки.
– На это может потребоваться еще какое-то время, Мэри, – предупредил ее Босвелл. – Вы же знаете, я делаю для них все, что могу, но судебная машина работает медленно, особенно летом.
– Тогда я подожду, – сказала Мэри.
Он улыбнулся и сжал ей руку.
– Хорошо. В Лондоне еще так много мест, которые я хочу вам показать. И не беспокойтесь по поводу денег. У вас их еще более чем достаточно.
Конец июня, июль и первые две недели августа были необычайно счастливым временем для Мэри. Любопытство людей к ее особе поубавилось, и она обнаружила, что ее новая жизнь очень ей нравится. Мэри помогала госпоже Вилькс как могла: ходила с ней за покупками, часто стирала и готовила ужин.
И все же время от времени на Мэри нападала странная меланхолия. В такие моменты она думала об Уилле, Тенче, Джейми Коксе и всех тех, кого она любила и кто остался в Порт-Джексоне. Она вспоминала какие-то незначительные эпизоды и могла вдруг расплакаться ни с того ни с сего. Ее раздражало, что люди в Англии не знали и не заботились о том, каким жестоким местом была колония и как бездарно ею управляли. И все же, разговаривая с людьми, Мэри часто хотела рассказать им, что Новый Южный Уэльс – красивое и загадочное место. И она сама удивлялась, почему думает так после всего, что случилось.
Ее часто ставили в тупик резкие контрасты между новой и старой жизнью. Однажды госпожа Вилькс попросила ее выбросить мясо, которое начало портиться. Мэри должна была сдержаться, чтобы не съесть его, потому что, после того как она пережила голод, выбросить еду ей казалось чудовищным поступком. Еще ей казалось смешным, что как леди она должна была притворяться слабой, беспомощной и привередливой, после того как она ела личинок, рубила на куски черепашье мясо и усилием воли гнала вперед людей три тысячи миль в открытой лодке. Леди не должна была в разговоре касаться темы человеческих отправлений, особенно в присутствии мужчин. Но Мэри приходилось справлять нужду в компании восьми мужчин, и после долгого пребывания вместе с ними в тесном закрытом пространстве для нее уже не оставалось тайн в мужской физиологии.
Но время шло, и Мэри все реже оглядывалась назад. Хотя ее дети все еще были в ее мыслях, остальные воспоминания стирались, и она снова начала жить настоящим. Погода была хорошей, и Босвелл продолжал часто заходить за ней, водил ее по паркам, возил на речные прогулки и за город.
Однажды в августе он повез ее в кэбе в деревню Челси. Казалось, его очень забавляли стишки, которые гуляли о них по городу. Их авторы, похоже, считали их любовниками, и в одном из стишков они вместе встретили смерть на виселице.
– Может быть, мне жениться на вас, моя дорогая? – спросил в шутку Босвелл. – Это сбило бы с толку всех этих горе-писак.
– Я думаю, ваших дочерей это слегка расстроило бы, – ответила Мэри с улыбкой. – Вряд ли из меня получится идеальная мачеха.
– Ваше сердце все еще принадлежит капитану Тенчу? – произнес Босвелл, вопросительно подняв одну бровь.
Мэри часто упоминала о Ваткине Тенче, но никогда не давала Босвеллу понять, какие она питает к нему чувства. Даже ее четверо друзей в Ньюгейте ничего об этом не знали. Поэтому Мэри была удивлена, услышав это от него.
– У меня нет сердца, – шутя ответила она.
– Неправда, – возразил он, но все равно рассмеялся. – Я разузнал, что это он платил за вашу камеру, Мэри. Видите ли, он прекратил платить, когда вас помиловали, и мужчины должны были договариваться заново.
В быстроте ума Мэри была равна Босвеллу. Она, как и он, мало что упускала из виду.
– Ну и что! Мы были друзьями, и он помогал мне. Но это не значит, что я была влюблена в него.
– Но я думаю, это означает, что ОН был влюблен в вас, – мудро заметил Босвелл. – Военные моряки, как известно, не отличаются щедростью. Но он кажется мне полным ничтожеством, потому что не приехал в Лондон и не добивается вашего расположения, зная, что вы на свободе. Он сейчас на военном корабле «Александр» с флотилией в проливе.
От этой новости у Мэри учащенно забилось сердце. Она всегда представляла себе, что Тенч уплыл в какие-нибудь далекие страны.
– Ага, – фыркнул Босвелл. – Я вижу легкий румянец. Не потому ли, что он недалеко от Англии?
Мэри решила, что нет смысла притворяться дальше.
– Я в самом деле питала к нему нежные чувства, а он отвечал мне взаимностью, – сказала она, пожав плечами. – Но между нами ничего не было и не могло произойти. И он не ничтожество. Я сама настояла, чтобы он не искал со мной встречи.
Все время в Ньюгейте Мэри пыталась не льстить себя надеждой, что Тенч еще может объявиться и навестить ее. Но в тюрьме было легко понять, что он принадлежит к другому миру.
Но вот Мэри уже на свободе. В глазах окружающих она выглядит респектабельной вдовой и против своей воли иногда грезит о том, как Тенч приедет за ней в Лондон и заберет ее, чтобы поселиться с ней в деревенском коттеджике. Иногда Мэри даже считала, что так изменилась, что могла бы стать отличной женой для офицера.
– Вы правы. Ничего не могло произойти, – согласился Босвелл, чем немного разочаровал Мэри. – Я сам столько раз связывался с женщинами не своего круга, и из этого не вышло ничего хорошего, и я, и они потом страдали. – Он взял ее за руку и сочувственно сжал. – Но горе – это такая штука, которой мы должны постараться избежать, несмотря на возраст и обстоятельства.
Хотя на первый взгляд замечание Босвелла касалось ее отношений с Ваткином Тенчем, у Мэри возникло чувство, что Босвелл имеет в виду что-то еще. Перед этим он в шутку упомянул о браке, но Мэри почувствовала, что он пытается проверить, не ожидает ли она от него предложения. Мэри подумала, что было бы разумно дать ему понять, что у нее нет такой цели.
– Ну тогда скажите мне, о наимудрейший! – проговорила она шутливым тоном. – Какой же мужчина мог бы сделать меня счастливой?
Босвелл несколько секунд серьезно размышлял над вопросом.
– Я думаю, такой, который ходит в море, – ответил он наконец. – Военный моряк с блестящей карьерой. Может быть, вдовец, который будет меньше печалиться по поводу вашего прошлого. Не старше тридцати пяти. Достаточно молодой, чтобы иметь желание жениться.
– Вы случайно не знакомы с таким? – спросила Мэри, улыбаясь, потому что он говорил так, будто лично знал такого человека.
– Нет, моя дорогая, к несчастью, нет, – фыркнул Босвелл. – Я просто неисправимый романтик и старый дурак, который хотел бы видеть вас счастливой. Но с моей точки зрения, одна из самых больших прелестей жизни – это то, что никогда не знаешь, что тебя ждет за углом.
