Текст книги "Помни меня"
Автор книги: Лесли Пирс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Мэри пришлось подождать снаружи на веранде, пока Тенч вошел в дом, чтобы получить для нее разрешение поговорить с Филипом. Шарлотта начала скулить от голода, и Мэри покачивала ее на руках, стараясь успокоить. При этом она обернулась и посмотрела вниз с холма на город.
Пока они шли, стало темно, и город, освещенный множеством костров, вдруг показался ей красивым. Мэри видела силуэты женщин, готовящих на огне. Пламя костров освещало деревья и бросало мерцающий оранжевый отблеск на море за городом.
Мэри вздохнула. Несмотря на то что она говорила каждому, кто спрашивал, что будет на первом корабле, возвращающемся в Англию, когда окончится ее срок, она успела привязаться к этой странной новой земле. Конечно, Мэри ненавидела идею превратить это место в свалку для всех отбросов общества, самых отчаянных и злых людей Англии. Но здесь были и свои преимущества. Летом иногда становилось слишком жарко, но теплое море всегда находилось рядом, и можно было окунуться в нем. Мэри любила песчаные пляжи. Зима здесь совсем не такая суровая, как дома, и, несмотря на странный вид большинства деревьев, ей нравился их резкий запах. Еще Мэри очень нравились чудесные птицы, которые обитали на этом материке. Вид летящей стаи серых птиц с розовыми брюшками вызывал у нее слезы умиления. Австралийские попугаи зеленовато-желтого цвета сидели на деревьях и насмешливо клекотали. Птицы здесь были всех цветов радуги, такие яркие, что казались ненастоящими. Мэри еще не видела животного, которое Тенч называл «кенгуру», и большой птицы, не умевшей летать. Возможно, они были слишком робкими и боялись приблизиться к людям, и, чтобы встретить их, нужно углубиться к центру материка.
Как бы Мэри ни любила свою страну, она была реалисткой. Голод в Англии ничем не отличался от голода здесь, но лучше голодать и находиться в тепле, чем голодать и мерзнуть. Если только не случится чудо, в Англии она не поднимется выше служанки. А здесь у нее есть шанс. Когда Мэри станет свободной, она сможет попросить себе в собственность землю, и перспектива построить что-то из ничего казалась ей привлекательной.
Часто по ночам Мэри мечтала, что у нее будет несколько домашних животных, что она станет выращивать овощи и фрукты и сидеть по вечерам на крыльце с Шарлоттой и Уиллом, глядя на их землю. Уилл всегда высмеивал такие идеи. Он хотел жить и рыбацком поселке с таверной в центре. Но Мэри всегда возражала, что здесь он сможет построить свою собственную таверну.
– Можешь заходить, Мэри, – мягко сказал Тенч за ее спиной. – Я должен предупредить тебя, что капитан Филип очень сердит и разочарован. Я не думаю, что ты уговоришь его помиловать Уилла.
Мэри знала, что Тенч сделал бы все, что в его силах, для нее и Уилла, потому что, несмотря на все невзгоды, от которых офицеры страдали не меньше каторжников, он по-прежнему заботился о ней. Мэри все так же желала его, это желание не исчезло после замужества. За проведенный здесь год она видела многих офицеров, которые когда-то были выше того, чтобы связываться с женщиной-заключенной, но со временем не устояли перед соблазном. И в глубине души Мэри знала, что, если Тенч позовет ее, она выпрыгнет из своей шкуры, чтобы быть с ним, несмотря на свой брак.
Но Мэри почему-то была уверена, что Тенч этого не сделает. Она знала, что волновала его. Мэри видела это в его глазах каждый раз, когда он останавливался перед ее хижиной, или высматривал ее в толпе женщин, или нежно гладил Шарлотту. Уже одно то, что она ему не безразлична, помогало ей. У нее было что-то хорошее, о чем можно мечтать по ночам, стимул для того, чтобы следить за чистотой и опрятностью, и еще одна причина, чтобы выжить.
А еще это придавало Мэри храбрости при встрече с капитаном Филипом, и та же непокорность, удержавшая ее от рыданий, когда она услышала свой смертный приговор, ожила в ней, когда она вошла в дом губернатора. Мэри не намерена смотреть, как вешают Уилла, пока сама жива.
Когда Мэри вошла в комнату, капитан Артур Филип сидел за письменным столом и держал в руке ручку.
– Благодарю вас, что вы согласились встретиться со мной, сэр, – начала она и сделала неловкий реверанс.
По городу ходили слухи, что дом Филипа был очень внушительным внутри, полным красивой мебели и серебряных тарелок. Но, к удивлению Мэри, он оказался даже менее шикарным, чем жилище приходского священника в Фоуэе. Там стояли письменный стол, стул, на котором Филип сидел, и несколько кресел у камина, но кроме фотографии в серебряной рамке с изображением женщины, несомненно его жены, здесь практически ничего не было, даже ковра на полу.
Капитан Филип и сам казался таким же невзрачным, как его дом, – пятидесятилетний, худой и невысокий, с лысой макушкой. Но все же у него были чудесные темные глаза, и Мэри подумала, что на нем отлично сидит его морская униформа.
– Я полагаю, вы пришли просить за своего мужа? – спросил он холодно.
– Нет, я пришла просить за всю колонию, – ответила Мэри безо всяких колебаний. – Потому что если вы повесите Уилла, все обречены на голодную смерть, и вы в том числе.
Филипа крайне удивило подобное заявление, и его темные глаза широко раскрылись.
– Без рыбы, которую он поставляет, мы умрем от голода, – продолжала Мэри, прижав к себе Шарлотту чуть крепче, чтобы она не плакала. – Второго такого рыбака, как Уилл, нет. Если бы вы не лишили его права забирать домой чуть-чуть рыбы, этого никогда бы не произошло.
– Это оказалось неизбежным, ситуация была критической, – сказал Филип холодно, раздраженный тем, что у нее хватает смелости обсуждать его приказы. – И ваш муж не просто взял пару рыбин. У него их было много. Он выменивал их на продукты, украденные из запасов. Каждый раз, когда кто-нибудь ворует оттуда, еды для колонии остается все меньше. Это крайне серьезный проступок.
– Разве вы не сделали бы то же самое, если бы ваша семья смотрела в лицо смерти? – спросила Мэри, взглянув на фотографию его жены.
– Нет, не сделал бы, – ответил Филип твердо. – Еда распределяется по справедливости. Я получаю то же, что и вы, и не больше.
Мэри сомневалась в этом, но не осмелилась произнести это вслух.
– Чего вы добьетесь, если повесите Уилла? – спросила она. – Я останусь одна воспитывать ребенка, люди, которые крадут из амбаров, будут продолжать красть, и все мы станем еще больше страдать от голода.
Филип посмотрел на Мэри, отметив, что она такая же оборванная, как и остальные женщины-заключенные, но чистая. Даже ее голые ноги были всего лишь пыльными, но не грязными, как у многих каторжниц.
Лейтенант Тенч часто говорил об этой женщине, которую он считал умной и прямой, и утверждал, что она подавала хороший пример другим женщинам на «Шарлотте». На ее поведение не было никаких нареканий. В конце концов, Филип сам отмечал, что Брайанты – идеальные заключенные.
– Сейчас идите домой, – сказал губернатор. – Суд над Уиллом будет завтра. Сегодня ночью он останется под охраной.
Мэри направилась к двери, но, прежде чем уйти, повернулась и пронизывающим взглядом посмотрела на Филипа. Он увидел сильный страх и отчаяние в ее глазах, когда она протянула к нему ребенка.
– Пожалуйста, сэр, – умоляюще произнесла Мэри. – Посмотрите на мою девочку. Сейчас она красивая и здоровая, но без Уилла какой она будет? Я позабочусь о том, чтобы Уилл не сделал больше ничего дурного. Пожалуйста, ради всего святого и ради этого ребенка, пощадите его!
Она ушла, скользнув в темноту, как кошка.
Филип какое-то время сидел, глубоко задумавшись. Женщина была права. Если он повесит Уилла, призрак голодной смерти подойдет еще ближе.
– Будь они прокляты, эти идиоты англичане! – пробормотал он. – Где продукты, о которых мы просили? Как я могу добиться того, чтобы колония кормила себя сама, если мне не дали даже самого необходимого оборудования и людей с профессиональными навыками?
Он серьезно беспокоился по поводу всего, что касалось этого эксперимента: неплодородной земли, быстро исчезающих запасов еды, поведения каторжников и аборигенов. Так и предполагалось, что каторжники не возьмутся за дело с должной энергией и сами себе не помогут. В основном это были городские жители, и они больше знакомы с кружкой эля, чем с плугом. У них не было морали: десятки женщин рожали детей или ждали ребенка, при этом меняя партнеров без угрызения совести. Они с большим удовольствием стояли и болтали, чем работали, и предпочитали воровать овощи, а не выращивать их. Филип мог понять их, в конце концов, всех их сослали сюда по веской причине. Но его очень разочаровали аборигены.
Филип считал, что, если с ними будут обращаться с дружелюбием, они ответят тем же. К несчастью, все обернулось по-другому: за последние месяцы несколько каторжников, работавших за пределами лагеря, были зверски убиты. Губернатор все еще хотел найти общий язык с этими людьми, узнать у них, где протекают большие реки и где расположены плодородные земли, расспросить о местных животных и птицах, но все его усилия ни к чему не привели.
По правде говоря, когда колонии исполнился год, Филип сильно забеспокоился. У него было поселение в Сиднейском заливе, еще одно на острове Норфолк, а теперь еще Роуз Хилл, но заключенные проявляли мало интереса к работе, пехотинцы постоянно ворчали, а ситуация с аборигенами ухудшалась, вместо того чтобы улучшаться. Если не пришлют питьевой воды и лекарств, уровень смертности поднимется еще выше. Из-за беспокойства Филип с трудом засыпал по ночам и не представлял, чем это все закончится.
В караульном помещении Мэри кусала пальцы, когда судья Коллинз встал, чтобы сообщить Уиллу о мере его наказания. Как Мэри и предполагала, кто-то донес на Уилла, и она догадалась, что это сделал Джозеф Паджетт, который был и на «Дюнкирке», и на «Шарлотте». Он все время завидовал Уиллу во время плавания, и Мэри вспомнила, каким злобным взглядом он посмотрел на Уилла в день их свадьбы.
Чарльз Уайт, хирург с «Шарлотты», заступился за Уилла, но даже после этого Мэри была уверена, что его повесят. Она знала, что Уилл тоже так думает, потому что его лицо стало мертвенно-бледным, он кусал губы и изо всех сил сдерживался, чтобы не дрожать.
– Я приговариваю тебя к сотне плетей, – сказал Коллинз. – Ты будешь лишен командования рыбалкой и лодкой. И выселен вместе со своей семьей из хижины, в которой ты проживаешь.
Уилл бросил взгляд на Мэри, и на его лице отразилось некоторое облегчение, но и беспокойство по поводу того, как она отнесется к потере хижины.
Мэри сейчас не могла об этом думать. Хоть ей и стало легче из-за того, что Уилла не повесят, и сто плетей казалось легким наказанием по сравнению с тем, что она предвидела, однако любая порка все же была кошмаром, и она почувствовала подступающую тошноту.
– Уведите его для наказания, – сказал Коллинз.
Всех заключенных и даже их детей согнали смотреть, как Уилла будут пороть. Они стали полукругом возле большого деревянного треугольника, с двух сторон которого приставили пехотинцев-барабанщиков. Перед треугольником стоял пехотинец, который должен был пороть. Он скинул рубашку и вытирал пот со лба тыльной стороной ладони: день выдался очень жарким. В другой руке он держал кошку-девятихвостку [10]10
Плеть с девятью ремнями. ( Примеч. пер.)
[Закрыть], и каждый ремень был смазан смолой и завязан узлом на конце.
Пехотинцы забили в барабаны, и Уилла подвели к месту наказания. Его охранники сняли с него рубашку и привязали его руки к верхней части треугольника. На мгновение наступила тишина – ни шепота обеспокоенных друзей, ни детского крика. Нее полностью сосредоточились на гнусной сцене, свидетелями которой они должны были стать.
Снова объявили наказание Уилла, и один из пехотинцев, который привел его из караульного помещения, начал отсчет.
Мэри была свидетельницей около трех десятков порок, как женщин, так и мужчин, и это всегда приводило ее в ужас, даже когда она считала, что жертва заслуживает наказания. Некоторым давали тысячу плетей – пятьсот в один день, а пятьсот отсрочивали, пока не заживет спина. Некоторые умирали в середине наказания, а у тех, которые выживали, оставались шрамы до конца жизни. Мэри стало дурно еще до того, как пехотинец поднял руку для первого удара. Она столько раз ласкала эту широкую загорелую спину и знала каждый ее сантиметр как свои пять пальцев.
Уилл не вздрогнул при первом ударе, он даже попытался улыбнуться Мэри, будто хотел показать, что ему не больно. Но уж первый удар оставил красную полосу, и его улыбка, какой бы смелой она ни казалась, не обманула ее.
Счет шел медленно, между каждым ударом проходило полминуты, и на восьмом брызнула кровь. Уилл уже больше не мог улыбаться, его тело дергалось от каждого удара, и он кусал губы, стараясь не кричать.
А плеть все летала, и мухи усаживались на свежую кровь, которая брызгала с его спины, как вода из решета. После двадцать пятого удара Уилл прижался к треугольнику и его лицо исказила болезненная гримаса. Мэри спрятала лицо Шарлотты на своей груди и закрывала ей уши каждый раз, когда били в барабан. Но она все равно слышала свист плети в тишине и скрип ботинок пехотинца, когда он поворачивался, чтобы лучше размахнуться плетью. До нее доносился запах крови Уилла и жужжание мух, упивавшихся ею.
Прошло уже более часа, и многие в толпе были близки к обмороку от стояния на жарком солнце. После пятидесяти ударов Уилл потерял сознание. Жилы на его спине белели сквозь изодранную кожу. Он висел, и его поддерживали лишь веревки на запястьях, а ноги безжизненно болтались.
Мэри рыдала. Она ненавидела власть, которая отдала такой жестокий приказ, и презирала тех пехотинцев, которые часто разговаривали и шутили с Уиллом, а теперь стали его палачами.
Барабан наконец умолк, и счет прекратился. Уилла отвязали от треугольника, и он соскользнул на землю. Его бриджи и ботинки намокли от крови, и муравьи уже несли крошечные кусочки его плоти на своих спинах.
Мэри подбежала к нему, умоляя окружающих принести ей тряпок и воды, чтобы обмыть ему спину. Уилл был без сознания. Его лицо все еще искажала гримаса, и Мэри припала к земле рядом с ним, держа Шарлотту на руках.
– Давай я возьму Шарлотту, – произнес знакомый голос.
Мэри обернулась и удивилась, увидев Сару с ведром воды и тряпками. На ее грязном лице были полосы от слез, и казалось, что страдания Уилла и горе Мэри напомнили ей об их старой дружбе.
– Сохрани тебя Бог, Сара, – сказала Мэри с благодарностью, отдав ей ребенка. Она умыла Уиллу лицо, а затем снова посмотрела на Сару. – Я должна унести его с солнцепека, но теперь мне некуда идти, потому что они отняли нашу хижину.
– Неси его в мою, – предложила Сара, наклонившись и погладив Мэри по плечу. – Держись, я позову мужчин на помощь.
Когда Сара ушла с Шарлоттой на руках, Мэри прижалась губами к уху Уилла.
– Ты слышишь меня, Уилл? – прошептала она.
Он не ответил, но его веки дрогнули.
– Я клянусь тебе, что мы сбежим отсюда, – прошептала Мэри, и в ней поднялась волна ненависти к капитану Филипу и всем, кто за это отвечал. – Мы найдем способ, вот увидишь. Я не позволю, чтобы это случилось снова.
Позже, в тот же день, Мэри сидела на земле рядом с Уиллом в маленькой хижине, осторожно промокая ему спину. Она снова думала о своей старой клятве совершить побег. Мэри ни разу не вспомнила о ней с момента их прибытия, и сейчас ей показалось невероятным, что она смирилась с этим ужасным местом и даже привязалась к нему. Но больше она не собиралась терпеть. Ей нужно увезти отсюда Уилла и Шарлотту и сделать это как можно быстрее.
Глава седьмая
– Подвинься, Мэри, – прошипела Сара в темноте. – Ты не с Уиллом в постели.
Мэри слегка улыбнулась. Ей бы хотелось снова оказаться в постели с Уиллом в своей хижине. Они с Шарлоттой жили в одной хижине с пятью женщинами. Но, несмотря на тесноту, Мэри была очень благодарна Саре и ее подругам за то, что они позволили им остаться. В минуты отчаяния Мэри цинично издевалась над их добротой, повторяя себе, что она снова опустилась до их уровня. Но все-таки она предпочитала думать о том, что, по крайней мере, Саре порка Уилла помогла вернуть ее прежние качества – сострадание и великодушие.
Уилл находился в хижине с Джеймсом, Сэмюэлем и Джейми, и Мэри нечасто выпадала возможность увидеть его, поскольку на следующий день после наказания его послали работать на печи для обжига кирпича. Его спина все еще не зажила. Мэри была возмущена очередным жестоким решением послать на такую тяжелую физическую работу человека, у которого на спине не осталось живого места. Она пошла встретить его после первого рабочего дня, и, увидев его, Мэри расплакалась. Уилл еле переставлял ноги, его рубашка вымокла от крови, и лицо было искажено болью. Он решил поплавать в море, надеясь, что от этого раны скорее заживут, но едва смог двигать руками и так побледнел, что Мэри подумала: он вот-вот лишится чувств. Несмотря на все перевязки, раны не заживали, в них проникла грязь, которая вызвала инфекцию. У Уилла остались шрамы на всю жизнь – на теле и на душе. Мэри казалось, что она находится в темном туннеле, в конце которого не видно ни искорки света. Ее разделили с мужем. Она потеряла хижину. Рацион снова урезали, увеличилось число больных, и каждую неделю смерть забирала все большее количество людей.
Раньше было принято, чтобы во время похорон останавливалась работа и все присутствовали на них, но теперь это правило отменили, иначе работа не двигалась бы вообще. Смерть стала обычным явлением, таким же, как обнаруженная кража или несчастный случай. Проходил слух, что Джек, Билл или Кейт скончались, но людей интересовало только то, кому достанутся личные вещи покойника. И это в том случае, если их еще не успели украсть. Смерть ребенка вообще проходила незамеченной: для всех, кроме матери, это означало, что на один лишний рот стало меньше.
Мэри заставили стирать белье в тот же день, когда пороли Уилла. Хотя стирка одежды офицеров и морских пехотинцев не была особенно тяжелой работой, Мэри утомляло то, что приходилось постоянно следить за сохранностью вещей. Рубашки были в большом спросе, и, если они сохли без присмотра, другие женщины обязательно воровали их. Но если пропадала рубашка, наказывали всегда прачку, даже если у нее не находили этой рубашки.
Мэри поддерживала только мысль о побеге. Она сидела у нее в голове с рассвета до заката, отвлекая ее от голода, от похорон и распущенности, царившей вокруг нее. Четверо женщин сбежали в лес, но их скоро поймали. Другие беглецы либо были убиты аборигенами, либо умерли без воды и пищи. Иногда их тела находили спустя некоторое время. Многие возвращались, поджав хвост, чтобы их снова заковали в кандалы.
Мэри знала от Тенча, который много раз отправлялся исследовать эти земли, что бежать некуда: в глубине материка были лишь бесконечные мили бесплодной земли, покрытой кустарником. Несколько мужчин украли лодку, но они не были моряками и перевернули ее, и вскоре их подобрали.
Но Мэри была знакома с лодками и с плаванием. Она знала, что ей понадобится секстант [11]11
Секстант (от лат. sextans) – угломерный инструмент, применяемый в мореходной астрономии. ( Примеч. ред.)
[Закрыть], много еды и карты местных вод. Но в первую очередь ей нужно узнать, где находится ближайшее цивилизованное поселение, и найти лодку, подходящую для бурного моря.
Мэри рассказала все это Уиллу несколько дней назад, но он просто посмеялся над ней.
– Лодка, секстант и карты! Любимая, может сразу попросишь звездочку с неба? – спросил он.
Мэри хорошо понимала, насколько это трудно, но она не соглашалась признать это невозможным только потому, что никто другой не осмеливался сделать этого. Она знала, что капитан Филип и его офицеры пытались общаться с аборигенами и ничего не добились, но она сама предпринимала попытки в этом направлении, и они увенчались успехом.
Мэри приписала свою удачу Шарлотте. В то время как аборигены, возможно, были напуганы мужчинами в военной форме, они не боялись маленького ребенка, почти такого же голого, как их дети. Мэри гуляла по пляжу и подошла к следующей бухте, собирая хворост для огня. Внезапно она заметила, что за ней наблюдает несколько местных женщин с детьми. Мэри опустилась на землю, посадив Шарлотту к себе на колени, и начала петь ей разные песенки. К своему восторгу, она услышала, как к ней присоединился другой голос. Это была еще одна маленькая девочка, и, когда Мэри повернулась и улыбнулась ей, ребенок подошел ближе.
Мэри делала то же самое в последующие несколько дней, и на четвертый день девочка подошла и села рядом с ней. Ее мать стояла чуть поодаль и наблюдала. Вскоре к ним присоединились другие дети, а через несколько дней все уже выучили несколько слов из песен Мэри.
Она показала местным женщинам несколько листьев «сладкого чая» – похожего на виноград растения, которое заключенные заваривали и пили. Это растение казалось снадобьем от всех болезней. Оно облегчало голодные боли, успокаивало и придавало энергии, и полагали, что оно отпугивало болезни, поскольку те каторжники, которые пили «сладкий чай» постоянно, меньше страдали от дизентерии. Заключенные истощили все запасы этого растения вблизи лагеря, и Мэри надеялась, что аборигены покажут ей, где еще оно растет. И они показали, поведя ее туда так быстро, что ей пришлось бежать, чтобы успевать за ними, и даже помогли ей его нарвать.
Большая часть заключенных ненавидела аборигенов. Частично по той причине, что туземцы были свободны, в то время как каторжникам приходилось работать, но в большей мере потому, что арестанты считали себя выше местных жителей. Заключенные привыкли чувствовать себя людьми второго сорта, а местные, по их мнению, были еще ниже. Каторжники с горькой обидой смотрели на то, как офицеры дарили этим дикарям безделушки и настаивали, чтобы с ними хорошо обходились, тогда как с заключенными обращались жестоко и не признавали за ними никаких прав.
Мэри никогда не разделяла этого мнения, хотя она и не считала аборигенов привлекательными людьми. По ее мнению, вонь от их тел, натертых рыбьим жиром, их приплюснутые носы и постоянно висящие над толстыми губами сопли делали их всех, кроме детей, страшными как смертный грех. Но Мэри была достаточно умной, чтобы понимать, что они, вероятно, точно так же считали белых людей уродливыми, и, кроме всего прочего, это их земля, и они прижились на ней прекрасно. Ее интерес к ним подогревал энтузиазм Тенча. Он считал, что, для того чтобы действительно создать настоящую страну, нужно научиться понимать ее коренных жителей. Но Мэри хотела понять их не для того, чтобы осесть здесь: она рассчитывала на их помощь в случае побега.
Мэри продолжала налаживать с ними отношения. Она тепло улыбалась и проявляла интерес к их детям, и подружиться было несложно. Мэри назвала им свое имя, и они сделали то же самое. Они трогали ее волосы и кожу, со смехом прикладывая к ее рукам свои черные руки, чтобы показать разницу. Мэри рисовала примитивные картинки местных животных на песке, и аборигены говорили, как они называются. Она нарисовала один из кораблей, а потом длинную волнистую линию, чтобы показать им, что белые люди прошли долгий путь, прежде чем очутиться здесь. Ей очень хотелось нарисовать свою страну и показать, как она отличается от их страны, но это было слишком сложно. Мэри интересовало, понимают ли они, что такое колония белых людей, и известно ли им вообще значение слова «заключенный».
Как отметил Тенч, пока сюда не пришли белые люди, аборигены вообще понятия не имели, что такое кража. У них не было тяги к накопительству, и они просто оставляли свои инструменты, каноэ и другие вещи там, где им было удобно. Во многом их враждебность объяснялась тем, что белые люди брали принадлежавшие им вещи. И кто мог винить аборигенов за то, что они отвечали на это насилием?
Мэри день за днем продолжала общаться со своими новыми знакомыми. Они казались здоровыми и упитанными, и хотя Мэри знала, что их основной пищей была рыба, которую они ловили на своих каноэ, она догадалась, что они дополняли свой рацион чем то еще. Мэри хотела знать чем, потому что они ничего не выращивали и не разводили животных. Она думала, что если узнает об этом, это поможет ей при побеге.
К ее ужасу, женщины показали ей личинок и насекомых, которых они выкапывали из гнилых пней. Хотя пустой желудок Мэри сводило от одной только мысли о том, чтобы есть это, она храбро попробовала несколько личинок и убедилась, что они не так плохи, как она ожидала.
Из-за сильного дождя Мэри почти неделю не общалась с аборигенами, а когда она наконец отважилась вернуться в соседнюю бухту, то никого там не обнаружила. Это встревожило ее. Мэри знала, что эти люди не жили оседлыми деревнями, а бродили где им вздумается. Но ей было известно, что это их любимое место для рыбалки.
Она прошла дальше, чем ходила обычно, пока ее не остановило жужжание насекомых и порхание птиц над головой. Чуть дальше Мэри заметила, что у кустов над пляжем что-то лежит, и, к своему ужасу, увидела, что это мертвый абориген, облепленный муравьями. Подхватив Шарлотту на руки, Мэри со всех ног бросилась обратно в лагерь.
Она все еще бежала, когда увидела Тенча. Наверное, он вернулся из Роуз Хилл прошлой ночью. Он тепло улыбнулся ей.
– Ты так торопишься, – сказал Тенч. – Что-нибудь случилось?
– Там мертвый в соседней бухте, – выпалила Мэри.
– Кто-нибудь из твоих знакомых? – пошутил он.
Но Мэри было не до смеха, поскольку она боялась, что умерший был одним из тех туземцев, с которыми она подружилась.
– Я думаю, это абориген, – сказала Мэри. – Я не подходила достаточно близко, чтобы удостовериться. Они ведь не оставляют своих мертвецов непогребенными, правда?
– Думаю, что нет, – Тенч выглядел озабоченным. – Я надеюсь, что это естественная смерть, а не нападение со стороны одного из наших людей, у нас и без этого достаточно неприятностей. Но я сейчас пойду и проверю.
Посоветовав Мэри не уходить далеко из лагеря, он ушел.
Лишь через несколько дней у Мэри появилась возможность снова поговорить с Тенчем. На следующий день, после того как она рассказала ему о мертвом теле, Мэри видела, как он отплывает с отрядом морских пехотинцев, но вполне возможно, что Тенч отправлялся осматривать мысы в конце залива.
Она как раз выходила из амбара, получив паек для себя и Шарлотты, когда увидела, как Тенч спускается с холма со стороны дома капитана Филипа. Он показался ей очень озабоченным и расстроенным.
– В чем дело? – спросила Мэри, когда он подошел ближе. – У вас не нашлось для него подарка?
Это была их старая шутка. Раньше, когда Тенч заглядывал, чтобы навестить ее и Уилла, он обычно приносил какую-нибудь еду. Это не было ничем особенным – яйцо для Шарлотты или немного овощей. Но когда времена стали более трудными и он не приносил ничего, Тенч всегда извинялся и выглядел смущенным. Мэри поддразнивала его и говорила, что если он приходит без подарка, то ему не рады.
На этот раз Тенч лишь натянуто улыбнулся.
– Капитана не обрадовали мои новости, – сказал он. – Вдоль залива лежат десятки мертвых и умирающих аборигенов. Как тот, которого ты видела.
Мэри инстинктивно обняла Шарлотту крепче.
Тенч увидел ее страх и положил ей руку на плечо.
– Не беспокойся, хирург Уайт не встретил здесь подобных случаев. Это, должно быть, что-то, что заражает только их. Но держись подальше от аборигенов, просто на всякий случай. Капитан Филип пошлет кого-нибудь посмотреть и разузнать, что мы можем сделать.
Сказать Мэри «не беспокойся» было все равно что сказать солнцу «не свети». Она испытывала ужас при мысли, что болезнь может распространиться на лагерь и убить Шарлотту, и все ее существо любой ценой стремилось к побегу.
Всего лишь за несколько дней до этого «Провиант», самый маленький корабль флотилии, вернулся с острова Норфолк с новостью, что двадцать шесть из двадцати девяти пребывавших там заключенных изобрели план, как сманить команду с корабля и уплыть на нем. По всем расчетам план был первоклассный и удался бы, если бы кто-то на них не донес. Хотя, с одной стороны, это означало, что идея Мэри осуществима, с другой стороны, было понятно, что охрана усилится еще больше, а наказания за любой проступок станут строже.
Это подтвердилось лишь через несколько дней, когда шестерых морских пехотинцев повесили за кражу из амбара. Оказалось, что они проникали туда на протяжении нескольких месяцев, сделав ключи от замков, и пока один из них стоял на страже, другой впускал своих друзей грабить.
Большинство заключенных были довольны, что капитан Филип так же сурово обращается со своими людьми, как и с заключенными. Но Мэри поняла, что Филип в панике, потому что знает, что запасов не хватит до прихода кораблей из Англии.
Как обычно, когда кого-то наказывали, все должны были при этом присутствовать. Мэри увидела, как на шею каждому из провинившихся набрасывают веревку, и услышала звук убираемого из-под их ног помоста. И когда они остались висеть в воздухе, она почувствовала такое отчаяние и страх, как никогда ранее.
На ее взгляд, в этом месте не было ничего хорошего: продажные охранники, женщины, получающие тридцать плетей за драку, и постоянный голод, обрекающий на смерть. Мэри казалось, что она попала в ловушку с несколькими сотнями безумцев.
Однако в апреле ситуация немного изменилась в пользу Мэри и Уилла, поскольку из-за нехватки еды капитан Филип был вынужден вернуть Уилла к рыбной ловле под контролем. Мэри мрачно улыбнулась про себя, поскольку она оказалась права: без ее мужа они бы не справились. Без его участия улов был до смешного маленьким, и хотя Уилл очень возмущался, что за ним следят, он, по крайней мере, доказал свою необходимость, и они вернули себе свою старую хижину.
Какой бы суровой ни была эпидемия, убившая половину местного населения в заливе, она не распространилась на новую колонию. Умер лишь один белый моряк с «Провианта». Хирург Уайт склонялся к мнению, что это была оспа, но как она началась, осталось тайной. Если они завезли ее с собой на кораблях, эпидемия возникла бы намного раньше.
Затем в первых числах мая подавленное настроение всей колонии па некоторое время развеялось с прибытием из Кейптауна «Сириуса». Хотя на корабле в основном была мука, а не более необходимые продукты, такие, как мясо, он принес и хорошие новости о том, что плывут еще корабли, а с ними долгожданная почта для тех счастливчиков, которые имели родных и близких, умевших писать.
И все же вид корабля, стоявшего в заливе, похоже, угнетающе повлиял на Уилла. Мэри много раз видела, как он, прежде чем отправиться днем на рыбалку, стоял на берегу и, не отрываясь, смотрел на «Сириус». Когда она пыталась поговорить с ним, Уилл огрызался, а когда он не работал, то не заходил за ней и Шарлоттой, как делал это раньше.
